Посмертие

Из щелей высоких узких окон врывался октябрьский ветер. Он свистел сквозь щербатые отверстия, заставляя стекла дрожать в рамах, а уголки документов на столе — трепетать, как живые. Можно было бы прочитать заклинание, согревающее воздух, но она даже не шевельнула губами.

Женщина сидела за тяжелым столом, сгорбленная, словно хищная птица над растерзанной тушей. Мантия ее не грела — лежала поверх плеч мёртвой кожей.

Тонкие длинные пальцы еще несколько кратких мгновений перебирали перо, но все же отложили его в сторону.

Он выжидал.

Дверь кабинета была приоткрыта ровно настолько, чтобы видеть ее лицо — серое, словно вытесанное из старого камня, — но не настолько, чтобы она увидела его, таящегося в сыром коридоре. Он не решался войти.

Утомляющая пытка. Пять дней в неделю. Два месяца? Три?..

В прессе его освобождение назвали "помилованием". Словно он чего-то заслужил. На деле это была сделка, условия которой ему до конца не раскрыли. Но когда тебе предлагают хоть что-то, сидя в камере Азкабана, отказываться опрометчиво.

И вот теперь — этот кабинет.

Этот холод.

И она.

День, когда он впервые пресек порог маячащий впереди, запомнился с неестественной четкостью.

Дверь за его спиной захлопнулась, и мир словно сжался. Сырой воздух вдавил его в грудь, затек в лёгкие.

Кабинет вокруг казался капканом: длинный зал на верхнем этаже Министерства, весь из камня, без отделки.

Одна стена скрыта глухой вереницей шкафов, другая — камин, давно погасший.

Витражное окно плыло под самым сводом, испещрённое разводами времени, и свет из него слепил — так, что, сидя за столом, фигура перед ним оставалась в тени, а стоящий напротив был виден до последнего шрама.

Не случайность.

Она словно была частью кабинета — как трещина в старой стене: неотъемлемой, уродливой, не подлежащей исправлению. Он смотрел — и не узнавал. Женщина двадцати с лишним лет — высокая, выточенная из сухожилия и кости.

Сутулая, как перехваченное проволокой чучело птицы.

Под тяжёлой парчовой мантией угадывался чёрный кафтан с длинной вереницей пуговиц — маленьких, похожих на вороньи глазки..

Только когда Она подняла голову — медленно.

И тогда — вспышка, мгновенная, словно заноза под ногтем:

...Грохот книг на каменном полу. Нелепая грива спутанных волос. И глаза — полные злости, почти детской, несмытой верой в справедливость.

«Вы ошибаетесь, профессор!» — голос, ещё трепещущий, но не знающий страха.

Он не успел испугаться воспоминания. На мгновение подумал, что это ошибка. Или призрак.

Он моргнул, глядя на то, что стояло перед ним сейчас.

Ничего общего.

Где та гриффиндорская зазнайка?

Перед ним была тень.

Высокая. Измождённая. Будто вся ярость, всё упрямство, вся пульсирующая жажда доказать свою правоту выгорели дотла.

Лицо — бледное, как пергамент, где когда-то кто-то пытался что-то написать, да только всё стерлось.

А глаза...

Глаза были хуже всего.

Не карие, не золотистые от гнева, какими он их запомнил.

Чёрные. Бездонные. Как провалы в никуда.

Он едва слышно выдохнул:

— Грейнджер...

Не ей. Себе.

Женщина, не уловив интонации, слабо кивнула в ответ — как кивают тому, кто называет твоё имя без цели, без просьбы, без надежды.

— Малфой, — наконец произнесла она, голосом, от которого даже стекла будто покрылись трещинами, — Ты знаешь, почему ты здесь?

Он чуть скривил губы и приподнял бровь:

— Потому что ваше министерство тонет в дерьме. И хватается даже за змею, чтобы не уйти под воду. — пауза, взгляд в упор, — Бумаги я видел. Расследование о пропаже детей, аврор Грейнджер.

Она не ответила. И не дрогнула. Та же стена, только холоднее.

— Малфой. Так и будешь стоять там?

Её голос, холодный и раздражённый, врезался ему в затылок, вырывая из воспоминаний.

Драко не шевельнулся.

Он был уверен, что темнота скрывает его — но она, как всегда, почувствовала. Как дикое животное.

— Нет, — лениво отозвался он на ходу, — просто не испытываю желания снова перебирать мусор, который эльфы подняли из архива.

Тонкая рука в белом манжете подняла над столом утреннюю газету. Он скользнул взглядом по ней, усмехнулся краешком губ:

— Я уже читал. Мне приносят.

— Конечно, — отозвалась она, не глядя на него. Газета хлопнула о столешницу. — Ещё одна девчонка. Пятый курс. Исчезла сегодня утром.

Хогвартс кишел аврорами. Чары безопасности висели в воздухе плотной паутиной. И всё же - очередная пропажа. Студентка. Изчезла бесследно. Беззвучно. Как будто её стёрли.

Даже спрашивать не требовалось - магглорождённая. Конечно магглорождённая. Именно поэтому он здесь. Будто его собственное клеймо преступника могло стать ключом к разгадке. Будто гнилое наследие семьи Малфоев давало ему особое чутьё на подобную грязь.

История рода - несмываемое пятно. Можно прятаться. Можно стыдиться. Но факт остаётся фактом: когда прозвучал призыв, чистокровная аристократия ринулась в бойню с восторгом. Магглы? Пушечное мясо. Полукровки? Генетический мусор.

А теперь - новая эпоха, реформы, лицемерные лозунги о равенстве. И тот же самый магический мир в панике, когда кто-то начал методично вычищать "нечистых". Ирония? Да. Но Драко давно перестал находить это забавным.

Верил ли он в эту чушь о превосходстве? Вопрос сложный. Он рос в этом - год за годом, день за днём. Яд капал в уши медленно, но упрямо углублялся, проникая в саму суть неокрепшего ума. Ненависть требовала выхода, и семейные предания любезно подсказывали цель.

Грязнокровки. Особенно одна - с взъерошенными рыжими прядями и кулаками, сжатыми от ярости. Он вдруг вспомнил, как она разбила ему нос в третьем классе. Интересно, было бы так же унизительно сейчас? Или осталась бы только боль - чистая, без примеси детского стыда?

Он знал — она не вызывалась вести это дело. В коридорах Министерства с ним никто не вел беседы, но слухи доходили даже до этого затхлого угла. Когда кто-то меняется так разительно, даже после войны...Грейнджер была пеплом его бывшей сокурсницы. Было не сложно догадаться, почему он оказался замешан в процесс расследования, но почему она? Могло показаться, что это издевка. Грязнокровка расследующая пропажу таких же, как и она сама. Но он не видел в ее глазах ни капли сожаления к детям, не видел и особенного и рвения найти их живыми. Они были пусты. Иногда лишь, когда мысли уносили ее разум прочь, он видел в ней какую-то тоску. Невидимые оковы, сдавливающие тонкую шею.

Она стала совершенным орудием Министерства — ищейкой с окровавленной пастью.

Когда Малфой отбывал наказание стены Азкабана шептали ему проклятия на языке давно умерших узников. Ледяной ветер с Северного моря выл в узких бойницах, неся с собой запах гниющих водорослей и разложения. Сквозняк смешивался с леденящим душу шепотом дементоров, но криков... криков почти не было слышно. Тюрьма, созданная для сотен, теперь пустовала — камеры зияли черными провалами, как вырванные глазницы.

Пожирателей вылавливали как бешеных зверей, но они почти никогда не оказывались за решеткой. Кто бы мог подумать, что именно Грейнджер, эта хрупкая на вид женщина, выслеживала их в восточноевропейских трущобах, где тени были гуще крови.

Немногие доходили до суда.

Цинковые ящики. Аккуратные, холодные, с отполированными до блеска поверхностями, отражающими искаженные гримасы тех, кто осмеливался в них заглянуть. Большинство возвращались именно в таких - безупречно упакованные, хотя никто не решался проверять, какие именно куски плоти отсутствовали в этих металлических саркофагах. Он продал бы душу, чтобы заполучить её рапорты. Прочесть, какими витиеватыми бюрократическими формулировками она описывала эти... особенности эксгумации.

Едва ли новоиспеченный Министр Магии разделял подход Грейнджер. Поттер, этот вечный идеалист, вряд ли одобрял её методы. Но вопреки его лицемерным возражениям, Грейнджер неуклонно взбиралась по министерской лестнице... Пока не оказалась в этом заплесневелом кабинете, где воздух был густ от лжи. Он слышал шёпотки о связи Грейнджер с делом Долохова, но детали ускользали, как песок сквозь пальцы.

Приставленный к Драко министерский эльф - жалкое существо с мокрыми глазами-пуговицами - услужливо подсунул ему тот злополучный выпуск "Пророка". Писали Антонин считался пропавшим. До момента, как его изуродованное тело не обнаружили в Косом переулке

Его будто пропустили через мясорубку.

На колдографии кожа - натянутая, неестественно бледная - скрывала под собой месиво. Всё было перемолото, переломано, перемешано в чудовищном коктейле из плоти и костей. Лишь лицо осталось нетронутым - словно для опознания, с навеки застывшей маской ужаса.

Резонанс прокатился по всему магическому миру, как смрад. Внутреннее расследование ни к чему не привело - слишком много грязного белья могли вытащить на свет. Однако, именно после этого события Грейнджер больше не появлялась на разворотах. Ни рядом с Поттером и его женой, ни рядом с Уизли. Гермиона больше не числилась в первых лицах аврората. Но не изчезла из Министерства. Ее изолировали. Наверное, это было даже жестоко. Он мог бы посочувствовать... если бы ещё помнил, как это делается. Глупым Малфоя не назовёшь - он прекрасно понимал, чьи руки оставили эти следы на теле Долохова. Но такая жестокость никогда не бывает случайной. Чистая немая ярость.

Время стерло границы между ними. Восемь лет прошло с тех пор, как он бежал с родителями, оставляя за собой позорный след. Теперь они с Грейнджер были похожи - изгои, призраки, блуждающие по отдаленным коридорам Министерства. Она - иссохшая тень былой гриффиндорской гордячки, он - живая карикатура на мальчика, которым когда-то был.

Две половинки одного проклятия.

Он ловил себя на мысли, что ее худоба стала почти эстетичной - как у средневековых маггловских святых на картинах, умерщвляющих плоть. Кости, выступающие под белеющими скулами, синяки под глазами, глубокими как рвы. Она напоминала ту самую девочку из его кошмаров, только вывернутую наизнанку - где раньше пылал огонь, теперь зияла пустота.

Поначалу он думал Грейнджер вытащила его из под заключения. Но теперь видел: ее положение в Министерстве было не лучше его собственного. Они заперли ее, а высокий пост стал лишь изощренной пыткой.

Изолировали.

Как преступницу.

Как безумца.

Как опасный артефакт, который нельзя уничтожить, но и выпускать на волю нельзя.

Они встречались взглядами через кабинет - два мертвеца, притворяющихся живыми. Она писала отчеты, он делал вид, что работает.

Два трупа в шкафу Министерства магии.

Пергамент шелестел под пальцами Драко, как сухие листья. Он механически вносил данные пропавшей ученицы, цифры и даты расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные чёрные кляксы. Внезапно воздух сгустился - тихое, влажное покашливание нарушило тишину. Домовики никогда не аппарировали с треском, как волшебники - они просто возникали из ниоткуда. Старый эльф, испещрённый морщинами, встал на цыпочки, едва доставая до края стола.

— Министр ждёт вас, мисс. — проскрипел он.

Пальцы впились в дерево стола, оставляя незримые царапины - следы невысказанного раздражения. Когда она поднялась, домовик уже испарился, оставив после себя лишь затхлый запах старой ветоши.

У камина она замерла на мгновение, повернув голову. Затем шаг вперед - и пламя поглотило ее, как амфисбена заглатывает собственную тень. Зеленые языки лизали ее мантию, на секунду обнажив очертания жилистого тела под тканью, прежде чем сомкнуться над ней.

Драко выдохнул воздух, который не осознавал, что задерживал. В кабинете сразу стало легче, будто перед этим он дышал через влажную тряпку. Десять шагов между их столами - и всё же, когда она здесь, пространство сжимается, давит, как вода на глубине.

Ее взгляд...Когда он случайно ловил его на себе, в глазах отражалась лишь пустота - остекленевшие, как у рыбы, выброшенной на берег и забытой там. Она смотрела сквозь него, сквозь стены, сквозь саму реальность - в какую-то бездну, где не существовало ни кабинетов, ни расследований, ни его самого.

Пальцы сами нащупали в кармане помятую пачку сигарет. Одна из них замерла между потрескавшимися губами. Зажигалка... Где же проклятая зажигалка? Ящик стола натужно скрипел когда он рылся внутри. А, вот она - та самая, с окисленным корпусом, купленная в Румынии в той маггловской лавчонке, где пахло нафталином и безнадежностью.

В те годы, когда они с семьей скрывались, магия была запретным плодом. Приходилось пользоваться этими жалкими маггловскими поделками. Он и думать забыл о ней, пока его не вытащили из камеры - не освободили, нет, просто переместили в другую тюрьму.

Новая "квартира" под крышей Министерства оказалась клетушкой с единственным окном - или иллюзией окна? - выходящим в глухой каменный колодец. На кровати, пахнущей потом и отчаянием предыдущих обитателей, лежал его старый чемодан.

Каждая вещь внутри была помечена биркой. "Вещдок №428". "Вещдок №429". Даже сам чемодан - "Вещдок №427". Напоминание, что он не сотрудник, а всего лишь заключенный, которого ненадолго выпустили на поводке Грейнджер. Клейма с номером не хватало лишь у него на лбу.

Зажигалка чиркнула, плюнула газом и потухла. Драко со злостью швырнул её обратно в ящик - пусть гниёт там вместе с остальным хламом. Может, есть спички у Грейнджер? Он в нерешительности замялся, но встал и двинулся вперед. Её стол напоминал разграбленную гробницу - бумаги, пергаменты, конверты, всё в хаотичном порядке. Его пальцы скользили по поверхности, поднимали папки, рылись в этом беспорядке...И вдруг - письмо. Толстый конверт, сломанная сургучная печать, жирная, как масло. Что-то заставило его остановиться. Что-то... знакомое. Изображение на оттиске поднимало неприятный застарелый ком в горле, Драко чувствовал на корешке языка желчь раздирающую гортань.

Замерзшие пальцы нащупали одну из бумаг и развернули ее. Глаза пробежали по строчкам - и вдруг расширились. Губы дрогнули, сигарета выпала, покатилась по полу.

— Грейнджер... — прошептал он, — Мерлин тебя разрази...

***

Камин с хриплым треском изверг её в коридоре третьего этажа. Пламя погасло, оставив после себя запах гари и что-то ещё — слабый, но назойливый аромат лилий, которым Джинни любила пропитывать каминные сети. Гермиона передёрнула плечами, будто сбрасывая с себя пепел воспоминаний. Пальцы автоматически нашли кожаный чехол с палочкой на бедре.

Коридор перед ней тянулся, как кишечник какого-то каменного чудовища. Стены, обитые тёмным дубом, поглощали свет, а золотые бра горели тускло, словно стыдясь своего блеска. Она знала — Гарри мог дать ей прямой доступ в кабинет. Но не дал. Это маленькое унижение, намёк на её нынешний статус, был таким... типично-бюррократическим.

Они почти не общались с тех пор, как у них родился Джеймс. Если после всех её "операций" (так он деликатно называл охоту на Пожирателей) они ещё переписывались, то после того "происшествия" с Долоховым... Гермиона сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони даже сквозь кожу перчаток. Это не ранило — лишь оставляло горький привкус, как старая зубная боль.

Двери перед ней распахнулись сами, с театральным скрипом. Кабинет был точной копией сотен других — тяжёлые дубовые панели, портреты бывших министров, томно зевающих в позолоченных рамах, ковёр столь тёмно-бордовый, что казалось, будто он впитал в себя литры крови. Гарри сидел за массивным столом, заваленным бумагами, но она сразу заметила — "Пророк" лежал сверху. Специально.

—Я думала, что ты сейчас особенно занят вопросом с прессой. — её голос прозвучал, как скрип металла по стеклу.

Он поднял голову. Выглаженный костюм-тройка, аккуратные волосы, очки в роговой оправе — всё кричало о благополучии. Только тени под глазами выдавали усталость.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал он вместо приветствия. — Когда ты последний раз спала?

Гермиона села, скрестив ноги. Её мантия расползлась, обнажив излишне острые колени.

—Сохраним светские беседы для твоих приемов, Поттер. Мы оба знаем, зачем я здесь.

Он вздохнул, потирая переносицу — этот жест она ненавидела. Так он делал всегда, когда хотел показать, как она его утомляет.

— Никаких следов, — голос его стал резким. — Чары не сработали. Она просто... испарилась. Я говорил с МакГонагалл. Это не может продолжаться, я не могу дать тебе больше времени. Еще нет и середины учебного года, а школа уже полупуста. Семьи забирают студентов. Умыкнуть их из домов, в пригородах, куда легче, чем у нас из под носа.

— Тот кто к этому причастен, проворачивает похищения в школе, которая сейчас защищена как проклятый Гринготс, Гарри. — Гермиона скривила губы в усмешке признающей поражение. — У тебя есть идеи?

— Малфой...

— Малфой?! — её смех прозвучал, как треск ломающихся костей. — Ты серьёзно? Он ничего не знает. Зачем вы вообще его вытащили?

— Он Пожиратель.

— Он был мальчишкой! Как и ты! ​— слова вырвались шипением, будто кислота пролилась между ними. — Да, он подлец, но бесполезный. То, что дементоры не спекли ему мозги, как другим его дружкам, — чудо. Но он ничего не знает о пропажах грязнокровок. —последнее слово сорвалось с ее губ, как плевок.

— Это некорректно, ты же сама... — Гарри резко замолчал, сжав челюсти до хруста.

— Давай, договори. — Гермиона наклонилась вперед, тень от нее поглотила половину кабинета, — Как бы ты ни играл в реформы, мы всегда будем грязью под твоими ботинками. Ты вызвал меня, чтобы в который раз констатировать провал? — ее глаза, пустые и бездонные, впились в него клещами, — Скажи, Гарри, тебе не кажется ироничным поручить это дело той, кто привык возвращать только трупы?

— Хватит! — его кулак обрушился на стол, заставив вздрогнуть чернильницу. — Все знают, какие методы ты используешь. Поэтому здесь сидишь ты, а не кто-то другой. Найди их. Живыми или мертвыми. Нам нужны ответы. — Гарри встал, его фигура отбрасывала искаженную тень на стену. — Ты едешь туда. Завтра. Малфой с тобой. — Если еще один ребенок пропадет... Школу закроют. А ты знаешь, что будет после. — его лицо покрылось багровыми пятнами, вены на висках пульсировали.

Двери захлопнулась с такой силой, что стекла в окнах дарзебезжали. Ее каблуки стучали по полу кишкообразного коридора, гул поднимался высоко к сводам, словно предупреждая тех, кто может идти далеко впереди о ее присутствии.

Гермиона неслась по коридорам Министерства, спиной чувствуя, как за ней волочится черная, густая, почти осязаемая злость. Она не стала использовать камин — страх оступиться, оказаться уязвимой в этой хрупкой вспышке слабости, заставил ее выбирать долгий путь через бесконечные лестницы и переходы. Маги расступались, не поднимая глаз: мрак, стекавший с ее плеч, был более красноречив, чем любые крики.

К моменту, когда она добралась до верхнего этажа, узкого как глотка утопленника, спина под мантией взмокла, ткань неприятно прилипла к горячей коже. Она коснулась ладонью холодной двери своего кабинета, но не вошла. Лоб уперся в высохшее, грубое дерево. Она знала, что Малфой там. Знала, что не сбежал и не попытается — запечатанный обетом, скованный браслетом зачарованного железа, таким же, как кольцо на ее собственном запястье.

Он не знал ничего. Гермиона видела это в нем — безразличие, с которым он листал фолианты, перебирал бумаги. И Леггименты, один за другим, вывернувшие его сознание до донельзя — тоже видели. Ни следа Темного Лорда. Ни следа смысла в этом аду.

Она глубоко вдохнула и вошла. Комнату пронизал приторный запах застарелого табака и пыли. Малфой развалился в своем кресле, закинув ноги в драконьих сапогах на столешницу, иссеченную временем. Он дремал, откинув голову назад. Сквозь мутное окно просачивался обманчиво теплый солнечный свет, рвался к его лицу, очерчивая скулу режущей тенью. Малфой выглядел лучше, чем в первый день их встречи, когда он едва держался на ногах после лет в Азкабане, но печать чужих смертей все еще виднелась в трещинах между его чертами. Его холодное совершенство было почти нечеловеческим — мраморная статуя на позаброшенном кладбище.

В сердце Гермионы сжалась старая, черная скорбь. На долю секунды перед глазами вспыхнули лица — мать, отец — стертые собственной рукой, чтобы спасти их. Сожженные заживо, как бесполезный мусор, за войну, которую они не выбирали. Она однажды приходила к ним в Рождество. Мать выглянула из прихожей, отец открыл дверь... Она солгала, что ошиблась адресом, и ушла, унося с собой их голоса, которых уже не помнила.

— Грейнджер, — голос Малфоя лениво прорезал тишину, — стоять надо мной вот так — это... довольно жутко.

Он прищурился одним глазом, ленивым, беззаботным, как кот на развалинах мира.

— Собирайся. Завтра мы едем в Хогвартс. Поездом. Каминная сеть перекрыта.

Малфой поднял одну бровь, не спеша опуская ноги на пол.

— То есть... по старинке? Без удобств? Без права на отказ? Как трогательно.

Гермиона молча обрушила кулак на стол. Хруст дерева сорвался глухим стоном, словно сама комната отозвалась на ее ярость. Малфой едва успел убрать ладонь, но даже не вздрогнул. Но на миг задержал взгляд на ней — в первый раз за долгие месяцы он видел, как трещит ее броня.

Не ледяную безучастность. Не натянутую дисциплину. Нет. Настоящую, прожженную до костей ярость.

Она наклонилась так низко, что запах можжевелового дыма ударил ему в нос.

— Если бы моя воля, — произнесла она, голосом, тяжелым как мраморная плита, — ты бы истлевал заживо в той дыре, где тебя бросили гнить. Но у кого-то, — каждое слово - яд, — нашлось великое вдохновение считать, что ты еще можешь быть полезен. Наслаждайся своим отпуском. Лови последние крохи света, пока можешь. И молись, чтобы тебя и Нарциссу не бросили обратно на растерзание дементорам.

Малфой усмехнулся — коротко, глухо, сквозь зубы. Он плавно соскользнул с кресла, чуть распрямив плечи. На его лице застыла обычная насмешка.

Но он видел: Гермиона дрожала не от злости.

В ней пульсировало что-то иное.