Не тот ребёнок. Финал
После той ночи я перестала спать.
Он стоял у моей кровати. Тихо. Долго.
Я открыла глаза и увидела его силуэт — тонкий, детский, но не мой. Он просто смотрел. Лицо освещалось ночником — бледное, почти светящееся.
Во мне поднялся страх — липкий, животный. Но я выдавила:
— Верни моего сына... Прошу...
Он не шелохнулся. Только наклонил голову на бок, как птица.
— Я и есть твой сын.
Потом подполз под одеяло. Медленно, будто бы изучая каждое движение. Обнял. Его руки были ледяные, как у покойника.
Я лежала с открытыми глазами до самого утра. Он спал, тихо посапывая, но я знала — он не спит. Он следит.
Я начала замечать странное. Царапины на его ногах, глубокие, будто от кустов.
— Откуда это? — спросила я.
Он пожал плечами.
— Наверное, на улице. Не помню.
Но он не играл на улице. Он почти не выходил.
Я сводила его к врачу. Всё в порядке, сказали. Просто спокойный мальчик. Умный, тихий.
Но Артём никогда не был тихим.
На следующую ночь я проснулась от скрипа. Он снова стоял у кровати.
Я больше не могла. Страх сжигал изнутри, превращал мысли в гудящий туман.
Утром, пока он завязывал шнурки, я спросила:
— А мама Ильи... Ты с ним общался в лагере?
Он кивнул.
— А его мама? Она не звонила?
Он ничего не ответил. Только посмотрел. Очень долго. И снова эта улыбка, как трещина на стекле.
Я отвезла его в школу. Он поцеловал меня в щёку, как всегда.
— Пока, мам. Я люблю тебя.
Голос был ровным, будто заранее отрепетированным.
Я поехала к Марине, матери Ильи. Долго звонила. Никто не открывал.
Дверь оказалась незапертой.
Я зашла.
Тихо.
В доме пахло мёртвой водой и чем-то ржавым.
— Марина? — крикнула я.
Ответа не было.
Я поднялась по скрипящей лестнице и нашла её в ванной.
Ванна полная, вода розовая. Вены на руках вскрыты. Лицо спокойное. На зеркале — отпечатки маленьких ладошек.
Меня вырвало.
Я вызвала полицию, но пока они ехали, что-то потянуло меня в спальню.
Я нашла странное: старые книги, статьи, чьи-то записи. Всё — про некое исчезнувшее племя Ротагай, жившее в этих краях.
Они хоронили мёртвых в стоячем положении, лицом к лесу, чтобы дух мог «смотреть в мир» и возвращаться, если его позовут. Их кладбище располагалось у подножия горы, в трёх километрах от лагеря.
Была заметка археолога, фамилия Лыткин:
«Дети первыми чувствуют зов. Особенно ослабленные или забытые. Один раз подойти к могиле — и уже не уйдёшь. Дух входит легко, как воздух в пустую оболочку».
Был и способ избавиться.
Уничтожить оболочку.
Без шансов на спасение. Душа человека уже не здесь. Только гость, поселившийся в теле.
Я ехала домой, дрожа, вытирая слёзы. Руки не слушались. Всё внутри кричало. Но я знала: надо торопиться. Пока не стало хуже.
Когда я вошла в дом, первое, что почувствовала — запах сырости. Как из подвала.
А потом увидела их.
Он сидел за столом. Артём. А рядом — ещё трое детей. Лица знакомые — с тех фото из лагеря. Стеклянные глаза. Тихий гул в груди. Внутренний холод.
Он улыбнулся.
— Привет, мамочка. Мы ждали. Садись. Это совсем не больно.
Я не сопротивлялась.
Я просто села.
Потому что всё уже было решено.
И потому что я больше не верила, что можно что-то исправить.
Вечером соседи слышали детский смех из нашего дома.
И долго-долго он не прекращался.