Разбитые зеркала.
Ключ, тяжелый и холодный, будто отполированный веками, бесшумно повернулся в замке. Огромные ворота, веками служившие границей рода фон Эренфельс, открылись, пропуская Юргена в священный полумрак родового поместья. Впереди раскинулась аллея, уставленная старыми, могучими дубами, чьи ветви, словно руки древних стражей, переплетались над головой, создавая свод. Каждый шаг по этой аллее, отзывался в душе Юргена странной смесью боли и отстраненности. Казалось, сами деревья шептали ему о прошлом, о незыблемости традиций, о долге, который он теперь не мог ни принять, ни отвергнуть.
Особняк, величественный и мрачный, встретил его тишиной. Юри ожидал, что отец, все еще должен быть в Дюссельдорфе, на очередном совещании, где решались судьбы людей и мира. Но тишина была обманчива. Как только Юрген ступил на полированный пол огромного холла, он почувствовал это - предчувствие, которое уже стало его спутником.
И действительно, из тени, словно выросший из самой мрачной стены, появился Вильгельм. Строгая, безупречная форма, выглаженная до блеска, сидела на нем как вторая кожа. На груди блестели ордена, словно холодные звезды на ночном небе. Лицо его, с резкими чертами и пронзительным взглядом серых глаз, говорило многое. Жесткая линия скул, тонкие, сжатые губы, глубокие морщины, прорезавшие лоб В его глазах, устремленных на сына, Юрген увидел не гнев, а скорее ледяное презрение, смешанное с разочарованием.
Впервые Юри полноценно предстал перед ним в таком виде. Его одеяние - грязная рабочая куртка с множеством карманов, под которой виднелся порванный свитер, плотные, изношенные брюки, заправленные в высокие, тяжелые ботинки - кричало о его пути. Но куда более шокирующими для отца, казалось, были пирсинги, блестевшие на его лице. Длинные, теперь распущенные волосы, когда-то аккуратно подстриженные, свободно падали на плечи, обрамляя лицо, которое, казалось, пережило слишком многое. Он выглядел не сыном, не наследником, а каким-то изгоем, последней инстанцией, которую отец вынужден был принять.
—Ты явился, - голос Вильгельма был тих, но полон скрытой ярости. Он звучал как шелест сухих листьев перед бурей. - Я знал, что ты придешь. Я знал, что рано или поздно ты выйдешь из своей пещеры.
Он сделал шаг навстречу, и его взгляд, казалось, прожигал Юргена насквозь.
—Подловил, - произнес он, и в его словах не было триумфа, лишь холодное, расчетливое утверждение. - Я знал, что ты далеко не идеальный ребенок, не такой, как дети моих товарищей, примерные и послушные. Да, не повезло. Но я не думал...Я не мог представить, что ты способен на такое. Такая грязь, такое непослушание...
Вильгельм обвел взглядом сына, словно осматривая диковинное, испорченное существо.
—Ты идешь против власти. Против Рейха. А значит, ты идешь против семьи. Против родины. Ты позоришь наше имя. - Его голос становился громче, набирая силу. - Отныне ты не получишь ни капли наследства. Ты – никто. Ты - изгнанник.
Юрген, который когда-то трепетал перед грозным отцом, теперь чувствовал лишь опустошение. Он больше не был тем мальчиком, который боялся наказания. Он прошел через такой ад, что слова отца казались лишь пылью на ветру.
—Мне не нужно твое гребаное наследство! - резко ответил Юрген, и его голос, хоть и хриплый от усталости, звучал твердо. - Ты можешь оставить свои деньги, свои земли, свою власть себе! Мне это никогда не было нужно!
Эти слова, сказанные с такой откровенной ненавистью, казалось, поразили Вильгельма сильнее, чем любая пуля. Его лицо исказилось. Он поднял руку, намереваясь ударить сына. Юрген инстинктивно попытался отбиться, но его ослабевшее тело и изможденное состояние не позволили ему сделать это эффективно. Рука отца, крепкая и уверенная, сжала его плечо, отталкивая.
—Ты еще расскажешь мне все, - прорычал Вильгельм, его глаза горели холодным огнем. - Расскажешь про планы этих тварей! Про твоих пиратов эдельвейса!
Слова "пираты эдельвейса" прозвучали как удар. Юрген похолодел. Он не хотел, чтобы это услышала Лизель. Его младшая сестра не должна была знать всей правды о нем, о Конраде, об их борьбе. Но в тот момент, когда эта мысль пронеслась в голове, он осознал, что в доме нет никого, кто мог бы его услышать. Доротея и Лизель, как и Марта, уехали, ночевать в другом месте. Это было странно. Обычно в такие дни они были здесь, или отец, несмотря на свою занятость, учитывал их присутствие. Сегодня же, в этом доме царила только холодная пустота и предвкушение отцовской ярости. Их отсутствие, казалось, только усиливало ощущение опасности. Что можно было ожидать от Вильгельма, если он в таком состоянии? Он даже потенциально был опасен.
Херр фон Эренфельс не стал ждать. С яростным рывком он схватил Юргена за воротник грязной куртки и прижал к стене. Затем, резким движением, ударил его кулаком в челюсть. Удар был сильным, Юрген почувствовал, как его голова отлетела в сторону, а во рту появился привкус крови. Но это было только начало. Вильгельм, словно обезумевший, продолжал бить, а каждый удар отдавал тупой болью, выбивая остатки воздуха из легких. Юри пытался отбиться, закрыться, но силы были неравны. Он чувствовал, как его тело становится все более уязвимым, как каждый удар становится все более болезненным.
—Ты думал что я не смогу обо всем догадаться?! - кричал Вильгельм, его голос был полон ярости и отвращения. - Думал что до последнего будешь тянуть свою эпопею? Я правда действительно поздно опомнился, ведь раньше должен был раньше понять, что раз у тебя такие странные наклонности, ты способен и на большее! Особенно связавшись с дурными компаниями всяких отбросов. Но теперь я всё исправлю! Я тебя перекрою!
Он схватил Юргена за волосы, одновременно с этим рвя серебряную серьгу, пронзающую ухо. Острая боль пронзила Юргена, когда металл рвал нежную кожу. Кровь хлынула, окрашивая волосы и дорогой, отполированный до зеркального блеска мраморный пол холла. Вильгельм не остановился. Он выдернул второй пирсинг из губы, затем, с яростью, последний из носа. Кровь хлынула из ноздрей, смешиваясь со слезами. Боль была невыносимой. Он задыхался, чувствуя, как горячая кровь стекает по его лицу, омывая губы, которые тоже, казалось, порвались от удара.
—Ты ещё встанешь на путь верный. - процедил Вильгельм, отпуская его. Юри рухнул на пол, задыхаясь и кашляя.
Он схватил со стола кинжал - тот самый, которым Юрген когда-то удосужился проткнуть себе глаз. Резкими, отточенными движениями Вильгельм отрезал Юргену волосы. Прядь за прядью, они падали на пол. Юрген чувствовал, как холодный воздух касается его шеи, как его прежняя идентичность, его внешний вид, который был частью его самого, стирается. Он чувствовал себя словно потерявшим крылья.
—Ты больше не увидишь мир таким, каким ты его знал, - всё твердил херр фон Эренфельс, отступая. - Теперь ты будешь видеть его таким, каким его вижу я.
Он втолкнул сына в комнату - ранее гостевую, теперь вовсе пустующую, с голыми стенами и тяжелой дверью, которую можно было запереть снаружи. Дверь захлопнулась с глухим стуком, оставив Юргена одного в темноте.
В последующие дни он страдал от бессонницы. Она накрывала его, словно волна. Юри лежал, уставившись в потолок, тщетно пытаясь заснуть. Каждый нерв, каждая клеточка его тела отзывались пульсирующей болью. Он пытался остановить кровь, прижимая к разорванным ушам, носу и губам грязные обрывки одежды, но это лишь размазывало кровь по лицу, принося еще большее раздражение. Он чувствовал, как его лицо опухает, как кожа натягивается от отека, как каждый звук, каждое движение причиняет новую волну боли.
"Как же так?" - шептал он в темноту. - "Ещё вчера все было нормально... ну, относительно нормально. А теперь..."
Юрген сжимал в руке Мартин крест. Той ночью, в этой гнетущей тишине, он страдал и молился. Он представлял, как с небес наблюдают погибшие соратники: дядя Карстен, мама, товарищи-пираты, Конни..Конни?! Как теперь привыкнуть к тому, что он не может высказаться, что нет никого, с кем можно разделить эту боль, эту злодеяние отца, эти чувства. Он никак не мог принять тот факт, что Баума больше нет. Он всегда был его опорой, его слушателем, его лучшим другом. И теперь, когда он остался один, эта потеря казалась еще более невыносимой.
Юргену хотелось верить, что сирота Конрад, не знавший своих родителей, после смерти наконец воссоединился со своей семьёй в лучшем мире. Может быть, там, наверху, он обрел то, чего так и не смог найти на земле.
Его взгляд скользил по темным стенам, и он видел лишь отражение своего искалеченного лица в зеркале своего сознания. Разбитые зеркала его собственной жизни, его надежд, его доверия. Он чувствовал себя опустошенным, но в глубине души, под слоем боли и отчаяния, зарождалось что-то новое. Ненависть. Ярость. И решимость. Он выживет. Он должен выжить. И он не забудет.