Всем нравится садизм

Доверять человеку — резать себе раны на шее ножом, смазанным клеем. Рано или поздно клей сотрётся. Рано или поздно раны раскроются.

— Так что там между вами двумя? — Рон развёл руками и тут же покраснел. — Нет-нет. Не хочешь — не отвечай.

— Между нами, Уизли, — терпеливо разъяснял Малфой, кое-как терпя общество этих двоих, которые, к тому же, шли с двух сторон от него, — мирный договор о ненападении и ненарушении личного пространства друг друга.

— То есть, вы с Гермионой не друзья? — осторожно пытался допытываться Рон, стараясь вести непринуждённую беседу со слизеринцем.

— Нет.

Драко стиснул зубы и продолжил смотреть по сторонам, думая, куда бы девчонка могла исчезнуть. Исчезнуть — и вынудить его идти в компании этих двоих на её поиски, да ещё и отвечать на их тупые вопросы.

— Что же вы делали прошлым вечером? — в отличие от Рона, Гарри не стеснялся спрашивать прямо. Его голос прозвучал резко и немного ревниво, и Малфой, довольный поворотом, даже подумал, что можно было бы помучить «избранного» своим двусмысленным молчанием.

— Как я понимаю, то, чего не захотели делать вы... — остановившись, Малфой прислушался. Показалось, что вдалеке кто-то то ли плакал, то ли стонал. В какой-то момент это стало похожим на ветер, но когда голос вдалеке стал громче и настойчивее, у парня совершенно не осталось сомнений: это она.

— То есть, ты помог ей проникнуть в больницу, подверг её опасности, чтобы... — Гарри скрестил руки на груди и скептично посмотрел на сосредоточенного неприятеля, но Драко, казалось, совершенно его не слушал. От этого гриффиндорец подумал, что Малфой что-то скрывает. — Погоди. А зачем, собственно, тебе это понадобилось?

— Тише.

— Не затыкай ему рот, Малфой. Если тебе больше нечего скрывать, то просто объясни, что произошло и какая тебе была от того выгода, — Рон сделал шаг вперёд и показал, что, если понадобится, будет готов ударить прямо по изнеженному лицу собеседника. Но тот продолжал вслушиваться, вытягивая шею. Казалось, что-то его тревожило, но двоих друзей, слишком обеспокоенных его реакцией на безобидные вопросы, это не касалось.

— Вы слышите это? — прошептал Драко как можно тише и в ответ получил лишь смешки. Раздражённый их несерьёзностью в данной ситуации, он решил действовать сам. Бросился с места, оставив двоих где-то позади себя. Все звуки отошли на второй план. Только тихий плач, доносящийся откуда-то совсем неподалёку. Так близко, что почти невозможно догадаться, откуда именно.

«Трубы? Слишком высоко и тесно. Кабинеты? Слишком просто, она бы сообщила, где она, если бы могла. Что-то тесное, но то, что способно вместить. Что бы с ней там ни делали, это вряд ли подготовка к танцевальному конкурсу... Она плачет».

Драко остановился напротив двери в подсобку, когда возмущённые голоса Поттера и Уизли наконец утихли. Они так же шли за ним, но молчали, чувствуя, что он действительно мог найти её, раз слышал то, чего не слышали они. Или просто не хотели слышать, спрятавшиеся в своих проблемах по горло.

Он вслушался, приложив ухо к непрочной деревянной двери. Сглотнул.

Ничего.

Ему не могло просто так показаться. Это было. Тихий плач, раздающийся буквально на весь коридор. Приглушённо, но достаточно громко, чтобы даже такие идиоты как Поттер и Уизли поняли, о чём речь. Почему же он слышал её, Грейнджер, в то время как эти двое продолжали насмехаться над ним?

Sauver.

Малфой рывком раскрыл дверь. Гарри и Рон всё ещё бежали к нему, что-то крича, когда тот вошёл в тёмное помещение и с настороженностью произнёс заклинание: «Lumos». Он осмотрел протекающий серый потолок помещения, ряды пустых склянок на полках, занимающих большую часть подсобки, и даже пауков в углу.

Это место было пропитано чем-то тёмным, до ужаса знакомым, но Драко, к сожалению, всегда предпочитал быстро забывать что-то, что могло бы помочь ему вспомнить своё тёмное прошлое. Он же исправился. Исправляется, как может. Ему не нужно помнить. И лучше не вспоминать.

— Малфой! — голос Поттера за его спиной вывел его из транса, в каких он обычно пытался вспомнить что-то важное.

— У меня есть имя, — раздражённо бросил Драко, и рука его дрогнула от озноба, вызванного непонятным чувством тревоги, опустившись при этом чуть ниже.

Сначала показалась бледная рука, ослабленная и словно бы мёртвая, но через мгновение после того, как на неё упал свет, средний и указательный пальцы её дёрнулись. Малфой направил свет так, чтобы всю картину стало видно целиком. Не успел он как следует ничего разглядеть, как отшатнулся, поражённый представшей перед ним картиной.

Прекрасной, но в то же время и преотвратительной. Наверное, в детстве он часто мечтал увидеть всех своих врагов в таком виде — растоптанном, униженном, мокром от слёз. Не раз в своей голове он в порыве зависти прокручивал картины, в которых топтал Поттера собственными ногами и испытывал от этого эстетическое наслаждение. Как дёргал Уизли за его рыжие патлы, вырывая их клочьями и бросая в грязную землю. Её — Грейнджер — он видел именно такой, как в своих давних мечтах. Только теперь, когда их связывала не просто огромная ненависть или неприязнь, а взаимовыгодное партнёрство, он не мог смотреть на неё и что-то вместе с тем делать.

Поэтому он просто вышел, давая пройти её друзьям, и смотрел, как те пытались привести девушку в чувство. Полуголая, ничего не осознающая, она мутными глазами смотрела в его сторону и шептала одними губами непонятные слова. Впрочем, нет — они были понятно. Но почему именно эти слова? Почему французский? Драко был готов поручиться, что девчонка ни одного слова на этом языке прежде не знала.

— «Спасите», — говорила она, а затем прерывала это слово потоком новых фраз и предложений, которых он не мог расслышать, как бы ни старался.

В полном ступоре он изучал её тонкие ноги, измученное болью лицо и сжатые в кулак руки. Рон пару раз легко ударил её по щекам, называя по имени. Гарри встал с другой стороны и обеспокоенно осматривал её правую руку. В темноте Драко разглядел на ней истекающую кровью надпись — шрам, который должен был давно зажить. Шрам мог раскрыться, только если его сжали с такой силой, что кожу буквально разорвало.

Её трясло от холода, боли и страха.

Он стоял в двух шагах, потерявший дар речи, и изучал открывшееся ему беззащитное тело униженной грязнокровки, которой, как было бы не прискорбно признать, ему было жалко.

— Малфой, дай свою мантию.

Не сразу поняв смысла сказанным Поттером слов, Малфой продолжал вглядываться в очертания её фигуры в темноте. Словно изломанная кукла, она интересовала его своей слабостью и отталкивала тем, что ею, всё же, была Гермиона, которой он лишь вчера помогал, по глупости считая это своим долгом.

— Мантию! — требовательно повторил Гарри, держа Гермиону за предплечье и помогая вконец ослабевшей девушке подняться. Оба держали её с двух сторон, но их сил не хватало, потому что сама Гермиона не просто не могла стоять на ногах, но и не осознавала, что её пытаются поднять. Слабо мотая головой, она пыталась сопротивляться всеми способами, какими могла в таком состоянии, начиная от слабых просьб до махов руками.

Драко торопливо стянул с себя чёрную слизериновскую мантию и кинул её Гарри, при этом не отрывая взгляда с лица Гермионы. Его руки тряслись то ли от волнения, то ли перенапряжения, но он никак не мог унять странного приступа отверженности от окружающего мира, пришедшего вместе с видением этой странной, жестокой картины.

— Хватит пялиться на мою подругу! — буркнул Рон, как только они втроём переступили порог подсобки. При этом он с тревогой смотрел на цепочку, что болталась у девушки на шее, и с силой кусал свои губы в нерешительности.

Мантия Драко была девушке длинна, а оттого еле прикрывала всё, что должна была скрывать. Рон, придерживая её одной рукой, застегнул мантию на верхнюю пуговицу с видом оскорблённого «рыцаря», девушку которого только что «облапали» взглядом. В такой ситуации даже Гарри нашёл время для еле заметной улыбки. Главное — они её нашли. Она жива.

Всё остальное — позже.

***

После тяжёлого дня, вернувшись с работы, единственным, что мог делать Венделл Грейнджер у себя дома в гостиной — приставить ноги к камину и, наслаждаясь теплом, пить вино, ни о чём не думая. Рядом сидела любимая женщина — та, с которой больше не приходилось притворяться. В отличие от Моники, с которой было действительно тяжело все эти годы, Кэйтлин была интересным собеседником и человеком. Она никогда не перечила и даже сносно готовила, когда он не мог готовить себе сам.

Впрочем, вина перед дочерью всё не исчезала.

Бедная девушка, разумеется, надеялась увидеть свою мать, накормить её тортом и подарить цветы в знак их долгожданной встречи. Венделл мог запросто представить, что испытала Гермиона, когда увидела незнакомых людей у себя дома.

Что он мог поделать? Чувства были настоящими. Искренними. И пусть сын женщины был слишком подозрителен, Венделл на свои вопросы Гермионе «Он не лезет к тебе?» слышал отрицательный ответ и, казалось, был этим доволен. Больше ничего и не было нужно.

— Венделл, тебе письмо, — голос Кэйтлин послушался с кухни. Всё гремело и трещало в помещении за стеной, что очень отвлекало мужчину от мыслей. Однако оповещение о письме заставило его проснуться.

— От моего начальства?

— Нет, дорогой. Другое письмо, — акцент Броуди сделала на «другое», давая понять, о чём именно шла речь.

— О, — на мгновение замерев, Венделл попытался представить, с какой целью ему писали из волшебного мира. Дочь не писала ему с самого начала учебного года, видимо, не желая разговаривать с предателем. Кто же писал тогда? — И о чём письмо?

— Лично тебе, я не могу его вскрывать, — Кэйтлин вышла на мягкий ковёр в своих неизменно удобных деловых туфлях (как будто даже дома она должна была быть в деловом стиле одежды) и протянула ему тонкое письмо в синей бумаге. — Читай сам.

Венделл поморщил нос. Лишь улыбка будущей супруги смягчила его настрой по отношению к этому письму, помогло посмотреть на всё с другой стороны. Если ему пишут посреди учебного года по поводу Гермионы, это или катастрофа, или неожиданная похвала. Но лучше, конечно, будет, если второе. А если первое, то что он может сделать в сотнях километров от своей дочери? Тут разве что Мелвину придётся девочке помогать.

Мужчина раскрыл конверт одним махом. Сделал глоток, чтобы набраться храбрости и подготовиться. В конверте — один единственный листок с аккуратной подписью директора Хогвартса, гласящий: «Ваша дочь, Гермиона Грейнджер, стала жертвой нападения неизвестного. К счастью, она практически не пострадала. Связаться с ней вы сможете через пару дней, как только ей полегчает».

Не успев дочитать до самого конца, Венделл впервые почувствовал, что его руки по-настоящему дрожали. Его знобило. Отчего он не мог сказать, но был абсолютно уверен, что дело было не в испорченном вине.

Дочь.

Только всё улеглось, как вновь начинаются всякие нападения. Почему хотя бы один год не может пройти нормально для всех них?

— Всё в порядке?

В комнату вошла Кейтлин, держа на лице лёгкую довольную улыбку, а в руках — ещё два бокала вина. Только что женщина вспомнила, как забавно состоялась их встреча, и уж очень сильно ей захотелось выпить по этому поводу.

Будучи чересчур романтичной особой, она предпочитала пить за всё, что подворачивалось под руку, и это было единственным, что в ней настораживало. Правда, она никогда не пьянела, а оттого казалась Венделлу так называемым «сверхчеловеком», ведь Моника (он снова сравнивал свою бывшую жену с будущей), стоило ей выпить пару бокалов, валилась спать.

— Гермиона... Нападение... — в полной растерянности Венделл смотрел в камин, ощущая, как тонкая бумажка прожигает его пальцы. Столь холодным и неизвестным языком сообщали ему о том, что его дочь была подвергнута нападению, столь безразлично ему обещали, что он сможет увидеть её или, хотя бы, услышать её голос.

Кейтлин молча поставила бокалы на журнальный столик и аккуратно взяла из его рук сложенную пополам бумагу. Закусив губу, она с неким упоением прочла небольшое сообщение от директрисы и тут же нахмурилась. Мистер Грейнджер не заметил этой странной реакции, но почувствовал, как сухая ладонь женщины коснулась его щеки, вытирая ещё даже не подступившие слёзы.

— Хочешь написать ответ? — тихий вопрос был совершенно не вовремя задан ему, и он отрицательно мотнул головой, не имея возможности произнести ни слова от того, что столько эмоций захлестнуло его в этот момент.

— Тогда я напишу. Отдохни, дорогой, — проведя рукой по плечу мужчины, она подхватила со стола бокал и направилась снова на кухню, чтобы оставить его в холодильнике и допить позже.

Кэйтлин чувствовала себя куда более отдохнувшей с тех пор, как переехала в этот дом. Лёгкая атмосфера тепла и уюта, любимый мужчина, к тому же, глуповатый — что может быть лучше для ведьмы, которая устала от жизни?

***

Головная боль — первое, что она ощутила, когда проснулась. Дрожью по коже прошлась сладкая истома, оставленная после долгого и крепкого сна. Яркий свет бился в глаза. Видимо, было утро, а она не могла видеть этого света, не выносила его, как будто взгляд её отвык от него. Звуки вернулись лишь спустя пару минут, когда она смогла осознать, что лежит на больничной койке, укутанная двумя плотными одеялами. Белая тряпка лежала у неё на лбу — видимо, компресс, который уже давно потерял свои лечебные свойства, успев высохнуть.

Возникло ощущение, что всё тело было плотно перевязано бинтами и тканями. И Гермиона, пытаясь вдохнуть поглубже, не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Оттого в душе возникло смятение, паника: вдруг этот кошмар не прекратился до сих пор?

Нет. Она помнит его лицо. Лицо Малфоя, стоящего где-то далеко от неё, при свете. С ужасом в глазах он смотрел на неё и не решался сделать шаг вперёд, а вблизи от неё суетились две тёмные фигуры, произнося что-то своими низкими, обеспокоенными голосами. То уже не было сном.

Спина ныла. Кожа горела под этими одеялами, из-под которого любыми силами она не могла вытянуть своих рук.

В школьном госпитале никого не было. Казалось, люди старались не болеть в это время перед каникулами, что было неудивительно. Девушка еле пошевелила головой и поняла, что никто ей сейчас не поможет избавиться от ужасных повязок на руках и от двух покрывал, которые только мешали ей отдыхать. Впрочем, это и отдыхом сложно назвать.

Нападение. Боль, жгучая, длительная, и постыдные крики, вызванные ею. Что это было? Кому могло понадобиться подобное? Неужели в школе завёлся кто-то, кому она причинила зло, и он решил причинить его в ответ?

«Хватит вопросов, Гермиона, хватит, — её же голос перекрыл бесконечный поток мыслей, полных возмущения и стыда. — Сейчас ты ничего не узнаешь. Позови кого-нибудь, попроси о помощи».

Гермиона подняла взгляд и заметила небольшой колокольчик. Но и он находился слишком высоко от неё, чтобы она могла позвать медсестру. Эта беспомощность более чем смущала девушку, и та с нетерпением ждала, пока хоть кто-нибудь войдёт в огромное помещение, наполненное светом и воздушной прохладой.

Пришлось ждать долго. Гриффиндорка думала даже поспать, однако, судя по бодрствованию её тела и энергии, которая била ключом (хотелось настукивать пальцами в такт музыке в голове, но, к сожалению, пальцы были перевязаны), — судя по этой энергии она проспала достаточно, чтобы накопить силы на месяц вперёд. Когда где-то в далёком коридоре послышалось весёлое насвистывание, Гермиона прокручивала в голове мелодии, которые она с матерью слушала, когда они разъезжали с нею в машине по магазинам.

— Сообщите, пожалуйста, миссис Макгонагалл, что её зелье будет готово через три дня, — голос мадам Помфри можно было узнать среди тысячи.

Эта суетливая женщина понравилась Гермионе ещё с их первой встречи. Она не придумывала себе никаких друзей, держалась отстранённо, но в то же время заботилась обо всех, даже когда человек был ей не особо приятен. Порой миссис Помфри приносила своим больным что-то, что могло поднять им настроение — например, книгу или мягкую игрушку, если это были младшекурсники. Только вот после тяжёлых событий в начале года, как видела сама Гермиона, мадам выглядела иначе. Осунулась, постарела словно на пять лет, приобрела морщины, оставаясь при этом всё той же доброй пожилой медсестрой, которая никогда не ставила свои интересы превыше своих.

— О, детка, ты проснулась!

Кажется, именно усердные попытки Гермионы пошевелить головой и показать, что она отошла после тяжёлого состояния, привели к тому, что женщина заметила её. Может, зря она так сделала? Потому что уже в следующее мгновение мадам Помфри усердно, с каким-то напряжённым видом стала вынимать руки Гермионы из-под одеяла и массировать её пальцы. Сквозь мутную пелену после долгого сна Гермиона наблюдала, как та поджимала губы и изредка с опаской поглядывала на неё, как бы думая про себя: «Что именно в ней изменилось?»

— Все так волновались за тебя... — медсестра убрала одеяла с её груди и Гермиона увидела, что действительно перебинтована вся, как будто её ранили или — что хуже — всю «изломали», словно куклу. Но сама девушка была абсолютно уверена, что дело было, кажется, в...

— Что с моей спиной? — Гермиона наблюдала, как заботливая женщина осматривала бинты и аккуратно подправляла их, словно пытаясь не дотрагиваться, но её кожи.

На мгновение мадам остановилась, смотря на свои руки, но в следующий миг продолжила делать свою работу, игнорируя этот простой вопрос, словно ей приказали не рассказывать об этом.

— Почему вы не говорите со мной?

— Я лишь выполняю свою работу. Тебе нужен отдых и комфорт. Как только сделаю всё, что нужно, сможем говорить с тобой, сколько пожелаешь. Но есть и другие, кто тебя с удовольствием бы увидел.

— Кто? — одними губами прошептала девушка и как-то автоматически посмотрела на выход из госпиталя, где дежурил портрет рыцаря за чашкой чая. — Они?

Мадам Помфри посмотрела туда же и раздражённо охнула. А там стояли никто иные как Гарри и Рон, загруженные пакетами, со счастливыми улыбками машущие девушке и говорящие что-то языком жестов.

— Несносные мальчишки, как маленькие! Я говорила им, что тебе нужно отдыхать. А они приходят сюда каждый день после обеда, вместо того, чтобы ходить на уроки. Бессовестные прогульщики! Хотя... Да, да... Сегодня занятий нет...

— Каждый день? — Гермиона слабо улыбнулась друзьям и, вновь посмотрев на медсестру, серьёзно спросила: — Сколько дней я проспала?

— Если моя память меня не обманывает, около трёх дней, девочка моя, — нисколько не удивлённая написанным на лице девушки шоком, мадам Помфри вновь накрыла её одеялом, на этот раз одним, и быстро встала с кровати, подбирая с тумбочки корзинку с ингредиентами для зелья (видимо, того самого, которого так требовала Макгонагалл). На лице её была написана сочувственная слабая улыбка.

— Три дня...

Гриффиндорка провела рукой по лицу и остановилась на подбородке. Уставилась в потолок со странным выражением задумчивости и некой скорби, что потратила на сон столько времени.

— Если тебя это успокоит, — протянул Гарри, оттолкнувшись от стены и слегка задев Рона, который в полном ступоре пытался поверить в то, что его подругу — ту, что сейчас лежала на кровати, — чуть не убили, — за это время не произошло ровным счётом ничего важного, кроме как зачёта по заклинаниям и небольшого теста по маггловедению.

Теперь на лице Гарри не было ни намёка не улыбку. Заметив, с какой настороженностью она разглядывала своих друзей, ему стало обидно: можно подумать, это они напали на неё поздно вечером и затащили куда-то, чтобы поставить это чёртово... И вообще, можно подумать, это они нарушила данное обещание и проникли в больницу Святого Мунго!

— Да, впрочем, ничего особенного, — Гермиона рефлекторно дёрнулась, когда подошедший Рон коснулся её плеча, с которого только что сняли повязку. Она видела, что они о чём-то знали. Поэтому и не могла верить им, пока они не раскроют ей свою тайну. — Что-то спина болит... Невозможно пошевелиться.

Ключевой вопрос уже назревал, когда Рон коснулся цепочки на её шее. Гермиона молча смотрела, как Рон бережно держал её и пристально разглядывал, прежде чем бросить — так, как будто цепочка обожгла его. На лице Уизли появилось странное выражение. Губы поджались, лоб нахмурился, но даже несмотря на странное своё состояние Рон предпочёл не пояснять этой странной реакции друзьям. Он просто кивнул подбородком на украшение и сдержанно произнёс, проговаривая сквозь зубы: «Откуда она у тебя?»

— Цепочка? — Гермиона чужими глазами посмотрела на украшение на своей шее. Действительно, откуда оно у неё? Почему она, подняв его на свалке всего прошлого и забытого, повесила себе это на шею, словно напоминание и сувенир о боли и смертях, что произошли в этом месте? — Я нашла её на астрономической башне, когда... гуляла.

— Гуляла по астрономической башне? — Гарри насмешливо фыркнул, в то время как Рон вновь провёл по ней, холодной и тонкой, своей рукой.

— Это Фреда.

— Что? — практически одновременно переспросили Гарри и Гермиона, абсолютно позабыв обо всех своих недавних заботах и назревающей ссоре.

— Фреда, — Рон закусил губу. — Он вечно хвастался ею, её подарил ему Чарли. Говорил, мол, она была на своём первом владельце, когда дракон спалил того дотла. Осталась от того только эта цепочка, ещё сломанные подвесные часы и кучка пепла. Ну, вы знаете, как Фред любил подобные истории. Вот и носил украшение с гордостью, шутил...

— Ты уверен, что это именно та цепочка? — Гарри подошёл чуть ближе, положив корзину с фруктами у ног девушки. Гермиона с толикой насмешки в глазах наблюдала, как те с большим интересом разглядывали вещицу у неё на шее.

Обычная цепочка. Принадлежавшая двум мертвецам.

— Если тебе больно на неё смотреть, Рон... — начала она, но Рон тут же прервал её:

— Ничего подобного! Ты можешь носить её. Только, пожалуйста, поаккуратнее с ней... — Уизли сглотнул. — Наверное, он обронил её, когда они с Джорджем спускались с башни, чтобы помогать остальным...

— Это, конечно, ужасно интересно... — Гарри чуть толкнул друга в плечо и кивнул в сторону подруги, как будто пытался заставить его что-то произнести. Поняв, что друга сейчас волнует совсем другое, продолжил он сам: — но каким боком ты, Гермиона, пошла в больницу Святого Мунго, да ещё с Малфоем?

Имя своего давнего врага он выделил особенно отчётливо, так, что даже в самой Грейнджер на мгновение появилась былая ненависть к нему. Сейчас же, осознавая, какой глупой она была, она смотрела на Гарри и думала: как из такого милого мальчика парень мог превратиться в чёрствого, грубого мужлана, который не умеет прощать?

Тут и говорить было не о чем.

— Вы не захотели мне помочь. Я пошла на крайние меры, — Гермиона пожала плечами, но и этот невинный жест раздался дрожью по всему её слабому телу.

— Нет, ты мне объясни. Какой надо быть сумасшедшей, чтобы у Малфоя просить о помощи?

— Ребята... — начал было Рон, постепенно отходя от своего привычного ступорного состояния. — Ребята...

Но Гарри остановил его рукой, как бы приказывая помолчать. Гермиона возмущённо наблюдала за этой картиной. Своего друга Гарри она совершенно не узнавала. Может, после долгой отключки у неё появились галлюцинации?

— Объясни, с каких пор мы доверяем тому, что он говорит или делает? Разве он проявлял себя? Показывал, что готов пойти к нам навстречу? С чего ты вообще взяла, что Малфой — это вариант?

— В отличие от некоторых, я не скидывала на Малфоя свою вину. Поэтому мне не за что на него злиться из-за того, что он обратился с открытием правды к нужным людям, — гриффиндорка и сама удивилась холоду, которым был пропитан её тон. Как будто её подменили. От того, что это было правдой, становилось ещё холоднее. — И разве не Малфой нашёл меня? Разве не он?

«Идите». Гарри хотел ответить, как услышал это пренебрежительное слово. Поджал губы от обиды и взглянул на друга. Тот выглядел так же подавленно.

Она закрыла глаза и притворилась, что хочет заснуть, как только мадам Помфри появилась на горизонте. Она знала, что избавиться от этого разговора ей поможет только хорошее притворство.

— Ну, ребятки, поставьте фрукты тут, пусть девочка поспит, — услышала она заботливый голос, и ей страшно захотелось улыбнуться. В голове она ужасалась тому, что притворялась перед друзьями, чтобы избежать их общения. Не проще ли было просто рассказать о ситуации в семье, о Кэйтлин, которая захватывает её дом, ест из её тарелки и спит, как она уверена, на её кровати?

Не проще. Когда они смотрели бы с укором, ждали, пока ты раскрыла бы им все свои секреты и показала бы душу — это не проще, только тяжелее для всех.

Они ушли.

Она заползла под одеяло, спрятав под ним нижнюю половину лица. Глубоко вдохнула и продолжила притворяться — впрочем, как делала это всегда.

В голове отдавалось тиканье часов. Сон не приходил, вместо этого она слушала, как грустно и в то же время бодро пела песенку птица за окном, как солнце проникало в помещение, освещая её волосы и навязчиво, медленно их согревая.

Жизнь шла мимо. Боль не прекращалась.

***

— Мистер Малфой, это плохая идея.

Гермиона раскрыла глаза. Девушка и сама не заметила, как заснула, а за окном уже было сумеречно. В такое время тут никого не должно было быть.

— Слушайте, я всего лишь на минутку. Не моя это инициатива. Малютке Тильвии просто хочется увидеть своего куратора. В чём я виноват?

— Она спит.

— Мы буквально на несколько минут, — голос терпеливо объяснял, при этом же в нём ощущался сарказм. «На несколько минут», похоже, на его языке означало «на пару часов».

— Только на несколько минут, — мадам Помфри предостерегающе махнула рукой перед лицом парня и, недовольно хмыкнув, вышла из помещения в свой небольшой кабинет заняться делами, от которых только что её оторвали.

Довольный своей игрой, Драко, протянул руку стоящей рядом Тильвии, но та, насупившись, всё ещё обижалась на то, что он назвал её «малюткой». Вот уже три дня девочка не общалась с Пэнси, а без Гермионы стало действительно тоскливо. Кого ей было обижать, когда Драко только и делал, что нарывался на комплименты?

— Тебе одиннадцать, а не шестнадцать, Тильвия. Тебе было бы лучше, если бы я сказал медсестре, что я иду навстречу к своей возлюбленной? — Малфой выплюнул эти слова, в душе надеясь, что они прозвучали нормально и его голос не дрогнул. Чёрт её возьми, эту Грейнджер. Если бы не она, он бы не ощущал такой вины, как сейчас.

— Нет! — в одно мгновение Тильвия приклеилась к парню, схватив его за рукав его тёмного длинного свитера.

— Вот и помалкивай, — слизеринец легко потрепал девчушку по голове и, кашлянув, посмотрел на съёжившуюся на кровати фигурку Грейнджер, которая, похоже, проснулась, судя по её привычному нахмуренному выражению. Грязнокровки хотя бы изредка улыбаются?

Зачем он вообще сюда шёл? Поттер, видя, что он собирался навещать девчонку, и вовсе чуть ли не устроил с ним драку. Неудивительно, ведь вся школа теперь знала, что Грейнджер не стала с ним разговаривать и вообще — признавать его после того, что он сделал. А Рон и вовсе был на своей волне, расстроенный чем-то и явно не готовый принимать удар.

Ну и как сказать девчонке, что вся жизнь её рушится на глазах у всей школы, все друзья становятся недругами и он, Малфой, слишком часто оказывается не в то время и не в том месте?

Парень посмотрел на распечатанное (это не он, это Тильвия!) письмо, адресованное девушке, и тяжело выдохнул. Он не читал его, да и не хотелось ему читать, но, судя по состоянию Грейнджер, она попросит его сделать это. Он единственный, кто знает, и единственный, кто может — должен — прочесть его.

— Какие люди, — глухой голос девчонки прервал его от созерцания от тонкого, полупрозрачного конверта и вернул к реальной жизни. — Пришёл навестить ту, на которую тебе абсолютно плевать?

— Это я попросила его прийти, — Тильвия взглянула на Драко дружелюбно, всё ещё держа его рукав в своём кулачке. Затем она взглянула на бледную, словно обескровленную девушку: — Соскучилась по твоей мочалке.

Гермиона слабо улыбнулась. Попыталась даже рассмеяться, но боялась боли, которая могла вновь настигнуть её, стоило ей только отступить. Вместо этого она, поражённая, следила за тем, как Драко тихо и аккуратно садился на кровать напротив неё, усаживая рядом с собой маленькую Тильвию Франклин.

Нет, наверное, это действительно было галлюцинациями.

— Тебе письмо.

Она посмотрела на его бледные пальцы, крепко держащие раскрытый конверт. Издав непонятный звук то ли радости, то ли безнадёжности, Гермиона кивнула, бросив короткое: «Прочти, пожалуйста», — и закрыла глаза, как будто и не открывала их вовсе.

Кашлянув, Малфой вытянул из конверта половину листа, неаккуратно вырванного из тетради, и провёл по выведенным аккуратно буквам подушечкой указательного пальца. Судя по буквам, оно было написано магическими чернилами, не обычными.

«Сейчас ты посмеёшься», — сказала ему одна его половина, и он встряхнул головой, пытаясь отогнать злобные мысли. «Прочти ей. Что в этом сложного?» — продолжал голос, а он отвечал ему: «Я не читаю чужих писем, тем более писем для грязнокровок от их жалких родителей».

И снова ответ: «Ты же понимаешь, что относишься к ней уже далеко не так, как хотел бы относиться?»

Под пристальным взглядом Тильвии, которая настойчиво держала его за одежду и пыталась заглянуть в чужое письмо, он начал читать — сбивчиво, неуверенно, как будто кто-то заставлял его играть неизвестную роль в чужом спектакле.

Видел бы его сейчас отец.

Голос был прав. Жалкое зрелище.