Глава 4
Солнечный свет уже заливал ее комнату, когда тихий, почтительный голос пропищал у самого уха:
— Госпожа? Прошу прощения, что беспокою... Но доктор Элрик здесь.
Гермиона с трудом открыла глаза, еще не до конца оторвавшись ото сна. Перед кроватью, почтительно сложив руки, стоял Пипси.
— Врач? Сейчас? — она протерла глаза, пытаясь прийти в себя.
— Да, госпожа. Он говорит, что это важно.
Минут через пятнадцать, уже одетая и более-менее бодрая, Гермиона сидела на стуле, пока доктор Элрик водил своей палочкой вокруг ее головы, внимательно изучая появляющиеся в воздухе сложные символы. Беллатрикс стояла у камина, прислонившись к мраморной полке, скрестив руки на груди. Ее взгляд был сосредоточенным, но непроницаемым.
— Хм... Интересно... — бормотал Элрик, делая последние заметки на парящем пергаменте. Наконец он опустил палочку и обернулся к ним. — Ну что ж. Физически вы абсолютно здоровы, миссис Блэк. Магическое поле стабильно, резонансы успокоились. Поздравляю.
По лицу Беллатрикс промелькнула тень облегчения, но она ничего не сказала.
— Однако, — врач сделал многозначительную паузу, — я бы настоятельно рекомендовал заняться легкой физической активностью. Это поможет стабилизировать нервную систему, улучшит кровообращение, что может положительно сказаться и на ментальных процессах.
Он начал перечислять, загибая пальцы:
— Прогулки на свежем воздухе. Йога. Пилатес... — его взгляд скользнул по безупречной фигуре Беллатрикс, стоящей у камина, и он чуть заметно смутился. — Э... или, скажем, плавание. Отличная нагрузка на все группы мышц, при этом щадящая для суставов.
При слове «плавание» Гермиона непроизвольно покраснела, в памяти всплыли вчерашние образы — бледная кожа, поблескивающая на воде, мощные грациозные движения. Она почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки.
Она украдкой взглянула на Беллатрикс. Та не шелохнулась, но уголки ее губ дрогнули в едва уловимой, почти незаметной улыбке. Казалось, она поймала ее смущение и наслаждалась им.
— Я... я подумаю, — пробормотала Гермиона, опуская глаза.
— Прекрасно, — кивнул Элрик, собирая свои вещи. — Тогда на сегодня все. Желаю хорошего дня.
Он вышел, оставив их вдвоем в наполненной солнцем комнате. Тишина повисла густая, наэлектризованная невысказанными мыслями и вчерашними признаниями.
Гермиона все еще смотрела в пол, чувствуя на себе тяжелый, изучающий взгляд Беллатрикс. Слово «плавание» висело между ними, как самое соблазнительное и самое опасное предложение на свете.
Усмешка Беллатрикс стала шире, в ней появилась едкая, но не злая насмешка.
— Не смотри на меня так, будто я предложила тебе прыгнуть в огонь, — ее голос звучал низко и немного хрипло. — Я найму тебе тренера. Раз уж я сама тебе так... не нравлюсь.
Гермиона резко подняла на нее взгляд. Эти слова — «не нравлюсь» — прозвучали как пощечина, но не обидно, а горько. И почему-то это задело ее гораздо сильнее, чем должно было.
— Не надо тренера, — выпалила она, прежде чем успела подумать. — И... ты мне нравишься. — Она тут же спохватилась, чувствуя, как горит все лицо. — То есть, не не нравишься! В смысле... черт.
Она замолчала, полностью запутавшись в своих же словах, чувствуя себя полной идиоткой. Она нравилась ей? Что это вообще значило? Ее тело? Ее настойчивость? Та сила, что исходила от нее? Все вместе? Мысль была слишком пугающей, чтобы обдумывать ее до конца.
Беллатрикс замерла, изучая ее. Насмешка с ее губ сошла, сменившись странной, напряженной серьезностью. Она сделала шаг вперед, потом еще один, сокращая расстояние между ними. Воздух снова стал густым и тяжелым.
— Тогда, — произнесла она тихо, ее взгляд не отрывался от Гермионы, — после легкого завтрака... я жду тебя в бассейне.
Это не было вопросом. Это было мягким, но неоспоримым утверждением.
Она повернулась и вышла из комнаты, оставив за собой шлейф дорогих духов и вихрь противоречивых эмоций в голове Гермионы. Та стояла посреди комнаты, все еще чувствуя жар на щеках и странное, щемящее ожидание внизу живота.
Завтрак. А потом бассейн. И Беллатрикс. Снова. На этот раз — без возможности убежать.
Спустившись в столовую, Гермиона обнаружила стол, накрытый с безупречной точностью. Свежий сок, идеальные тосты, фрукты. Но место во главе стола было пустым.
Пипси, суетясь вокруг, тут же проскрипел:
— Великая госпожа просила передать, что ее срочно вызвали в Министерство. Она будет к обеду.
Гермиона кивнула, стараясь сохранить безразличное выражение лица, и опустилась на стул. Она взяла тост, откусила кусок, но он показался ей безвкусным, как картон. Она отпила глоток сока — слишком кислый.
Она ела механически, уставившись в окно на ухоженный сад, и внутри у нее медленно разливалась тяжелая, непонятная грусть. Как будто кто-то выключил солнце. Всего несколько минут назад она нервничала от мысли увидеть Беллатрикс, смущалась, злилась на себя за свою нерешительность. А теперь, когда ее не было, стало пусто.
Ей стало жутко странно от этой резкой смены чувств. Она чувствовала себя лабораторной колбой, в которую кто-то без разбора выливает самые разные, зачастую противоречивые реактивы. Страх и любопытство. Отторжение и тяга. Раздражение и эта дурацкая грусть, которая щемила сейчас где-то под сердцем.
Она отложила тост. Аппетит пропал полностью. Почему ее отсутствие должно что-то для нее значить? Это же Беллатрикс Блэк! Женщина, которая пытала ее! Та самая, чье имя было синонимом ужаса!
Но та Беллатрикс, что готовила ужин, чей взгляд наполнялся болью при виде общей спальни, которая учила ее плавать. Эта женщина занимала в ее голове все больше и больше места. И ее внезапное отсутствие оставило после себя раздражающую, навязчивую тишину.
Гермиона вздохнула, отодвинула тарелку и подошла к окну. Она чувствовала себя абсолютно сбитой с толку. Не своей амнезией, а самой собой. Своими собственными предательскими эмоциями, которые отказывались подчиняться логике и памяти.
Гермиона стояла у окна, вцепившись пальцами в холодный подоконник, и пыталась заставить свой мозг работать. А он, предатель, отказывался выдавать логичные ответы, предлагая лишь обрывки образов: бархатный голос, читающий вслух в библиотеке; уверенные руки, поправляющие подушку за ее спиной.
Как? — этот вопрос бился в ее висках навязчивым, болезненным ритмом. Как она, Гермиона Грейнджер, могла добровольно жениться на Беллатрикс Блэк?
Что должно было случиться? Что могло сломать стену такой ненависти, такого фундаментального, идеологического неприятия, что казалось прочнее, стали?
Может, это было не внезапно. Может, это был не взрыв, а медленная эрозия. Не спешка, а бесконечно долгий путь, шаг за шагом.
Возможно, все началось с работы. Случайные встречи в Министерстве. Сначала — ледяная вежливость, затем — вынужденное сотрудничество над каким-нибудь сложным, опасным делом. Споры, переходящие в жаркие дискуссии. И внезапное осознание, что за фасадом безумной фанатички скрывается один из самых блестящих и острых умов, которые она когда-либо встречала.
А потом, возможно, что-то более личное. Неловкое перемирие. Чашка кофе после позднего совещания. Обнаружение общих интересов, далеких от магии и войны — тех самых книг, искусства, музыки. Удивление от того, что у них есть точки соприкосновения вне поля боя.
И тогда, может быть, первая трещина. Первый раз, когда она увидела не злобу в этих темных глазах, а усталость. Первый раз, когда Беллатрикс сказала что-то настолько уязвимое и человеческое, что это невозможно было игнорировать. Первый раз, когда ее собственная ненависть дала сбой, оставив после себя лишь изумление и смутное любопытство.
А потом доверие. Медленное, трудное, выстраданное. Возможность быть слабой. Возможность быть сильной для кого-то, кто всегда был сильным для всех. Возможность видеть боль друг друга и не отворачиваться, а принимать ее.
Любовь к такой женщине не могла быть легкой. Это должно было быть сознательным выбором. Каждое утро заново. Выбором принять ее целиком — и свет, и тьму внутри нее. Ее ярость и ее нежность. Ее прошлое и их общее будущее. Это должен был быть акт безумной храбрости или абсолютного, безоговорочного доверия.
Или и того, и другого одновременно.
Гермиона закрыла глаза, чувствуя, как по ее щеке скатывается предательская слеза. Она не помнила этого пути. Но она начинала чувствовать его цену. И начала с ужасом и восхищением понимать ту женщину, которой она была когда-то — ту, что оказалась достаточно смелой, чтобы пройти по этому пути до конца.
Вечер растянулся в тихом, неторопливом ожидании. Гермиона устроилась в глубоком кресле у камина в гостиной, уткнувшись в книгу. Но слова расплывались перед глазами, мысли постоянно ускользали, возвращаясь к одной и той же загадке — к женщине, которая должна была вернуться, но задерживалась.
Тепло от огня, мерный треск поленьев и собственная усталость от переполнявших ее эмоций сделали свое дело. Глаза сами собой начали слипаться, книга выскользнула из ослабевших пальцев и мягко шлепнулась на ковер. Сознание уплыло в глубокий, безмятежный сон.
Она не знала, сколько прошло времени. Она проснулась не от звука, а от ощущения. От мягкого, едва уловимого прикосновения. От тяжести, бережно ложащейся на нее поверх пледа.
Гермиона медленно открыла глаза, еще не до конца понимая, где она. И замерла.
Над ней склонилось лицо Беллатрикс. Так близко, что Гермиона могла разглядеть каждую ресницу, отбрасывающую тень на ее бледные щеки, каждую едва заметную морщинку у глаз. В темных, почти черных глазах — ониксовых, глубоких, бездонных — плескалась такая безмерная, такая нежная забота, что у Гермионы перехватило дыхание.
Руки Беллатрикс, те самые, что пытали людей и сыпали из палочки проклятия, теперь поправляли край пледа у ее плеча с невероятной, почти священной осторожностью. В ее движении не было ни напряжения, ни ожидания. Была лишь тихая, сосредоточенная нежность, словно она накрывала пледом самое хрупкое и драгоценное сокровище.
Их взгляды встретились.
Гермиона не отшатнулась. Не испугалась. Она просто утонула. Утонула в этой бездне, в этом молчаливом обете, читающемся во взгляде, который был на нее направлен. Весь мир сузился до этого лица, до этого взгляда, до тихого треска огня в камине.
Она видела все: и усталость после долгого дня, и облегчение от того, что она здесь, и ту самую любовь, о которой Беллатрикс говорила так часто. Теперь она видела ее не на словах, а здесь, в немом языке заботы, в пространстве между их дыханиями.
Она не произнесла ни слова. Она просто смотрела, позволяя этому чувству омыть себя, смыть последние остатки страха и сомнений. И впервые за все это время ее сердце забилось не от паники, а от чего-то другого.
Голос Беллатрикс был тихим, почти шепотом, грубоватый тембр, смягченный до неузнаваемости.
— Прости, что разбудила. Просто не хотела, чтобы ты замерзла.
Ее дыхание было теплым на щеке Гермионы. Она все еще не отодвигалась, застыв в немом диалоге, в котором было сказано больше, чем любыми словами.
Гермиона, не отрывая взгляда от ее ониксовых глаз, нашла в себе силы улыбнуться. Слабо, неуверенно, но искренне.
— Ничего, — прошептала она. А потом, прежде чем страх успел вернуться и остановить ее, спросила: — Мы будем сегодня плавать?
Темные глаза Беллатрикс вспыхнули. Не триумфом, не насмешкой, а теплым, живым огнем, от которого по телу Гермионы пробежали мурашки. Уголки ее губ поползли вверх в самой настоящей, открытой улыбке.
— Конечно будем, — ответила она, и ее голос прозвучал твердо и радостно.
Она наконец выпрямилась, разорвав магию момента, но связь между ними, натянутая как струна, все еще вибрировала в воздухе.
— Переоденься в купальник, — сказала Беллатрикс, уже отступая к двери. Ее движения вновь обрели привычную уверенность, но теперь в них была и легкость. — Я буду ждать тебя в бассейне. Через полчаса.
Дверь за ней закрылась, а Гермиона осталась сидеть в кресле, прижимая к груди теплый плед, который накинули на нее заботливые руки. Внутри все переворачивалось от странной смеси страха, предвкушения и того самого щемящего чувства, которое уже нельзя было отрицать.
Полчаса. У нее было полчаса, чтобы собраться с мыслями и с духом. Чтобы решиться сделать шаг навстречу не только воде, но и той тайне, что связывала ее с этой невероятной женщиной.
Гермиона открыла гардероб в своей комнате и ахнула. Полка была заставлена купальниками. Но это были не простые, спортивные модели. Это были произведения искусства — или орудия соблазна. Кружевные, с завязочками, с глубокими вырезами, из тончайших, почти невесомых материалов, ярких и темных цветов.
Она сглотнула, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Кто эта женщина, для которой она покупала такое? Она с трудом могла представить себя в чем-то подобном.
В самом углу, почти затерянный, она нашла единственный слитный купальник. Простой, без излишеств, из плотной ткани нежного голубого цвета. Он выглядел как спасательный круг в этом море откровенной роскоши. Она схватила его, словно опасаясь, что он исчезнет.
Переодеваясь, она избегала смотреть на свое отражение в большом зеркале. Ее руки дрожали. Это было глупо, нелепо, безумно. Она шла на урок плавания к женщине, которая когда-то пытала ее. Которая сейчас была ее женой. Которая смотрела на нее так, что перехватывало дыхание.
Собравшись с духом, она набросила на себя мягкий халат и вышла в коридор.
Воздух в бассейной был по-прежнему влажным и теплым, пахло озоном и хлоркой. И тишиной. Беллатрикс уже была в воде. Она не плавала, а просто стояла по грудь в голубой воде, прислонившись спиной к бортику. На ней был простой, элегантный черный слитный купальник, подчеркивающий каждую линию ее подтянутого тела. Ее волосы были убраны в высокий хвост, обнажая шею и гордую линию подбородка.
Она заметила Гермиону и повернула голову. Ее взгляд был спокойным, без насмешки, без давления.
— Я начала думать, что ты передумала, — сказала она, и ее голос, слегка усиленный акустикой помещения, прозвучал ровно.
Гермиона, чувствуя себя нелепо и уязвимо, сбросила халат на шезлонг и неуверенно подошла к краю бассейна. Вода внезапно показалась ей очень очень холодной, а бассейн глубоким.
— Я... я не передумала, — выдохнула она, глядя на свою жену, которая ждала ее в воде, и чувствуя, как сердце бешено колотится где-то в горле.
Вода обняла Гермиону прохладной, но не холодной лаской. Она стояла на мелководье, цепляясь за бортик, и не могла оторвать взгляда от Беллатрикс. Та выглядела потрясающе. Не пошло, не вызывающе. Сильно. Ее тело, гладкое и бледное под водой, было воплощением мощи и грации. Каждое движение было отточенным и уверенным. Это была красота хищницы, осознающей свою силу, и Гермиона не могла дышать, наблюдая за ней.
Она медленно, нерешительно двинулась вперед, отпуская бортик. Дно начало уходить из-под ног. Паника, острая и слепая, сжала ее горло. Она замерла, чувствуя, как вода вот-вот сомкнется над ее головой.
Но прежде, чем страх успел парализовать ее полностью, рядом возникла Беллатрикс. Она не хватала ее, не тянула. Просто встала рядом, создавая точку опоры своим присутствием.
— Я здесь, — сказала она тихо, ее голос был удивительно спокойным, якорным. — Рядом. Все будет хорошо. Я не дам тебе утонуть. Обещаю.
Ее слова подействовали сильнее любого заклинания. Они не были пустым утешением. В них была такая железная уверенность, такая непоколебимая правда, что паника Гермионы отступила, сменившись дрожью, но уже не только от страха.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и позволила Беллатрикс взять ее руки, направляя движения.
— Дыши, Гермиона, — мягко напомнила та, ее пальцы были прохладными и уверенными на ее запястьях. — Глубина – это всего лишь вода. Ты сильнее ее. Помнишь?
Но Гермиона не помнила. Она помнила только всепоглощающий, животный ужас перед бездной под ногами, перед потерей контроля. Каждое движение давалось с трудом, каждое погружение лица в воду было маленькой победой над паникой.
Беллатрикс была терпелива. Она не торопила, не смеялась. Она была просто рядом – твердая, надежная, ее голос тихим, ровным потоком направлял ее: «Выдох в воду. Молодец. Теперь руки. Нет, не так, расслабь плечи. Вот так. Видишь? У тебя получается».
И посреди этого страха, этой борьбы с самой собой, Гермиона ловила ее взгляд. Темный, сосредоточенный только на ней, полный не ожидания, а веры. Веры в то, что она справится. И эта вера, исходящая от такой женщины, заставляла ее пытаться снова и снова, даже когда ноги подкашивались от ужаса.
Гермиона пыталась повторить движение – скольжение вперед, как показывала Беллатрикс. Ноги, все еще дрожащие от страха, плохо слушались. Она сделала слишком резкий толчок, ступня на мокром кафеле сорвалась.
Мир опрокинулся. Вместо того чтобы пойти ко дну, она инстинктивно рванулась к ближайшей точке опоры. К Беллатрикс.
Ее руки вцепились в мокрые плечи женщины, цепко, почти больно. Инерция резко притянула их тела друг к другу. Гермиона вполоборота оказалась прижата к Беллатрикс, их груди соприкоснулись, мокрые купальники не оставляли места для фантазии.
Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Дыхание спуталось. Гермиона могла видеть каждую каплю воды на ресницах Беллатрикс, каждую пору на ее безупречной коже. Чувствовать тепло ее тела, контрастирующее с прохладной водой. Видеть, как темные зрачки расширились, поймав ее взгляд, и в них вспыхнуло что-то дикое, голодное и совершенно не скрываемое.
Это была опасная, электрическая близость. Воздух искрил между ними, густой от невысказанного желания и внезапно обрушившейся интимности.
И Гермиона испугалась. Не глубины. Не воды. Она испугалась себя. Испугалась того, как ее тело отозвалось на это прикосновение — не отвращением, а внезапной, жгучей вспышкой тепла внизу живота. Испугалась того, как ее собственный взгляд застыл на ее губах.
Паника, на этот раз совсем иного свойства, острая и безотчетная, ударила в виски.
— Я... все, — выдохнула она, ее голос сорвался, стал хриплым и чужим. — Урок окончен.
Она оттолкнулась от Беллатрикс, как от раскаленного железа, и почти выпрыгнула из бассейна, не глядя на нее. Ноги подкашивались, не столько от усталости, сколько от дрожи, пробивающей все тело. Она накинула халат, наскоро вытерлась, чувствуя на спине тяжелый, обжигающий взгляд.
И почти побежала к выходу, не оглядываясь, спасаясь не от воды, а от той бури, что поднялась внутри нее самой при одном лишь прикосновении.
Гермиона металась по комнате, как тигр в клетке. Мокрый халат тяжело болтался на ней, но она его не чувствовала. В ушах стоял гул, в висках стучало.
— Какого черта? Какого, блять, черта? — она шипела сама себе, сжимая кулаки. — Это ненормально. Это неправильно.
Она не была лесбиянкой. Она не была. Рон, Виктор Крам... мужчины. Мальчики. Ее всегда привлекали мальчики. Это было аксиомой, фундаментом ее самоощущения.
А теперь это. Это предательское тепло внизу живота. Эта дрожь по коже от одного прикосновения. Эта... эта тяга. К ней. К Беллатрикс Блэк. Женщине. Ее жене.
Мысль вызывала не просто смятение. Вызывала панический, почти животный ужас. Кто она, если ее собственное тело, ее собственные инстинкты лгут ей? Если все, что она знала о себе, оказалось иллюзией?
Ее прервал уверенный, резкий стук в дверь. Не робкий постук Пипси. Тот, что можно было услышать только от одного человека.
Гермиона замерла, сердце уйдя в пятки. Она потянула за пояс халата, пытаясь собраться.
— Войдите.
Дверь открылась. В проеме стояла Беллатрикс. Она уже переоделась в простые черные брюки и шелковую блузу. Волосы были сухими и уложенными. На ее лице не было ни гнева, ни укора за побег из бассейна. Лишь привычная, слегка отстраненная маска.
— Нас пригласили на ужин, — заявила она без предисловий, ее голос был ровным, деловым. — Завтра вечером. В ресторан «Полумесяц». Невилл и Полумна организуют.
Гермиона молчала, переваривая информацию. Невилл? Полумна? Это звучало нормально. Слишком нормально для ее нынешнего кошмара.
— Будут все твои друзья, — продолжила Беллатрикс, и ее взгляд стал чуть более пристальным, будто она оценивала реакцию. — Драко, Рон... и Гарри.
Имя «Рон» прозвучало как удар хлыста. Гермиона почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Рон. Ее бывший парень. И Гарри. Свидетели ее прошлой жизни. Люди, которые знали ее до.
И они будут сидеть за одним столом. С ней. И с Беллатрикс. С ее женой.
Реальность происходящего обрушилась на нее с новой, сокрушительной силой. Это был не сон. Не галлюцинация. Завтра ей предстояло выйти в свет и сыграть роль, которую она не помнила и не понимала. Перед лицом всех, кто знал правду.
Ее панический взгляд, полный растерянности и страха, встретился со взглядом Беллатрикс. И что-то в темных глазах женщины смягчилось. Маска холодной собранности дала трещину, обнажив что-то более глубокое — понимание.
Беллатрикс сделала шаг вперед, затем еще один, не нарушая дистанцию, но сокращая ее. Ее голос, когда она заговорила, потерял деловую резкость, став тише, почти утешительным.
— Я вижу, как ты переживаешь, — произнесла она, и в ее тоне не было насмешки. Было... сочувствие. — Не надо. Все будет в порядке.
Она сделала небольшую паузу, позволяя словам проникнуть в сознание Гермионы.
— Они твои друзья. Невилл, Полумна, Поттер и Уизли. — Фамилия Рона прозвучало без тени раздражения или ревности. — Они любят тебя. Они будут рады просто видеть тебя. Видеть, что ты... цела. Никто не будет требовать от тебя ничего, чего ты не можешь дать. Ты можешь не переживать.
В ее словах была такая странная, непоколебимая уверенность. Не в себе, а в них. В их друзьях. В том, что все как-то утрясется. Это была не просьба успокоиться, а констатация факта, произнесенная с такой верой, что ей захотелось поверить.
Гермиона молча смотрела на нее, все еще чувствуя дрожь в коленях, но острая паника начала отступать, сменяясь глухим, тревожным гулом. Беллатрикс кивнула, как будто дело было решено, и развернулась к выходу.
— Одень что-нибудь... свое, — бросила она на прощание уже из коридора. — То, в чем ты будешь чувствовать себя уверенно.
Дверь уже была приоткрыта, силуэт Беллатрикс начал растворяться в полумраке коридора. Казалось, этот странный, хрупкий момент закончен. Но она замерла на пороге, рука все еще на ручке.
Она обернулась. Всего на мгновение. Ее взгляд, тяжелый и бездонный, утонул в растерянных глазах Гермионы.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Тише, чем шелест страниц в библиотеке. Но эти три слова прозвучали громче любого крика.
И она ушла. Быстро и бесшумно, словно испугавшись собственной смелости.
Гермиона осталась стоять посреди комнаты, словно парализованная. Воздух вырвался из ее легких одним коротким, прерывистым выдохом.
«Я люблю тебя».
Слова висели в воздухе, осязаемые, обжигающие. Они врезались в нее не как признание, а как заклинание, разрывающее ее на части.
Ее буквально разрывало изнутри. Противоречивые, яростные эмоции схлестнулись в гражданской войне. Паническое отторжение — ведь это же Беллатрикс! — сталкивалось с внезапной, острой вспышкой чего-то теплого и щемящего, что поднималось из самой глубины, из-под пластов амнезии. Страх смешивался с странным, пугающим любопытством. Отвращение — с предательским волнением, которое пробежало по коже при этом взгляде.
Она провела рукой по лицу, чувствуя, как дрожат пальцы. Она не могла поверить в этот хаос внутри себя. Она, всегда полагавшаяся на логику и разум, теперь была всего лишь сосудом, переполненным чувствами, которым не было названия и которым не должно было быть места.
Эти слова они были как ключ, пытающийся открыть дверь, которую она сама же и заперла на все замки. И самое ужасное было то, что какая-то часть ее, дикая и иррациональная, отчаянно хотела, чтобы этот ключ подошел.