глава №14.
Он проснулся раньше неё, сквозь щели в жалюзи пробивался бледный свет, вычерчивая полосы на её бледной щеке, ресницах и пухлых губах. Она спала спокойно, с полуоткрытым ртом, будто только во сне позволяла себе довериться полностью. И он смотрел, не отрываясь, запоминая, как Вивиан дышит, как еле заметно двигаются веки и, как волосы прилипли к её виску.
Он никогда не думал, что сможет лежать так — долго, неподвижно, просто глядя. Внутри него всегда что-то клокотало: гнев, тревога, желание сорваться. Даже когда он спал, ему снились рывки, крики, кровь — он просыпался в поту, в крике, в ярости, но сейчас всё было тихо. Она дышала — и этого хватало, как если бы её дыхание и было тем самым звуком, по которому настраивается мир.
Рэйф протянул руку, медленно, с осторожностью, которой не было в нём раньше, и убрал прядь, прилипшую к её виску. Она не пошевелилась, только чуть глубже вдохнула. Кэмерон не был уверен, что достоин всего того, что ему перепало.
Слишком легко всё разрушить, — подумал он. Его ладонь зависла на мгновение над её щекой. Он знал, что может испортить это всего одним словом, одним движением, одним признанием, которое снова и снова приходило ему во снах, но Рэйф этого не хотел.
Парень не хотел вспоминать, как орал на неё, пьяный, под воздействием наркотиков, в каком-то мотеле. Как оттолкнул так резко, что она ударилась о стену. Как исчезал на дни, унося с собой всё, что она успела в нём согреть.
Он хотел остаться здесь, в этом утре, где она — просто девочка с рясными веснушками на носу, а он — парень, который может позволить себе молчать и смотреть.
Рэйф поднялся с кровати беззвучно, босиком, стараясь не потревожить хрупкое спокойствие. Лёгкий плед соскользнул с его бедра, он поймал её рукой, натянул обратно и накинул на Вивиан, чтобы не замёрзла. На кухне было прохладно, Рэйф нащупал кофеварку, включил плиту, налил воду в чайник — всё делал машинально, с такой аккуратностью, будто боялся, что любое резкое движение обернётся эхом — и нарушит сон единственного человека, который заслуживает на долгосрочную тишину.
Вивиан. Его Вивиан?
Он не знал, имеет ли право так думать. Даже после ночи, которую они провели вместе. Даже после всех шрамов, в которые он вписывал своё имя. В ней всё ещё было что-то, что не принадлежало ему. Независимость? Отчуждение? Или просто осторожность? Он чувствовал, как она всё ещё держит дистанцию — даже когда прижимается к нему, даже когда шепчет что-то на грани сна.
Он налил себе чашку кофе, движение вышло небрежным, почти рассеянным, будто пальцы сами знали, что делать. Поднёс к губам, отпил — и тут же поморщился, как от уксуса. Горечь впиталась в язык, дёрнулась где-то в уголке скулы. Слишком крепко. Или, может, он просто отвык от вкуса чего-то настоящего — без примесей, без разрушительных добавок, без фальши. Настоящий чёрный кофе, такой, какой обычно пьют с похмелья или перед долгой ночью, только вот сейчас — ни того, ни другого.
Он перевёл взгляд на окно, и стекло, покрытое тонкой пеленой испарины, отразило его лицо смазанным силуэтом. За окном — остров: мокрый, тяжёлый, будто проваленный внутрь самого себя. Асфальт блестел от недавнего дождя, светоотражающие лужи дышали слабой рябью, как будто город медленно просыпался вместе с ним. Серое, мутное небо, тяжёлое, как вата, повисло низко, почти давя. Свет между голых ветвей казался вялым, бесхарактерным, как лампа в пустой комнате.
Рэйф смотрел, не моргая. Серые, безликие крыши соседних домов, чужие окна, чужие жизни. Всё казалось прежним, привычным, обыденным до отвращения, но не сегодня. Сегодня внутри было иначе.
Как будто этот день, вопреки всему, мог начаться не с бегства, не с глухого крика в черепной коробке, не с затянувшегося похмелья, где пульс в висках бьёт по темпоральной кости, а с чего-то почти нормального, почти человеческого. С тёплого аромата кофе, впитавшегося в воздух, с хруста старого паркета под босыми ногами, с её дыхания — глухого, ровного, где-то там, в соседней комнате, как успокоительный метроном.
Стук посуды — не то чтобы громкий, скорее случайный — выдернул его из этих зыбких размышлений, как камень, брошенный в гладкую воду. Он вздрогнул и повернулся, затем мгновение смотрел в проём спальни, затаив дыхание. Но она всё ещё лежала неподвижно, укутанная в плед, будто это не она — уязвимая, ранимая, выцарапанная из его самого страшного кошмара, — а просто тень, просто часть этого тихого утра.
Сердце коротко сжалось — и разжалось. Он вдруг ощутил себя на несколько лет младше, будто время откатилось назад. Семнадцать или даже шестнадцать, как тогда, когда он стоял под дверью отцовского кабинета, с окровавленными кулаками и жгучим стыдом где-то под грудиной. Только сейчас не было ни отца, ни кулаков. Была она — спящая, тихая и настоящая.
Он поймал себя на странном ощущении — будто кто-то застал его за чем-то личным. Как если бы кто-то заглянул внутрь и увидел — нет, не наркотики, не оружие, не изуродованную душу, а куда более опасное, его уязвимость.
Он, двадцатилетний Кэмерон, втоптавший в грязь всё, что можно было растоптать, вдруг снова чувствовал себя подростком, столкнувшимся лицом к лицу с чем-то слишком большим, чтобы уместить внутри. С близостью, с той самой, от которой обычно отворачиваются, делают шаг назад, мнутся, курят, смеются, напиваются — лишь бы не остаться один на один с этой хрупкой, страшной, пугающей правдой: она рядом. Она рядом — и, чёрт возьми, этого почему-то достаточно.
Когда она всё же появилась на пороге кухни, он услышал её шаги раньше, чем увидел. Шорох босых ног по полу, лёгкий скрип доски — и вот она, словно призрак из недосказанного сна. В его футболке, растянувшейся по плечам, будто ткань не знала, как держать её, слишком тонкую, слишком хрупкую. Волосы — в хаотичном беспорядке, сбившиеся пряди прилипали к щекам. Глаза всё ещё полузакрыты, ресницы тяжело вздрагивают, а взгляд — мутный, ленивый, будто она никак не может поверить, что этот день — не продолжение сна, а что-то новое.
Он замер, просто стоял, с чашкой в руках, глядя на неё так, словно она — редкое явление природы, неуловимое, всегда на грани исчезновения. Она зевнула, не стесняясь — широко, по-детски. Почесала шею, легко, лениво, как кошка, и направилась к табурету, на котором, казалось, и не было ей места, пока она не заняла его, подтянув ноги и обняв колени, как делала это всегда, когда чувствовала себя не до конца частью происходящего.
Она молчала, просто сидела, смотрела прямо на него, не мигая, будто ждала, пока он первым нарушит хрупкую ткань утреннего спокойствия. А он — не знал, что с этим делать. Руки почему-то потяжелели, дыхание стало чуть громче. Всё, что он готов был сказать — казалось слишком плоским, слишком глупым.
— Ты как будто готовишься послать меня, — вдруг сказала Вивиан, и голос её был хриплым, заспанным, чуть охрипшим, как будто она прошептала ночь напролёт во сне.
Рэйф усмехнулся, почти беззвучно. Губы дёрнулись в уголке, но глаза не засмеялись. Он отвёл взгляд, будто между ними вдруг пролегла та самая стена, о которую он уже не раз бился в своих попытках быть ближе.
— Не послать, — сказал он после паузы. Голос у него был низкий, с хрипотцой, немного сдержанный, как будто каждое слово он проверял на прочность. — Просто... не хотел шуметь и разбудить тебя.
Она протянула к нему ладонь — молча, без слов, просто развернула пальцы и взглянула с едва заметным кивком. Попросила, не спрашивая. И он шагнул к ней, без тени колебания, вложил в её руку чашку, ту самую, из которой пил сам. На секунду их пальцы соприкоснулись, и он задержался — незначительно, чуть дольше, чем нужно, просто чтобы почувствовать тепло её ладони, хрупкость костяшек, лёгкий след сдавленного сна.
Вивиан сделала глоток — и тут же сморщилась. Уголки её губ задрожали, язык будто попытался оттолкнуть обжигающий вкус обратно.
— Жжёт, как отборная дичь, — пробормотала она, поставив чашку на стол, словно святую вещь, которой можно только поклоняться, но не трогать.
— Это крепкий, — сдержанно сказал он, опуская взгляд на её пальцы, зацепившиеся за край табурета. — Могу сделать тебе нормальный.
Она кивнула, всё ещё с кривой усмешкой на лице, но в её глазах не было иронии. Только усталое, мягкое принятие. Она не сказала «да», не пошутила, не отвернулась. Просто кивнула — как человек, которому впервые за долгое время не нужно выбирать между бегством и обороной.
Он повернулся к кухонной стойке, включил чайник, стал шарить по ящикам в поисках нормального кофе — не жести, не топлива, а чего-то, что можно пить, не сжимая зубы. За спиной — тишина, но тишина другая, обжитая, тёплая. Тишина, в которой её присутствие не давило, а дышало рядом.
— Не знала, что ты умеешь быть таким... домашним, — произнесла рыжеволосая спустя пару минут, всё ещё сидя, свернувшись клубком, как будто это была её естественная форма.
Он усмехнулся снова, на этот раз искренне.
— Сам удивлён, — сказал он, не оборачиваясь. — Видимо, ты как-то нарушаешь привычный ход вещей.
— Привычный ход вещей — это когда ты на мели, с синяком под глазом, и кто-то орёт в трубку, требуя деньги? — её голос стал яснее, но в нём не было злости. Просто усталое, почти ироничное напоминание. О том, кем он был и, возможно, кем всё ещё остаётся.
Он не ответил сразу, взял кружку, будто держал в руках не керамику, а нечто живое, трепетное, требующее осторожности. Открыл банку с молотым кофе, вдохнул аромат — терпкий, почти жестокий, как утро после ночи, которую не должен был пережить. Высыпал пару ложек в фильтр, залил водой. Движения — беззвучные, отточенные, как у человека, научившегося жить в минном поле: ни одного лишнего шага, ни одного громкого вдоха. Всё отмерено — не глазами, а внутренним мерцанием, инстинктом, который подсказывает, где заканчивается граница спокойствия и начинается взрыв.
Тишина между ними — не пустота, а натянутая струна, играющая только на полутоне. Она держалась на хрупком балансе: на её затяжном дыхании, на его неосторожных мыслях, на утомлённом мире, в котором они оба не знали, за что держаться.
— Да, — наконец выдохнул он, не глядя, голос — хриплый, будто уцепился за край горла. — Привычный ход вещей — это точно не про утренний кофе. Скорее про то, как ты в три ночи ищешь закладку в кустах и надеешься, что тебя не грохнут первым.
Он повернулся — не резко, не вызывающе. Просто развернулся к ней, будто устал стоять спиной к тому, что всё равно не даёт покоя. Она уже не прижимала колени к груди. Сидела расслабленно, босые ступни казались почти прозрачными в тусклом свете. Одна нога вытянута, вторая согнута — как у кого-то, кто никуда не торопится и, может быть, впервые за долгое время позволяет себе просто быть. Локоть — на столе, щека в ладони, взгляд прикрыт ресницами. Не дремлет — просто отдыхает от мира, от него и, в конце концов, от себя.
— А ты всегда так философствуешь до кофе, или это особая привилегия для утренних ведьм вроде меня? — пробормотала она, не открывая глаз. Голос — хриплый, но не ломкий, с ленивой насмешкой, которая при этом умудрялась звучать как вызов.
— Ведьма? Ты? Пф. Если бы ты была ведьмой, я бы уже лежал в канаве с проклятьем на сердце и камнем на шее. — Он усмехнулся уголком рта, но в его голосе скользнуло что-то другое. Что-то, от чего пересыхает горло и по коже бежит ток. — Хотя, может, ты и наложила. Только не магией, а по-своему. Где-то грязно, где-то по-настоящему, а главное, что по ощущениям, это навсегда, из-за чего, я не могу отказаться.
Вивиан открыла один глаз, прищурилась, как кошка, не уверенная, стоит ли рвать или мурлыкать.
— Это ты про «навсегда» — или про «грязно»?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Сложно разделить одно от другого, когда речь про тебя.
Она хмыкнула, села чуть прямее, провела пальцами по лицу, как будто стирала остатки сна. Потом посмотрела на него — пристально, без прикрас. Пронзительно честно, так, как мало кто смотрел на Рэйфа.
— А ты думал, что со мной будет чисто?
Он замер, всего на миг, но этого хватило, чтобы в воздухе повисла пауза, густая, как дым в спальне после ссоры.
— Нет, — честно сказал он. — Я просто надеялся, что ты пожалеешь меня, — он поднёс ей чашку — новую, мягче, не такую обжигающую. Не стал говорить «осторожно» — она и так знала. Просто задержался рядом, слишком близко, почти касаясь плечом её тонкой ключицы, от которой пахло мятой и остатками чужого сна.
Она взяла кофе, сделала глоток, кивнула одобрительно — будто между ними прошёл невидимый ритуал признания: ты не такой придурок, которым кажешься.
— Чёрт, — усмехнулась она, — ты втираешься в доверие через кофе?
— Неа, — ответил он, отступая к стойке. — Через то, что не бросаю тебя, даже когда ты выглядишь как побитая сирена, которой вырубили голос и сломали крылья.
Она расхохоталась — низко, глухо, почти беззвучно, но в этом смехе было больше жизни, чем в некоторых днях. Потом протянула руку, указывая пальцем в его сторону:
— Ты вообще слышишь, что несёшь?
— Всегда, — сказал он, приподняв бровь. — В этом весь прикол. Я знаю, как это звучит и всё равно говорю.
Она вновь посмотрела на него — в упор, прямо, как умеют смотреть только те, кому больше нечего терять.
— Тогда и я скажу, — делая ещё один глоток, пролепетала она. — Я не девочка с «Восьмёрки», которая поведется на прекрасное доброе утро, на кофе сделанное самим Кэмероном и подобное, мы либо сдохнем вместе, либо разойдемся по разным дорогам.
— Я так понимаю, раз кофем не удивить, то придется лезть из кожи вон, — усмехнулся Рэйф, будто бы уже действительно знал, чем будет удивлять Роутледж, которая ставила ему свои условия — он к этому не привык. Кроме отца, никто не смел вставлять ему палки в колеса. — Тогда собирайся, у нас целый день впереди.
Она прищурилась, всё так же не двигаясь, с тем самым выражением, будто разглядывает не человека, а его шрамы. Не физические — те, что глубже.
— Целый день? — протянула, вытянув гласную, словно пробовала её на вкус. — Это звучит как приговор.
— Только если ты умеешь проёбывать шансы, — ответил он, кидая взгляд через плечо. Кофе начинал капать, и этот ровный, методичный звук почему-то действовал на нервы. — А ты, насколько я помню, в этом была чертовски хороша.
Она вздрогнула, но не от слов. Просто сквозняк из щели в двери тронул лодыжки, как будто кто-то прошёл мимо, невидимый или, может, это был просто страх, замаскированный под раздражение.
— Говорит тот, кто.. — Вивиан не успела договорить до того, как услышала лаконично отточенное «хватит, собирайся». Этого хватило, чтобы она действительно оставила свою кружку и ушла назад в комнату, чуть ли не падая. Ноги путались между собой, создавая травмоопасные ситуации, но от этого было весело.
«Не убьет Кэмерон, так убьет его дом», — пронеслось в голове, от чего девушка хихикнула.
***
Новенький пикап Уорда привез их к самому побережью, где открывался полноценный вид но океан. Это было и красиво, и страшно одновременно. Роутледж сталкивалась с стихией лицом к лицу. Океан был не просто синим — он был тем самым, беспощадным, как их разговоры, как его руки на её горле в той прошлой жизни, в которой они всё ещё, по правде говоря, жили. Вивиан смотрела на эту воду, и в груди покалывало — не от романтики, а от чего-то гораздо более глубокого и болезненного, чем ностальгия. Страх? Презрение? Смертельная тяга к прыжку вперёд?
Рэйф выключил зажигание, потянулся за пакетом сзади и швырнул его ей на колени.
— Термос, пара сэндвичей и что-то сладкое.
Вивиан молча уставилась на пакет, будто он был наполнен змеями. Приняла всё, как должное, но даже не открыла. Просто держала на коленях, как ребёнок, которому вручили что-то слишком тяжёлое.
— Ты вечно так заботишься, будто знаешь, что всё равно проебёшь, — сказала она после паузы, глядя вперёд, туда, где горизонт сливался с небом.
Он молча смотрел в ту же сторону, и в какой-то момент показалось, что вот сейчас скажет что-то вроде «а что, если я не хочу проиграть», но нет. Рэйф Кэмерон был умен настолько, чтобы понимать — слова на этом берегу не стоят ничего. Особенно сказанные ей.
— Пошли, — коротко бросил Рэйф и вылез из машины.
Вивиан молча повторила его действия, передразнивая его же гримасу, будто бы маленький ребенок. Если посмотреть на них со стороны, то можно посчитать, что они счастливая пара: Рэйф — серьезный, взрослый и осознанный парень, а Вивиан — дурашливая, а главное настоящая девушка.
Здесь Роутледж была впервые, не потому что не знала об этом месте, а просто потому что не было возможности сюда выбраться. Скалы, которые казались опасными, сейчас выглядели как небоскреб, на который они взбирались достаточно долго. Её лицо осветилось улыбкой, словно она увидела одно из чудес мира, но нет, это было лишь одно место Внешних отмелей, что заряжало энергией.
Рэйф не обращал внимание на природу, которая бушевала вокруг них. Весь его взгляд был устремлён на счастливое личико Ви, которую, именно такой, он не видел никогда. Он сам потащил её на это место, дабы показать, где ему хорошо, где он чувствует себя настоящим, живым.
Песок прилипал к её босым ногам, волосы спутались на ветру, глаза сверкали — не от солнца, а от чего-то более внутреннего, неуловимого. Она смеялась так, будто забыла обо всём. О боли. О потерях. О себе. И Рэйф жадно ловил этот смех, будто боялся, что он может раствориться, как шум волн, катящихся к берегу.
Он знал — у неё снова обострение, и всё её тело дрожало время от времени от гипогликемии, как старый, больной мотор. Он видел, как она вздрагивает, когда отступает эйфория, как будто в ней живёт маленькая смерть, нетерпеливо постукивающая по стеклу, но сейчас этого не было. Сейчас всё было иначе. И он — пусть ненадолго — чувствовал себя героем, который спас свою девочку. Рэйф даже позабыл о том, как колко она пыталась задеть его, сейчас она была другой, теплой, нежной и, кажется, даже счастливой.
Он подумал: «Может быть, всё это не зря». Может, те ночи, когда он бродил по пустому дому, в котором эхо его шагов было единственным звуком — были шагами к ней. Может, кровь на руках и грязь в душе были не платой, а дорогой, по которой он шёл — к тому самому моменту, когда Вивиан снова смеётся. И пусть он не может очиститься, но если она может — может, и он тоже.
— Ты часто сюда приходишь? — вдруг спросила она, оторвав взгляд от бурлящего прибоя и посмотрев на него через плечо.
Голос был лёгкий, как морская пена, но в нём слышался настоящий интерес, даже если маскированный под праздное любопытство. Она умела так — прятать важное за маской беззаботности.
— Когда могу. Когда не могу — мечтаю об этом, — он подошёл ближе, и их плечи почти соприкоснулись.
— Смешно. — Она хмыкнула. — Я всё время мечтаю выбраться, куда угодно, а в итоге всё заканчивается грязной кухней и пустым холодильником.
Он посмотрел на неё с тем выражением, которое у него бывало редко — мягким, почти безоружным.
— Я могу купить тебе холодильник. И кухню. И весь этот, чёртов, берег.
Она засмеялась, но смех её был острым, с привкусом боли.
— Не в этом дело, Рэйф. Ты всё покупаешь. Деньги у тебя как бинты — только вот раны не лечат. Они просто перестают кровоточить на виду.
— А если я не хочу, чтобы ты кровоточила вообще?
— Слишком поздно. Мы оба уже в этом дерьме, — он опустил взгляд на её руки — тонкие, с почти прозрачной кожей, с лёгкой дрожью, едва заметной, если не знать, куда смотреть. Он знал. Он чувствовал её ломкость — словно в руке он держал не девушку, а тончайший фарфор, покрытый невидимыми трещинами.
— А ты когда-нибудь думала, — тихо спросил он, — что я тоже мог не справиться?
— Что, стать мной? — Она усмехнулась и снова отвернулась к воде. — Нет, ты слишком занят тем, чтобы быть Кэмероном.
Он не стал спорить: правда не нуждалась в защите. Он и правда был Кэмероном — с рождения, по крови, с этим проклятым золотом в жилах, но вот кем он был перед ней — это был совсем другой вопрос. Таким, каким не знал себя сам.
[очень благодарна вам за прочтения и отзывы! после некоторых просьб и осознавая свои возможности, я решилась на создание телеграмм канала, где буду делиться с вами спойлерами, примечаниями и многими другими приколами к своим работам! кому это будет интересно, то милости прошу 🫶🏻
ссылочка: https://t.me/wxstrfy
юз: wxstrfy (катя философствует)]