На первых полосах

Проходят дни. Не все из них — лёгкие. Некоторые режут изнутри, особенно те, в которых её мысли уводят в сторону — к нему. Но Гермиона продолжает идти. Иногда медленно, почти на ощупь, будто сквозь туман, но — вперёд.

Она снова пишет. Сначала робко. Один пост в день. Затем — два. Потом — каждое утро она начинает с чашки кофе и новой строки. Рассказывает о правде, которую никто не хочет слышать. О закулисье журналистики. О давлении редактора. О том, как легко можно продать совесть за мерзкий заголовок. Но не только об этом.

Она пишет и о личном. О боли. О разочарованиях. О том, как разрушилась вера — и как она снова строится, но уже на честности.

Читателей становится всё больше. Она просыпается утром, открывает профиль — и там уже сотни новых комментариев. Люди благодарят. Люди рассказывают свои истории. И просят продолжать. Она становится голосом тех, кого раньше никто не слушал.

Лина поддерживает её — с самого первого дня несмотря на то, что совсем недавно переехала жить к парню, в которого по уши влюбилась, оставив Гермиону одну. Подруга иногда забегает в квартиру с бутылкой вина, иногда — с коробкой пиццы и словами:

— Ты вообще понимаешь, сколько человек ты уже вдохновила? Хватит сутулиться, Грейнджер! Голову выше. Ты делаешь что-то грандиозное!

И Гермиона улыбается. Пока ещё не той, уверенной, сильной улыбкой, какой была когда-то. Но новой. Тихой. Настоящей.

Она ещё не знает, что будет дальше. Но впервые за долгое время чувствует: она — на своём пути. И этого пока достаточно.

Проходит месяц.

Жизнь Гермионы теперь течёт по-другому — не так, как прежде. Без утренней гонки на редакционные планёрки, без кофе в пластиковом стаканчике на бегу и без постоянного ощущения, что её заставляют быть кем-то, кем она не является.

Теперь всё иначе.

Она просыпается рано, встаёт не по будильнику, а по внутреннему зову. Заваривает крепкий чай, открывает ноутбук и садится за письменный стол.

Стол, где теперь лежат не редакционные указания и правки, а её собственные заметки — в блокнотах, на стикерах, на экране. Она ведёт блог, отвечает на сообщения читателей, записывает видео — искренние, живые. Всё это становится её новым делом. Новой жизнью.

Она находит в этом смысл. И, по-настоящему — себя.

Однажды утром, когда воздух ещё пахнет дождём, она садится с кружкой мятного чая перед ноутбуком и привычно открывает новостную ленту. Пролистывает скучные заголовки, уже привычно пропуская кликбейт и скандалы.

Но вдруг...

Глаза её расширяются, пальцы замирают над клавишами.

«Главный редактор «London Voice» Кэтрин Марлоу покинула пост»

«Ведущий голос скандальной прессы ушла в отставку — официальная причина не названа»

«Марлоу — больше не в игре: внутренняя перестройка в редакции London Voice»

Гермиона прижимает ладонь к губам. В статьях — сухая формулировка. Якобы добровольный уход. «Новый вектор развития». Ни слова о скандале. Ни слова о прослушке. Ни слова о ней. Всё стерильно, как умеют делать только профессиональные пиарщики.

Но она знает.

Она видит — не глазами, а чувствует сердцем: London Voice трещит по швам. И это только начало.

Гермиона откидывается в кресле, на губах — легкая, почти удивлённая улыбка. Она не мстит. Не радуется падению. Она радуется справедливости.

***

Вечер в Лондоне окрашен мягкими бликами уличных фонарей и запахом мокрого асфальта. В квартире Гермионы — полумрак, тишина и едва слышный плейлист джаза на фоне. Она валяется на диване в тёплом свитере, закутавшись в плед, и ждёт доставку пиццы.

Звонок в дверь заставляет её сдёрнуть плед и босиком подойти к входу. Не глядя в глазок — привычка, выросшая из доверия к курьерам — она поворачивает ручку и открывает дверь.

И замирает.

На пороге стоит он.

Драко Малфой.

Живой, реальный, такой, каким она его помнит — и совсем не таким, каким представляла за последний месяц. В чёрном пальто, чуть растрёпанный от ветра, с усталым, но твёрдым взглядом.

Между ними повисает пауза. Тишина сгущается, сердце бьётся у неё где-то в горле.

Он не сразу говорит. Просто смотрит. В его глазах — что-то холодное, сдержанное, и в то же время... Не до конца отстранённое. Как будто он пытался отдалиться — и не смог.

— Можно войти? — спрашивает он, наконец. Тихо. Просто.

Она выдыхает, словно только сейчас поняла, что всё это время не дышала. Голос выходит чуть охрипшим:

— Да... Конечно.

Она отступает в сторону, позволяя ему войти. Он молча заходит в квартиру, мимолётно оглядывая уютное пространство.

Дверь закрывается за ним. Воздух будто уплотняется, напряжение висит между ними, как натянутая нить.

А пицца, что едет к её двери, уже не имеет никакого значения.

Он стоит в коридоре, в его руке — плотный, запечатанный конверт. Он протягивает его молча, сдержанно, словно избавляется от чего-то, что жжёт пальцы. Гермиона машинально берёт, глядя на него с тревожным непониманием.

— Что это? — хмурится она, глядя на конверт без логотипов, но тяжёлый на ощупь.

— Компенсация, — коротко отвечает он.

— Компенсация?.. За что?

— Пойдём, — спокойно говорит он, не поднимая на неё глаз, и проходит вглубь квартиры, словно уже был здесь сотни раз.

Она идёт за ним, неуверенно. Они оказываются в гостиной. Он садится на диван, небрежно откидываясь назад, как будто выдерживает паузу, даёт ей время.

Она садится рядом, но на приличном расстоянии, ощущая неловкость.

— От Марлоу, — наконец говорит он. — Юридическая компенсация за нарушение конфиденциальности. За прослушку. За вмешательство в частную жизнь. У неё сильная юридическая команда, но и у меня не слабая. Мы не афишировали это — им это было выгодно. Поэтому формально — она «ушла по собственному».

Гермиона опускает взгляд на конверт. Сердце бьётся громко, будто слышно на весь дом.

— То есть... Ты поверил мне? — спрашивает она почти шёпотом, не осмеливаясь смотреть ему в глаза.

Он молчит.

Не говорит «да». Но и не отводит взгляд.

В его лице нет прежнего холода — лишь усталость и нечто неразрешённое. Как будто он всё ещё в пути — туда, где можно снова доверять ей.

— Я не за этим пришёл, — говорит он через мгновение. — Деньги — просто формальность. Я хотел увидеть, как ты отреагируешь. Что ты с этим сделаешь.

Гермиона сжимает конверт. Она уже не чувствует вес бумаги — только вес между ними. И он куда тяжелее.

Гермиона долго смотрит на конверт, сжимая его в руках, словно он вот-вот обожжёт ей кожу. Затем медленно качает головой и кладёт его на стол перед собой.

— Мне не нужны её деньги, — тихо, но твёрдо говорит она, глядя не на конверт, а на него. — Ни один цент. Ни за боль, ни за предательство, ни за то, что она разрушила.

Драко сдержанно кивает, будто ожидал такой ответ. Но не двигается с места.

— Всё равно возьми, — спокойно говорит он. — Это твоя компенсация, она... Она получила по полной. Её карьере конец. Никто в этой стране больше не даст ей площадку. Никогда. А я... я получил редакцию. Полностью.

Он бросает взгляд в сторону, затем снова встречается с её глазами.

— И я хочу, чтобы ты стала главным редактором.

Гермиона вздрагивает.

— Что? — выдыхает она, не веря своим ушам. — Ты... серьёзно?

Он кивает.

— Абсолютно. Я не доверяю кандидатам на эту должность. Никогда не доверял. Но ты... Ты показала, что способна на правду. Даже если она идёт вразрез с собственными страхами. Именно такие люди должны её формировать — не управлять, а очищать.

— Драко... — она качает головой, запинаясь. — Я не хочу работать с этой грязью. С этими заголовками, с фальшивыми текстами, с людьми, которые ради очередной сенсации готовы на всё. Это не моё.

Он молчит, а потом тихо отвечает:

— Тогда начни всё с начала. По своим правилам. Ты сама задашь тон. Сама выберешь, что публиковать. Кому давать голос. Никакой грязи. Только то, что важно. Что... По-настоящему нужно.

Он замолкает. Его голос звучит спокойно, почти без нажима — но каждое слово будто что-то в ней поднимает. Старое. Настоящее. То, во что она когда-то верила, когда впервые пришла в журналистику — писать, чтобы менять. А не унижать людей, ковыряясь в их грязном белье.

Она смотрит на него. Он всё такой же — сдержанный, закрытый, но уже не враждебный. Скорее... Предлагающий. Не просящий, не уговаривающий. Просто дающий шанс.

И выбор теперь за ней.

Гермиона немного помолчав, мягко спрашивает:

— А как... Амелия?

На мгновение в лице Драко что-то меняется. Жесткие линии его скул смягчаются, взгляд становится теплее — по-настоящему живым. Он откидывается чуть назад, и в его голосе появляется что-то, чего Гермиона не слышала раньше — гордость.

— Всё хорошо, — отвечает он. — Даже лучше, чем я мог надеяться. Она... отреагировала спокойно. Намного спокойнее, чем я ожидал. Пару дней мы провели в разговорах, я всё ей объяснил. И, как бы странно это ни звучало — она всё поняла и очень обрадовалась переезду.

Гермиона удивлённо поднимает брови.

— Она в Лондоне?

Драко кивает. Легко, уверенно.

— Да. Уже почти две недели. Она ходит тут в местную школу. Теперь всё по-другому. Она живёт со мной.

Он чуть улыбается — не насмешливо, не по привычке, а искренне.

— Знаешь, я думал, что оберегаю её, когда скрывал. Что защищаю. А в итоге... Просто прятался сам. От страха, от общественного мнения, от себя, может быть.

Он качает головой, опуская взгляд в пол.

— Я зря скрывал её все эти годы. Слишком долго. Но теперь... Она рядом. И с ней проще. Даже когда весь этот цирк вокруг.

— И как она справляется? — спрашивает Гермиона чуть тише.

— Как чемпион, — с лёгкой усмешкой отвечает он. — У неё характер такой... В общем, она закалена и она очень смелая.

Он смотрит на Гермиону и вдруг становится серьёзным.

— Я не заслужил такую дочь.

Её сердце сжимается. В этих словах нет лжи. Нет защиты. Только правда.

И видно, как много это для него значит. Гермиона смотрит на него с искренним теплом и мягко говорит:

— Что ты такое говоришь? Ты прекрасный отец. Все мы совершаем ошибки. Главное — что ты с ней сейчас.

Драко медленно приближается, его взгляд становится чуть мягче. Аккуратно берет её руку в свою, словно боясь причинить боль, но в то же время желая подарить поддержку.

— Драко... — шепчет Гермиона, глядя в его глаза. — Прости меня... Я такая дура... Я...

— Не надо, Гермиона, — отвечает Драко мягко, с заботой убирая прядь её кудрявых волос за ухо. — Я давно простил.

Гермиона прижимается к нему крепче, и их губы встречаются в мягком, тёплом поцелуе — не спешном, но полном той тихой нежности, которую невозможно подделать. Он слегка проводит пальцами по её щеке, будто запоминая каждую черту, и шёпотом, почти касаясь её губ, произносит:

— Я так скучал по тебе.

Её сердце отзывается дрожью, а в груди поднимается тёплая, пронзительная волна, стирая на мгновение всё, что было между ними раньше. После этого тихого момента между ними воцаряется спокойствие, словно мир на мгновение перестал крутиться в бешеном ритме. Гермиона чувствует, как тяжесть последних недель постепенно отступает, уступая место чему-то новому — надежде и пониманию.

Драко отводит взгляд, улыбаясь едва заметно.

— Я не могу обещать, что всё будет легко, — говорит он тихо, — Но я хочу попробовать ещё раз, потому что без тебя всё как-то... Не клеится.

Гермиона сжимает его руку чуть крепче и кивает.

— Давай начнём всё заново. На этот раз без лжи и скрытности.

Они оба понимают: прошлое — с его болью и ошибками — не стереть, но можно сделать шаг вперёд. Вместе.

***

Гермиона возвращается в редакцию «London Voice» на должность главного редактора, но продолжает вести свой блог. Теперь уже с новым взглядом — не только как журналистка, но и как женщина, которая нашла силы идти дальше, когда вся её жизнь рушилась. Теперь она строит свою карьеру на честности и открытости, привлекая к себе читателей, которые ценят настоящие истории, без грязи.

Драко, в свою очередь, становится не только отцом, но и человеком, способным на доверие и перемены. Амелия растёт в атмосфере любви и заботы, где её прошлое больше не держит её в плену, а становится далёкой страницей, оставшейся позади.

История, начавшаяся с тайн и предательства, медленно превращается в рассказ о надежде, прощении и новых началах. И пусть дорога впереди будет непростой — теперь они есть друг у друга. И этого достаточно.