Сойка-пересмешница - Пит Мелларк.

Правда или ложь? Огонь повсюду.

От взрыва на нас сходит огненная лавина. Пламенные шары вылетают из парашютов прямо в толпу. Люди, находящиеся ближе всего к очагу взрыва, умирают практически мгновенно. И я вижу, как это происходит.

Я стремглав несусь к Китнисс, но застываю на секунду, бросив взгляд на умирающих детей. Она там, она горит. Полыхает словно живой факел. Сию секунду понимаю, что её уже не спасти. Во мне что-то ломается, когда я осознаю это в полной мере. Прим!

Разум подсказывает, что время для скорби ещё настанет, а сейчас нужно найти Китнисс. Она должна быть всего в нескольких ярдах от меня. Перед глазами мельтешат люди, отовсюду летят обломки, и дым застилает взор. Но я знаю, что она здесь, я видел, как она бежала в этом направлении всего минуту назад. Огонь перекидывается на одежду, но я не обращаю внимание на боль - продолжаю расталкивать людей. Пока не найду Китнисс - не остановлюсь.

Сначала взгляд выхватывает маленькую, неподвижную фигурку, потом я замечаю тёмную косу, выбившуюся из-под капюшона. Китнисс лежит на земле без сознания, она вся горит. Я стаскиваю с себя пальто, набрасываю на неё и хлопаю, чтобы пламя утихло. Утихнуть-то оно утихает, но я сам всё ещё горю: со спины языки пламени ползут вверх и лижут шею. Я кричу от боли, но потом стискиваю зубы, пытаясь терпеть. Я не сдамся, попробую вытащить её из этого месива. Если я сейчас опущу руки, и Китнисс останется лежать здесь - она умрёт.

Последними силами я отгораживаюсь от боли и поднимаю её безжизненное тело с земли. Понятия не имею, куда идти, поэтому иду наугад. Спотыкаясь, я бреду дальше от площади, чтобы найти безопасное место для Китнисс.

Но куда дальше? Пожалуй, госпиталь - самое подходящее место, но я не знаю, где он находится. Так что начинаю вопить:

- Госпиталь! Мне нужен госпиталь!

Меня больше не беспокоит, узнают ли нас люди или нет; заботит лишь девушка, которую я несу на руках. Никто не обращает на меня внимания: куда ни глянь - везде царит хаос. Вокруг бегают повстанцы, они отстреливают миротворцев. Кто-то из жителей всё ещё пытается подобраться к раненым, остальные же бегут в противоположном направлении.

Чувствуя себя скорее мёртвым, чем живым, я вываливаюсь на мостовую. Китнисс обмякла в моих руках. Я чувствую, что она жива, но от её израненного тела исходит сильный жар. Пахнет горелой плотью - меня чуть не выворачивает наизнанку.

Но мне предначертано спасти её, несмотря ни на что. Я не могу её отпустить. Судьба свела нас вместе, и я не позволю ей снова разлучить нас.

Наверное, только благодаря адреналину, зашкаливающему в крови, я не обращаю внимания на боль. Достигаю перекрёстка, верчу головой из стороны в сторону в поисках нужной дороги. Высокая женщина с тёмными волосами выбегает из своего дома и устремляется ко мне. Вся растрёпанная и потрясённая она смотрит так, будто не совсем понимает, что происходит. В женщине есть что-то смутно знакомое, но я не предаю этому особого значения.

- Госпиталь! - кричу я снова. - Прошу, скажите, где его найти. Она умирает. - По моим щекам катятся слёзы. Чувство полнейшего отчаяния заставляет всё моё тело содрогаться.

- Я покажу дорогу, - говорит женщина, поняв по моему голосу, что дело не терпит отлагательств. Она ведёт меня по улицам. Нас окружают смерть и скорбь. На огромном авеню в кучу свалены тела. Все они покрыты каким-то кишечным, розовым цветом.

- Это капсула, - объясняет женщина. - Почти пришли. Скорее!

В углу аллеи появляется заглавная буква слова «госпиталь». Здесь тоже полная неразбериха. Люди бешено забегают в здание и выбегают обратно. Раненые жители, мятежники, миротворцы. Стрельба до сих пор продолжается. Я замечаю медиков. Они-то и могут нас спасти. К нам быстро приближаются два человека в белой униформе, в руках у них носилки. Чувство облегчения сжигает последние остатки сил, и, не сводя взгляда с госпиталя, я падаю на мостовую. Последнее, что замечаю прежде, чем повалиться набок, - это как Китнисс падает вместе со мной. Женщина пронзительно взвизгивает, а потом меня накрывает тьма.

«Останься со мной».

Шёпот Китнисс доносится до меня сквозь тени, и я иду её искать. Я обещал, что буду с ней всегда. Но сколько бы ни старался, мне нигде не удаётся её найти. Огонь ещё горит, тяжёлая мука пожирает меня. Китнисс тоже в огне. Её скрывают пламя и тени. Я пытаюсь протиснуться, дотянуться до неё через бесконечные пространства. Она прячется в пекле, пытаясь следовать за своей сестрой через огонь прямиком в небеса. Стремится улететь и оставить меня одного. Я хочу пойти за ней, но не могу отрастить крылья. Я застрял на земле и никак не доберусь до Китнисс. Я потерял её.

Прихожу в себя на больничной койке. Рядом со мной, сидя на стуле, крепко спит Хеймитч. Я слегка поворачиваю голову, и меня накрывает боль, которая исходит от моего обожжённого тела. Я весь перемотан бинтами. В палату входит медсестра и проверяет график. Когда она замечает, что я проснулся, подходит ближе и останавливается рядом с кроватью.

- Здравствуй, Пит. Рада, что ты пришёл в себя. Сейчас позову доктора, он тебя осмотрит. Как ты себя чувствуешь?

- Я... я не знаю, - запинаясь, говорю я. Горло болит. Вспомнив про огонь, резко привстаю, ошеломлённо смотрю на медсестру и выдавливаю из себя: - Китнисс. Как она?

От звука моего скрипучего голоса Хеймитч шевелится и открывает глаза.

- А, ты проснулся. Ну, наконец-то.

Он произносит слова с явным облегчением, потом поднимается со стула и наклоняется ко мне.

- Китнисс? - повторяю я.

- Она жива, - отвечает Хеймитч. - Лежит в ожоговом отделении, проходит лечение.

Я опускаюсь обратно на подушки и морщусь.

- Осторожнее, - говорит Хеймитч. - Спина у тебя не в самом лучшем виде. Пламя обожгло шею и опалило лицо.

Медсестра выходит из палаты, сказав нам, что доктор скоро будет. Потом Хеймитч посвящает меня во все события последних нескольких дней, которые я пропустил. Выглядит он измождённым, его голос напряжён.

- В госпиталь вас с Китнисс привела жительница Капитолия. - При этих словах Хеймитч хмурит брови, но внимания на этой новости не заостряет. - С тех пор вы оба лежите в ожоговом отделении. Остальные из отряда тоже выжили. Гейла схватили, но он умудрился сбежать. Крессида и Поллукс вышли из воды сухими. В тот же день Капитолий пал. Президент Сноу угодил в плен и теперь ждёт суда. После того, как сбросили бомбы, сопротивление продолжалось. Страной сейчас правит президент Койн.

Я слегка киваю головой, информации много, но не хватает самого важного. Я возвращаюсь в тот миг, когда бомбы начали взрываться. И меня осеняет. Я вижу, как она сгорает дотла.

- Прим, - шепчу я.

Лицо Хеймитча искажается от боли. Он тоже её любил; Прим была одной из немногих, кому удавалось вызвать у него улыбку.

- Её больше нет, - степенно говорит он.

- Нет. - Я отказываюсь поверить и в то же время знаю, что это правда. - Пожалуйста, скажи, что это не так, Хеймитч.

- Мне жаль, - говорит он. - Те бомбы... у неё не было шансов.

Мы оба надолго умолкаем, мысленно оплакивая потерю того, кто от рождения был хорошим человеком. Таких людей осталось слишком мало.

Боль потери опустошает. Внутри появляется ноющее чувство. В голове зарождается вопрос. Что она делала на Круглой площади? Разве она не должна была быть в Тринадцатом, там, где безопасно?

- Ты не знаешь, что случилось? - интересуюсь я. - Всё произошло слишком быстро.

- Видел по телевизору, - мрачно говорит Хеймитч. - Парашюты сбросил планолёт.

- Я думал, что в распоряжении Сноу больше не осталось планолётов. - Я поёживаюсь от боли в спине.

- Не знаю, парень. - Хеймитч вздыхает и обеспокоенно смотрит на меня. - Ты лучше поправляйся, оставь расспросы на потом.

Приходит доктор и после осмотра делает заключение, что на спине есть несколько ожогов третьей степени. Хирургам пришлось сделать операцию и пересадить кожу. Нервы повреждены, поэтому должно пройти несколько дней, прежде чем я смогу сидеть или ходить. Мне повезло, что пламя не опалило всё лицо и не коснулось глаз. Жжёные волосы пришлось состричь.

- Но ты выздоровеешь, - утешает доктор. - По крайней мере, физически.

Позже в тот же день меня навещает другой доктор. Он представляется, как главный доктор Аврелий.

- Мне сказали, что ты страдаешь от последствий охмора, - говорит он. - Я бы хотел понаблюдать за тобой и посмотреть, как ты справляешься с болезнью. Когда тебя отсюда выпишут, мы переведём тебя в психиатрическое отделение.

Разумеется. Психиатрическое отделение. Потому что ожогами дело не кончилось - с эмоциями тоже не всё в порядке. Психически неуравновешенный. Так гласит надпись на моём браслете. Вечером я рассказываю об этом Хеймитчу, который снова приходит навестить меня.

- Так и есть, - пожимает плечами тот.

Потом он отдаёт мне маленький круглый предмет. Этот предмет лежит на моей раскрытой ладони, и я удивлённо смотрю на него.

- Жемчужина. Зачем она мне? Почему?..

- Нашли у Китнисс в кармане. Они хотели выкинуть, но я решил сохранить для тебя. Когда-нибудь ты снова подаришь её Китнисс, - говорит Хеймитч.

- Как это подарю снова? - произношу я, глядя на жемчужину.

- Вот так. Не спрашивай меня, почему она носила её с собой. Ты подарил Китнисс жемчужину, когда вы были на Бойне. Нашёл в устрице, - объясняет Хеймитч.

- Правда? Я этого не помню.

- Ты многого не помнишь, - нетерпеливо бросает Хеймитч. - Наверняка у них найдутся записи. А теперь мне надо выпить. Загляну позже.

Он оставляет меня наедине с моими мыслями; я всё ещё глазею на жемчужину.

Увидеться с Китнисс и спросить её о подарке мне не позволяют. Говорят, что её состояние нестабильно. К тому же она ни с кем не разговаривает: видимо, так сказывается на ней эмоциональная травма. Её горе не обходит стороной и меня. Оно весь дух вышибает. Да, повстанцы победили, но чего мы добились? О какой надежде может идти речь, когда мир забирает такую прекрасную, чистую душу? Человечество истощается. Я доверял Прим, она помогала мне разобраться с мыслями после охмора, она никогда не представляла угрозы, даже в самые худшие минуты, когда мной овладевал страх.

Если я ощущаю её потерю так болезненно - представляю, каково приходится Китнисс. Прим была для неё всем. Китнисс любила её больше жизни. Вызвалась вместо неё на Игры. От этого горько вдвойне. Ненужная смерть. Слишком много боли. Иногда кажется, что кроме неё, на этом свете ничего больше не осталось.

Через несколько дней меня переводят в психиатрическое отделение. Но и здесь мне не дают встать с постели, велят отдыхать; доктор Аврелий ежедневно наносит мне визиты. От Хеймитча я узнаю, что Китнисс выписали из госпиталя. Она живёт вместе с матерью в одной из комнат Президентского дворца. Хеймитч говорит, что она до сих пор не проронила ни слова.

Я спрашиваю доктора Аврелия о жемчужине.

- Ты не помнишь? - осведомляется он.

Я качаю головой.

- Я много чего не помню.

- Пожалуй, мы сможем где-нибудь раздобыть запись, - говорит он. - Я получил твоё дело от Маржи Грут. Мне сообщили, что она была твоим лечащим доктором в Тринадцатом и что она использовала записи как часть лечения.

Помолчав с минуту, он добавляет:

- Есть ещё кое-что, о чём тебе следует знать, но, сразу предупреждаю, будет нелегко. Врать и утаивать нет смысла. Дело в том, что их арестовали. Людей, которые пытали тебя и изменили твою память. Антоний Карлианий, Марзия Сероноза и все, кто был с ними заодно.

Он ненадолго умолкает и наблюдает за мной. Люди, которые пытали, превратили меня в переродка Сноу. Они пойманы.

- Что с ними сделают? - спрашиваю я.

- Казнят, - отвечает доктор Аврелий. - Скорее всего, в ближайшее время.

Я киваю. В этом есть смысл. Смертная казнь - справедливое наказание.

- Как думаете, я смогу с ними увидеться? То есть не разговаривать с ними, ничего такого. Просто посмотреть на них издалека, через какое-нибудь одностороннее стекло.

- Зачем? - интересуется доктор. - Не слишком это будет тяжело?

- Нет, не слишком. Я хочу их увидеть. Мне кажется, я наконец смогу со всем покончить.

Доктор Аврелий какое-то время молчит, обдумывая мои слова, вероятно, взвешивая все минусы и плюсы для психически неуравновешенного больного, встретившегося со своими мучителями. Он опять смотрит на графическое изображение со шкалой и, наконец, кивает.

- Хорошо. Может, это даже поможет. Попробовать стоит. Их держат в тюрьме вместе с остальными военными преступниками, - говорит доктор. - Тюрьма находится не так далеко от госпиталя. Мне нужно обсудить твою просьбу с президентом, но, думаю, проблем не возникнет.

Проходит несколько дней прежде, чем мне позволяют встать с постели. Но даже тогда мне приходится ещё один день дожидаться разрешения президента. В конце концов, я получаю допуск. Не понимаю, зачем для этого требуется дозволение главы власти, но вопросов не задаю. Доктор Аврелий везёт меня в здание тюрьмы на инвалидной коляске. Протез сильно пострадал в огне - теперь мне делают новый. Но он бы мне всё равно не помог: я слишком слаб, чтобы ходить самостоятельно. И всё же очень непривычно видеть только одну ногу вместо двух.

Тюрьма находится всего в нескольких кварталах от госпиталя. Нам даже не требуется машина. Доктор катит моё кресло по сугробам, прокладывая путь к зданию. На улицах тихо.

- Здесь так спокойно, - тихо произношу я. - Куда все подевались?

- Люди сидят в своих домах. Зализывают раны, - говорит мне доктор Аврелий. - Теперь у всех появится вдоволь забот. Нужно разгребать и хоронить тела. Но этот район Капитолия не особо пострадал. Так что работы не много.

Мы оказываемся в здании. Охранник ведёт нас на нужный этаж.

- У них смежные камеры, - объясняет он. - Всех, кто совершил схожие по тяжести преступления, мы разместили в одном камерном блоке.

Мы останавливаемся в небольшом зале, по обеим сторонам которого тянутся ряды дверей.

- Там, за этими дверями, находятся заключённые? - спрашиваю я охранника.

- Да, - отвечает тот. - Их уже судили. Всем вынесли смертный приговор.

- Всем до единого? Никого не пощадили?

- Они и не заслуживают пощады, - говорит охранник. - Или вы хотите, чтобы ваших мучителей пощадили?

Я и сам не знаю. Эти люди заслуживают наказание после всего, что они вытворяли со мной и с Джоанной. Но разве я имею право решать, кому жить, а кому умереть? Я рад, что мне не пришлось давать показания. Судя по всему, доказательств было предостаточно. Хеймитч сказал, что всё снимали на видео, так что их виновность была очевидна.

Я молча смотрю на застеклённые двери. Охранник показывает камеры Антония и Марзии.

- Они не увидят и не услышат вас. Если захотите что-нибудь им сказать - просто дайте мне знать. Мы приведём их в комнату для допросов, где вы сможете поговорить.

Я киваю и показываю доктору первое окно, чтобы он подвёз туда кресло. За стеклом обнаруживается небольшая белая камера, в углу которой находится пригвождённая к полу скамеечка с тонким матрасом. На скамеечке, скрестив ноги, сидит мужчина, его взгляд устремлён в стену. Сам мужчина, кажется, уменьшился в размерах - не таким я его запомнил, - но он по-прежнему необычайно силён: это видно по его мускулистым рукам. Не знаю, что я сейчас должен чувствовать. Затылок пробивает тупая ноющая боль. Я пытаюсь разглядеть в мужчине чудовище, но, в конце концов, не вижу там никого, кроме человека, жалкого человека, сидящего на тонком матрасе.

- На его совести множество смертей, - подаёт голос охранник. - Вы ведь слышали, что он убил всю вашу подготовительную команду, в том числе и стилиста. Той же ночью, когда вас спасли.

Мои глаза расширяются - я поворачиваюсь к охраннику.

- Не слышал, - шепчу я. - Мне никто не говорил. Порция...

Я умолкаю, а боль вновь поглощает меня. Умерло так много людей. Порция. Моя команда подготовки. Глаза щиплет от слёз. Я никогда больше не услышу их голоса. Никогда не увижу их лица. И я знаю, что уже нет смысла прибегать к закону. Люди, ответственные за их смерть тоже должны умереть.

- Столько смертей. Столько ненависти, - шёпотом говорю я. - А теперь грядёт очередная бойня.

- В каком смысле? - спрашивает доктор Аврелий.

- Я не говорю, что они должны избежать наказания. Но если вы будете убивать всех - что у нас останется? Неужели в мире нет больше места милосердию?

Охранник смотрит на меня с удивлением.

- Вы хотите помиловать этого преступника?

- Я не знаю, чего хочу, - качаю я головой. - Могу я теперь увидеть её?

Доктор подкатывает кресло к другой камере. Она совсем не отличается от предыдущей. В помещении я вижу высокую женщину с тёмными волосами. Я тут же её узнаю.

- Это она привела меня в госпиталь, - говорю я доктору Аврелию.

- Верно. Она затащила вас внутрь. К тому времени в госпитале уже были повстанцы. Но на это она не обращала никакого внимания. Её спросили, кто она такая - она ответила, вот так её и арестовали.

- Она привела меня в госпиталь, - повторяю я, не веря собственным словам. - Она спасла нас с Китнисс.

- Она разворотила твоё сознание, - возражает доктор. - Её зовут Марзия. Это имя о чём-нибудь тебе говорит?

Говорит. И теперь, увидев женщину в ровном, ясном свете, а не за пеленою дыма, я узнаю её. Но подумать только: эта женщина заставила меня пройти девять кругов ада и всё-таки спасла. Несопоставимые вещи. И что же мне с этим делать?

- Можно поговорить с ней? - спрашиваю я охранника.

- Не вопрос, - отвечает тот. Он начинает говорить по рации, потом приводит нас в комнату, где стоит стол и пара стульев. На столе лежит колода карт.

- Почему они здесь? - осведомляюсь я.

- Наверное, кто-то из посетителей оставил.

Я беру колоду в руки и вспоминаю о тысячах карточных домиках, которые я строил, пока сидел в камере. В голову приходит идея.

- Передадите Антонию? - спрашиваю я охранника. Он кивает и забирает карты. - Скажите, что это от меня.

После того, как охранник уходит, доктор Аврелий смотрит на меня.

- Почему ты хочешь, чтобы у него были карты?

- Потому что у меня в камере они тоже были, - отвечаю я. - Дарий приносил.

- И что же это получается, благодарность за убийство Дария? - опешивши, спрашивает доктор.

- Скорее - ирония, - тихо говорю я.

- Теперь у него есть, чем себя занять.

- Он пытал меня, а я делаю с точностью наоборот: облегчаю ему его существование. Как бы вы себя чувствовали на его месте? - Я смотрю доктору в глаза.

Он выдерживает мой взгляд, потом поднимает руку и делает жест, отодвинув большой палец на миллиметр от указательного.

- Я бы чувствовал себя лучше вот настолечко.

- В том-то и дело.

Дверь открывается, появляется другой охранник и заводит в комнату Марзию. Руки скованы за спиной наручниками. Под глазами у женщины залегли тёмные круги. Охранник сажает её на стул. Она поднимает взгляд и испуганно смотрит, как раненый зверь.

- Ты знаешь меня? - задаю я вопрос. Она кивает.

- А знаешь ли, что ты со мной сотворила? - снова спрашиваю я. Женщина приподнимает голову и какую-то секунду смотрит мне в глаза, потом отводит взгляд.

- Знаю, - выдыхает она. - Тебя зовут Пит. Я изменила твою память.

- Правильно. Но известно ли тебе, как это на меня повлияло? Что это означает?

Она отрицательно качает головой.

- Я... я не совсем уверена.

Внезапно вся злость, которая была во мне, выходит наружу.

- А ты в чём-нибудь вообще бываешь уверена? - кричу я. - Сколько боли! Такая каша в голове! Ты погубила меня, и я ненавижу тебя за это!

Марзия ударяется в слёзы: она не привыкла, чтобы на неё повышали голос.

- Прости, - всхлипывает она. - Я не хотела.

- Да что ты говоришь. Не хотела она! Не смей мне лгать!

Всё её тело сотрясает дрожь, слёзы катятся по щекам, бегут по шее и прячутся за краем тюремной формы. Она не может смахнуть слёзы руками, поэтому пытается вытереть щёку плечом.

Мне вдруг вспоминается, каково это постоянно быть в наручниках. Как это неудобно не иметь возможности двигать руками. Хоть я и сам настаивал на том, чтобы наручники не снимали.

Друг она или враг - не имеет значения. В конце концов, мы все равны.

На какое-то мгновенье силы оставляют меня, и я закрываю лицо руками. Что я здесь делаю? Мой визит в тюрьму ничего не даст. Здесь нечего делать. Я не смог бы предотвратить казнь, даже если бы хотел. И разговор с этой женщиной не принесёт мне покой, в котором я так нуждаюсь.

- Спасибо, - говорю я, наконец, - что показала, где госпиталь.

Она опять поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд у неё пустой и отрешённый. Даже если Марзия и узнала меня в тот день - я не уверен, что теперь она понимает, о чём идёт речь. Это неважно. Нам больше нечего друг другу сказать.