Глава 19. Хорошо сыгранные жертвы
— Ты же понимаешь, что тебе не обязательно это надевать? — Гарри и Рон, развалившиеся на её кровати в смокингах, скептически оглядывали её с ног до головы. Им проще было высказать своё искреннее мнение, чем врать напропалую. Как всегда, за обоих выражал мнение Гарри: — Если хочешь свести их всех с ума, то надень что-то, чего они от тебя совсем не ожидают.
Гермиона в очередной раз посмотрела на ненавистное отражение и провела рукой по шершавой жёлтой ткани платья, которое приготовила для неё Кэйтлин. Именно об этом платье Мелвин и говорил тогда, когда она с Блейзом набросилась на него с вопросами в коридоре. Конечно, назвать это изыском моды было сложно.
— Отлично, — бросила она, повернувшись спиной и посмотрев на подол платья сзади. Оно едва доходило ей до колен, то есть было слишком коротким по её собственным меркам. Благо, прикрывало руки, зато о спине подобного сказать было нельзя. — Просто прекрасно. Теперь все увидят это уродство.
— У тебя нет чего-нибудь другого? — Рон всё ещё не мог поверить, что находился в комнате девушки, которая ему нравилась. Широко улыбаясь, он и вовсе не осознавал всей сложившейся ситуации.
— Конечно, есть. Я специально ходила летом по магазинам и выбирала себе наряд для зимних праздников. Но я не думала, что он будет именно по такому случаю. Это... не самое то для свадебного торжества.
— Да? — Гарри резко поднялся с кровати и улыбнулся с явно недобрыми намерениями своему отражению в зеркале. — И где он, этот твой наряд?
— Где-где... — Грейнджер выдохнула, дёрнув слишком длинные чёрные рукава и пронаблюдав, как те смешно дёрнулись, совершенно не подходя ей, девушке, по росту. — В шкафу, конечно, где ему ещё быть...
— Доставай! — решительно бросил парень, поднимаясь живо с кровати. Довольный чем-то, он явно не осознавал последствий своей затеи. Но та настолько его захватила, что ни о чём, кроме неё, он думать и не хотел.
— Ты что делать собрался? — Уизли не успел собраться с мыслями. Переглянувшись с удивлённой Гермионой, он встал с кровати следом и по привычке поправил за собой покрывало.
— Спасать нашу Гермиону, конечно, — невозмутимо промолвил Гарри Поттер и взглянул на часы: те показывали без двадцати семь. Недолго думая, он бросился к узкому невысокому шкафу, с виду (да и изнутри) бедно заполненному серой и чёрной одеждой.
Оставалось совсем немного. Наблюдая за суетой друзей, Гермиона приободрилась: даже в этом были свои плюсы.
***
Он был совершенно не против выпить пару бутылок пива — желательно, как можно более крепкого, чтобы этот год, остававшийся позади, так и остался призраком. Это был последний год, когда он видел своих родителей и получал от них письма. Не дождавшись от них ни единой открытки, он мог лишь предполагать, что они, смирившись со своей ролью отшельников, решили полностью порвать контакты со всеми своими родственниками, чтобы не отягчать себе жизнь.
Но в такой день он просто не мог простить их за всё, что они сотворили с ним. Сделали изгоем, отправившись на другой конец света без каких-либо объяснений для прессы.
И эта Грейнджер.
Чёрт бы её побрал появиться в его жизни в этот позорный момент и предъявить своё право на его расположение к себе. Сейчас же она, скорее всего, сидит у очага в своём доме и празднует, поедая сладкий торт, пока он торчит в гостиной с Паркинсон и пытается расшифровывать глупые детские предания.
Так нельзя.
Пэнси молчала вот уже несколько часов, свернувшись на диване калачиком. Драко сидел рядом и вслух говорил свои предположения, уже запинаясь и чувствуя, что во рту всё давным-давно пересохло. То и дело облизывая губы, он отрывался от страниц старой пыльной книги и оглядывался по сторонам, в душе проклиная ту первую секунду, в которую он решил отправиться сюда.
Как не предложить подобного, когда Грейнджер смотрит на тебя подавленным взглядом, кусая бледные потрескавшиеся губы, как будто только-только отошла от мертвенного сна? Как не предложить, когда знаешь, что он действительно когда-нибудь станет таковым?
Всё это не давало покоя. То же письмо вызывало необъяснимую тревогу в его душе.
— О чём думаешь?
Он оторвался от расплывчатых букв и взглянул в искренне обеспокоенное лицо однокурсницы, которая, вытащив голову из-под одеяла, одарила его выразительным взглядом. Захотелось улыбнуться, чтобы безмолвно ответить на её глупый вопрос, но вместо этого вышло жалкое подобие вежливости, которую он обычно выражал, когда не мог изобразить ничего другого. Пэнси, прекрасно зная его привычки и изъяны, когда дело доходило до того, что его что-то беспокоило, всё прекрасно поняла. Она вдоль и поперёк изучила линии его лица, изгиб губ и тёмные проблески во взгляде, когда что-то мрачное или постыдное мелькало в его разуме.
Видя замешательство, она отвела взгляд и сначала решила притворяться, что ничего не заметила. Но после зажмурилась и вновь прикрыла лицо одеялом, выпалив вслух яростно, уткнувшись губами в шероховатую поверхность пледа: «Снова эта девчонка!» Малфой, усмехнувшись, приподнялся с места и ударил Пэнси книгой по ягодицам. Та вскрикнула от неожиданности и снова высунула нос на воздух:
— Ты не охренел случаем, придурок?!
Драко рассмеялся так громко, что его смех непривычно наполнил тёмное помещение. Всего на мгновение, но такое стоящее, что ему, возможно, хотелось бы смеяться ещё и ещё, если бы только не это странное ощущение унижения внутри, когда этот дом смеялся над ним, давил своим прошлым и просил остаться, чтобы было с кем поделиться своими мучениями в будущем. Драко уже решил, и решал не раз: он распрощается с особняком Малфоев так же легко, как и родители распрощались с ним.
— Мало того, что ты испортил мне рождество, — обиженно пробормотала Паркинсон, — так теперь ещё и бьёшь.
— Прости, — вместо игривого тона, который она ожидала от него услышать, в ответ она получила заполненное фальшивыми сожалениями слово, от которого в этот же миг стало обидно за себя и, как не странно, за него. Как бы она ни старалась понять и как бы ни хотела научить себя быть деликатнее с ним, всё было мелочью по сравнению с тем, что он переживал, находясь в этом доме. И дело было отнюдь не в девчонке.
— Это ты прости, — шёпотом ответила она, почувствовав, как комок застревает в горле.
***
Гости стали показываться ровно в семь. И хоть с первого взгляда это было плохой идеей — проводить торжественную часть свадьбы дома — мнение их переменилось уже через пару минут после их появления на пороге. Кэйтлин и Венделл лично встречали гостей, одетые в праздничную, но отнюдь не свадебную, одежду. Кэйтлин завила и распустила длинные волосы, сделала неброский макияж, отчего стала казаться гораздо моложе. Венделл в костюме наоборот выглядел куда старше и солиднее. Прилизанная причёска мужчины, стоило Гарри и Рону её увидеть, тут же вызвала приступ несдерживаемого хохота.
Первыми в дом вошли мистер и миссис Торк. Они жили напротив и, разумеется, смогли подоспеть быстрее всех. Миссис Торк, завидев Кэйтлин в подобном образе «приветливой хозяйки», сразу заявила своим скрипучим старушечьим голосом, что будет совсем не против иметь подобную соседку напротив себя. «Сразу видно, кто здесь настоящая хозяйка», — объяснила она, когда мистер Венделл сопроводил её высказывание удивлённым взглядом. Ведь раньше она то же самое сказала и о Монике Грейнджер. Миссис Торк всегда хвалила и её. Похоже, понятие хорошей хозяйки относилось к каждой женщине, которую мистер Венделл привёл бы к себе домой.
— А где твоя дочь, старый скряга? Небось оставил её в этом пансионате, чтобы она там просиживала, словно старая дева, все свои юные годы? — бросила миссис Торк, как всегда не заботясь о тактичности. Её муж, стоящий неподалёку, краснел за супругу и шаркал ногой по полу, не зная, что и когда говорить.
Не дожидаясь ответа, она кинула свою шубу в руки Рону, видимо подумав, что это купленный на одну ночь обслуживающий персонал. Тот неловко улыбнулся и тут же повесил тяжёлую норковую шубу на крючок, но так, чтобы её хозяйка подобного не заметила. Мало ли чего стоило ожидать от ревнивой владелицы дорогостоящей шубы?
Мистер Грейнджер, закусив губу, наклонился к Гарри, стоящему позади него, и прошептал ему на ухо:
— Проводи эту ворчливую женщину в гостиную, — а вслед миссис Торк воскликнул: — Вовсе нет, миссис, она скоро спустится!
Мужчина посмотрел на друзей своей дочери с надеждой, и во взгляде его явно читался вопрос: «Она же скоро спустится?» Оба, широко улыбнувшись, в неведении пожали плечами, словно дурачки.
«Скоро, скоро», — подумал Гарри, сузив глаза и вновь улыбнувшись. Эту улыбку было несложно разглядеть, да и прятать он её не собирался. Разумеется, под ней, невинной улыбкой знаменитого Гарри Поттера, не было ничего невинного. Вот только Кэйтлин, завидев счастливое лицо мистера Поттера, только что вернувшегося со своего задания, похлопала его по плечу и ободряюще улыбнулась:
— Думаешь, сегодня хороший день? У твоей подруги снова появиться семья. Я подготовила для неё замечательно платье, укладку для волос... Думаешь, она счастлива? Я бы хотела, чтобы так и было.
— Э-э-э, — этот вопрос ввёл его в ступор. На пороге появился новый неизвестный ему гость, но Кейтлин, так и не обернувшись к нему, продолжила сверлить парня взглядом чёрных бездонных глаз, ожидая ответа. Она явна не была такой простой, какой ей хотелось показаться на первый взгляд. — Возможно, мисс Броуди. Не мне об этом говорить. Спросите у неё.
— Почему же ты тогда улыбаешься?
Спасение вскоре пришло. Он бросил взгляд на Рона, ну, а тот, сияющий словно всеми цветами радуги от веселья, кивнул ему в сторону лестницы. И Гарри посмотрел туда, после чего — замер, очевидно, уже в предвкушение того, что его план мог состояться ровно настолько, насколько он и хотел.
— А вот и Гермиона! — выпалил он. Когда же внимание женщины переключилось на спускающуюся будущую падчерицу, он скрылся в дверях гостиной под предлогом развлечения пришедших гостей. Следом за ним спрятался и Рон, не найдя ничего лучше, чем кухни, где на столах уже были готовы к подаче разнообразные свадебные блюда.
Конечно, Кэйтлин, любительница красоты и комфорта, не могла ожидать чего угодно от спокойной и послушной дочери Венделла. Её представления о падчерице ограничивались примерно тремя словами: мышь, молчание, серость. И все их синонимы, что могло прийти в голову в первую очередь. Но сейчас то, что она видела, шло в полную противоположность этим убеждениям. И если серость не вызывала никаких подозрений, то, что сотворила с собой Гермиона Грейнджер сейчас, не поддавалось объяснениям.
Укладки не было — только как всегда растрёпанные, вьющиеся во все стороны волосы, прикрывавшие её лицо, лезущие в глаза и мешавшие видеть что-либо перед собой. Девчонка даже сняла платье, которое та ей так тщательно подбирала. Вместо него на ней было надето чёрное платье с длинными рукавами, туго перевязанное чёрными атласными лентами. Сами туфли на каблуке были белыми, что, как приметила Кэйтлин, было самой настоящей безвкусицей (но если бы она знала, что эти туфли ранее принадлежали Монике Грейнджер, может, и не стала бы так думать).
Если волосы и одежда вызвали шок у Кэйтлин Броуди, то о макияже можно было бы и промолчать. Похоже, Гермиона очень постаралась, чтобы за ним практически нельзя было узнать её лица. Косметику она использовала редко — это всё, что могла о ней сказать Кэйтлин наверняка, — но видно, что если она и пользовалась, то делала это умело. Глаза, подкрашенные черными тенями, выглядели особо выразительно. Неброская розовая помада на контрасте с ними выглядела даже нелепо. Никто не мог не заметить, проходя сейчас мимо, эту удивительно не подготовленную к подобной ситуации девушку.
Хотелось накинуться и отругать за подобные выходки, но за всем этим следил её будущий муж и, как назло, отец девчонки. Поэтому Кэйтлин еле сдержала нервный оскал и помахала падчерице рукой.
«Она хочет сорвать мою свадьбу?» — подумала женщина, чувствуя, как с приближением девчонки всё внутри переворачивается всё сильнее.
«Она хочет, чтобы я пошла дальше?» — подумала в то же время Гермиона, уже вплотную подходя в мачехе.
— Замечательно выглядишь, Гермиона, — на повышенных тонах воскликнула Кэйтлин, но, осознав свою ошибку, тут же исправилась: — Решила не надевать то платье, которое я тебе дала?
— Нет, прости, — Грейнджер пожала плечами и расплылась в глупой улыбке, ещё больше раздражившей мисс Броуди. — Я не особо люблю жёлтый цвет. Хотя Мелвин, впрочем, был от него вполне без ума.
— Ну, разумеется, — похоже, смирившись, Броуди посмотрела на своего мужа и, убедившись, что он не смотрит, с улыбкой добавила: — Мы же ходили и выбирали вместе.
«Теперь понятно, вы сговорились», — Гермиона посмеялась, чтобы показать, насколько она удивлена, и тут же посмотрела в сторону гостиной: оттуда выглянул Гарри и, завидев их мирную беседу, тут же выставил большой палец вверх. Девушка закатила глаза и махнула рукой, чтобы тот как можно скорее убрался с её глаз. Уж очень стыдно ей было осознавать, что все эти старания прошли даром.
— Гермиона!
— Пап? — девушка вздрогнула, услышав голос отца. Платье на ней выглядело слишком по-взрослому, поэтому её отец хотел было поругать дочь за подобную самодеятельность в выборе наряда на его собственную женитьбу. Увидев же, как ясно на фоне чёрных теней выделялись её карие глаза, он предпочёл промолчать и просто указать на только что вошедшего в дом Мелвина.
Который, несомненно, был рад видеть Гермиону больше всех. И удивлён он был куда сильнее, ведь ожидал, что она послушает его прошлого совета и по-хорошему наденет то, что посоветовала Грейнджер его мать.
— Мелвин принёс вам, четверым, напитки, — заикаясь, выдавил из себя Венделл и пропустил парня вперёд. — Я не хочу, чтобы вы вчетвером напивались. Не хватало нам ещё проблем и с алкоголем, и так живём в тяжёлые времена... Верно я говорю, Кэйтлин?
— Верно, — женщина рассмеялась. Обхватив руками плечи девушки, она отвела её в сторону и, ещё раз внимательно изучив взглядом, пробормотала: — Это явно не то, чего мне хотелось. Ну, что ж... Это было твоё право. Только прошу, не срывай свадьбу. Надевай что хочешь, пей что хочешь. Но я и вправду люблю твоего отца. Доказать это смогут только мои поступки по отношению к нему.
Пока Кэйтлин говорила, Гермиона смотрела в её глаза и думала: врёт та или нет? За хорошо прикрытой ложью всегда могла скрываться хотя бы капля правды. Отец был счастлив, а она поступала эгоистично, ведь боялась, что будет плохо ей.
Но если бы она рассказала им всем, всем без исключения, что из себя представлял Мелвин на самом деле, они, возможно, уже не размышляли бы так узколобо. Но она не могла. Это легло бы на плечи позором не только её «сводному братцу», но и ей.
— Не буду, — пообещала Грейнджер и осмотрела постепенно наполняющийся гостями дом слегка отстранённо, чувствуя себя здесь совершенно одной наедине со своими переживаниями. Друзья были рядом, но нужно было что-то другое. И этого другого здесь не было. — Не буду, если вы будете хорошо себя вести. Если я посчитаю, что на этой церемонии вы вели себя достойно, я, может быть, и не возьмусь за свой тяжёлый арсенал.
— Кэйтлин, ты скоро? Гости ждут! И тебя, Гермиона, это тоже касается! — голос Венделла прервал их не слишком дружелюбный разговор. Обе посмотрели на него с широкими деревянными улыбками, затем — молча переглянулись.
— У подсобки я повесила ветви омелы на потолке. И расставила свечи. Подумала, тебе там понравится. Может, сегодня тебе с кем-нибудь повезёт? — произнеся это совершенно безразличным тоном и показывая тем самым, что делала это совершенно не искренне, Кэйтлин направилась к своему мужу.
***
Время. Прекращай идти так медленно. Слушать тебя — это невыносимо. Осознавать, что каждая твоя секунда обращена в пустоту — это отвратительно. Вести отсчёт всему, из чего ты состоишь, и придавать этому большое значение — так по-людски.
— Ты всё ещё не можешь успокоиться?
Драко дёрнулся, услышав её голос, и качнул головой. Швырнул книгу на стол со всей силы, обессилевший от поисков. Всё произошло ровно так, как он и думал: они проделали такой большой путь, чтобы заполучить бесполезную кучу бумажного хлама. То есть, всё зря. Пэнси свесила ноги с дивана и почти незаметно придвинулась к нему, чтобы посмотреть в его глаза. И вместо того, чтобы взглянуть на неё в ответ, он отвернул голову, предоставив ей рассматривать свой взлохмаченный затылок.
— Придурок Дормарр меня обманул. В этом нет ничего особенного, в этой книге. Но если так, зачем самому Волан-де-Морту понадобилось просить своих слуг спрятать её?
— Не произноси его имя, — прошептала Пэнси ему на ухо, чувствуя за несколько сантиметров от него, что всё лицо Малфоя горит. — Я до сих пор содрогаюсь, когда его слышу. Он такое сотворил с нами...
— Эта тварь сдохла, — бросил парень, нахмурившись. Чуть погодя, он повернул лицо к Пэнси и взглянул в её испуганно-сосредоточенные глаза, как будто извиняясь за то, что натворил лишь он один, и добавил: — Теперь у нас проблемы куда более серьёзные, не так ли?
— А... — на мгновение остановившись, девушка нагнулась, чтобы отодвинуть книгу от края стола как можно дальше, чтобы Драко при всём своём желании не смог до неё дотянуться. Ещё пара сантиметров — и книга свалилась на пол, а пару листов, выпавших из неё, разлетелись по ковру, окрасили его в кофейный оттенок своей книжной старости. — Ты мог бы забыть об этом хотя бы на время? Пожалуйста.
— Ты же подумай... — начал Малфой и поднялся, но Пэнси одним резким движением — легко потянув его за плечо назад, на диван, — пригвоздила его к месту.
— Неужели ты не можешь ради меня забыть обо всей этой ерунде хотя бы на несколько часов? Неужели не можешь избавить меня от кошмаров, увиденных мною там, внизу? — уверенный некогда голос понизился на пол тона, превратился в тихий, едва различимый шёпот. — Заставь меня забыть. А я заставлю тебя забыть о том, что такое холод родного дома.
В полутьме девушка казалась ему заплутавшим призраком. В широких болотно-зелёных глазах ему на мгновение привиделось то безумие, которое не доводилось видеть уже давно — с самого пятого курса, когда для любого другого подростка оно бы посчиталось нормальным. Но сейчас Пэнси, чья голова была слишком затуманена всем увиденным и услышанным в этом глухом, заброшенном доме, была далеко не глупым подростком и прекрасно осознавала свои намерения и цели, которые преследовала. И цели эти — уйти, спрятаться, исчезнуть. Как можно быстрее и заметнее.
Он мог встать и уйти в свою комнату. Запереться и молить, чтобы день наконец закончился, а на другом конце Лондона всё прошло хорошо.
Но он остался. Отдал предпочтение молчанию, но, затаив дыхание, наблюдал, как она, в своём белом коротком платье (как всегда, впрочем, не слишком скромном), медленно и неспешно садилась на его колени. С совершенно серьёзным лицом. Судорожно выдыхая, дрожащими пальцами проводя по его открытой коже, как будто раньше подобное было непозволительно. Не почувствовав с его стороны сопротивления, она прильнула губами к его шее и простонала что-то невнятное скорее от безнадёжности, чем от предвкушения. Столько мыслей и тревог находилось в её голове, что проще всего их было бессовестно отпустить в долгий полёт, проходящий где-то далеко-далеко от земли — там, куда невозможно достать рукой, дальше звёзд и крайних галактик, там, где мысль становится незаметной, ничего не значащей мелочью.
— Давай же... Давай... — дрожь передалась ему мелким разрядом. Словно маленький комок холода и страха, Паркинсон требовала своей доли тепла и внимания.
Малфой попытался выбросить всё из головы. Каждое прикосновение возвращало его на землю, как будто отрезвляя: «Я не должен. Но я могу». Он обхватил девчонку за талию и притянул к себе — прижал к своему телу и прошёлся руками по полупрозрачной ткани одеяния, сквозь которую едва ощутимо чувствовалась её пылающая кожа.
Зелёные глаза смотрели на него с отрезвляющей ясностью, руки настойчиво изучали его под одеждой, скользя под воротник свитера, приподнимая его края, заигрывая.
В тишине было слышно только их дыхание и громкий стук её сердца.
Драко Малфой всегда думал, что если он и переспит с Пэнси Паркинсон, то это будет мелочно и несущественно. Думал, что её губы будут слишком страстными, остановить их будет невозможно. И в этой страсти не будет ничего, кроме как желания поскорее раствориться в нём, стать его началом и концом.
Драко Малфой надеялся, что так и будет. Потому что иначе это стало бы огромной проблемой. Ведь он, как бы там ни было, не чувствовал к ней абсолютно ничего.
Пэнси целовала его медленно, наслаждаясь каждой минутой его уверенных прикосновений. И каждая минута длилась для него гораздо больше, чем длилась бы сама вечность.
Этим вечером нужно было забыть всё. Пэнси знала, как это сделать, а Драко просто предпочитал не сопротивляться.
***
В семь часов вечера гости собрались в зале. Вся мебель, что там находилась ранее, была отодвинута к стенам, на столах расположились разнообразные закуски, но никто не осмеливался их брать — слишком важное было торжество, чтобы наслаждаться едой в подобные моменты. Гости расположились по-разному: кто сидел, кто стоял, опираясь о стену, и пил из бокала красное полусладкое — любимое вино Кейтлин. Сама пара сидела в центре зала и с вниманием слушала пожелания своих гостей.
Венделл заключил руку Кэйтлин в свои тёплые и сухие ладони. Счастливо улыбаясь, каждому и каждой он отвечал широкой улыбкой и большой благодарностью. Подарки принимали Гарри и Рон, откладывая их на специально отведённый для того стол. Женщина же вела себя куда отстранённее, хотя и старалась казаться приветливой. Лишь для Гермионы она оставалась грозой всех лгунов и обманщиков, для остальных же она давно стала примерной матерью и хорошей хозяйкой.
Грейнджер расположилась между двумя столами, заполненными до отвала разнообразными яствами. Выслушивала каждые две минуты изречения о том, что совсем недавно она была маленькой и «вымахала всего за три года» в такую красавицу. Конечно, каждый гость предпочитал избегать того, что на свадьбу родителей она нарядилась словно на похороны. На каждое подобное заявление о своём возрасте она закатывала глаза и делала большой глоток вина, изредка подливая его из бутылки, стоящей рядом на столе. Родители всё равно не видели. А будущего брата это, похоже, не волновало и вовсе: он предпочитал отмалчиваться в стороне и наблюдать.
— А сейчас — подарки детей наших молодожёнов!
Когда настала их очередь, Гермиона оторвалась от стены и пошатывающейся походкой направилась через весь зал к своей будущей мачехе и отцу. Улыбалась всем, махая миниатюрной ручкой, убивая наповал своим макияжем, приведя в изумление ту же миссис Торк, которая совсем недавно отзывалась о ней перед всеми как о скромной и молчаливой девочке-заучке.
Ещё пару шагов — и Гермиона, должно быть, упала бы, если бы не ловкость Мелвина, который, проворно протиснувшись через толпу следом за ней, подхватил её, но таким образом, чтобы всем показалось, что это было задумано специально. Если бы девушка была трезвой, ей бы, наверное, было неловко. Но сейчас ей хотелось как можно скорее покончить с тем, чтобы стоять перед толпой людей и говорить о том, что её совершенно не волновало.
Перед глазами стояли виноватые лица друзей. Те находились прямо за её отцом, и в их взглядах она отчётливо могла разглядеть сочувствие. «Ничего страшного, — она улыбнулась и прошептала это еле заметно, а на фоне весёлой музыки — совершенно не слышно, — этого всё равно было не избежать».
— Дорогие родители! — Мелвин заговорил, стоя рядом, торжественным голосом. Краем глаза Гермиона заметила в его руках золотистый конверт. — Мы знаем, как долго вам пришлось ждать, чтобы устроить подобное торжество...
Пока парень говорил, она полусонно улыбалась и размышляла: «Как такой подонок может быть примерным сыном? Пошёл в свою маму-продавщицу-обманщицу, мм? Уж кому-кому, а ему притворяться проще всего...»
— ... поэтому мы решили сделать вам скромный, но стоящий подарок — поездка в Диснейленд на двоих! Проведите время хорошо. Это ведь ваше время.
Их время. А ведь верно. Они, её будущая семья, украли у неё время, которое она должна была провести с матерью. Его уже не вернуть.
Он толкнул её в плечо. Она поняла, что не произнесла за всё время ни слова, бессмысленно таращась в пол. И всё это время люди смотрели на неё. Отшатнувшись от Мелвина, она тут же принялась энергично кивать, пытаясь скрыть своё опьянение от людей, — отца, Рона и Гарри, — которые знали её лучше всего.
— Спасибо, сынок... — глаза Кэйтлин искрились счастьем. На мгновение остановившись, она скрепя сердце перевела взгляд на Гермиону, — и моя любимая дочка. Спасибо вам большое.
«Дочка? Любимая дочка? И он ничего на это не скажет?» — в недоумении девушка почувствовала себя крайне неловко. Все взгляды были обращены, казалось, именно на неё — с благовением и уважением, мол, приняла новую семью без единого упрёка в их сторону.
Гермиона с надеждой взглянула на отца. Тот молча кивнул, как бы согласившись с женой, и продолжил осматривать зал любезной улыбкой, всячески избегая взгляда своей опьянённой дочери. Грейнджер сделала несколько глотков воздуха, стоя на одном месте.
Она хотела высказаться. Плюнуть этой Кэйтлин в лицо, плюнуть в лица всех гостей и убежать, заливаясь в истерическом хохоте. Это был тот момент, когда она могла сделать всё что угодно, ведь была совершенно пьяна; и это было мгновение, когда она была скована цепями, ведь все видели её примерной и любимой дочерью, поддерживающей своего отца.
На мгновение первое позволило ей раскрыть рот и сделать шаг вперёд. Но перед тем, как все успели обратить на неё внимание, Мелвин потащил её через силу к выходу из зала, игнорируя любые попытки вырваться. Его крепкие пальцы, стиснувшие её предплечье, сжимались всё сильнее.
Отец не произнёс ни слова. Не сказал ей ничего. Получила в ответ за свои мучения лишь презрительный взгляд Кэйтлин, означающий ровно то же, что совсем недавно говорил ей и Мелвин: о семье никто и не говорил.
— Дура, тебе стоило хотя бы подумать о том, чтобы не пить до нашего поздравления, — услышала она его низкое бормотание краем уха и промычала что-то в ответ, сама не осознавая ни того, что говорила, ни о чём даже думала.
Броуди, тяжело выдохнув, посадил её на диван и куда-то вышел совсем ненадолго — казалось, всего на пару мгновений. А за это время девушка свалилась на подушки и, раскинув руки в стороны, попыталась хоть как-то выбросить из головы всё произошедшее.
— Держи, — она через силу разлепила глаза и посмотрела на протянутую ей Мелвином кружку. Прошло всего пару секунд, как он здесь оказался?
— Что это? — промычала девчонка и, не получив ответа, — лишь кружку, которой тычут в нос, — попыталась перевернуться на другой бок. — Отстань от меня, придурок.
— Всего лишь ерунда, которая поможет тебе справиться опьянением.
В голове она не слышала ни сочувствия, ни желания помочь. Она даже не успела встать и взять кружку сама: Мелвин сам приподнял голову и влил ей это в рот; не дожидаясь, пока она проглотит отвратительный зелёный отвар, он продолжал настойчиво подносить кружку к её губам.
— Потом пойдём к тебе в комнату, — прошептал он ей на ухо, когда весь отвар был практически выпит. Она почувствовала его дыхание на своей шее и обняла себя руками от внезапно подступившего холода.
— В смысле, ты отведёшь меня ко мне в комнату? — попыталась поправить она его и тут же расплылась в улыбке. — Ха-ха... Знаешь, а ты ведь такой идиот, Мелвин Броуди. Ещё больший, чем я могла себе представить. Ведь действительно как маленький самовлюблённый слабак.
Почувствовала, что от отвара становилось далеко не лучше. Картинки перед глазами продолжали расплываться, и куда сильнее, чем раньше. Наверное, ещё чуть-чуть — и она готова была бы забыть своё имя.
Мелвин странно усмехнулся, хотя желваки на его лице показывали отнюдь не спокойствие. Её слова ему не понравились.
Ему ведь это было не нужно. Он ведь хотел помочь. Это, наверное, ничего не значило. Отвар мог подействовать и позже.
Людей вокруг не было, все собрались в зале. Так же, как Рон и Гарри. Ничего произойти просто не могло.
— Пойдём, — он резко потянул её за руку. Не успела она опомниться, как снова была на ногах и поднималась следом за ним по лестнице, напевая первую пришедшую в голову песенку. Словно наивная опоенная дурочка.
Они добрались до её комнаты в два счёта. Когда Мелвин открыл дверь, пропустил её вперёд и девушка оглядела стены своего жилища, она его не узнала — лишь указала пальцем на плакат квиддичной команды, который сама же когда-то повесила, и невнятно прочла название на нём: «Гриффиндорские львы». Звучало забавно и необычно, как будто было произнесено на другом языке.
Послышался звук щелкнувшего замка. Гермиона ничего не слышала — только кровь, стучавшую в висках, и еле распознаваемый голос Мелвина, настолько тягучий, полный истомы и обволакивающий, что почти не похожий на голос человека. Скорее, на голос демона, который всё пытался докопаться до её сути, продраться сквозь кожу и ощутить то, что внутри — там, за душой и ещё глубже, дальше.
Через мутно осознаваемые образы она почти ничего не понимала. Только чувствовала боль в висках, которую обычно чувствовала, когда по ночам слышала голос, мешавший ей спать.
Она стояла у самой стены, пытаясь пересилить ту боль, что засела у неё в голове, поселилась где-то там, в задворках самого сознания. Прижилась, стала размножаться, стенать, отдаваясь эхом и дрожью по всему телу. И эти мысли. Откуда они взялись?
С чего она взяла, что всё будет хорошо? С чего?
Какая дура.
— Какая милая глупышка, — услышала она голос, исходящий из её же головы. Она подняла взгляд и посмотрела в дальний угол. Сдержать порыв тошноты было очень сложно — теперь, когда она оказалась запертой в клетке. С одним — нет, скорее, с двумя — падальщиками.
Драко — нет, всё же, её галлюцинация, — сидел в стороне, где-то в самом дальнем углу, живя своей жизнью и пристально наблюдая за всем с лёгкой усмешкой на губах. В темноте едва ли можно было различить его очертания, но Гермиона чувствовала не просто внутри — чувствовала кожей, что ему нравилось смотреть, развлекаться чужими мучениями. Впитывать страх, словно губка воду; его взгляд становился необъяснимо томным, возбуждённым, когда теперь он наблюдал, как Грейнджер начинала метаться, словно крыса в мышеловке.
И она поняла в тот же миг: это его она видела в Хогвартсе. Уж точно не настоящего Драко. Ведь никто не видел её, разговаривающую с ним. Поэтому он и держался подальше от остальных.
Какая дура. Дура-дура-дура.
Гермиона опёрлась о стену и поднесла трясущуюся руку ко лбу. Холодный пот струйками стекал по лицу; волосы прилипли к вискам, губы дрожали — то ли от страха, то ли от осознания ею своей беспомощности. Как бы там ни было, Мелвин, о котором она совершенно забыла, бросил ключ куда-то в сторону, не заботясь о том, чтобы позже его можно было без промедления найти.
— Что ты мне подсыпал? Я не чувствую своих рук... — приглушённый шёпот едва ли не перешёл в конце на крик, но Мелвин, сделав решительный рывок вперёд, закрыл её рот своей ладонью, придавил её тело к стене.
Рука стала мокрой от её слёз, и он, приподняв подбородок девушки с широкой довольной ухмылкой на своём лице, чувствовавший своё превосходство над девчонкой, которая слишком напилась, чтобы понимать, что происходит, хотел ощущать подобное вдвойне сильнее. Продолжая прижимать её тело к стене, он поднёс свои губы к ней и прошептал в ее чуть приоткрытый рот:
— Через пару минут это совершенно перестанет тебя волновать... А через пару часов ты и вовсе ничего этого не вспомнишь. Не волнуйся. Пока наши воссоединившиеся родители где-то там танцуют под вашу дурацкую музыку вальс, у нас с тобой есть куча времени. Давненько же я этого ждал...
Она попыталась вырваться, но он был гораздо выше её ростом и, соответственно, сильнее — настолько, что, при взгляде со стороны, она и вовсе показалась бы себе мелкой букашкой. Попыталась проскользнуть под его рукой, но он с удивительно быстрой реакцией обхватил её шею своими крепкими пальцами и вцепился в неё с особым усердием человека, которому определённо нравилось то, что он делал.
Ноги подкосились.
Где-то далеко-далеко послышался зловещий смех Драко Малфоя: скрежетом по гладкой деревянной доске, треском поленьев в камине и всплесками холодных волн он отдавался в её сознании, перемешивался и сливался со смехом Мелвина, издевался над ней и её слабостями, перекрывал все доступы к свободному дыханию.
Контроля над телом уже не было.
Малфою нравилось наблюдать, пока Броуди клал её на твёрдую, беззвучную кровать и снимал её туфли, завязка за завязкой расшнуровывал её платье, которым совсем недавно она хвасталась перед ним с таким рвением, с гордо поднятой головой расхаживая мимо. Кажется, пару раз она видела лицо Драко, наклонившегося над ней и шепчущего: «Расслабься, девочка. Это приятно». Он, Малфой, проводил по её лицу холодной рукой, щипал за нижнюю губу и посмеивался, искрясь радостью и весельем. Гермиона, с каждым последующем мгновением всё менее осознающая, что происходило, уже не знала, где был Броуди, а где — её собственная выдумка.
Парень смотрел на беспомощное тело грязнокровки с предвкушением. Зелье всегда действовало безотказно, и он ни капли не боялся того, что она откроет глаза и прозреет. Даже если подобное и случилось бы, она никому не рассказала бы: в такое едва ли кто-то поверит после такой роскошной свадьбы. Один из самых примерных учеников школы изнасиловал собственную же сводную сестру на свадьбе родной матери?
Смешно.
Она поднесла руку к груди — туда, где одежда едва ли прикрывала её бледную кожу, горошинки приоткрытых сосков. Она попыталась прикрыться, но Мелвин, одной рукой схватив её за запястье и отведя его в сторону, другой со всей силы ударил девушку по щеке.
— Мы связаны. Теперь — кровью. Я вижу тебя насквозь. Не прячься от меня, — он прохрипел это, пересиливая желание ударить снова, на этот раз — сильнее. Продолжил снимать её одежду как что-то ненужное, с торжествующим видом посматривая на её растерянное и забывшееся лицо; одержимо напевая песенку, засевшую у него в голове в первый же день встречи со своей будущей жертвой — Гермионой Грейнджер.
«...Расслабься».
«...Кровью».
«...Не прячься от меня...»
Всё перемешалось. Все слова, все движения, всё вокруг стало сплошным сном. Она не чувствовала, и этого было достаточно, чтобы поверить в то, что это было лишь глупым кошмаром. Она проснётся — и Драко будет рядом, друзья будут сидеть за столом и с азартом играть в магические шахматы, подзывая её присоединиться к очередной шахматной партии в качестве игрока.
Всё нереально. И это одержимое порывами гнева лицо, нависшее над ней — его тоже нет. Как нет и галлюцинации, наблюдающей за действом с заметным интересом и — возбуждением.
Вот только боль говорит об обратном.
Мелвин продолжал рвать её платье с некоторым предвкушением: разорвал корсет, затем — ниже, где совсем недавно находился её атласный пояс. Спустя время он выдохся от нахлынувших эмоций. Гнев, непостижимо накрывший его в тот момент, заставил её поднять голову вверх и звонко рассмеяться, выпуская воздух из своих лёгких сильными, непрекращающимися толчками. Смех был настолько громкий, что его можно было расслышать где угодно — но слишком естественный, чтобы подумать, что с ним было что-то не так. Совершенно к месту. Не подозрителен.
Сквозь прозрачную ткань кружева, которое только и осталось от платья, чёрное бельё казалось совершенно ни к чему. Нагнувшись к её лицу, он вдохнул запах её волос, разметавшихся по подушке, языком провёл по её бледной щеке; прошёлся рукой по мягкой груди, плоскому животу и скользнул чуть ниже, под лёгкую ткань.
Ему бы довести себя до исступления, до ненависти к своим поступкам и словам, чтобы после излить всю ненависть на другого человека вместе с болью и унижением, которое испытывал сам. Оказаться в теле беззащитной девушки и входить в неё снова и снова со счастливой улыбкой на губах, игнорируя её тихие позывы к отступлению. Всё, что нужно сейчас — податливость, тишина, наслаждение. Избавление от всего остального.
Ей бы хоть немного воздуха и свободы движений. Она не чувствовала своих рук, не было сил встать и воспротивиться всему, что происходило. Она лишь чувствовала его дыхание на своём лице, слышала его тихие, приглушённые стоны и видела лицо Драко где-то вдалеке, в самой темноте, спокойно наблюдавшего за тем, как её топчут в землю с каждым новым резким движением.
Она, в беззвучном крике отдаваясь новой волне боли, смотрела в глаза Мелвина Броуди с полной апатией — он видел её именно такой, безэмоциональной куклой; не смог остановиться даже тогда, когда рука Грейнджер, стоило ей найти в себе малейшую толику сил, обхватила его шею сзади, а пальцы её вцепились в его кожу и попытались оттянуть от себя, словно маленькое капризное животное.
Он задыхался в своих ощущениях. Её прикосновения лишь сильнее подначивали его продолжать, пусть и говорили о совершенно обратном. Она чувствовала это и её переполняла боль — душевная, физическая боль унижения и утраты своей невинности, своего внутреннего спокойствия. Боль предательства и осознания, что уже ничего не вернуть назад.
Под самый конец он сделал последний рывок и вплотную прижался к её телу — так плотно и низко, что их лица оказались напротив друг друга, буквально в сантиметре. Карие глаза против карих, страх против удовлетворения. Он выдохнул свою усталость ей в лицо, а она до боли закусила губу, чтобы не заплакать, словно маленький ребёнок, поломавший то, что совсем недавно сумел починить — преодолеть. Чувствовала, как что-то начинает терзать её изнутри, вырывать все воспоминания о том, что произошло, мелкими кусочками.
Он смотрел в её глаза, полные страха и живых, ещё не ушедших воспоминаний. Придавил её вплотную и, всё ещё находясь в ней, внезапно подумал о том, что совершил самую большую ошибку в своей жизни. Закрыв глаза, он прикоснулся горячими губами к её, приоткрытым, сухим и холодным, и тихо прошептал ей в них, выедая своими словами последние остатки её надежды: «Это было даже лучше, чем я себе представлял».
Он медленно слез с кровати и застегнул ширинку на брюках разом, с глубоким выдохом. Пригладил взъерошенную причёску и издал вымученный смешок, как будто совершил то, о чём так давно мечтал.
Грейнджер осталась лежать на кровати, раскинув руки в разные стороны. Дверь захлопнулась, но не сразу: на этот раз она была заперта изнутри, и ключи остались с её стороны. Чтобы она могла побыть наедине с собой.
Холодно.
В этой комнате она и была бы одна. Этого было бы достаточно. Девушка закрыла глаза и тихо засопела, одновременно с тем чувствуя, словно кто-то ложится рядом и говорит, проводя своей рукой по её бледной коже: «Ты хорошо играла, девочка. Мне понравилось».