Глава 6
Ужин тек плавно, как хорошо отрепетированный спектакль. Вино лилось, блюда сменяли друг друга, разговоры перескакивали с работы на воспоминания о Хогвартсе – осторожно, избегая опасных зон. Гермиона начала понемногу расслабляться, улыбка на ее лице становилась менее натянутой. Она даже пару раз вставила реплику, почувствовав слабый отголосок былой легкости в общении с этими людьми.
И тогда Рон, уже изрядно набравшийся пива из бокала, обернулся к ней. Его взгляд был мутным.
— А ты, — он кашлянул, и отпил глоток пива. — Ты счастлива, Гермиона?
Тишина упала на стол мгновенно и оглушительно. Даже джаз из колонок казался приглушенным. Все взгляды устремились на нее. Гарри с немым укором посмотрел на Рона, Драко замер с поднесенной ко рту вилкой, Полумна перестала жевать, ее брови поползли вверх.
Гермиона почувствовала, как по ее спине побежали ледяные мурашки. Горло пересохло. Счастлива? Она? С потерянной памятью, в своем, но таком чужом теле, жената на своём бывшем враге? Вопрос повис в воздухе, тяжелый и невыносимый. Она открыла рот, но не смогла издать ни звука. Только паника, густая и липкая, подступала к горлу.
И тогда раздался голос. Низкий, спокойный, абсолютно владеющий ситуацией.
— Рональд, — произнесла Беллатрикс, и ее тон был легким, и насмешливым, но без злобы. Она отпила из своего бокала, не сводя с него холодных глаз. — Если ты хочешь узнать о женском счастье, возможно, тебе стоит начать с чего-то более простого. Например, выучить наконец-то разницу между соусом бешамель и голландез. Твой последний кулинарный эксперимент, на ужине, Молли до сих пор вспоминает как акт магического терроризма.
На столе на секунду повисла ошеломленная тишина, а затем грянул смех. Сначала сдержанный хохоток Драко, затем громовой хохот Невилла, заразительный смех Полумны. Даже Гарри фыркнул, потирая переносицу. Рон покраснел до корней волос, но на его лице появилась глупая, сконфуженная улыбка. Напряжение разрядилось в один миг.
Пока все смеялись, Беллатрикс под столом нашла руку Гермионы и сжала ее. Всего на секунду. Быстро, крепко, ободряюще. Ее пальцы были прохладными, но прикосновение обожгло кожу, давай четкий посыл: «Я здесь. Все в порядке».
И прежде, чем кто-либо успел что-либо сказать, она уже повернулась к Невиллу, запуская новый виток разговора о сложностях выращивания мандрагоры в городских условиях.
Гермиона, все еще дрожа внутри, медленно выдохнула. Ее сердце все еще бешено колотилось, но уже не только от страха. А от чего-то другого. От благодарности. От осознания, что она стоит за стеной. Стеной, которую звали Беллатрикс Блэк.
Воздух в ресторане внезапно стал густым и удушающим. Смех, разговоры, музыка — все это слилось в оглушительный гул, давящий на виски. После того вопроса Рона и последующего спасения, внутри у Гермионы все еще бушевала буря.
— Простите, — выдохнула она, голос прозвучал хрипло и неестественно. — Мне нужно... подышать .
Она встала, не глядя ни на кого, и почти побежала к стеклянной двери, ведущей на небольшой балкон.
Ноябрьский воздух ударил в лицо ледяным, но очищающим шквалом. Она жадно вдохнула, чувствуя, как холод обжигает легкие и немного притупляет панику. Но почти моментально дрожь пробежала по ее телу. Легкий шелк платья был абсолютно бесполезен против осенней прохлады. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться, но зубы уже начали отбивать дробь.
За ее спиной тихо скрипнула дверь. Гермиона не обернулась. Она знала, кто это.
Шаги были бесшумными на каменном полу балкона. Затем она почувствовала движение сзади. Беллатрикс не говорила ни слова. Она просто сняла с себя свой идеально скроенный пиджак из тонкой шерсти и накинула его на плечи Гермионы.
Тепло. Неожиданное, немедленное тепло обволокло ее, как объятие. Оно пахло ей — дорогим парфюмом, холодным воздухом и чем-то неуловимо родным. Тяжелая, качественная ткань легла на ее ознобленную кожу удивительно уютным грузом.
Гермиона замерла, не в силах пошевелиться, не в силах даже поблагодарить. Она просто стояла, впитывая это тепло и эту тихую, непоказную заботу, которая говорила громче любых слов. Забота, которая приходила именно тогда, когда была нужна. Без вопросов, без упреков. Просто — действие.
Она чувствовала присутствие Беллатрикс за своей спиной — молчаливое, твердое, как скала.
Тепло от пиджака, ее близость, ее тихая забота — все это на секунду окутало Гермиону хрупким ощущением безопасности. Но оно было таким мимолетным. Как мыльный пузырь.
— Я знаю, тебе нужно проветриться, — тихо, ободряюще сказала Беллатрикс, ее голос был нежным. — Но я не хочу, чтобы ты замерзла.
И что-то в Гермионе щелкнуло. Не сработал предохранитель. Сорвало крышку с котла, в котором копились и варились дни страха, ярости и беспомощности.
— Знаешь? — ее голос сорвался с тихого шепота на пронзительный, истеричный визг. Она резко обернулась, сбрасывая с плеч пиджак, как будто он вдруг стал жечь ее. — Может, еще знаешь, как мне вернуть мою, блять, память?!
Слова прозвучали как пощечина. Громко, резко, наполненные всей накопившейся ненавистью к ситуации, и к себе. К этой женщине, которая стояла здесь, такая собранная, такая прекрасная, такая всезнающая, в то время как ее собственный разум был разбитым зеркалом.
Беллатрикс отпрянула, будто ее и правда ударили током. Все ее тело напряглось, маска спокойствия треснула, обнажив на мгновение такую незащищенную боль, что стало почти физически неловко смотреть. Она не вспыхнула гневом, не огрызнулась. Она просто съежилась. Ее гордые плечи ссутулились, взгляд, полный шока и раненого недоумения, упал на брошенный пиджак.
Она ничего не сказала. Не оправдывалась, не кричала в ответ. Она просто медленно, слишком медленно, кивнула, словно принимая этот удар как заслуженный. Ее губы дрогнули, пытаясь что-то сформулировать, но ничего не вышло.
И тогда она просто развернулась и тихо вышла. Бесшумно закрыв за собой дверь на балкон, оставив Гермиону одну с гудящей в ушах тишиной, ноябрьским холодом и давящим, удушающим чувством вины, которое было в тысячу раз хуже любого гнева.
Гермиона стояла на балконе, дрожа уже не от холода, а от внутренней бури. Ее собственные слова эхом отдавались в ушах, такие жестокие, такие несправедливые. Она видела, как сгорбилась Беллатрикс, какую боль она причинила. И теперь к первоначальной ярости примешалась тошнотворная, липкая волна стыда.
Она была зла. На себя — за эту несдержанность, за эту истерику. На свою предательскую память, которая отказывалась работать. На всю эту невыносимую, сюрреалистичную ситуацию, в которой она оказалась.
Она хотела развернуться и уйти. Просто уйти отсюда, из этого ресторана, из этой жизни. Забиться в угол и не видеть никого.
Но потом она вспомнила их лица. Гарри, Драко, Невилла, Полумну. Их осторожные улыбки, их радость от ее присутствия. Они пришли сюда ради нее. Они старались.
Из какого-то самого глубинного, почти забытого чувства долга и уважения к ним, к их попытке вернуть хоть что-то нормальное, она сделала глубокий, прерывистый вдох.
Она заставила себя поднять с пола пиджак Беллатрикс. Ткань была холодной. Она стряхнула несуществующую пыль, ее пальцы дрожали.
– Соберись, Грейнджер, — прошипела она сама себе, закусывая внутреннюю сторону щеки до боли. — Соберись, черт возьми.
Она снова накинула пиджак на плечи, на этот раз плотнее затянув его на себе, как доспехи. Она расправила плечи, подняла подбородок. Отражение в стеклянной двери показало ей бледное, но собранное лицо.
И она вошла обратно.
Воздух в ресторане показался еще гуще. Все взгляды мгновенно устремились на нее — полные тревоги, вопросов и жалости. Беллатрикс сидела на своем месте, уставившись в бокал с вином, ее профиль был застывшей маской. Она не посмотрела в ее сторону.
Гермиона прошла к своему месту, чувствуя каждый шаг.
— Простите, — сказала она, и ее голос прозвучал тихо, но четко. — Мне нужно было подышать. Все в порядке.
Она опустилась на стул, взяла свою салфетку и положила ее на колени. Ее руки не дрожали. Внутри все еще бушевало, но снаружи она была холодна и спокойна. Она сделала то, что должна была сделать. Ради них. И теперь ей предстояло отсидеть остаток вечера в этой немой пытке, под грузом собственной вины и украдкой наблюдая за женщиной, которую она только что ранила так жестоко.
Ужин медленно докатывался до финала. Невилл и Полумна, смеясь, отправились на крошечную танцплощадку, Гарри и Драко, погрузившись в оживленный спор, двинулись к бару. За столом остались только они трое. Напряженное, неловкое молчание повисло тяжелым одеялом.
Беллатрикс уткнулась в меню десертов, делая вид, что ее поглощает выбор между шоколадным фонданом и тартом с лимонным курдом. Ее поза была неестественно прямой, взгляд прикован к буквам, которые она явно не видела.
Рон, изрядно набравшийся храбрости из-за выпитого, тяжело вздохнул и пересел на свободное место рядом с Гермионой. Его движения были размашистыми, неточными.
— А я скучал по тебе, — выпалил он, его голос был громким и немного гнусавым. Он обнял ее за плечи, грубо притягивая к себе. От него пахло алкоголем и чем-то знакомым, но сейчас таким чужим.
Гермиона застыла, ее тело напряглось под его тяжелой рукой. Она украдкой взглянула на Беллатрикс. Та не подняла головы, но ее пальцы, сжимавшие меню, побелели.
— Ты хорошо выглядишь, — продолжил Рон, не замечая ни ее дискомфорта, ни ледяной волны, исходящей от другого конца стола. Он прищурился, разглядывая ее. — Хоть и худая до ужаса. Прямо кости да кожа. Тебя что, не кормят?
Его слова, должно быть, звучали для него как шутка, забота старого друга. Но они прозвучали неловко, грубо, больно. Они вонзились в ее и так уже расшатанные нервы.
Гермиона почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Она попыталась аккуратно высвободиться из его объятий, но он не отпускал.
Беллатрикс медленно, очень медленно опустила меню на стол. Она не смотрела на них, ее взгляд был устремлен куда-то в пространство, но воздух вокруг нее буквально загустел от едва сдерживаемой ярости. Было ясно — она все видела и слышала. И каждый ее мускул был напряжен до предела.
Беллатрикс сидела, будто высеченная из льда. Ее челюсти были сжаты так сильно, что болели скулы. Ее жену. Пусть и не помнящую ничего, пусть и потерянную, но ее жену — сейчас обнимал ее пьяный бывший. Просто великолепно. Чертов цирк.
Она чувствовала, как по телу бегут волны горячей, ядовитой ревности, но она впилась ногтями в ладонь, заставляя себя дышать ровно. Она не упадет в грязь лицом. Не покажет им, как это ее ранит.
Тем временем Рон, совершенно не замечая грозовой тучи на другом конце стола, продолжил свое неуклюжее наступление.
— Давай я тебя покормлю, а? — он хмыкнул, с трудом попадая вилкой в кусок запеченной рыбы на своей тарелке. Он поднес ее к лицу Гермионы, едва не ткнув ей в нос. — Откроешь ротик? Как раньше, помнишь?
Гермиона, пойманная между неловкостью и ностальгической грустью по той простой жизни, что он олицетворял, растерянно улыбнулась. Она уже собралась, подчиняясь по старой динамике, чуть приоткрыть рот.
— Стой!
Голос Беллатрикс прозвучал не громко, но с такой металлической, режущей резкостью, что и Рон, и Гермиона вздрогнули и замерли. Вилка с рыбкой застыла в воздухе.
Все взгляды устремились на нее. Беллатрикс не смотрела на Рона. Ее глаза, темные и беспощадные, были прикованы к Гермионе.
— Тебе нельзя рыбу, — выдохнула она, и каждое слово было отточенным, как лезвие. В ее голосе не было и тени сомнения или просьбы. Только холодная, непререкаемая констатация факта. — У тебя на нее аллергия. Сильная. С тех пор, как тебя ужалили те гребнистые морские змеи в Северном море. Или ты хочешь провести остаток вечера в отделении неотложной помощи, развлекая докторов?
Воздух снова застыл. Рон медленно опустил вилку, его пьяная уверенность мгновенно испарилась, сменившись смущением и легким страхом. Гермиона смотрела на Беллатрикс широко раскрытыми глазами, в которых читался шок и замешательство.
Беллатрикс откинулась на спинку диванчика, ее выражение лица вновь стало непроницаемым, но напряжение вокруг ее губ выдавало бури, бушевавшие внутри. Она только что отметила свою территорию. Жестко, безжалостно и публично.
Слова Рона прозвучали как вызов, грубый и пьяный, разрывая напряженную тишину, оставшуюся после предупреждения Беллатрикс.
— Гермиона, брось! Какая к черту аллергия? — он фыркнул, его лицо покраснело от алкоголя и нахлынувшего упрямства. — У тебя её никогда не было! — Его голос стал громче, привлекая внимание соседних столиков. Он тыкнул вилкой с рыбой в сторону Беллатрикс. — Кому ты веришь, мне или... — он сделал театральную паузу, полную презрения, — этой?
Гермиона замерла, разрываясь между двумя реальностями. Между старым, привычным миром Рона, который кричал о том, что все было просто и понятно, и новой, пугающей реальностью Беллатрикс, которая знала о ней такие вещи, о которых она сама забыла. На ее лице отразилась мучительная неуверенность.
И тогда, поддавшись импульсу, желанию вернуть что-то знакомое, что-то простое, она нахмурилась и открыла рот. Позволив Рону поднести к ее губам тот самый кусок рыбы.
Это была маленькая победа. Жалкая, пьяная победа в глупой войне, которую Рон даже не понимал. Но для Беллатрикс это было нечто иное.
Боль, что промелькнула в ее глазах, была настолько всепоглощающей, что ее нельзя было передать словами. Это был не просто укол ревности. Это было чувство полного, абсолютного предательства и беспомощности. Она пыталась защитить ее, а та выбрала его. Снова.
Ее лицо стало абсолютно бесстрастным, маской из мрамора. Но это длилось лишь секунду.
— Чертов идиот, — выдохнула она тихо, сдавленно. Слова были не громким криком, а горьким, ядовитым шепотом, полным презрения ко всему. К нему, к ситуации, к самой себе за то, что позволила себе надеяться.
И прежде, чем кто-либо успел моргнуть, воздух вокруг нее сжался и рванул. Резкий, громкий хлопок трансгрессии оглушил на мгновение все вокруг. На месте Беллатрикс осталась лишь легкая дымка искаженного воздуха да покачивающаяся от внезапного движения ваза с цветком.
Она просто исчезла. Сбежала. Оставив их вдвоем — Гермиону с куском рыбы во рту, который вдруг стал горчить как полынь, и Рона, глупо уставившегося на пустое место.
Рон, все еще пьяный и довольный своей маленькой победой, грубо похлопал Гермиону по спине.
— И правильно сделала, что не послушала, — проворчал он, накладывая ей еще кусок рыбы. — Все в порядке, пусть катится к черту. Может, так и нужно? — Он наклонился ближе, его дыхание пахло перегаром и наивной уверенностью. — Раз ты забыла ее... Может, это судьба? Дает тебе второй шанс. Начать все с чистого листа. Без всей этой... — он мотнул головой в сторону, где только что сидела Беллатрикс, — ...всей этой ерунды.
Гермиона замерла с полным ртом. Его слова, такие простые, такие соблазнительные, упали на благодатную почву ее собственных сомнений и страха. Второй шанс. Чистый лист. Без этой сложной, пугающей, необъяснимой связи с женщиной, которая, казалось, знала ее лучше, чем она сама.
Она позволила Рону покормить ее еще раз, механически пережевывая пищу. Мысли путались. Может, он и прав? Не было же у нее никакой аллергии! Она бы помнила! Это она все выдумала, чтобы контролировать ее, чтобы испортить этот момент.
И раз она забыла ее, может, и не зря? Может, там, в этих пяти годах, было что-то такое, от чего ее мозг сам захотел избавиться? Что-то плохое? Что-то опасное?
Идея была такой заманчивой. Все объясняла. Оправдывала ее страх. Давала легкий выход, просто оттолкнуть все это, как страшный сон, и вернуться к тому, что было до. К простоте. К Рону.
Она посмотрела на его простое, открытое лицо, на его глупую ухмылку. Так все было бы легко. Так знакомо.
— Может, ты и прав, — прошептала она так тихо, что он, возможно, и не услышал.
Но где-то в самой глубине, под слоем облегчения и удобной лжи, копошилось крошечное, назойливое чувство — смутное воспоминание о боли в темных глазах, о тепле пиджака на плечах, о тихом «я люблю тебя», сказанном в темноте. И это чувство было таким же реальным, как и еда во рту. И таким же горьким.
Музыка сменилась на что-то более медленное, томное. Рон, воодушевленный ее молчаливым согласием и действием алкоголя, поднялся и, почти не спрашивая, потащил Гермиону на танцпол.
Его движения были неуклюжими, тяжелыми. Он обнял ее за талию, но его рука почти сразу же сползла ниже, на ее спину, а затем, с пьяной бесцеремонностью, он грубо сжал ее ягодицу.
Прикосновение было таким внезапным, таким властным и таким чужим, что у Гермионы внутри все сжалось в тугой, холодный комок отвращения. Это была не нежность, не страсть. Это было пахабное, приземленное заявление, от которого ее кожа покрылась мурашками.
Она резко, но без лишнего шума, взяла его запястье и вернула его руку на свое место — на талию. Ее взгляд стал твердым, предупреждающим.
— Только так, Рон, — сказала она тихо, но так, чтобы он услышал сквозь музыку.
Он что-то пробормотал, смущенно хмыкнул, но подчинился. Танец продолжился, но магия, если она и была, испарилась. Рон наступил ей на ногу, извинился, через такт наступил снова. Он слишком сильно прижимал ее к себе, его дыхание было тяжелым и горячим у ее виска. Гермиона отстранялась, создавая дистанцию, но он снова наступал.
Она чувствовала себя не партнершей по танцу, а добычей, которую пытаются удержать.
Вернувшиеся за стол Гарри и Драко застыли, наблюдая за этой неловкой, постыдной сценой. Гарри смотрел с нахмуренными бровями, его выражение лица было хмурым. Драко же смотрел с ледяным, безмолвным презрением, его бокал замер на полпути ко рту. Он видел все: и эту грубую руку, и ее отпор, и его неуклюжие попытки вернуть «утерянные позиции».
Это было жалко. И невыносимо неловко. И в воздухе повис немой вопрос: неужели это и есть тот «второй шанс», о котором он так пылко говорил? Шанс вести себя как последний деревенский увалень на выпускном?
Гермиона чувствовала, как по ее лицу разливается густой, стыдливый румянец. Весь этот вечер, эта неловкость, этот пьяный, неуклюжий танец — все это было так чудовищно неуместно. Ей стало душно, резко, до тошноты жарко. Она подумала что это из-за паники.
Но потом воздух перестал поступать. Резко, как будто кто-то перекрыл клапан. В груди закололо, спазмом. Она попыталась сделать вдох, но вместо этого издала хриплый, сиплый звук.
— Рон... — успела она выдохнуть, ее глаза расширились от внезапного, животного ужаса.
Но Рон, видя ее покрасневшее лицо и списав все на смущение или истерику, лишь смущенно отступил на шаг.
— Эй, успокойся, все нормально...
Его слова заглушались в нарастающем гуле в ее ушах. По телу пробежали первые, резкие судороги. Ноги подкосились, перестав слушаться.
Она уже падала. Пол из полированного дерева стремительно приближался к ее лицу. А Рон все стоял, застыв в идиотском оцепенении, с виноватой и растерянной гримасой, его мозг, затуманенный алкоголем, отказывался обрабатывать происходящее.
И тогда из ниоткуда, словно тень, материализовалась она.
Беллатрикс поймала ее, прежде чем та успела удариться о пол. Резко, почти грубо, но с такой невероятной точностью, обхватив ее за плечи и спину, приняв на себя весь ее вес. Ее движение было одним сплошным, отточенным порывом.
— Я же говорила! — ее голос прозвучал не криком, а низким, ядовитым шипением, полным такой лютой ярости, что даже пьяный Рон отпрянул еще дальше. — Анафилаксия, ебучий ты кретин!
Она уже не смотрела на него. Все ее внимание было приковано к Гермионе, которая задыхалась в ее руках, ее тело билось в конвульсиях. Беллатрикс одной рукой прижимала ее к себе, другой уже засовывала руку в карман, выискивая маленький, изящный бутылек.
Ее лицо было искажено не страхом, а холодной, собранной яростью и абсолютной концентрацией. Она знала, что делать. Пока все стояли в ступоре, она уже действовала.
Беллатрикс не тратила время на пустые вопросы или панику. Ее движения были выверенными, почти автоматическими. Одной рукой она продолжала крепко держать бьющуюся в конвульсиях Гермиону, не давая ей упасть или поранить себя, другой — она уже достала из кармана маленький пузырек с изумрудной жидкостью.
Пальцы ее не дрожали. Она ловко, одним движением, откупорила его большим пальцем.
— Все хорошо, — ее голос прозвучал удивительно тихо и ровно, прямо у самого уха Гермионы, заглушая хриплые всхлипы и шум музыки. — Не бойся, милая. Я с тобой.
Она аккуратно, но настойчиво влила содержимое пузырька ей в рот, придерживая ее подбородок, чтобы она не подавилась. Одновременно она продолжала гладить ее по волосам, по спине — твердые, уверенные круговые движения, которые должны были хоть как-то заякорить ее в реальности помимо удушья.
К этому моменту все уже столпились вокруг, создавая тесное, душное кольцо. Гарри бледный, Драко с напряженным лицом, Невилл и Полумна с испуганными глазами. Рон стоял поодаль, белый как полотно, все еще не в силах пошевелиться.
— Она будет в порядке, — заявила Беллатрикс, не глядя на них. Ее взгляд был прикован только к Гермионе, которая начала понемногу переставать биться, ее дыхание стало менее хриплым. — Просто дайте нам пару минут. И мы... — она сделала небольшую паузу, ее голос стал тверже, — вернемся.
В ее тоне не было просьбы. Это было вежливое, но не допускающее возражений указание. Она давала им понять, что ситуация под контролем, что она справится, и что им здесь сейчас не место.
Не дожидаясь ответа, она снова сосредоточилась на Гермионе, продолжая тихо шептать ей на ухо слова утешения, пока зелье делало свою работу, выравнивая ее дыхание и успокаивая бушующую иммунную систему. Она создала вокруг них обеих невидимый кокон — из своей решимости, своей заботы и своей абсолютной, непоколебимой веры в то, что она не даст ей погибнуть.
Гермиона пришла в себя медленно, как будто всплывая со дна темного, холодного озера. Первое, что она увидела — это темные, серьезные глаза Беллатрикс, пристально смотрящие на нее. В них не было ни упрека, ни торжества — только глубокая, всепоглощающая концентрация и облегчение.
Сознание вернулось к ней вместе с давящим грузом стыда. Она отвела глаза, не в силах выдержать этот взгляд. Ее нос предательски шмыгал, а по щекам текли слезы, смешанные с тушью. Она что-то бормотала, бессвязные извинения, слова благодарности, которые путались и тонули в истерике.
Беллатрикс не перебивала. Она молча наблюдала, давая ей прийти в себя. А затем ее рука снова скользнула в карман. Вместо зелья она вытащила небольшой, идеально чистый, аккуратно сложенный носовой платок из тончайшего белого батиста. Она протянула его Гермионе без единого слова.
Гермиона взяла платок машинально, прижала его к лицу. Ткань была мягкой и пахла чем-то свежим, чуть цветочным. И сквозь рыдания, сквозь стыд и неразбериху, в ее перегруженном мозгу родилась абсурдная, детская мысль.
Она опустила платок, уставилась на него, потом на Беллатрикс своими огромными, заплаканными глазами.
— Ты что, рыцарь из сказки? — прошептала она, ее голос был хриплым от слез и недавнего удушья. — Я в сказках читала... про рыцарей, что спасали принцесс... и у них всегда были платочки... для... для слез...
Она закончила свою тираду, и на ее лице застыло выражение полнейшей растерянности от собственной же глупости. Но Беллатрикс не рассмеялась. Не ухмыльнулась.
Уголки ее губ дрогнули, и в ее обычно таких строгих глазах вспыхнула теплая, живая искорка.
— Возможно, — ответила она тихо, ее голос звучал непривычно мягко. — Только вот принцесса, выбрала не рыцаря, а весьма недостойного дракона.
Она сказала это беззлобно, скорее с легкой усталой грустью, и снова погладила Гермиону по волосам.
Они вернулись к столу через несколько минут. Гермиона, все еще бледная, но уже дышащая ровно, шла чуть позади, ее пальцы бессознательно сжимали края пиджака Беллатрикс, все еще наброшенного на ее плечи.
Беллатрикс провела ее к столу, но затем, к удивлению, Гермионы, обошла стол и села не рядом с ней, а напротив — рядом с Драко. Она сделала это легко, естественно, как будто, так и было задумано. Но Гермиона почувствовала легкий укол. Было ли это желанием дать ей пространство? Или отстранением после той сцены с Роном?
Она напряглась, ее взгляд метнулся к Беллатрикс, но та уже отвлеклась, что-то тихо говоря Драко.
Драко, заметив ее напряженную позу и блуждающий взгляд, едва заметно поднял бровь. Он отхлебнул вина и повернулся к ней с легкой, нарочитой небрежностью.
— Ну что, Гермиона, — начал он, его голос был ровным, без привычной язвительности. — Похоже, твой вечер складывается куда интереснее, чем наш с Поттером спор о качестве огненного виски. Мы тут чуть не подрались, а ты... устраиваешь перформанс с анафилактическим шоком. Всегда надо быть в центре внимания, да?
Его шутка была немного кислотной, но не злой. Она была предназначена не чтобы уколоть, а чтобы нормализовать. Свести адреналин и ужас к чему-то привычному — их обычным подначкам.
Но прежде, чем Гермиона успела найтись с ответом, Рон, изрядно набравшийся за время их отсутствия, громко фыркнул.
— Перформанс, говоришь? — он хрипло рассмеялся. — А мне понравилось, как она... — он сделал неприличный жест рукой, намекая на их танец.
Воздух за столом снова застыл. Гермиона покраснела, чувствуя, как по ее спине бегут мурашки. Даже Драко поморщился.
Но вмешался Невилл. Он встал, его лицо, обычно такое добродушное, стало серьезным и твердым.
— Рон, — сказал он спокойно, но так, что его было слышно даже через музыку. — Тебе уже достаточно. Тебе пора.
Он не стал ждать возражений. Он просто подошел, взял под руку ошеломленного и начавшего бурчать Рона и мягко, но неуклонно повел его прочь от стола, к выходу.
Гермиона смотрела им вслед, чувствуя странную смесь облегчения и новой, гнетущей пустоты. Кризис миновал, но вечер был безнадежно испорчен. И тихое, ледяное молчание со стороны Беллатрикс давило на нее сильнее любых слов.
Гермиона сжалась, словно пытаясь стать меньше. Пиджак Беллатрикс, все еще наброшенный на ее плечи, вдруг показался ей чужим и тяжелым. Каждый смех, каждый звон бокала из-за соседнего стола резал по нервам. Ей было ужасно не по себе, одиноко и безнадежно запутанно.
К ней тихо подсел Гарри. Он не пытался ее обнять или прикоснуться, просто занял пространство рядом, став живым щитом между ней и остальным миром.
— Хэй, — его голос был тихим, как в их палатке в давние времена, когда нужно было говорить о самом важном. — Что с тобой?
Гермиона не стала лгать. Не стала отмахиваться. Она просто покачала головой, уставившись на свои руки.
— Я... не знаю, Гарри. Я просто не знаю. — ее голос сорвался на шепот. — Я запуталась. Во всем. Я не знаю, что я чувствую. Что я должна чувствовать. Это... это слишком.
Гарри помолчал, давая ее словам повиснуть в воздухе. Он посмотрел на другой конец стола, где сидела Беллатрикс, и что-то с холодным видом обсуждая с Драко.
— Я не знаю, что ты чувствуешь сейчас, — сказал он наконец, тщательно подбирая слова. — Это твоя правда, и она ужасно сложная. Но... — он перевел на нее свой серьезный взгляд, — раньше, когда ты была с ней... ты сияла, Гермиона. Я никогда не видел тебя такой счастливой. По-настоящему. Такой... цельной.
Он произнес это не с упреком, не с ностальгией. А с констатацией факта. Грустного, но неоспоримого.
Гермиона подняла на него глаза, и в них читалось недоумение. Сияла? Она? С Беллатрикс Блэк? Это звучало так нелепо, так невозможно.
— Но... как? — выдохнула она.
Гарри пожал плечами, легкая улыбка тронула его губы.
— Хрен его знает. Вы дополняли друг друга. Ты делала ее... спокойнее. А она тебя... смелее. Живее. Это было странно, черт возьми, это было дико странно. Но это работало. Для вас.
Он замолчал, дав ей переварить это. Давая ей понять, что ее прошлое с ней — не кошмар, не ошибка. А что-то настоящее. Что-то, что приносило свет в ее жизнь, который видели все вокруг. Даже если она сама этого не помнила.
Гермиона, все еще переваривая слова Гарри, сжала край стола пальцами.
— Знаешь, Рон, он... — она начала, пытаясь собрать в кучу обрывки мыслей о том, как их пути разошлись, как все пошло не так, как должно было быть по всем законам логики ее старого мира.
Гарри открыл рот, чтобы ответить, его лицо стало серьезным, готовым погрузиться в сложные объяснения. Но в этот момент вмешался Драко. Воздух вокруг них слегка изменился, наполнившись новой энергией.
Драко мягко, но уверенно положил руку на плечо Гарри, прерывая его.
— Гарри, — произнес он, и его голос звучал не по-дразнящему, а спокойно и, как ни странно, с долей уважения. — Я думаю, Гермиона должна сама разобраться в своей жизни и чувствах. Позволь ей сделать это.
Он говорил беззлобно, но с недвусмысленным нажимом. Это не было желанием скрыть правду. Это было понимание, гораздо более глубокое, чем могло показаться на первый взгляд. Понимание того, что, не имея своих собственных воспоминаний и своего мнения, узнавая все с чужих уст, Гермиона рискует услышать лишь искаженное эхо. Она будет смотреть на свое прошлое чужими глазами — глазами Гарри, Рона, кого угодно. И этот взгляд всегда будет чужим. Он мог быть полным жалости, осуждения, ностальгии — но он не будет ее.
Беллатрикс, сидевшая чуть поодаль, не сказала ни слова. Она просто смотрела на Гермиону, и в ее темных глазах не было ни требования, ни ожидания. Было лишь терпение. Тяжелое, усталое, но бесконечное терпение. Она понимала то, что пытался донести Драко. Она знала, что некоторые двери можно открыть только изнутри.
Гарри замер, его взгляд перешел с Драко на Гермиону. Он увидел в ее глазах не только растерянность, но и тень благодарности за эту передышку, за возможность не получить готовые ответы, которые могли бы оказаться слишком тяжелыми или слишком чужими. Он медленно выдохнул и кивнул.
— Ладно. — Он откинулся на спинку диванчика. — Ты права. Извини, Гермиона.
Девушка кивнула, чувствуя, как странное облегчение смешивается с новой порцией тревоги. Остаться наедине со своими чувствами было страшно. Но возможно, это был единственный способ не потерять себя полностью в этом хаосе.