Глава 5
Весь день тянулся мучительно медленно, каждый час ощущался будто целая вечность. Гермиона ходила по комнате, ее шаги были нервными, отрывистыми. Она то хваталась за книгу, пытаясь заглушить тревогу, то отбрасывала ее, не в силах сконцентрироваться ни на чем, кроме навязчивых, петляющих мыслей.
О чем говорить? Этот вопрос бился в ее висках навязчивым, болезненным ритмом. О чем говорить с людьми, которых ты вроде бы знал всю жизнь, но для тебя они теперь — незнакомцы? Спрашивать о их работе? О погоде? Выглядеть при этом полной идиоткой?
А их глаза... Как она сможет выдержать их взгляды? Взгляд Гарри — полный боли и вопросов, на которые у нее нет ответов. Взгляд Рона... О, боже, Рон. Мысль о нем заставляла сжиматься желудок. Что она увидит в его глазах? Боль? Предательство? Непонимание?
И над всем этим, как дамоклов меч, висело самое главное — ее присутствие. Беллатрикс. Рядом. Ее жена. Как они будут взаимодействовать? Притворяться счастливой парой? А если она скажет или сделает что-то не то? Выдаст свое незнание, свою потерянность и опозорит ее перед всеми.
Это был просто кошмар. Идеальный, отполированный до блеска кошмар из ее самых глубоких социальных фобий. Ее предательское тело, еще помнящее вчерашнюю дрожь от ее прикосновения, сейчас было напряжено до предела от чистой, неразбавленной паники.
Она подошла к окну, уперлась лбом в холодное стекло и закрыла глаза, пытаясь загнать обратно предательские слезы. Она чувствовала себя актрисой, которую заставили играть главную роль в чужой пьесе без суфлера, перед враждебно настроенным залом. И от этого спектакля нельзя было отказаться.
Гермиона стояла перед гардеробом, и ее охватывало чувство, близкое к клаустрофобии. Платья. Их было так много. Шелк, атлас, бархат. Глубокие вырезы, открытые спины, соблазнительные разрезы. Все — элегантное, дорогое, безупречного кроя, и все — кричаще сексуальное.
Она запустила руку в гущу нарядов, перебирая скользкие ткани. Каждое платье казалось ей костюмом для чужой роли. Костюмом для той Гермионы, которой она не была. Той, что с уверенностью носила эти вещи, выходила в свет, была женой.
— Черт, — выдохнула она, отбрасывая очередное черное платье, которое, казалось, было создано специально для того, чтобы сводить с ума. — Это же не я.
Она чувствовала себя потерявшейся. Не просто в пространстве, а во времени. В самой себе. Дожить до двадцати трех лет, пройти через войну, через потери, сформировать себя как личность, а потом проснуться и снова оказаться восемнадцатилетней. С ее старыми вкусами, ее старыми страхами, ее старыми, удобными джинсами и свитерами, которые сейчас казались бы здесь уродливым, чужеродным пятном.
А этот гардероб, это был гардероб взрослой, уверенной в себе женщины. Женщины, которая знала, чего хочет, и не боялась это демонстрировать. Которая позволяла себе быть не только умной, но и желанной.
Мысль была одновременно пугающей и пьянящей. Неужели это и правда была она? Та, что выбирала эти соблазнительные ткани, эти откровенные фасоны?
Она с тоской посмотрела на часы. Время поджимало. Скоро выходить. На этот чертов ужин. А она стояла здесь, в пижамных штанах, чувствуя себя переодетой школьницей на балу у взрослых, и отчаянно пыталась найти в этом море соблазна хоть что-то, что напоминало бы ей ту, кем она себя помнила.
Было до тошноты плохо — быть разорванной пополам. Между прошлым и настоящим. Между той, кем она была, и той, кем она, возможно, стала. И не помнить самого главного — как вообще между этими двумя людьми пролегла эта пропасть.
Она сидела на полу, окружённая платьями, словно попав в осаду. Ткани тянулись к ней, гладкие, дорогие, вкрадчивые, а она упрямо отворачивалась от них, как от чужих рук.
Щёлкнул замок двери. Гермиона дёрнулась, в спешке подхватила первое попавшееся платье и прижала к себе, будто это могло скрыть её смятение.
— Ты ещё не готова? — голос прозвучал низко и спокойно, с едва заметной хрипотцой.
Беллатрикс вошла, долгий взгляд скользнул по комнате: открытый шкаф, вещи, раскиданные на кровати и на полу, сама Гермиона, растерянная и слишком юная в этом хаосе.
— Я... — она сглотнула, чувствуя, как горло пересохло. — Я не могу выбрать. Эти вещи... они же не мои.
Беллатрикс остановилась напротив. Её фигура в элегантном бежевом платье выглядела цельной, завершённой, безупречной. Каждое движение — медленное, уверенное. Рядом с ней Гермиона ощущала себя ещё меньше, чем пять минут назад.
Беллатрикс присела на корточки, подняла с пола одно из платьев, глубокого изумрудного цвета, и развернула его. Тонкий шёлк блеснул в свете лампы.
— Твои, — сказала она тихо, и в голосе не было ни насмешки, ни приказа. Лишь твёрдое утверждение, будто это был факт, с которым не поспоришь. — Ты сама их выбирала. Сама носила.
Гермиона вскинула на неё взгляд — злой, отчаянный.
— Я? Да я даже представить себя не могу в таком! Это всё слишком... взрослое. Слишком... — она осеклась, подбирая слово. — Сексуальное.
Беллатрикс медленно подняла глаза от платья и посмотрела прямо на неё. В этом взгляде не было презрения, ровно как и улыбки. Только внимательное, немного уставшее тепло.
— Ты выросла, Миона. Ты просто не помнишь этого.
Сердце Гермионы пропустило удар. Имя — это уменьшительное, ласковое, чужое и слишком близкое — прозвучало остро, как укол. Она резко отвела взгляд, сжала пальцы на ткани так, что ногти врезались в ладонь.
Выросла? — отозвалось внутри. Но кем? И с ней?
Гермиона медленно подняла голову. Слезы катились по ее щекам, оставляя мокрые дорожки на коже, размазывая тушь. В ее глазах, полных отчаяния и усталости, читалась лишь одна, единственная, мучительная мысль.
— Я устала, — ее голос сорвался на хриплый, надломленный шепот. — Когда это закончится?
И это был не вопрос. Это был стон. Крик души, вымотанной до предела борьбой с самой собой, с чужими воспоминаниями, с этим невыносимым давлением.
Истерика, которую она сдерживала все это время, все эти долгие дни, наконец прорвалась наружу. Плечи затряслись, дыхание стало прерывистым, сдавленным.
Беллатрикс не стала ничего говорить. Не стала успокаивать пустыми словами. Она просто молча опустилась на колени перед ней прямо на россыпь дорогих платьев. Ее движения были медленными, четкими, лишенными всякой суеты.
И она обняла ее. Не нежно, не осторожно. А крепко-крепко, по-настоящему. Так, как обнимают тонущего человека, вытаскивая его на берег. Одной рукой она прижала ее голову к своему плечу, другой — плотно обхватила за спину, создавая незыблемый кокон из своих рук.
Гермиона на мгновение замерла, затем ее тело обмякло. Она не оттолкнула ее. Она, наоборот, вжалась в нее, уткнулась лицом в шелк ее платья, в ее кожу, пахнущую дорогим парфюмом и чем-то родным. Ее рыдания стали тише, превратились в глухие, детские всхлипывания.
И они так сидели. Посреди разбросанного гардероба, в тишине комнаты. Одна — сломленная, но нашедшая точку опоры. Другая — ставшая этой опорой, молчаливая и непоколебимая.
Истерика постепенно утихла, сменившись истощенной, звенящей тишиной. Гермиона все еще держалась за нее, но ее дыхание выровнялось. Она просто слушала стук ее сердца — ровный, спокойный, уверенный. И этот ритм, странным образом, успокаивал и ее.
Гермиона оторвала мокрое от слез лицо от ее плеча и с ужасом посмотрела на темное, размазанное пятно на дорогой ткани.
— Я испачкала твое платье тушью, — прошептала она виновато, ее голос все еще дрожал от недавних рыданий.
Беллатрикс даже не взглянула на пятно. Она мягко отстранилась, чтобы посмотреть Гермионе в глаза, и провела большим пальцем по ее мокрой щеке, смахивая остатки слез и туши.
— Пустяки, — отмахнулась она, и в ее голосе не было ни капли раздражения. — Я сейчас переоденусь, — она поднялась на ноги с удивительной легкостью. — А потом приду к тебе, и мы вместе что-нибудь подберем. Хорошо?
Ее предложение прозвучало не как приказ, а как тихое, обнадеживающее предложение помощи. Как протянутая рука в темноте.
Гермиона посмотрела на нее — по-детски беспомощно, с покрасневшими глазами и вздернутым носом и просто кивнула. Слова застряли в горле, переполненные благодарностью за это простое «вместе».
Беллатрикс улыбнулась ей — коротко, но искренне и вышла, оставив дверь приоткрытой.
Гермиона осталась сидеть среди моря тканей, обняв колени. Она тихо шмыгала носом, но внутри уже не бушевала буря. Осталась лишь усталая, звенящая пустота и странное, щемящее чувство облегчения. Она провела рукой по ближайшему платью — темно-синему, из тяжелого атласа. Оно все еще казалось ей чужим. Но теперь, с обещанием помощи, выбор уже не выглядел такой невыносимой ношей.
Она прислушалась к тихим шагам в коридоре, к щелчку двери в дальней спальне. И впервые за весь этот долгий, изматывающий день уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки. Маленькой, робкой, но настоящей.
Спустя пару десятков минут дверь снова открылась. Гермиона, все еще сидевшая на полу и бесцельно перебиравшая складки платья, подняла голову.
И у нее отвисла челюсть.
В дверях стояла Беллатрикс. Но это была не та Беллатрикс, что ушла. Она была одета в идеально сидящий брючный костюм цвета антрацита. Брюки с идеальной стрелкой, пиджак, подчеркивающий линию талии и плеч, под ним — простая, но дорогая шелковая блуза. Никаких украшений, только уверенность, струящаяся от каждого ее жеста. Она выглядела сногсшибательно. Элегантно, мощно и до невозможности сексуально, без единого намека на вульгарность.
Гермиона просто сидела с открытым ртом, явно пялясь. Ее мозг на мгновение полностью отключился, захваченный чистым, незамутненным визуальным впечатлением.
Затем она поймала себя на этом и мысленно ахнула. Какого черта она так уставилась на нее? Щеки вспыхнули огнем. Она быстро опустила глаза, сгорая от стыда.
Но было поздно. Беллатрикс поймала ее взгляд. Губы ее тронула та самая хитрая, довольная ухмылка, которая сводила Гермиону с ума. Она явно заметила эффект, который произвела, и ей это нравилось.
Не говоря ни слова, она прошла мимо смущенной Гермионы к шкафу. Ее движения были уверенными, она точно знала, что ищет. Через мгновение она вернулась, держа в руках два платья. Одно простое, но элегантное платье-футляр темно-бордового цвета. Другое более смелое, из темно-зеленого бархата, с открытыми плечами.
— Вот, — сказала она, ее голос звучал ровно, но в нем слышались отголоски недавней ухмылки. — Выбирай. Оба будут смотреться на тебе превосходно.
Она протянула платья Гермионе, давая ей выбор, но своим видом без слов говоря: «Неважно, что ты выберешь. Ты уже посмотрела на меня так, как я хотела».
Гермиона скептически посмотрела на платья в руках Беллатрикс, затем на свое отражение в зеркале — все еще заплаканное, в простых пижамных штанах.
— Я не могу надеть это, — пробормотала она, сжимая ткань. — Я буду выглядеть в них... нелепо.
Беллатрикс не стала спорить. Она просто покачала головой, ее взгляд был спокоен и уверен.
— Тебе не о чем переживать, — сказала она тихо, но твердо. — Просто дай им шанс. Примерить — не значит, что в нем нужно идти.
Ее слова подействовали как вызов. Нежный, но настойчивый. Гермиона глубоко вздохнула, ее взгляд скользнул между двумя нарядами. Бордовое было безопаснее. Но зеленое манило своей смелостью.
И тогда она заметило третье. Висевшее чуть поодаль, почти незаметное в тени. Платье глубокого, сочного красного цвета. Шелк. Сдержанный вырез спереди, но с открытой, почти до поясницы, спиной.
Сердце ее екнуло. Рука сама потянулась к нему.
— Вот это, — выдохнула она, почти не веря себе.
Беллатрикс подняла бровь, на ее губах промелькнуло одобрение. Она молча достала платье и помогла Гермионе встать.
Девушка подняла растерянные глаза на Беллатрикс. Взгляд у неё был виноватый, просящий, будто она ожидала осуждения за каждое своё движение. Но Беллатрикс лишь чуть улыбнулась уголком губ и коротко кивнула.
— Не волнуйся. Я выйду. Когда будешь готова — позови.
Она развернулась и вышла так уверенно, словно знала наперёд, что Гермиона всё же наденет платье. Дверь мягко захлопнулась, оставив после себя густую тишину.
Гермиона осталась одна, окружённая безмолвными свидетелями своего смятения — платья на кровати, костюм на вешалке, собственное отражение в тусклом зеркале. Она ещё мгновение колебалась, сердце колотилось, ладони были влажными. А потом всё же решилась и она взяла платье.
Ткань оказалась неожиданно прохладной, скользящей, словно живая. Надевая его, Гермиона чувствовала себя неловко, неуверенно, будто примеряла чужую кожу. Открытая спина обжигала холодом воздуха, тонкие бретели казались слишком хрупкими, словно вот-вот соскользнут. Она выпрямилась, глядя на себя в зеркало, и в первый момент всё ещё видела ту самую школьницу — скованную, сгорбленную, смущённую.
Но стоило ей глубоко вдохнуть, развернуть плечи — отражение изменилось. В зеркале стояла женщина. Взрослая. Красивая. И это было так неожиданно, что Гермиона едва не рассмеялась от шока.
— Беллатрикс... — её голос сорвался, но она всё же позвала.
Дверь открылась почти мгновенно. Беллатрикс вошла и замерла на пороге. На миг её обычно резкие черты смягчились, глаза расширились, губы приоткрылись. А затем она улыбнулась широко, искренне, с тем редким выражением лица, в котором не было ни тени иронии.
— То, что нужно, — сказала она тихо, но в голосе прозвучало удовлетворение и гордость. — Прекрасное платье. И оно сидит на тебе просто... — она на секунду запнулась, подбирая слово, — шикарно.
Гермиона снова повернулась к зеркалу и вдруг увидела то же самое. Красное платье обнимало её фигуру так, будто было сшито специально для неё. Линии были смелыми, но не вульгарными, каждый изгиб подчеркивался, и всё вместе складывалось в образ, к которому она не привыкла, но от которого невозможно было отвести глаз.
Она выглядела потрясающе. Настолько, что внутри поднялась странная дрожь, смесь гордости и испуга. Потому что это отражение было ей чужим и одновременно пугающе близким.
Беллатрикс сделала несколько шагов, и их взгляды встретились в зеркале. Её улыбка не исчезала, и Гермионе вдруг стало трудно дышать.
Девушка стояла перед зеркалом, все еще не в силах поверить своему отражению. Ее взгляд скользнул от своего алого силуэта к темной, элегантной фигуре Беллатрикс, стоящей за ее спиной. И ее поразила мысль: их наряды были идеально гармоничны. Ее яркое, смелое платье и ее сдержанный, мощный костюм. Они дополняли друг друга. Создавали единое целое. И вместе они смотрелись потрясающе.
Красное платье с открытой спиной и строгий чёрный костюм. Женственность и сила, огонь и сталь. Сочетание, от которого у Гермионы кольнуло сердце.
Она тут же попыталась отогнать эту мысль, но было поздно: отражение упрямо возвращало её снова и снова, словно дразнило. И именно в этот момент Беллатрикс, будто почувствовав её скрытую оценку, прищурилась и позволила себе хищную ухмылку.
— Если ты готова, — сказала она спокойно, с той ленивой уверенностью, которая сводила с ума, — то давай отправляться.
Она протянула руку — уверенно, без колебаний, как будто этот жест был для них привычным.
Гермиона на секунду застыла. В груди всё сжалось: принять ли её руку значило признать хотя бы частично, что эта странная близость существует. Но тишина повисла слишком тяжёлой, и отказываться показалось невозможным.
Она кивнула, коротко, робко и вложила свою руку в её ладонь.
Тепло кожи Беллатрикс обожгло. Сильные пальцы сомкнулись вокруг её руки, и Гермиона ощутила, как её собственная растерянность растворяется в чужой уверенности. Она хотела отдёрнуть пальцы, но не смогла.
И в тот же миг мир вокруг них взорвался тишиной и пустотой.
Всё исчезло: стены, свет, разбросанные вещи. Осталась лишь тьма и ощущение того, что они летят сквозь пространство, держась друг за друга. В этом мгновении Гермиона поняла, что единственным якорем, удерживающим её в реальности, была рука Беллатрикс.
А потом — резкий хлопок, запах холодного воздуха, мягкий гул голосов где-то впереди. Они трансгрессировали.
Гермиона пошатнулась, но Беллатрикс крепче сжала её руку, не позволяя упасть. И в этой поддержке снова было что-то пугающе надёжное.
Они оказались перед высоким фасадом с массивными дверями и мягким золотистым светом фонарей. Ресторан выглядел не просто дорогим — он словно был создан для того, чтобы напоминать каждому вошедшему: ты должен соответствовать.
Беллатрикс уверенно толкнула дверь, и внутри их встретил гул голосов, звон бокалов и приглушённая музыка. Просторный зал сиял светом хрустальных люстр, тяжёлые бархатные шторы поглощали посторонний шум, а воздух был наполнен ароматом вина и пряных блюд.
Гермиона, едва переступив порог, ощутила десятки взглядов на себе. Сначала ей показалось, что все смотрят именно на неё. Красное платье обнимало фигуру слишком смело, открытая спина холодила кожу, и от этого она чувствовала себя почти обнажённой. Щёки вспыхнули, дыхание сбилось.
Но рядом шла Беллатрикс — прямая, сильная, спокойная. Она держала её за руку так естественно, будто этот жест был их общим, привычным. И взгляды окружающих невольно скользили с Гермионы на неё, а потом снова обратно. Вместе они действительно смотрелись эффектно: контраст красного и чёрного, огня и тени.
Гермиона краем глаза заметила, как официант поспешно склонил голову, а у стойки кто-то шепнул соседу что-то, явно про них. Она вжалась в плечо Беллатрикс, но та лишь крепче сжала её руку и этого хватило, чтобы шагать дальше.
Каждый их шаг отдавался в груди Гермионы гулом. Ей казалось, что платье слишком откровенно, что её спина под чужими взглядами горит, что все мысли написаны на лице. Но при этом, поймав своё отражение в огромном зеркале в углу зала, она вдруг увидела: они действительно были красивой парой. И это пугало больше всего.
Беллатрикс слегка наклонилась к ней, почти не двигая губами, чтобы никто не услышал:
— Расслабься. Пусть смотрят. Это нам только на руку.
Гермиона сжала губы, не отвечая. Но сердце всё равно дрогнуло — от того, что Беллатрикс произнесла «нам».
Воздух в ресторане был наполнен низким гулом разговоров, звоном бокалов и джазовой музыкой. «Полумесяц» был именно таким, как представляла себе Гермиона — дорогим, стильным, с приглушенным светом и атмосферой приватности.
Их провели к большому столику в глубине зала, полукруглым диваном. И за ним сидели все её друзья.
Гарри, откинувшийся на спинку стула, с бокалом виски в руке. Драко, что-то оживленно рассказывающий ему с характерной ухмылкой. Рон, красный и немного неуклюжий, отчаянно жестикулирующий в разговоре с Невиллом. И Полумна, сияющая и воздушная, в своем невероятном головном уборе из перьев, внимательно слушающая всех сразу.
На мгновение Гермиона замерла на пороге, чувствуя, как ноги становятся ватными. Ее ладонь, все еще помнящая прикосновение Беллатрикс, внезапно вспотела.
Но Беллатрикс мягко коснулась ее локтя, направляя вперед, и этот легкий толчок заставил ее сделать шаг.
Первым их заметил Гарри. Его взгляд поднялся, встретился с Гермионой, и его лицо озарилось широкой, теплой, немного грустной улыбкой. Он поднял руку в немом приветствии.
Затем Драко. Его рассказ оборвался на полуслове. Он оценивающе, но без привычной язвительности, окинул взглядом ее наряд, затем перевел взгляд на Беллатрикс, и едва заметно кивнул, словно ставя галочку.
Рон обернулся последним. Его взгляд метнулся к Гермионе, и он резко вдохнул, застыв с открытым ртом. В его глазах мелькнула боль, растерянность, но не гнев. Затем он сглотнул, кивнул ей и быстро отвернулся к своему бокалу, но его уши пылали багрянцем.
— Гермиона! — просипела Полумна, ее глаза-блюдца засияли еще ярче. — Ты выглядишь ослепительно! Это платье просто чудесно резонирует с твоей аурой сегодня!
Невилл поднялся, улыбаясь немного нервно, но искренне.
— Рад тебя видеть, — сказал он просто, и в этих словах было столько тепла, что у Гермионы сжалось горло.
Они не бросились на нее с объятиями, не засыпали вопросами. Они просто были рады ее видеть. Их приветствия были сдержанными, но настоящими. И в этой сдержанности читалось понимание. Уважение к ее состоянию.
Беллатрикс, стоявшая чуть позади, молча наблюдала за этой сценой, и на ее губах играла едва заметная, но удовлетворенная улыбка. Она провела Гермиону к свободному месту между собой и Полумной.
И пока Гермиона опускалась на мягкий диван, ошеломленная и тронутая до глубины души, она вдруг поняла одну простую вещь. Они и правда были ее друзьями. И каким-то невероятным образом Беллатрикс стала частью этого круга. И это было самое необъяснимое и самое обнадеживающее открытие за весь вечер.