Посмертие

Когда ведьма влетела в его унылую мансарду ранним утром, он уже ждал.

Собранная, как натянутая тетива, холодная, будто распаленная злость вчерашнего дня была всего лишь сном. Без лишних слов они трансгрессировали — прямо на платформу, избегая любопытных взглядов: военных преступников не принято провожать через весь вокзал.

Состав был пуст.

В другое время это казалось бы нормой: учебный год давно начался. Теперь пустота вагонов нависала дурным предзнаменованием. Они уселись друг напротив друга в одинаковых мантиях — две тени среди покинутых скамеек.

Драко, вытянув ноги, смотрел в мутное окно. Встреча со старой школой не сулила радости, но он хотел увидеть, изменилась ли она так же, как он сам.

Он скользнул взглядом к спутнице. Она, погруженная в чтение затертого кожаного тома, выглядела умиротворенной. На миг в ней промелькнула та самая гриффиндорская зубрила — и тут же исчезла, оставив место хищной представительнице Министерства.

Грейнджер вдруг оторвалась от книги, точно вспомнив о чем-то важном, и стала рыться в складках мантии. Из-за отворота показался кожаный чехол — почти точная копия того, что покоился у нее на бедре. Драко на секунду подумал, что спит.

Она протянула его ему.

Он замер, словно ребёнок накануне Рождества.

— Серьёзно? — Драко вытащил палочку: тонкая, десять дюймов, боярышник и волос единорога. Кончики пальцев защекотало от магии. — Я думал, вы её уничтожили.

— Малфой, только идиоты сжигают палочки. — Голос её был холоден. — Через них можно отследить почти всё: и заклинания, и места наложения. Магическая подпись волшебника уникальна. Диагностические чары ушли далеко вперёд, пока ты развлекался в пансионе посреди Северного моря.

Она усмехнулась, и от этого стало еще более неуютно.

— Краткий экскурс: пользоваться ей ты толком не сможешь. Браслет на твоей руке скован ограничительными чарами. Непростительные недоступны. Боевые заклинания — тоже. Выбить палочку из рук сможешь, но на большее твоей магии не хватит. Какую-никакую защиту я тебе дать обязана. И если ты направишь её на меня... я убью тебя на месте. Мы друг друга поняли?

—Вполне. — Драко был несколько разочарован, но ему будто вернули правую руку. Он закрепил чехол на бедре. — А Поттер вообще в курсе, что ты вооружила меня? Или это твой маленький грязный секрет?

— Я её одолжила. Когда вернёмся, она будет на месте. Не надейся вернуться с ней в Азкабан.
— Я помню условия сделки, Грейнджер. — Он злобно сощурился. — Арест с поместья снимут в любом случае?

— Это не ко мне. Но да, бумаги это подразумевают. Если, конечно, ты их читал. — Она пожала плечами. — Ты ведь не видел свою мать после освобождения?

— Нет. Но знаю, что она под присмотром. Министерство ведь всегда держит своих псов на привязи.

Женщина словно пропустила последнее между ушей и уставилась в окно.

До школы они добрались за полночь, шли пешком от станции. Тьма сгущалась плотнее, чем обычно — не та романтичная, звёздная мгла, что бывает в сказках, а что-то вязкое, сырое, обволакивающее, как грязная простыня. Грейнджер шла впереди, её Люмос колыхался в воздухе, выхватывая из темноты куски дороги: потрескавшийся камень, корни деревьев, вылезающие из земли, как суставы старика. Свет был тусклым, будто и ему не хотелось здесь быть. Драко плелся следом. Каждый шаг отдавался глухой болью в коленях — он давно не ходил так много. Он посмотрел вверх. Хогвартс маячил вдали — чёрный, без единого огонька в окнах. Как будто и школа умерла.

"Как и всё остальное", — подумал он и сплюнул в кусты.

— Грейнджер, а здесь всегда было так... тихо? — спросил он, нарушая вязкую тишину.

— Здесь сложная сеть охранных чар. — Она огляделась. — Ни зверей, ни птиц, ни насекомых. —

Резко остановилась. Драко, не успев затормозить, влетел ей в спину. Их тела с треском ударились о невидимый барьер, и в воздухе рассыпались синие искры. Его рука рефлекторно схватила её за мантию — не чтобы удержать, не чтобы помочь. Он даже не осознал, что сделал, пока не почувствовал под пальцами ткань.

— Чёрт... — вырвалось у него, и он тут же разжал пальцы, будто обжёгся.

Но было поздно.

Гермиона уже приземлилась на четвереньки и скользнула за его спину. И прежде чем он успел моргнуть, её ладонь со всей силы врезалась ему в затылок. Белый взрыв в глазах. Его лицо впечаталось в барьер, лбом прямо в невидимую стену. Колени подкосились. Когда он начал оседать на землю, ведьма раздражённо пнула его в бок и прошептала что-то недоброе.

Из полутьмы раздался скрипучий голос:

— Мисс Грейнджер, мы ожидали вас раньше. — Перед ними стояла МакГонагалл, легко касаясь барьера кончиком палочки. Магическая завеса расползлась голубыми паутинками, открывая проход. — Мистеру Малфою нездоровится? — холодно спросила директриса.

— Мистер Малфой просто неуклюж. — Грейнджер без улыбки схватила его за щиколотку, волоча за собой. Она была уверена, что МакГонагалл стояла неподалеку задолго до того, как они сюда добрались.

***

Комната напоминала келью — тесную, пустую и чужую. Сквозь узкое бойничное окно на стол сочился лунный свет, болезненно вырисовывая углы. Камин давно потух, но в воздухе стояло сухое, удушливое тепло, как в покинутой часовне. Пыль лениво кружилась в свете, оседая на тяжелый потемневший балдахин над громоздкой кроватью.

На продавленной кушетке, обитой потершимся бархатом, безвольной куклой полулежал мужчина. Его рука свисала рядом с тонкой резной ножкой. В тени стояли две женщины.

— Мэм, при всём уважении, он не в критическом состоянии, — голос Гермионы был спокойным, почти безразличным. — И не нуждается в помощи колдомедика.

— Вы сильно изменились, Гермиона. — несомненно, речь была не о том, что она особенно вытянулась ростом. В этой короткой брошенной фразе умещались все заголовки газет с ее именем, все слухи, все годы войны. Даже эта некрасивая стычка перед школой.

— Мне жаль, мэм.

— Вам не нужно оправдываться. Просто не допускайте подобного в школе, студенты и так напуганы как стадо оленят.

— Разумеется. — Драко был почти уверен, что на её лице мелькнула тень неестественной натянутой улыбки. — Я зайду к вам завтра.

Тихие шаги директрисы скрылись за дверью.

Он очнулся ещё несколько минут назад, но притворялся бессознательным. Боль в голове гудела, будто кто-то забил туда раскалённый гвоздь, и каждый удар сердца заставлял виски вздрагивать. Он слышал лёгкое шуршание отсыревшей от осенней росы мантии — и знал, что это она. Всегда узнавал. По запаху, по походке. По напряжённому молчанию, застывшему между ними тяжёлой, плотной массой.

Грейнджер была беспощадна. Молниеносная инстинктивная реакция. Сломать. Он бы поступил точно так же — когда-то. Когда тело ещё слушалось, когда мышцы были не вялой обузой, а отточенным оружием. Раньше он бы играючи успел. Убил бы её, если нужно. Сломал шею, не раздумывая. Он знал, как это делается. Делал. И быстрее, и грязнее.
Но теперь — всё иначе. Даже не взглянула на него, когда отвечала МакГонагалл. Не опасный. Даже не интересный. Он всё понимал. Умом. У неё было право. Право на рефлекс, на удар, на проклятую нервную систему, настроенную на выживание. Она пережиток войны. Уцелевшая. Слишком уцелевшая.

А он — не уцелел.

— Я знаю, что ты проснулся, Малфой, — прозвучал холодный голос.

Он открыл глаза, не спеша. Луна вырисовывала на потолке узкие прямоугольники света. Комната была тесной, пустой. Всё в ней было слишком тихим. И всё же — несмотря на боль, на унижение, на проклятую жалость к себе — он смотрел на неё. Внимательно. Долго. Как смотрит зверь, сбитый с ног, но ещё живой. Ещё способный укусить.

— У тебя тяжёлая рука. Тебе об этом говорили?

— Те, кто мог опробовать, обычно не доживали до подачи официальных жалоб. — в голосе Гермионы не было ни угрозы, ни усмешки. Только сухая констатация.

Он вздрогнул, когда к его лбу прикоснулись ледяные пальцы. Затем — твёрдое древко палочки. Открыв глаза, Драко увидел парящую над ним тонкую магическую диаграмму.

— Лечить тебя не собираюсь. — Она проверяла его когнитивные функции так, будто осматривала сломанную мебель. — От тебя и в лучшем случае мало толку, а от слабоумного пользы не будет вовсе.

— Почему меня не оставили в Министерстве? Притащить меня сюда было глупо. Ты это понимаешь.

— За тобой некому следить, — безразлично ответила она. — А если ты попробуешь что-то выкинуть — будешь корчиться на земле, забыв, зачем вообще хотел это сделать.

— Такая самоуверенность, Грейнджер. Может быть, это даже было бы привлекательно, — усмехнулся он, щурясь. — Если бы ты не выглядела как инфернал.

— Синяк на твоём благородном лице говорит сам за себя. — Она взмахнула палочкой, стирая диаграмму.

Он перехватил её запястье, резко дернув на себя. Она едва не потеряла равновесие, качнувшись вперед, но всё же устояла. Ловкая. Быстрая. Ожидала удара.

Её тонкий нос оказался в паре дюймов от его лица. Дыхание Грейнджер было холодным, почти ледяным, как изморозь на голой коже. Он чувствовал запах её мантии — сыроватый, словно впитавший в себя пыль старых архивов, смешанный с чем-то терпким, живым, раздражающим ноздри.

Впервые за много лет Драко был так близко к женщине. К живому теплу. К чему-то настоящему, что можно было бы сломать или испачкать одним неосторожным движением. Пальцы на её запястье подрагивали еле заметно, но не от страха — от раздражения.

— Послушай, Грейнджер, — голос его был низким, скрипучим от сдерживаемого раздражения. — Не знаю, что ты там себе надумала, но ты ошибаешься на мой счёт. Могла прикончить меня ещё в тот момент, когда я потерял сознание. Наплести в рапорте любую небылицу. Сказать, что я бросился на тебя с письменным пером или попытался задушить собственным плащом. Но ты этого не сделала. И не сделаешь.

Её глаза, тёмные в полумраке, не моргали. Наблюдали. Выжидали.

Он хрипло рассмеялся, чувствуя, как тяжесть, глухо стучащая в его висках, сползает ниже — туда, где живут злость и обида.

— Ты всё та же маленькая одинокая девчонка. Даже если сейчас на твоих руках кровь, ты всё ещё Грейнджер из библиотеки, засыпающая над книгами. Слышал про Антонина. Весь аврорат шепчется. Никто, конечно, ничего не скажет вслух. — Он сделал паузу, наслаждаясь лёгким дрожанием её дыхания. — Поэтому твои дружки и бросили тебя? Стало страшно подпускать тебя к своих семьям?

Он видел, как что-то темное вспыхнуло в её взгляде, и это только подстегнуло его.

— Что тебе нужно? Чтобы я тебя утешил? Прижал к себе, чтобы ты снова почувствовала себя кем-то нужным? Или достаточно сидеть рядом с Пожирателем пять дней в неделю, чтобы перестать ощущать, что ты сирота?

Он выплюнул последнее слово с ядом, чувствуя, как сжимается её рука в его пальцах.

— Не пытайся меня запугать, грязнокровка. Я видел куда большую мерзость, чем можешь себе представить. И не думай, что я когда-то наслаждался этим. — Он наклонился ближе, почти касаясь своим лбом её лба, слишком резко, слишком нагло, — но всё равно не отпускал запястье. — У кого из нас действительно расплавились мозги — это ещё вопрос.

Он оттолкнул её. Резко. Почти с отвращением — и к ней, и к себе. Кушетка за его спиной скрипнула.

Грейнджер молчала долгое, вязкое мгновение. Казалось, воздух между ними стал осязаемым, как густой дым.

Наконец она заговорила, ровно, без единого дрожания:

— Пребывание в этих стенах явно тебе вредит.

И, не обернувшись, скрылась из спальни.

Драко остался один, чувствуя, как в груди клокочет тошнотворная злость. Он ждал удара. Ждал, что она бросится, сломает ему нос, вцепится в горло. Хотел этого. Жаждал. Хоть какого-то всплеска — ярости, боли, контакта.

Но Грейнджер держалась холодно. Пугающе холодно. Как и все дни до этого. Ему хотелось выпотрошить её. Заглянуть под кожу. Убедиться, что внутри неё есть что-то живое, не только злость и долг. Она не ненавидела Пожирателей. Нет. Она убивала их равнодушно, как избавляются от старой заразы. Делала то, что должна. И все молчали, пока та широким жестом не разложила тело Антонина к ногам Поттера.

Может, Гермиона и в самом деле тронулась рассудком. Или никогда его и не имела.

Он медленно выдохнул — и с изумлением почувствовал, как мышцы спины понемногу отпускает, будто он не дышал весь этот разговор. Облегчение было почти физическим: слабость, тяжесть в плечах, лёгкая дрожь в пальцах, как после схватки, которая так и не случилась. Как будто её присутствие обтягивало его кожу, стягивало ребра, не давая дышать.

И всё же злость не ушла.

Она клокотала под рёбрами, как яд. Обволакивала кости.
Он ненавидел, как сильно хотел этого поединка — и как малодушно обрадовался, что его не случилось.

Он ненавидел это место. Эти стены.
Здесь всё начиналось. И здесь всё пошло к чёрту.

Он помнил ту ночь — до отвращения, до мелочей. Помнил, как Северус шагнул вперёд. Как он сам стоял, парализованный, сквозь ужас, сквозь вину. Это должен был быть он. Это был его приговор. Его задача. Но он не смог. Снова.

Как и сейчас. Всё повторялось. Слишком медленный. Слишком слабый. Слишком... живой, чтобы быть мёртвым, и мёртвый, чтобы быть живым. Его тело больше не слушалось. Ни мышцы, ни гордость. Лишь яд под кожей и дыры в воспоминаниях, через которые сочилась ненависть. К ней. К себе. К замку, что смотрел на него немигающим, каменным лицом.

Хогвартс не забыл.

И не простил.

***

Женщина мерила шагами промозглую галерею замка.

​Стук каблуков гулко отражался от потемневших сводов и, затухая, скатывался в пустоту, будто сама тьма поглощала каждый звук. Холод закрадывался под одежду, цеплялся за кожу. Гермиона почти не ощущала этого — тело было усталым и вялым, словно налитым свинцом, но сон бежал от нее, как раненое животное.

Воздух был влажным и тяжелым; чем-то выцветшим, как старая бумага, забытая на чердаке. Стены, некогда украшенные живыми картинами, теперь выглядели потрескавшимися и пустыми: замок умирал на глазах, теряя последнюю искру волшебства.

Раздражение царапало под сердцем.

Всё началось с его постоянного присутствия. Малфой заполнил ее пространство — молчаливый, цепкий, ненавязчивый, как плесень в сыром углу.

Его присутствие было куда выносимее, чем скользкие неестественные попытки Гарри или Рона ободрить ее. Когда их взгляды всё-таки пересекались — а это случалось все чаще, чем хотелось бы признать, — Малфой смотрел на нее с той же отрешенной внимательностью, с какой смотрят на буйно смертника за стеклом. Без жалости, без осуждения. Без участия. В такие моменты Гермиона сама ощущала себя пойманной в ловушку. И даже если бы оковы внезапно исчезли — куда бы она бежала? Что осталось снаружи?

Макгонагалл определила их в обветшалое крыло, где когда-то жили преподаватели. В окнах сквозило, обои отслаивались клочьями. Где-то в соседних комнатах прятались другие — авроры, может кто-то из преподавателей...

Замок, который в детстве казался ей живым, будто дышащим существом, теперь стоял пустой и вымерший. Громадные залы казались черепами павших великанов; шелест ветра в трещинах стен звучал, как шепот.

Им оставалось не больше пары недель.

И с каждым разом промежутки между исчезновениями становились короче.

"Пора возвращаться," — сжалась она, бросив взгляд на редеющий за окнами мрак.

Шаркая ногами, Гермиона добралась до своих покоев — убогая комната с узкой кроватью и крошечным камином, где догорала вяленькая искра. По пути она приоткрыла дверь Малфоя. Он спал на крошечной кушетке, неестественно скрючившись. Длинные ноги стояли на полу, а голова свисала с подлокотника. В полутьме он казался существом из дурного сна: колени острыми углами вырезали пространство, худое лицо, затененное падением волос, было ему чужим. Как переломанный кузнечик, нелепый и странно уязвимый.

Когда женщина легла на жесткий скрипучий матрас уже светало. Мысли еще какое-то время копошились на краю сознания — обрывки детских воспоминаний, голоса из давно минувших лет, — пока, наконец, не утонули в вязком, тревожном забытье.

***

Под глазами залегли синяки, точно два чернильных пятна, а через лоб змеилась полоса гематомы — подарок от Грейнджер. Взгляд скользнул к палочке, брошенной у кушетки. Стиснув зубы, он поднял ее, и сквозь пальцы пробежал слабый, едва живой ток магии. Шепот заклинания сорвался с губ, тепло растекалось под кожей, затягивая синяки Лицо стало снова его — пустое, контролируемое. Только мигрень осталась. Глухая, вгрызающаяся в череп, не поддающаяся чарам.

На мгновение перед глазами вспыхнула вчерашняя сцена: она, стоящая слишком близко; дыхание призрака на щеке.

Мышцы ныли, напоминая о часах, проведенных в этом проклятом поезде. Ванна.

Он распахнул дверь в крохотную купальню. Пол был выложен потертыми плитками, стены покрыты мрачной желтизной старого известняка. От каменной ванны клубился пар — домовики явно наведались сюда перед рассветом. Молча, не торопясь, Драко сбросил с себя одежду и опустился в воду. Тепло обожгло кожу, и он, морщась, коснулся пальцами метки на руке. Черный шрам ожил, реагируя на смену температуры.

Напоминание о позоре.

***

Гермиона не проснулась. Нет. Она давно уже не спала по-настоящему — чтобы в забытие, с провалом, без мыслей. Она просто лежала, уставившись в темноту, пока на руке не завибрировал браслет, сигнализируя о магической активности своего брата-близнеца, покоящегося на руке Малфоя. Палочка действительно мыслила быстрее волшебника. Она всегда находила путь к заклинанию. Гермиона встала, натянула кафтан прямо на ночную рубашку и босиком ступила в холодный коридор между их спальнями.
Толкнула дверь. Пусто. Только из ванной тянуло горячим, влажным воздухом, и в тусклом свете под дверью дрожало отражение воды.

Малфой сидел в купальне, спиной к ней, погруженный в воду почти по плечи. Повернул голову наполовину, бросив на нее равнодушный взгляд. Чистое лицо — без синяков, без следов вчерашней стычки — выглядело почти болезненным в тусклом свете. Она бы не поверила, что он сделал попытку сбежать, но облегчение от того, что он просто привел в порядок пострадавшее лицо было ощутимым.

Она молча сделала шаг назад и развернулась, ни дрогнув ни единым мускулом.

Он услышал её сразу. Едва колебнулся воздух за дверью, как мозг тут же выдал: Грейнджер. Конечно. Она всегда знала, когда что-то происходит. Браслет, наверняка, завибрировал на её худом запястье, и она вылетела из постели, как заведённая. И ведь сама вручила ему палочку. Сама — чётким, деловым тоном, будто вручала не оружие, а тряпку. И всё равно теперь прибежала проверить. Он даже не удивился, когда уловил её тень за дверью. И это раздражало. Палочка в руку — браслет на запястье. Доступ к магии — но с поводком.
Он не обернулся полностью, не пошевелился. Только повернул голову, бросив через плечо рассеянный взгляд — ни приветствия, ни угрозы. Только молчаливое: что, довольна?

Пусть думает, что застала его врасплох. Он не против. Он устал. И если уж на то пошло, он правда не собирался ничего делать. Ни сбегать, ни мстить.

Он просто хотел привести себя в порядок.

Хотел... может быть, даже постучаться в её комнату — формально, без идиотских выкрутасов. Сказать что-то вроде: "Можешь расслабиться, Грейнджер. Я не стану вешаться на трубе или варить зелье из крысиного хвоста, чтобы отравить тебя." Вода в ванне снова стала неподвижной.

Драко вышел закутанный в серое полотенце, которое держалось на бедрах скорее чудом. На миг он остановился в коридоре: на полу, у двери Грейнджер, лежали ее ботинки на высокой шнуровке. Он слышал её внутри — шорохи одежды, стук фляги о деревянный стол. Все движения были резкими, механическими. Драко нахмурился. Что-то было не так. Не в ней, нет, в этом смысле всегда что-то было не так — в самом воздухе между ними, будто вот-вот разразится гром. Ему вдруг стало чертовски тревожно, как в те давние дни, когда, застыв на пороге кабинета отца, он пытался угадать:

Будет боль...или тишина?

Тени прошлого не успели сомкнуться вокруг его мыслей, как дверь с грохотом распахнулась, и в коридор ворвалась она, окутывающая маленькое помещение запахом стали и жженого можжевельника, словно дым после битвы.

— Оденься, Малфой. Нам пора.

Голос — холодный, как лезвие, вонзенное между ребер.

Он медленно повернулся, ощущая, как капли воды с его тела падают на каменный пол, словно отсчитывая секунды до новой схватки.

— К Макгонагалл?

— Да. Потом — в библиотеку. — Ее глаза, тонущие в полумраке, скользнули по нему.

— Здесь есть тома, которых нет ни в Министерстве, ни у перекупщиков.

Он усмехнулся, ощущая, как метка на руке ноет, будто реагируя на ее слова.

— Эльфы оставили отчеты авроров. Ни следа темной магии. — Она говорила быстро, словно боялась, что он перехватит ее мысли. — Я бы подумала, что ее маскируют под другими чарами...теми, что любят слизеринцы — на самой грани допустимого. Но нет. Ничего, что выходило бы за рамки программы старших курсов.

Он склонил голову, насмешливый блеск в глазах.

— Ты давно так щедро делишься со мной своими умозаключениями, Грейнджер?

Ее подбородок дернулся — едва заметный жест отвращения.

— Малфой, твой круиз затянулся. Пора работать. — она никогда не называла его по имени. Только фамилия — выплюнутая, как проклятие.

— В таком случае, я пропущу приветственный визит к старухе. — Он сделал шаг вперед, ощущая, как напряжение между ними сгущается. — До библиотеки отсюда куда ближе. Макгонагалл обмолвилась, что ученики не будут от меня в восторге. Как и педсовет.

Гермиона замерла, ее пальцы сжались в кулаки.

— Может, ты и прав. — Она бросила ему ключ — резко, словно метнула нож. — Я не знаю, что именно мы ищем. Так что... удиви меня.

Он поймал его на лету. Холодный металл впился в ладонь.

Гермиона проспала свой утренний забег, но подъем по Большой Лестничной Башне к кабинету директора выжег из нее последние остатки сна. Капли пота, словно ртуть, скатывались по вискам. Сквозняк из щелей древних окон лизал щеки ледяным языком, и к моменту, когда она оказалась у исполинских размеров двери, чувствовала себя почти живой.

Медная пасть льва, торчавшая из нее, как древний страж, держала в своих челюстях кольцо, которое, казалось, слегка подрагивало от невидимого дыхания. Она осторожно постучала им, три раза,стук прозвучал слишком громко для этой тишины. Ждала, пока дверь словно оживала в ответ — скрежет металла, тяжелое, зловещее эхо.

— Гермиона, это вы? Проходите, я ждала вас, кофе ещё не остыл, — голос Минервы звучал глухо, с оттенком чего-то, что казалось бы, не могло быть связано с добрым приглашением.

Гермиона вошла. Шорох её плаща сливался с гулким эхом шагов по древней каменной плитке. Она заметила, как мрак в углах кабинета сгущался, как если бы свет сам уходил, прячась от чего-то невидимого. Сияющий белый мрамор стола отражал её лицо в тусклом свете — лицо, которое, казалось, было искажено, как в страшном зеркале.

Каждый директор видоизменял башню по своему желанию. Во времена Дамблдора, чей портрет висел на стене, повсюду были склянки, книги высились немыслимыми конструкциями напоминающими сад камней, а рядом с винтовой лестницей дремал Феникс. Амбридж превратила кабинет в жуткую розовую пыточную с крошечными портретами котят. При Макгонагалл он стал величественно аскетичен.

Минерва встала и протянула чашку, но её взгляд был немного не в себе. Её глаза, казалось, пытались сосредоточиться, но не видели того, что должно было быть перед ними.

— Мэм, мы ехали сюда не меньше десяти часов, пути переложили?

— Ох, нет, это временное искажение. Часть защитных чар профессора Дюмон из Шармбатона. Выпускники этой школы бывают очень изобретательны, не так ли? — её слова заплетались, казались затуманенными, как будто мир вокруг них начинал терять четкость.

— Больше, чем можно представить, — Гермиона почувствовала, как холод пробирает её насквозь, как если бы её слова не могли обогнать её собственные мысли. Образы вспыхнули в её сознании — Флер, та, что учила её страшным заклятиям... Заклятиям, которые способны вывернуть суставы, вытянуть кости, превратив их в нечто живое, ползающее под кожей. — Минерва, это искажение действует и в школе?

— Частично во дворе и галереях, в помещениях почти не ощущается... — голос Минервы потускнел. В её глазах, навыкате, навернулась слеза, та, что пыталась вырваться, но была поглощена мгновенно. — Гермиона, Абель Лабкинс развеялась прямо посреди общей спальни... Дверь была заперта снаружи. Когда авроры нашли её пустую постель..она была еще тёплая. Мы бессильны...

— Вы запираете учеников внутри спален? — спросила Гермиона, её голос звучал обвинительно.

— Ваши коллеги решили, что это будет уместно. Я была против... — Минерва резко замолчала, и тень на её лице сгущалась, делая её всё более похожей на одного из привидений, плененного в этих стенах.

Семьи студентов вряд ли знали об этом, поднялась бы волна негодования. Хогвартс превращался в тюрьму. Гермиона почувствовала, как что-то начинает сжимать её грудь.

— Мне нужен список тех, кто находится в замке... Профессора, авроры, ученики. Всех, до единого.

***

Драко стоял перед кованой решеткой запретной секции, прислушиваясь к гулкому дыханию пустого зала.

Когда они были детьми, взять отсюда книгу ровнялось преступлению, грозящему отчислением. Он задумчиво провел пальцами по холодному металлу, с благоговением отпер замок и принялся изучать корешки книг. Но среди сухих наименований не было ничего, что могло бы навести его на хоть какую-то мысль. Наугад вытащив несколько томов, он направился в читальный зал — благо, открытое посещение было ограничено на время расследования.

Местные домовики предусмотрительно оставили на столе сэндвичи с ростбифом и кофе. Драко откусил один, жуя наспех, раздражаясь не столько от вкуса, сколько от отсутствия хоть какого-то желания вчитываться в древние фолианты. Он потянулся к толстой папке, прихваченной из спальни. Она скрывала внутри себя все, что Грейнджер находила хоть сколько-нибудь важным, а он методично подшивал это к делу последние месяцы. Казалось, что эта работа была бессмысленной, как и все, что ему приходилось делать. Малфой лениво раскрыл ее и пробежался глазами по последним страницам, словно не знал написанное на на них наизусть. Вспомнился их диалог в раскачивающемся скрипучем вагоне поезда. «Нет следов тёмной магии...Что говорила Грейнджер про диагностические заклинания?.. Что-то о палочке...». Мысли медленно, с неохотой, как ржавые шестерни, начинали складываться в неясный механизм. Патрули последовательно прочесывали коридоры каждую ночь — даже невидимка вряд ли сумел скрыться. Кто вообще способен был оставаться в тени все это время?

Так долго, что пошла молва о его возвращении. По затылку проскользнул холодок, проникая глубже, под плоть, затягиваясь ядовитой змеей в поджилках.

Он вспомнил ту ночь. Не ту, где были крики, не ту, где пахло дымом и медью крови. А ту, где было тихо.

Он ненавидел тишину в Малфой-мэноре. Особенно ту, что висела в Зале Теней — длинной, холодной комнате с чёрными мраморными стенами, где даже шёпот отражался эхом. Но в ту ночь тишина была... живой. Густой, как смола, прилипшей к коже.

Лорд Волан-де-Морт восседал в кресле из чёрного дерева, пальцы, похожие на ветви, барабанили по подлокотнику. Перед ним, на полу, лежал мальчик. Лет семи. С тусклыми, слишком человеческими глазами — глазами матери-маггла, которую уже утащили в сад... навсегда.

«Твой сводный брат, Драко, — прошипел Лорд, и его голос скользнул по спинам присутствующих, как лезвие. — Плод слабости твоего отца. Сегодня мы исправляем эту ошибку».

Драко почувствовал, как Империус сжимает его разум стальными тисками. Он не мог закрыть глаза. Не мог отвернуться. Только смотреть, как его собственные руки поднимают палочку. «Круцио», — прошептали его губы, и мальчик забился в беззвучном крике. Где-то у стены ахнула Нарцисса, но Люциус резко сжал её запястье. Молчание.

Лорд покачал головой: «Нет-нет, Драко. Мы же не мучаем семью. Мы её...очищаем».

«Авада Кедавра», — выдавил он. Зелёный свет непростительного вспыхнул, осветив лица Пожирателей у стен. Ни шока. Ни ужаса. Только... ожидание. Мальчик рухнул, как тряпичная кукла.

Он до сих пор чувствовал во рту тот вкус — медный, тёплый, как будто он прокусил себе щёку изнутри. Но это была не кровь. Это была рвота, подступившая к горлу в тот момент, когда изумрудный блик отразился в широких, ничего не понимающих глазах мальчика. Светловолосого. Слишком похожего на него самого.

Холодный камень стен впитывал каждый звук, но не мог поглотить хруст, когда маленькое тело рухнуло на пол. Драко почувствовал, как колени подкашиваются, но Империус не позволял ему упасть. Он стоял. Стоял, как хороший солдат. А где-то у стены, в тени, его мать — Нарцисса — окаменела, будто тоже попала под заклятие. Её пальцы впились в собственные плечи, но ни звука. Только глаза... Боги, её глаза. Широкие, мокрые, полные чего-то похуже страха.

«Люциус, — прозвучал голос Волан-де-Морта, — убери это».

Его отец шагнул вперёд, мантия прошелестела по полу. Наклонился. Поднял маленькое тело — легко, будто оно весило ничего. Руки не дрогнули. Но Драко видел. Видел, как на секунду его пальцы сжали ткань рубашки мёртвого мальчика слишком сильно. Видел, как тень пробежала по его лицу, когда он проходил мимо Нарциссы. Она дёрнулась, словно хотела броситься вперёд, но... не посмела. Вместо этого её рука судорожно сжала медальон на шее — тот самый, что Драко подарил ей на прошлое Рождество. Пальцы побелели. Потом она закрыла лицо.

А Драко... Драко стоял. И чувствовал, как по спине ползёт что-то липкое и горячее. Пот? Неважно. Важно было не двинуться. Не сломаться. Не дать им увидеть.

Только когда все ушли, он добежал до уборной и рухнул на колени перед унитазом. Желудок вывернуло наизнанку, но даже это не смыло главного — запах. Сладковатый. Детский. Как молоко и немного травы. Он скребёт пальцами по горлу, пытаясь вырвать и это, но...

«Господин доволен тобой», — сказал тогда отец, появившись в дверях. Драко не видел его лица — только начищенные до блеска туфли. «Ты стал мужчиной сегодня».

В унитазе плавала зловонная желчь вперемешку с остатками ужина. Мужчиной. Да...Конечно...

Где-то в саду кричала сова. Та самая, что и тогда на Башне Молний...

Грейнджер появилась лишь к сумеркам.

— Разговаривала с учениками в столовой. — Она сбросила с плеча потёртую сумку, небрежно. — Соседки последней пропавшей клянутся, что та не покидала спальню. Ни звука. Двери старые, я не думаю, что после смерти Филча их хоть кто-то смазывал. Сомневаюсь, что она смогла бы выбраться незаметно.

— Кто накладывал защитные чары?

— Преподаватели. Патруль. Я. — Она небрежно провела пальцем по столешнице, стряхнув невидимую пыль. — Здесь столько охранной магии, что сам воздух должен искриться.

В голове Драко будто озарилась вспышка, но озвучивать догадки он не стал. Женщина напротив заметила, что он изменился в лице.

— Есть мысли, Малфой? — спросила она, уловив перемену в его взгляде. Голос был без интонации, как у мага, читающего формулу.

— Пока нет. — Он отвернулся. Раздражение боролось с тревогой. Проигрывать в догадках невыносимо, особенно перед ней.

Грейнджер молча наблюдала за ним, потом уголки её губ дрогнули — будто не в усмешке, а в напряжении, которое она позволила себе на миг отпустить.

— А, так ты думаешь, что это кто-то из нас...— произнесла она тихо. — Авроров направили сюда несколько недель назад, а всех преподавателей, включая Минерву, допрашивали леггименты под сывороткой правды не единожды. — она вскинула брови, — Думаешь, пять месяцев я торчала в кабинете и плевала в стену? Это почти прямое оскорбление, Малфой. Это ведь я схватила Люциуса, а он был талантливым окллюментом. Вас с матерью взяли куда позже, в Брашове. Твой отец прекрасно скрывал свои секреты. Как и вас. — она посмотрела на него. Глаза были тёмными, лишенными света — не пустыми, но глубоко закрытыми. Как дверь без ручки.

Он не ответил. Только стиснул зубы. Они не обсуждали эти месяцы арест его семьи. Он догадывался, что без нее не обошлось, но было удивительным знать, что Люциус был одним из немногих, кто выжил, настигнутый ей. Добрался до суда. Живым. Нарцисса все еще любила его. Это было самое страшное. Даже после всех этих лет — после трупов в коридорах Малфой-мэнора, после ночей, когда Люциус возвращался с запахом крови и дыма в волосах, после того, как он позволил Драко стать убийцей — она все еще любила его. Она знала, какое чудовище прячется под маской благородного аристократа. Но когда-то, давным-давно, он держал ее за руку в саду и смеялся над ее шутками. Когда-то он целовал ее в шею и шептал, что их сын будет самым счастливым ребенком в мире. Когда авроры схватили Люциуса, что-то в ней сломалось. Не потому, что он не заслуживал этого. А потому, что она больше не могла. Не могла бежать, прятаться, лгать. Нарцисса подолгу сидела у камина, сжимая в руках недопитую чашку чая, и смотрела в пламя так, будто надеялась увидеть там его тень.

Если бы не Грейнджер...

Возможно, они бы уже были никем. Если бы только у матери были силы на этот последний рывок, чтобы пересечь границу Румынии. Где-нибудь в норвежских фьордах или на греческом острове, где никто не знал бы их имён. Где мать не вздрагивала бы при каждом стуке в дверь. Где ему не снились бы совы в саду.

"Подстилка Поттера" — так он называл Грейнджер, будучи подростком.

Представил, как вдавливает её лицо в холодный камень стола, пока она не перестанет быть такой проклято уверенной. Но знал: не взмолится. Такие не ломаются. Она была загадкой. Колючей, угловатой, ледяной.

— Настанет день, и я убью тебя, Грейнджер, — сказал он, будто подметил погоду.

— Значит, ты всё ещё веришь, что смерть что-то меняет? — она взглянула на него устало, почти скучающе.