Передумавший умирать самоубийца
Всё это время, пока я пытался завести разбитую машину, он лежал на заднем сидении, упёршись ногами в окно пассажирской двери, и молча наблюдал за мной в зеркало заднего вида. Ему мешала дышать шедшая из носа кровь, и он, боясь задохнуться, пытался по-рыбьи глотать *спертый* тяжелый воздух одним только ртом. У меня, к несчастью, не было с собой даже жалкого клочка бумажной салфетки, чтобы помочь ему остановить обильное кровотечение, поэтому в тот момент мне оставалось только уповать на Господа Бога и на то, что старенький форд, несмотря на довольно сильные внешние повреждения, всё-таки самореанимируется и вывезет нас отсюда.
Уже в дороге, когда я случайно наезжал на неровности, не имея возможности объехать их из-за убитых напрочь фар и плохой видимости, он, ощущая на себе, возможно, в десятки раз сильнее создававшуюся тряску, тихонько постанывал. Руки его, все измаранные в собственной крови, дрожащие от страха и упадка сил, осторожно поглаживали бока в тех местах, где боль отчётливее всего давала о себе знать. Скорее всего, у него были многократные переломы ребер. Правда, тогда я не решился поделиться с ним этой мыслью, — таким он казался обречённым, напуганным первыми серьёзными травмами, что мне не оставалось ничего, кроме как убеждать его всю дорогу в лёгкости полученных им увечий и стараться отвлекать от слишком дурных и категоричных мыслей.
— Я умлу, точно умлу, — с настойчивостью определившегося со своей судьбой самоубийцы, сипел он, размазывая по щекам слёзы.
— Дурачок, какое... Не смей говорить такие вещи! Лучше молчи, дурак!
Я предсказуемо злился на него. Но злился больше как сострадательный и любящий человек, который встретился с необъяснимым и уверенным сопротивлением на пути к оказанию помощи. Мне приходилось сдерживать себя, чтобы не срываться на слишком откровенные замечания относительно безответственности мальчишки, едва ли не ставшей причиной его гибели.