Глава 8
Первый день лета отличился совсем не летней погодой: с самого утра не прекращался ливень, и лишь под вечер среди темно-серых туч начали прорываться красно-розовые лучи заходящего солнца.
Гермиона вышла в сад, чтобы насладиться свежим влажным воздухом. Она стояла, прислонившись к каменной стене величавого дома, касалась взглядом верхушек деревьев, на которых с одного к другому перелетали весело чирикающие воробьи.
Каша в голове Гермионы кипела.
Малфой...
Гермионе казалось, будто он ее тюремщик, а не наоборот. Он давно уже перестал играть по ее правилам. Даже нет, не так: он с самого начала по ним не играл. Постепенно в затуманенный собственной важностью рассудок закрадывалось нехорошее чувство. Даже не чувство... Осознание. Осознание того, что она в западне. В ловушке Мэнора. В лапах Малфоя.
Он будто околдовал ее. Своим сумасшествием, ненормальностью, но в тоже время чрезмерным спокойствием и иногда даже полной апатией.
Неужели заносчивого мальчишку, аргументом которого во всех спорах было: "Мой отец узнает об этом!" - Азкабан сделал таким?
Гермиона усмехнулась.
Он зачаровывал, когда смотрел своим пустым взглядом куда-то вдаль, будто тайно мечтая о свободе. Он сводил с ума изысканными манерами аристократа, место которого на светских приемах, но запертого в огромной мрачной темнице под названием Мэнор.
А Мэнор... Он будто сам обладал неким волшебством, будто навязывал ей то, чего у нее никогда не было: в этом огромном особняке она будто чувствовала себя чистокровной; будто была аристократкой под стать Малфоям; будто с самого детства обучалась тем изысканным манерам, какими всегда отличался Малфой.
Она стала ходить так легко и неслышно, грациозно спускаться по ступенькам, спеша к вкуснейшему завтраку, чувствуя себя чуть ли не хозяйкой этого дома, стала отдавать приказы эльфам, многие из которых к ее удовольствию начали называть ее госпожой.
Маггловские джинсы были заброшены куда подальше - на смену им пришли элегантные платья и юбки, каждый день уложенные волосы и даже легкий макияж.
Едва ли месяц прошел с того момента, как она поселилась тут, а Мэнор уже словно подстроил ее под себя.
В памяти нечаянно прогремели слова, сказанные хриплым голосом Малфоя в ее первую неделю прибывания здесь: "Мэнор не любит..."
Тогда эти слова показались ей смешными: как Мэнор может что-то не любить?
Лишь теперь Гермиона начинала понимать их смысл: Мэнор живой. Да, его лестницы не передвигаются по собственному желанию, как в Хогвартсе, но стены Мэнора умеют думать, умеют чувствовать.
Мэнор впитывал ее в себя. Заставлял быть такой, какая она должна быть здесь.
Малфой ее уже не пугал. С ужасом Гермиона осознала, что он ей нравится.
До дикости, до безумия.
Быть может, это Мэнор толкает в его объятия?
Или она осознанно идет к нему навстречу?
Такого она никогда не испытывала к Рону. Да, она любила Рона, готова была жизнь за него отдать, но сейчас ей казалось это таким нелепым, что впору было рассмеяться.
Любовь к Рону.
С первого курса, с самого детства. Неужели она так просто растает вот тут, прямо на этом месте, у входа в огромный особняк?
Она так мечтала стать Уизли. Мечтала о трех рыжих детках, бегающих по маленькому уютному домику, подобному Норе.
Неужели все мечты показались ей такими глупыми и наивными лишь из-за задания, данного Министерством? Из-за некого заключения здесь?
Этот дом стал пленом.
Да-да, она чувствовала себя пленницей Мэнора.
И пленницей его сумасшедшего хозяина.
Подул легкий летний ветерок, и по коже пробежали мурашки.
Неожиданно на голые плечи легло что-то теплое. Кажется, плед.
Гермиона вздрогнула и резко обернулась, нащупывая в кармане платья волшебную палочку.
- Холодно.
Он не смотрел на нее. Его взгляд бродил по поглощенному вечерней темнотой саду, изредка останавливаясь на макушках деревьев и устремляясь вдаль.
В тишине, такой умиротворенной и совсем не напрягающей, громко пели сверчки.
Малфой вслушивался в их пение.
Будто в последний раз любовался он красотой сада, созданного почти полностью его матерью.
Мать любила сама ухаживать за своими цветами. Она заказывала красивых бабочек из далеких стран, чтобы они украшали ее сад, опыляя восхитительные цветы; заказывала рыб с переливающейся чешуей для пруда под огромной ивой. Она сама стригла кусты, лишь иногда прибегая к помощи эльфов.
Молодая, энергичная, прелестная. Она сама была наикрасивейшим цветком этого сада.
А как ее любил отец! Отец говорил, что она лучшее в его жизни, что благодарен судьбе за нее и сына.
Мама.
Она умирала на его глазах. Она была в камере напротив, и когда дементоры входили к нему, чтобы дать еду, которую есть в принципе невозможно, он мог видеть ее исхудалое лицо, стареющее с каждым днем все больше.
Мольба во взгляде некогда красивых небесно-голубых глаз.
Сломалась, но умоляла взглядом не ломаться его.
Когда замечала его взгляд на себе, одними губами что-то шептала. Что-то типа: "Сынок... живи..."
Однажды утром, когда дементор в очередной раз принес похлебку сероватого цвета, он не увидел в камере ее.
Маму.
А потом сжалившийся тюремщик сказал ему, что она мертва.
Не выдержала. Не дожила до освобождения.
На следующий день он узнал, что отец повесился в своей камере, сделав некое подобие веревки из тюремной рубахи.
"Живи, сынок!"
Вскоре его выпустили. Живым и почти невредимым. Только за его спиной не стояли мать с отцом, всегда готовые заступиться за свое любимое чадо.
Единственный оставшийся в живых Малфой любовался садом, созданным матерью.
Жить? А толку-то.
Ему надоело бороться.
Незачем.
Он уже для себя все решил.
Рука легла на хрупкое плечо девушки. Приблизился, коснулся лица кончиками пальцев.
- Малфой...
- Тссс.
Немыслимо. Он сам ее поцеловал. Накрыл ее губы своими губами. Прижал к стене ошарашенную девушку, которая даже не пыталась сопротивляться. Руки которой мгновенно зарылись в его платиновые волосы.
Поцеловал. Требовательно, страстно, вжимая между огромной белой колонной и серой каменной стеной.
Холодными ладонями по горячему телу. Забираясь под тонкую ткань платья, сводя с ума умелыми движениями рук.
Оторвался от губ, на миг заглянул в теплые карие глаза, в которых смешались недоумение и желание.
Впился в тонкую шею, откинул плед, который сам же и надел на ее плечи.
Она стонала, прижимая его к себе настолько близко, насколько это возможно.
В действиях Малфоя почти не было нежности, что Гермионе показалось совсем не удивительным: если подумать, то секса у него не было больше трех лет. А вдруг был? Вдруг эльфы по ночам, когда она спала, приводили ему девушек? Что-то подобное ревности обожгло внутренности, но мысль об этом тут же была откинута как глупая и нелепая.
И другие мысли были откинуты. К черту думать! Надоело!
Обвила стройными ногами его бедра, трясущимися руками завозилась с маленькими пуговками на белоснежной рубашке.
Он уже оставлял засосы на ключице.
Еще немного...
Рука потянулась к спине, к молнии на платье.
...вот, почти достал...
Почувствовала под собой маленький узкий кармашек, но прошла дальше.
"Молнию лучше расстегнуть. Тогда она ничего не почувствует".
Губы не отрывались роскошной кожи, когда рука нащупала бегунок и потянула его вниз. Платье обвисло.
Но он медлил.
Ему нравился запах ее кожи. Нравилось ощущать ее на вкус. Нравилось, как заучка Грейнджер обвивала ногами его талию. Как стонала и притягивала к себе, будто умоляя не останавливаться.
Нравилось быть возбужденным ею.
Выбор есть всегда, Драко. "Живи, Драко!"
Последнее мгновение. Сейчас или никогда.
Бороться или нет? Отдать себя во власть порыва эмоций или покончить со всем этим раз и навсегда.
Он с трудом подавил желание бросить все задумки к чертям и проскользнуть пальцами под влажную ткань ее трусов. Сорвать их, почувствовать себя в ней, насладиться ею.
А потом жить долго и счастливо. Или совсем не долго и весьма трагично?
"Прости, Грейнджер..."
Волшебная палочка из виноградной лозы выскользнула из маленького кармашка.
...есть...
Он сделал свой выбор.
"Мам, пап. Мы скоро увидимся".
- Ты...
"Прости, Грейнджер".
- Можешь не утруждать себя, в сотый раз проклиная меня. Поверь, выбраться тебе это не поможет.
Безразличный тон. Настолько безразличный, насколько это вообще возможно.
Руки поигрывают с палочкой из виноградной лозы. Губы растянуты в ухмылке. Презрение в глазах.
Камень на душе.
"Еще не поздно все исправить..."
"Поздно".
Она не плачет и не кричит. Лишь тихо шепчет что-то. Наверное, проклятия.
И не только в его сторону. В свою сторону тоже.
Как она могла хоть на секунду допустить, что небезразлична Малфою? Как могла отдаться во власть эмоций, находясь рядом с ним? Слишком рядом.
Совсем близко.
Это же Малфой, мать его!
Что он теперь выкинет? Ведь он же...
- Твои собратья по чистоте крови развлекут тебя, - кривясь смеялся Малфой.
Он хотел заставить ненавидеть себя. Он не хотел спасения.
Осмотрел критическим взглядом замок, послал воздушный поцелуй призракам грязнокровок и ушел, оставив ее сидеть в мрачном сыром подземелье в наказание за глупость.
- Ублюдок... - услышал он вслед.
С такой злобой, с таким ожесточением, на которое способна только преданная кем-то женщина.
Малфой лишь хмыкнул. Знала бы она, для чего все это, наверняка бы плюхнулась на колени, умоляя его не уходить. Называла бы ласково, давилась бы всхлипами, заливалась бы слезами.
Женщины ведь так любят жертвенность!
Легкие шаги становились все тише, пока их совсем не стало слышно.
Грейнджер осталась одна в подземелье Мэнора.
***
Спустя час после ухода Малфоя из поместья какой-то министерский служака, не сумевший достучаться в кабинет министра, вызвавшего его к себе еще после обеда, заподозрил что-то неладное.
Сначала он искал его в здании, но когда понял, что министра нет, поднял тревогу.
Дело в том, что занявший пост министра три года назад Адам Реймонд еще ни разу не покидал здание Министерства до конца рабочего дня, никого не предупредив.
Сэм - работник, поднявший тревогу - вместе с толпой коллег выбил двери в кабинет министра.
Мебель в кабинете была разнесена в щепки, под завалом которых распластался Реймонд, истекающий кровью.
Две женщины, также вломившиеся в кабинет, охнули, прижимая ладони к губам и причитая, а четверо мужчин ринулись откапывать министра из-под обломков.
- Господин Реймнод! - пытался привести его в чувство испуганный Сэм.
Кто-то уже выскочил из кабинета, крича на весь коридор: "Караул!"
Кто-то стал выдвигать догадки о том, что произошло, а кто-то ринулся вызывать лекарей.
Впрочем, лекари не понадобились: Реймонд быстро пришел в себя, хотя и мало соображал, что вокруг происходит.
Он с опаской озирался по сторонам, всматриваясь в встревоженные лица, пытаясь разобрать хоть чьи-нибудь слова из общего шепота.
Почему-то никто ничего не говорил вслух.
В распахнутую дверь, у которой уже столпился не один десяток человек, вбежал Перси Уизли - правая рука министра. Он растолкал всех стоящих зевак и кинулся к Реймонду, присел перед ним на корточки и, обернувшись к толпе, прикрикнул:
- Лекаря, срочно!
- Уже послали за ним, - раздался из толпы испуганный голос Сэма.
Перси уставился на Реймонда, который в свою очередь не сводил глаз со своего заместителя.
- Господин... - тихо начал Перси, но был перебит министром.
- Простите, но кто Вы?
Голос у министра был приятный, решительный. В вопросе его не прозвучало ни удивления, ни шока. Будто он спрашивал что-то типа: "Как дела?"
Сотрудники Министерства совсем смолкли. Они бросали озадаченные взгляды то друг на друга, то на министра.
Перси сначала растерялся, но быстро взял себя в руки - он встал, отряхнулся от щепок и подал руку все еще располагающемуся на полу министру.
Министр с огромным трудом поднялся, опираясь на руку подчиненного; вопросительно, но смело взглянул на него.
Толпа, стоящая поодаль тоже молчала, ожидая слов от Перси.
Уизли обернулся на испуганных, ошарашенных людей, потом на чрезмерно спокойного Реймонда и, выдохнув, вынес вердикт:
- По-видимому, это заклятие Обливиэйт.
Министр пожал плечами, мол: "Обливиэйт, так Обливиэйт. Один хрен, я не знаю, что это!"
Вбежал лекарь, схватил министра под белы рученьки и повел к выходу, чтобы отправится в больницу Святого Мунго. Перси поплелся следом, оборачиваясь на подчиненных и давая им распоряжения на время своего отсутствия.
- И да, - крикнул Уизли молоденькой дамочке в безвкусном сером костюме, - Эми, сообщи членам Визенгамота и главе Аврората о собрании, которое стоит провести завтра с утра - сегодня уже никого собрать толком не получится, да и больницу я покину, по-видимому, глубоко за полночь.
- Да, сэр.
***
- Госпожа? Мисс? Где же вы?
Гермиона напрягла глаза, вглядываясь в темноту подвала.
- Джерри! Джерри! - закричала она, громыхая решеткой. - Я тут! Помоги мне выбраться!
Эльф быстро приближался к камере.
- Мисс, я уж думал, что не найду Вас! Подземелье такое огромное! Но мисс, я не могу Вас выпустить! Хозяин не велел!
Надежда не оставляла Гермиону. Ведь она так сблизилась с эльфами, они ее так полюбили, особенно Джерри! Неужели они останутся верными хозяину, обращающемуся с ними, как с вещами?!
- Джерри, пожалуйста!
- Джерри не может, мисс! - пискнул Джерри, отправляя к Гермионе поднос с едой и одеяла. - Джерри бы и рад, но он не может!
- Но Добби...
- Нет! - взвизгнул эльф, закрывая свои большие уши. - Не говорите о нем! Он был плохой эльф, он был просто отвратительный домашний эльф! Джерри никогда не уподобится ему! - кричал он в праведном негодовании.
Гермиона вздохнула, опускаясь на стопку одеял, просунутых в камеру магией эльфа.
Сейчас она как никогда раньше осознавала всю глупость и бессмысленность создания Г.А.В.Н.Э.
Домовик все еще трясся от омерзения, которое вызвало у него имя "Добби" - отважного эльфа, сумевшего пойти против воли хозяина.
Гермиона вдруг ощутила чувство неимоверной ненависти к Малфою и всей его семье. Вспомнились все унижения, которым Драко и Люциус подвергли ее и ее друзей. Вспомнились все слова, которые нередко заставляли плакать по ночам. Все, что забылось за недели проживания в Мэноре, вдруг нахлынуло с новой силой.
Огромное отвращение к самой себе захлестнуло, накрыло с головой.
Поверить, что Малфой не такой, каким представляется, - сколько же дурости нужно иметь!
- Джерри, ты иди. Если надо что-то будет, я крикну.
В голосе столько злобы, сколько не было в тот момент, когда Малфой с помощью ее же волшебной палочки запер здесь.
Как только домовик растворился во тьме подземелья и лязгнула тяжелая дверь, Гермиона скатилась на холодный бетон.
Из больших карих глаз потекли слезы. Маленькие, словно капельки росы, они катились по скулам к подбородку. Рот приоткрывался в беззвучных стонах. Руки с силой сжали ткань платья. Того самого платья, что расстегивал Малфой.
Под которое проникал холодными ладонями.
Захотелось содрать его с себя, разорвать в клочья, избавиться от позора.
Нечаянно в голове всплыл образ Рона. Извивалась так она в его руках? В руках своего жениха? Хотела она его так, как хотела Малфоя?
Нет.
Не было такого.
И от этого стало еще противнее.
Она закричала. Так яростно, так бешено.
Слезы уже перемешались с соплями, текущими из носа, образовывая на лице гадкое месиво. Тонкие пальцы запутались в густых волосах, стали выдирать их, будто именно они во всем виноваты.
Это был уже не плач, и даже не рыдания.
Это была истерика.
Катаясь по холодному бетону, она проклинала все на свете. Всех на свете.
Каждую минуту, каждую секунду своего существования она проклинала.
П р о к л и н а л а.
Малфой.
Мразь.
Мразьмразьмразь.
- МРАЗЬ!
***
Драко и представления не имел, как искать Долохова и Лестрейнджа. Выбравшись из Министерства незамеченным, он трансгрессировал туда, куда тянуло его уже не одну неделю, - на кладбище, где хоронили узников Азкабана.
Это было ужасно угрюмое место. В маленькие бугорки были вставлены толстые невысокие деревянные столбы, на которых были высечены имена усопших и, в некоторых случаях, нацарапан крест. Большинство бугорков поросло травой, многие столбы покосились под тяжестью времени.
Драко отрешенно бродил, вчитываясь в имена. Вот, например, относительно свежая могила с надписью: "Грегори Гойл".
Парень остановился, напряг глаза, будто пытаясь разобрать мелкие буквы. Будто пытаясь найти в это надписи еще что-то. Что-то, что скрыто от постороннего глаза.
Друзья.
Были ли они друзьями? Или эти двое были для него лишь телохранителями, постепенно выходящими из подчинения?
Кребб и Гойл.
За всю жизнь он так ни разу и не назвал их по имени.
Винсет и Грегори.
Драко поморщился, махнул рукой на уровне лица, будто отгоняя навязчиво всплывающие воспоминания, и двинулся дальше.
Знакомые имена на свежих могилах встречались все чаще. Будь то Пожиратели или просто нечестно осужденные.
Взгляд Драко уперся в бугор, который был больше других по размерам.
Какая-то неведомая парню, будто потусторонняя сила потянула его подойти поближе, и в то же время отталкивала, заставляла убежать отсюда.
Пап...
"Люциус Малфой и Нарцисса Малфой". А креста нет.
...мам.
Ноги вдруг стали легкими, словно ватными, а тело, наоборот, налилось свинцом.
Будто сама земля потянула его вниз, и он поддался. Упал на колени, выронил палочку из безвольно висящих рук.
Отец назвал бы тряпкой, а мать бы ринулась утирать слезы сына.
Да, он плакал.