Пожар несостоявшейся полыни

Онагост неловко потоптался, вслушиваясь, затем дважды постучал костяшкой пальца в дверь. Предупредил, что это он, и только услышав «входи давай», легко отпер её. Удивился, что дверь была не закрыта на ключ. Значит, её открыли ещё раньше.

— Давно не спишь? Житеслав уже внизу ждёт.

— И тебе доброе утро, — без язвы сказала Кристалина. — С лучину где-то в потолок смотрю. Всё думала, отчего так не хочется вставать? А вот, — высунула руку из-под одеяла и обвела Онагоста, — запоминала последние счастливые мгновения тишины, потому что у моего братца в заднице опять береста загорелась.

Онагост кашлянул, пропуская мимо ушей последние слова. Спросил, как прошла ночь, сам вкратце рассказал, что сейчас творилось внизу, и перешёл к делу. Конечно, дело касалось цветка папоротника. И, конечно, ответ не заставил себя ждать.

— Что?! Боги, опять в лес? Не-е-ет... — простонала Кристалина, накрываясь одеялом с головой. Сказала, и голос её глухо прозвучал из-под ткани: — Я здесь жить останусь.

Стянула одеяло до носа и, прищурившись, заметила:

— И вообще, я голая, так что выйди отсюда.

Онагост фыркнул.

— Ты? И спишь нагишом? В жизни не поверю.

— Рискнёшь проверить?

— А вот и рискну. И даже если это правда, ничего ты мне не сделаешь.

Он рванул одеяло, стягивая, и Кристалину, не успевшую отпустить край, потянуло вперёд, усаживая. Она действительно была в рубахе. Онагост победно улыбнулся и швырнул одеяло ей. Оно упало на русую голову.

— Ну, я пойду, — заложив за поясницу руки, сказал Онагост, — а ты пока собирайся. Нас ждут великие дела.

И прежде чем сестра успела бы облить его водой, которую он вовремя заметил над головой, выскочил за дверь и захлопнул её. Онагост хохотнул. Если Кристалине хватило ловкости не уронить шар на пол, то ей даже будет чем умыться.

Он лихо спустился по ступенькам, подлетел к столу, опёршись на него. Кисель в кружке качнулся, едва не расплескавшись. Житеслав прыснул, но нахмурился, когда, сев напротив, Онагост стащил из его миски кусок жареной редьки, закинул в рот и невинно округлил глаза.

Немного погодя на лестницу вышла Кристалина и злорадно улыбнулась, увидев брата. Онагост сделал вид, что ничего не заметил, и повернулся к Житеславу с елейной улыбкой.

— Ночь была чу́дная, неправда ли?

— Вот ты где!

Она взлохматила ему волосы так, что те стали похожи на старый веник, и, победно вскинув подбородок, уселась рядом с Житеславом.

«Это чтобы я её не достал», — подумал Онагост.

Кое-как зачесал волосы, хотя, он был уверен, сейчас их мог спасти только гребень.

Житеслав усмехнулся.

— Молодые бранятся — только тешатся.

Онагост вскинул бровь.

— Это мы молодые?

— Ну не старые же, — сказал Житеслав с таким видом, будто это было самым очевидным на свете.

Онагост шутливо погрозил пальцем.

— Ладно, сегодня живи, — сказал, глядя, как Кристалина встаёт, чтобы подозвать подавальщицу.

— Я смотрю, у кого-то сегодня хорошее настроение, — Житеслав скрестил руки на груди.

— Великолепное, — поправил Онагост.

— Конечно, — кивнула Кристалина и дала подзатыльник брату, — сделал гадость — сердцу радость.

Онагост перехватил её руку, притянул и взлохматил ей волосы на макушке. Тут же увернулся от нового замаха. Махнул рукой, улыбаясь, мол, иди уже давай.

— Ты на скомороха похож, знаешь? — усмехнулся Житеслав в кулак. — Или пугало огородное.

— М-да, потому-то и привлекаю всяких, — обвёл рукой Житеслава, — воронов.

— М-да, — эхом повторил Житеслав. — Ну что же, поклюю пока, — и утащил на свою сторону миску с ячменной кашей, взятую Онагостом.

— Э-э!

Он потянулся, чтобы вернуть её на место, но получил по руке. Житеслав полуулыбнулся, хитро сверкнув глазами, и пододвинул миску обратно. Сказал, что Онагост ему тоже поднял настроение. Парень горделиво зарделся.

— М-да, выбор здесь, конечно, не такой богатый, как у нас, — печально вздохнула Кристалина, вернувшись. — С другой стороны, лучше так, чем никак.

— Привыкла там у себя во дворце к столу, заваленному яствами, — пожурил её Онагост.

Кристалина раздражённо выдохнула.

Когда принесли её репу с рыбой и все принялись есть, тишину за столом невесомо царапали только тихие вздохи. Посетителей утром было мало, и в зале едва слышно шептались люди с корчмарём да от стен отскакивал гул от переругиваний кухарок. Онагост хотел бы запечатать это мгновение тишины в туесок и открывать, когда станет нестерпимо плохо. Конечно, вовсе не хотелось, чтобы было плохо, но жизнь не может течь ровно, обязательно лента поползёт под камень или изломается поперёк. Дать бы Моране по костлявой шее, чтобы плела судьбы не только для красивой вышивки, а с пользой.

Кристалина заметно погрустнела, о чём-то думая. Бросила беглый взгляд на Онагоста и отвернулась, отбивая дробь пальцами по краю стола. Вдохнула-выдохнула.

— Ну что, — заговорщически сказал Онагост, — пошли в лес?

И оглядел их лица. Житеслав недовольно скривился, а Кристалина подняла на брата глаза и решительно кивнула.

— Пошли. Если для тебя это так важно, то кто я такая, чтобы лишать брата счастья.

— Кристалина!.. — возмущённо и удивлённо осёк Житеслав.

Она резко вскинула руку, прикрыв глаза, прерывая его.

— Будет цветок — прекрасно, не будет — значит, лишний раз тебе докажу, что всяким старикам верить не стоит. До конца дней буду припоминать, братец.

Онагост готов был расцеловать её в обе щёки и так бы и поступил, если бы его не пробрал смех, вмиг заклокотавший в горле. И стало ещё смешнее, когда Кристалина недоумённо вскинула бровь.

— Да я наврал тебе, — хихикая, выдавил он. — Ни в какой лес я не собирался. По крайней мере, сегодня...

Он потрепал её по макушке и всё-таки чмокнул в щёку и прижал к себе одной рукой.

— ...Но спасибо. Правда, я очень рад, что ты согласилась.

— Да? А я уж было подумала, что у тебя совсем крыша поехала. Не хватало ещё с сумасшедшими якшаться.

Житеслав как-то странно хмыкнул и склонил голову, закрывая лицо руками. Между прядями, сверху — на лбу и макушке — порыжевшими от солнца, Онагост увидел, что тот играл желваками.

Онагост объяснил, что собирался задержаться здесь до полудня, а потом уже выдвигаться в путь. Кристалина решила: раз они никуда не спешат, она доест и снова завалится спать. Иначе потом никакой тяжеловозный конь её не оттащит.

— По рукам, — довольно заключил Онагост.

— По рукам... — эхом отозвался Житеслав, прожигая взглядом последний ломтик репы, который сей же миг утащил Онагост, подкинув заместо кусок курицы.

***

Когда Кристалина проснулась в следующий раз, солнце уже покосилось в сторону леса. Значит, время пошло за полдень. И её никто не разбудил. В груди стянуло тревожной плёнкой. Она соскочила с кровати, наскоро надела сапоги и, даже не взглянув в медное зеркало, бегом кинулась по лестнице, на ходу ощупывая щёку в бороздках от складок подушки.

Посетителей поубавилось, и теперь в зале сидели всего трое, да и те наверняка собирались уходить. Ни Житеслава, ни Онагоста среди них не оказалось. Кристалина с трудом сглотнула.

После затхлой корчмы воздух на улице показался сладким. У невысокого заборчика, скрестив ноги, сидел Житеслав, а подле него крутился рыжий котёнок, и Житеслав играл с ним, то подсовывая пальцы, то убирая, прежде чем зубки сомкнулись бы на них. А завидев Кристалину, он подхватил котёнка под пузом и притянул к себе, поглаживая.

— Прохлаждаешься? — спросила Кристалина, подходя.

Он кивнул и отпустил котёнка, а тот сиганул куда-то в заросли малины. Наверное, к маме.

Ряса теперь была в шерсти, и Житеслав принялся отряхивать её, а заодно и траву с ног. Досадливо скривился и, махнув Кристалине, шагнул в корчму. Она вошла следом. И тут же спросила:

— А где Онагост?

Житеслав, ещё миг назад оттиравший землю с колена, застыл и наморщил лоб, силясь вспомнить. Раздражённо закатил глаза, видимо так и не вспомнив.

— Да наружу пошёл. Не пропадёт здесь, не переживай.

Кристалина вздохнула.

— Не найдёт проблему, так ведь создаст, ты же знаешь.

— Знаю, — кивнул Житеслав. — Но раз дым ещё не курится над деревней, то всё в порядке. — Нахмурился. — Хотя нет, жареным всё-таки тянет.

Кристалина недовольно ухмыльнулась. В самом деле пахло чем-то горелым. С кухни ли, или повод для беспокойства? Она тревожно оправила рукава, ворот, убрала волосы за уши и, выглянув наружу, огляделась, не собираются ли телеги с бочками, чтобы тушить пожар?

Нет, не собираются.

Но всё-таки оставлять брата одного было не очень хорошо. Если что-то случится, то Кристалина не сможет помочь, и им опять придётся бежать.

Она одёрнула себя. Ну в самом деле, Онагост уже не маленький и не нуждается в её защите. Прожил же как-то почти месяц в одиночку. Но уйти, не предупредив, ну не дурак, а?

— Послушай, — Житеслав доверительно наклонился к ней и перешёл на шёпот, — здесь никто не знает, что вы чародеи. Ни одна живая душа. Не стоит беспокоиться. Во всяком случае, проверять водой его вряд ли будут...

Кристалина скупо улыбнулась, а затем и эта улыбка растаяла, когда, переступив порог и припав виском косяку, насквозь промокший Онагост сипло произнёс:

— Воды...

Она ахнула, подбежала к нему, ощупывая рёбра и руки, проверяя, нет ли переломов. Пальцы не жгло, значит, вода не искрящаяся. Житеслав вручил ему ковш, и Онагост хлебнул, прополоскал рот и сплюнул, выглянув наружу, проделал так ещё несколько раз. И, только когда утёр рот рукой, откашлялся и объяснился:

— В реку упал. Неудачно выплыл прямо возле сдохшего лося в воде. Невкусно, — буркнул с обидой и стянул рубаху.

Он махнул волосами, отфыркиваясь. Капли полетели в разные стороны.

— Ты где был, водоплавающее наше? — беспокойно-насмешливо спросил Житеслав.

С отжатой прямо на пол рубахи потекли ручьи, и Кристалина недовольно выдохнула, тайком собирая воду в чью-то кружку. На её беду, в ней оказалось что-то налито, и хозяин, отхлебнув немного, раздражённо подозвал подавальщицу.

Онагост наконец вскинул голову и широко улыбнулся.

— Да работал я. — Достал горсть мокрых медяков и серебряников из мошны на поясе. — Руки соскучились, вот я и напросился. Мне не сложно. И людям помощь, и нам деньги. То дров наколоть, то крышу залатать... — Хмыкнул. — Правда, одна женщина хотела меня на ложе затащить после такой помощи.

— И что ты? — ехидно спросил Житеслав.

Онагост развёл руками: как видите.

— Утёк от неё.

— Судя по твоему мокрому виду, в прямом смысле.

Онагост кивнул и рассказал, что вышел через окно, по извилистой яблоне, а спустившись, стремглав убежал через задний двор. Кто же знал, что внизу крутой берег, по которому Онагост и скатился кубарем, угодив в воду.

— Житеслав, — обратился он, — у тебя же остались ещё травы для отвара?

— Конечно, — кивнул. — А что, уже закончился?

— Последний пузырёк выпал и разбился. А без него я как без рук.

Житеслав криво усмехнулся.

— Что ты вечно так печёшься об этом отваре, как будто не вода с травным соком, а воздух. — Чуть склонил голову вбок. — А что случится, если не выпьешь вовремя. Что, лёгкие выкашляешь?

Онагост тяжело взглянул на него.

— Да, — бесцветно произнёс и направился наверх, накинув отжатую рубаху на плечо.

Глядя, как брат перескакивает через ступеньку, поднимаясь, Кристалина притянула Житеслава за локоть и тихо рассказала, какие приступы у Онагоста были в детстве, пока мама не решилась сварить что-то подобное. Он мог умереть ещё мальчишкой, задохнувшись, и хорошо, что этого не случилось. Житеслав кивнул и задумчиво облизал губы, поддев серьгу.

— ...Онагост.

Кристалина постучалась ещё раз. Снова никто не ответил. Дёрнула ручку на себя, от себя, но дверь не открывалась. Повернувшись спиной, она ударила ногой несколько раз и с досадой рыкнула. Ну почему он не открывает? А если ему там плохо? Отвар ведь кончился, вдруг уже лежит без сознания?

Она развернулась и со всей силы ударила кулаками по двери, бросив отрывисто:

— Твою же мать!

Замок заскрипел, тихо щёлкнул, и из щели выглянул Онагост и ошарашенно спросил:

— Ты чего здесь устроила? Я уж думал, война.

— А ты чего так долго не открывал?! — срывающимся голосом сказала Кристалина.

— Да я тут немного сушился. Что мне, без портов к тебе выходить надо было?

— Да чего я там не видела, — тихо буркнула она и протиснулась мимо брата в комнатку. — Мог бы меня позвать, я быстрее справляюсь.

Онагост махнул рукой: пустяки. Запер дверь и спросил, зачем она так рвалась.

В комнате было парно, потому, сев на кровать, Кристалина собрала лишнюю влагу из воздуха и пропустила юркий ручеёк меж пальцев.

— Да ты ушёл сам не свой. Я и метнулась проверить.

Онагост присел перед ней на корточки, оказавшись на две головы ниже. Оглядел её сверху вниз и погладил по голове.

— Я ведь уже не маленький, чтобы возиться со мной.

Кристалина сначала нахмурилась, обиженно поджав губы, но она не могла не согласиться, потому лишь грустно посмотрела на пустую стену позади Онагоста.

— Но мы ведь одни друг у друга остались. Кто ещё проследит за тобой, за мной? Не мама ведь.

Она закусила нижнюю губу, наклонилась вперёд, уткнувшись в тёплое плечо, и сказала:

— Я скучаю по ней.

Онагост обнял её за плечи, и тихо вздохнул, когда Кристалина не то сухо всхлипнула, не то сипло вдохнула, — сама толком не поняла.

— И я.

Стало очень тепло, а от его волос пахло тиной и гарью. В мутное окно рыжевато бил свет. Вечер потихоньку приближался, и, наверное, зря Онагост задумал отправляться в путь сегодня. Надо бы дождаться утра, чтобы не застрять в темноте на тракте или в лесу. Внезапно в стекло врезалась птица, оставив облачко перьев. Онагост вздрогнул от резкого звука и отстранился, еле улыбнувшись.

— Скоро расцвет лета, куча фруктов и зелени. Ты всё это высушишь, я продам, и жизнь снова наладится. — Онагост ободряюще приобнял её за плечи и потряс. — Нам уже по девятнадцать вёсен, может, и сами куда уплывём.

— Да куда нам. — Махнула рукой. — Ты ничего не знаешь о государствах за морями, я — тем более. Мы так малы по сравнению с этим миром. Потеряемся ещё, — грустно усмехнулась Кристалина.

— Ну мы же с тобой уже не маленькие. А знаешь, что повзрослевшие люди делают, когда остаются одни?

Кристалина захихикала.

— Ну уж точно не обсуждают поставку сухофруктов за море.

— А вот и нет, смотри.

Он вынул из наплечного мешка неотёсанный сучок, раскалил ладонь до бела, и несколько мгновений спустя в пальцах оказался зажат уголёк. Им Онагост и принялся что-то писать на стене, смазывая слова, рисуя чёрточки и зачёркивая предыдущие. Дерево покрылось чёрным, на пол сыпалась угольная крошка. В конце концов, Кристалина не выдержала и спросила, что он задумал на этот раз.

Онагост замер, оглядывая неровные записи. Уголёк кончился, и он, поглядев на испачканные пальцы, указательным и большим оставил отпечатки на стене так, чтобы получилось маленькое сердце.

— Я так-то думал высчитать, сколько времени уйдёт, чтобы накопить на дом, но мысли что-то не в ту сторону пошли... — Он почесал в затылке. — В общем, до летнего солнцеворота осталось четырнадцать дней. Ровно две седмицы. И... — Оглянулся. — Я думаю, нам не обязательно прямо сейчас искать папоротник.

Кристалина недоверчиво хмыкнула. Кивнула на записи: «Это ты высчитал на стене или сам додумался?»

Онагост задумчиво оттянул уголок рта, рассеянно глядя перед собой.

Ну что же, видимо, и сам, и через записи.

Кристалина отпустила ручеёк, всё это время сидевший на тыльной стороне ладони, и вода лихо смыла уголь со стены, оставив только тёмный сыроватый след. Теперь уже чёрная змея свила кольцо на запястье, переливаясь на солнце, как перья у воронов. Кристалина засмотрелась и вдруг поняла, что это украшение ей нравится куда больше, чем наручи с драгоценными камнями, купленные за баснословные деньги. Хотя, если бы их купила мама, или Онагост, или даже Житеслав, она бы носила их с бо́льшим удовольствием, чем подарок Боремира.

Она прикрыла глаза, вспоминая. Пусть и виделись они всего две седмицы, но и того хватило, чтобы образ намертво отпечатался. Белые волосы, голубые льдистые глаза, светлая кожа, едва тронутая загаром. Совсем бесцветный, и только чёрное облачение Белочника выделялось. Красивый, ублюдок, но не настолько, чтобы Кристалина позволила собой завладеть.

А затем в голову хлынули другие воспоминания. Она ведь часто видели, как эти двое — Житеслав и Боремир — ходят вместе. Не разлей вода. Наверное, ещё и друзья с детства. И каково же было её удивление, когда Житеслав оказался совсем не таким как его приятель. Спокойный, тихий, только иногда шипел, в остальном же очень приятный человек. И тут же неприятно полыхнуло в груди и горле: сейчас внизу тебя ждёт тот, чьего друга ты обрекла на смерть. И он даже не знает, кто и что с ним сделал. Не знает, какое чудовище день ото дня находится рядом. И, если честно, совсем не хотелось, чтобы узнал. Только травник ведает, что лежит в снадобье, а Онагосту оно очень нужно. Нет, когда-нибудь Кристалина расскажет, но не сейчас. Ещё не время.

Пора было собираться. Кристалина направилась в свою комнату забрать суму, но Онагост окликнул её и вручил тканевый свёрток. Молча развернул лицом от себя и подтолкнул в комнату, прикрыв дверь.

Кристалина с сомнением развернула ткань и ахнула. Пока она спала, Онагост сбегал на ярмарочный развал. Уж не поэтому ли он решил заработать денег, что много потратил на это?

Покрасовавшись перед заляпанным зеркалом, она выскочила из комнаты. Снаружи её уже ждали друг и брат.

Онагост не просто так слонялся по ярмарочному развалу. Он нашёл сарафан, чтобы заменить старую протёртую рубаху сестры, выданную ещё в храме. Та натирала и была дырявой на самых неприличных местах. Кристалина была чудо как хороша в этом сарафане: от горла до живота на голубом растёкся витой молочный узор, обрываясь у широкого тёмного пояса. Она крутанулась вокруг себя, сжав и приподняв по бокам низ широкого синего подола и, на манер кочевых народов, плавно размахивая им, как птица — крыльями.

Житеслав досадливо плюнул.

— Лучше бы порты купил.

Кристалина оскорблённо скривилась.

— На что мне порты? И с юбкой удобно.

— Репей удобно собирать. А если бежать придётся? Ты в такой ни шагу сделать не сможешь, со всеми кустами обнимешься.

— Ты в своей рясе тоже не шибко-то далеко убежишь.

Онагост лишь одобрительно улыбнулся, кивнул ей и закинул мешок на плечо.

Путь решили держать на ближайшую деревню или село. Раз до солнцеворота было много времени, не помешало бы вызнать всё и, по возможности, даже больше о папоротнике. Где растёт, как найти, с кем договориться, как использовать. Спрашивать, правда, было не у кого.

До ближайшей полузаброшенной деревни жители указали дорогу через лес, на что Кристалина громко и неприлично возмутилась; расценив это по-своему, жена корчмаря недовольно вскинула бровь и скрылась в кухне, не попрощавшись.

Как Кристалина и думала, ночь опустилась быстро, скрадывая остатки светового дня. Будто и не было никакого лета, всё та же середина весны. Вот тебе и месяц изок. Будто кто-то время крадёт.

«Лес почти как дом родной», — подумала Кристалина, а через миг произнесла это вслух.

— Конечно, дом. — Хмыкнул Онагост. — Ты же здесь под каждым кустом присела.

Кристалина раздражённо выдохнула. Лучше бы молчала, ей богу.

Да и ты тоже, передразнил его Житеслав, и девушка хихикнула.

Житеслав нёс в руках раскрытую книгу и на ходу читал. Не вслух, но иногда всё же вставлял едкие замечания насчёт вымыслов про знахарей и избавления от духов дома.

Онагост поднял ветку, пригнулся, чтобы пройти.

— Что ещё в этой книге написано?

— Написано... — Ветка хлестнула Житеслава по лицу. Он рыкнул и резко обломал её. Зло затараторил: — Написано, что на дорогу надо давать смотреть, а не вынуждать читать чью-то бредовую бессмыслицу.

Онагост едко захихикал, и от этого Кристалине стало смешно, но Житеслав всё равно одарил её таким взглядом, что сделалось не по себе.

Наверное, изначально было плохой затеей идти через лес. Набегали тучи, ночь обещала быть тёмной, беззвёздной. С другой стороны, защититься от зверя проще, чем от ватаги разбойников. И когда небо окончательно накрыло тяжёлым одеялом, Онагост зажёг огонёк на ладони, разделил натрое и пустил два других плыть рядом с Кристалиной и Житеславом. Кристалина издала тихий стон умиления. Ну какой же у неё брат стал... чародейский!

Вот здесь и завалимся, сказал Онагост и уселся на землю, устало вздохнув.

— Что, уже? И даже не будем бродить до полуночи? — недоверчиво уточнила Кристалина.

Онагост покачал головой. Огоньки с шипением погасли, разбросав искры.

Ну что же, здесь так здесь.

Онагост перемешивал угли в костре. Кристалина сидела, поджав колени и положив на них руки, а на руки — голову.

Житеслав порылся в суме и достал небольшую бутылку тёмного стекла.

— Вино, — гордо огласил на всю поляну. Онагост мельком кинул взгляд и снова отвернулся.

— Не будете? — непонимающе спросил Житеслав.

— Нет, — ответил Онагост. — Пьянящее с отваром не сходится, плохо становится.

— Ну а ты? — Житеслав кивнул в сторону Кристалины.

— А я как Онагост, не хочу.

— Два сапога пара, — заключил Житеслав, вынул зубами пробку и отпил из горла.

— Все черти одной шерсти, — едва слышно сказала Кристалина, и Житеслав усмехнулся.

— Откуда вы только вылезли такие странные. Будто не здесь родились.

Вино было кислым, но не кислее браги. Хорошее, одним словом. Зря они отказались, в отваре Онагоста не было ни стебля, ни лепесточка того, что могло бы вызвать отравление. А подначивал он их намеренно, чтобы раскачать.

Он сделал ещё глоток и прищёлкнул уголком рта. Хотелось болтать. И он мгновенно придумал, о чём.

Книга зашелестела пергаментом, глаза цепляли отдельные слова. Выходила какая-то несуразица.

«Если божьего человека благословят несколько богов, какими бы они ни были, то божий человек сам сможет стать богом, встав с остальными вровень».

— Ха, — резко выдохнул Онагост, — что за чушь. Ещё скажи, что если ночью на ущербную луну десять раз обернуться вокруг себя, два раза хлопнуть в ладоши и растрезвонить об этом пяти людям, то наутро под подушкой можно найти русалочьи сокровища. И проходить под реку сможешь.

Житеслав пролистал немного вперёд. Кивнул:

— Тут и такое есть.

Онагост наигранно понимающе качнул головой, свёл брови.

— Ясно всё.

Книга отправилась на дно сумы ждать очередного скучного мига. Читать расхотелось. Житеслав приложился к бутылке и продолжил рассказывать всё, что приходит в голову.

— ...Ночью вскочил. Снилось, что лежу в братской могиле, а по бокам меня сжимают холодные смрадные тела, и одно из них — отцово, второе — мамино. Вот я и перепугался, когда наяву почувствовал, что меня всё ещё сжимают, а потом понял, что тела тёплые, даже слишком. — Откинулся назад, чтобы полулечь на локтях. — Всё-таки хорошо с вами, ребята. Не хочется спрятаться. Такое только с Боремиром было последний раз.

Он заметил, как Кристалина недовольно скривилась и покачал головой.

— Я совсем не понимаю, почему он тебе так противен.

— Начнём издалека, — хлопнул в ладоши Онагост.

Кристалина предупредительно вскинула руку, останавливая. Сказала ему: «Я сама». И полностью повернулась к Житеславу, вскинувшись, как зверь.

— Почему противен? — Она вытянула губы вперёд, оглядела его. — А, может, потому что он запугал всю мою семью? Потому что он похитил меня, как похищают девок кочевые народы в свои таборы? Держал на привязи, как диковинную зверушку. Пользовался моими чарами до изнеможения.

Житеслав мрачнел всё больше с каждым словом. Опровергать не было смысла, Кристалина всё говорила верно. Но брала злость за то, как его мёртвого друга хулят. Он глубоко вдохнул и ме-едленно выдохнул. Сказал всё-таки, не без укоризны:

— А ведь он любил тебя. По-настоящему. Замуж хотел позвать, брата твоего в терем взять.

Кристалина виновато поджала губы, а затем нахмурилась.

— Ты просто хочешь смыть грязь с чести своего друга.

— Думай, как хочешь, а я правду говорю, — серьёзно ответил Житеслав.

— Да он меня обесчестить хотел! — вскричала Кристалина.

Житеслав подавился воздухом, его лицо вытянулось, а глаза расширились.

— Чего-о? — непонимающе протянул. — Кто тебя обесчестить хотел?

— Дружок твой.

Житеслав скрестил руки.

— Дружок мой, между прочим, берёг тебя. Ты откуда вообще это взяла?!

— Так во дворце все только об этом и говорили. Мол, воевода нашёл себе новую блудницу. Что мне оставалось делать?

Он тихо рыкнул, сжимая кулаки и глядя куда-то мимо девушки. По его мнению, она сказала лишнего. По его мнению, он понял что-то, чего долго не мог уловить.

— Та-а-ак, — сказал тихо, — дело набирает новые обороты.

Упёрся взглядом в её лицо.

— Как умер Боремир?

Кристалина фыркнула, нахмурив брови.

— Я не...

— Как он умер?! — почти закричал Житеслав.

Воздух с шуршанием выходил сквозь сжатые зубы, и казалось, что ещё немного, и Житеслав зашипит, как дикая кошка.

— Молча, — холодно и сухо ответила Кристалина (и не соврала ведь). — Молча и без страха. Его сожгли ведьмы в качестве подношения ушедшим богам. — Улыбнулась мило и ядовито. — Собаке — собачья смерть.

— Помни, о ком говоришь, — прошипел Житеслав, приблизившись к ней.

Кристалина беспечно развела руками.

— А что он мне сделает? — Усмехнулась. — Пошлёт удар булавой из Нави?

— Он — ничего. Зато я могу.

— А ну хватит оба.

Онагост поднялся и смешно отряхнул штаны от травинок. Выпрямился и заговорил, но его перебила Кристалина.

Может, они и устроили склоку на ровном месте, но Кристалина была вольна говорить всё, что пожелает. И никто ей не указ, ни остатки Боремира, ни Житеслав, ни брат. За несколько седмиц во дворце она научилась полагаться на себя и разучиваться не собиралась.

Житеславу эта речь не понравилась. Как не понравилось бы Онагосту, если бы Житеслав решил пройтись по поведению и действиям Кристалины. Как и любому, кого осадили ни за что.

Кристалина наконец смилостивилась и села на место, подогнув ноги. Она внимательно изучала Житеслава, и ему впервые стало не по себе. Наверное, это всё вино.

— Почему он тогда не забрал Онагоста? — спросила наконец она серьёзно.

Житеслав сделал ещё несколько глотков, заметив, что осушил уже треть бутылки.

Он и сам долгое время задавался этим вопросом. Боремир ведь боялся нарушить закон, а тут такая нелепица. Как он говорил, это всё равно отвадило бы подозрения от брата, ведь раз его не забрали, значит, и чародеем его можно не считать.

Онагост кивнул, мол, так и было, и Кристалина обратилась к нему, спросив, что думает он.

Онагост ничего не ответил. Лишь молча пошевелил рукой угли и пошёл за водой. Кристалина остановила его, выхватила котелок и, пошевелив пальцами, наполнила жидкостью из ближайших растений. Теперь в свете огня мелькали жёлтые травинки и один сухой куст, с которого совсем недавно они собрали чернику.

— А всё из-за князя и его дерьмового указа, — пробурчал Житеслав. — Если бы не он, то, может, и Боремир был бы жив, и вы бы жили по-человечески, а не как бездомные псины.

— И мама была бы жива, — добавила Кристалина.

Житеслав прищурился. Сказать, не сказать? Скажет — будет виноват, что молчал, да и они будут себя винить, что ушли и бросили человека в подземелье. А не скажет... А ничего тогда не произойдёт.

И пока он может позволить себе маленькую шалость.

Житеслав откашлялся, но всё равно прохрипел:

— А с чего вы вообще взяли, что ваша мать мертва?

Онагост с Кристалиной переглянулись.

— Потому что мы давно её не видели. И Боремир никого не пускал в темницу, это не просто так. Что нам ещё думать?

— И поэтому вы решили её похоронить.

— Ну а ты сам её видел? — спросил Онагост. Житеслав поджал губы. — Ну вот, а мы — тем более.

— Просто признайтесь, что вам так проще жить, — проворчал Житеслав. — А бедная женщина, может, уже вернулась на осколки своего дома и оплакивает детей.

— Может, — передразнил Онагост и наклонился вперёд. — Да, — сказал грубо, с вызовом, — нам так проще. И нам, и маме, потому что ей без нас будет лучше. Пусть живёт свою лучшую жизнь простого человека. Считай, что мы с Кристалиной условились молчать о маме, считать её погибшей. – Онагост тепло улыбнулся, как маленькому ребёнку. Но сказал мрачно и с плохо скрываемым ядом: — Ты ведь и сам сбежал из своей деревни, хотя дом и отец у тебя целы.

Житеслава будто окатило ледяной водой. Сколько он уже не вспоминал отца и дом? Пожалуй, достаточно, чтобы сейчас воспоминания вызывали у него рвотный позыв и желание промыть голову изнутри. А ещё всадить нож в ответ. И не раз. Почувствовав задёргавшийся глаз, Житеслав вдохнул и длинно выдохнул. Нет уж, достаточно ему мертвецов, насмотрелся так, что на две жизни хватит.

Видимо, на его лице отразились все мысли, потому что Онагост положил руку ему на плечо:

— Ты можешь нам рассказать, — вкрадчиво произнёс.

Житеслав мотнул головой и лишь когда увидел, что Онагост потерял к нему интерес, тихо сказал:

— Я не знаю. — Он провёл рукой по лицу. — Я не знаю, зачем вообще с вами пошёл, сидел бы дома и... — Житеслав коротко выдохнул, сообразив. — Нет, мой отец всадил мне нож под рёбра.

Онагост закашлялся.

— Ч-чего? — выдавил он, бросив быстрый взгляд на его живот.

Житеслав на мгновение замер, а затем ответил, когда понял, в чём дело:

— Ах, нет, он промахнулся.

Онагост вскинул бровь, скривив губы.

— Ну да, каждый день же на тебя отец нож наставляет, — съязвил он и тут же осёкся, сощурившись. — Я же сейчас не правду сказал?

— Не правду, — бесцветно отозвался Житеслав.

Онагост перевёл дух.

— Но жить с ним было то ещё веселье, — недобро усмехнулся Житеслав. — Если не брать в расчёт понукательства... Несколько раз он порывался снасильничать надо мной, путая с матерью в пьяной горячке.

Его передёрнуло. Он сделал несколько глотков вина и кашлянул, скривившись.

— Мама была безумна. В последние дни жизни она совсем потеряла рассудок. Только меня и узнавала, а на отца кидалась с кулаками. Иногда мне кажется, что это её безумие передалось и мне, раз я вижу мёртвый образ в лесу. Всегда в лесу. — Снова глоток вина. — После очередной склоки с отцом в один день она пропала. А наутро её нашли в канаве с перерезанной глоткой. Отец постарался, — махнул рукой. — И вот со дня её смерти не было ни дня покоя.

Рассказал. Вот так просто, без запинки. Будто всю жизнь только и делал, что готовил речь. А если посчитать, сколько раз он называл себя отребьем, пока перебирал эти мысли по кругу хмельными ночами, жаркими днями и иногда утром.

Житеслав нахмурился.

«Погодите-ка...»

Его лицо недобро просияло, и он засмеялся.

— Он же и в самом деле довёл до сумасшествия и убил мою мать, ха-ха-ха... — Житеслав обхватил голову руками. — Я же десять лет жил с этим чудовищем бок о бок.

Смех не смолкал и за считанные мгновения смешался со слезами. Житеслав зажал рот ладонью, но не переставал ни смеяться, ни рыдать. Смог лишь выдавить:

— Я и в самом деле сумасшедший...

Боги, превеликие боги, какой же он был дурак! И как же его вышколил отец своими замечаниями, учениями. Вышколил настолько, что Житеслав просто не замечал того, что было у него под носом, не видел подмену смыслов, считал обыкновенным то, что другие люди сочли бы за помешательство и покрутили пальцем у виска.

Житеслав поднялся и неспешно побрёл вглубь леса, чтобы как следует всё обдумать и прожить в одиночестве, но за ним метнулся Онагост. Грубо схватил за руку, дёрнул, развернув к себе лицом, и крепко обхватил, не давая вырваться.

— Отстань! — прокашлял Житеслав и попробовал отпихнуть его от тебя.

— Нет, — твёрдо сказал Онагост, и Житеслав затих. — Тебя нельзя оставлять. Ты в таком состоянии способен на что угодно. А сейчас темно.

Житеслав рвано выдохнул и уткнулся в тёплое плечо, вздрагивая от всхлипов.

— Я считал себя чудовищем, а настоящее чудовище спало на соседней лавке, — проскрипел Житеслав. — Вас считают чудовищами, а настоящее чудовище догнивает на троне.

— Когда-нибудь заглянет солнце и в наши оконца, — Онагост погладил его по волосам и чмокнул в макушку.

Житеслав прижался щекой к его груди. Боги, как же ему нравилось слушать чужое сердцебиение! Такое живое, яркое, размеренное, бьющее, как ключ. А сердце под этими рёбрами ещё и всамделишно горячее. И вмиг стало спокойно, будто с каждым кровавым ударом из его головы уходила какая-то дрянная мысль.

У Боремира сердце билось твёрдо, будто ударами оставляло зарубки на внутренней стороне рёбер. У Онагоста — как пламя, вязко вспыхивало, мазало кости дымом. А у Кристалины, наверное, как льдинки, бьющие в окно: точно, цепко и звонко. А у Житеслава...

Сказал бы, что нет у него сердца, но что же тогда обливалось кровью после той злоклятой ночи и побега?

Его опять пробрали смех и слёзы. Это вино, это всё вино...

В кустах что-то зашевелилось и Житеслав, взвизгнув, отпрянул от тепла, чуть не угодив ногой в костёр. Дрожащей рукой указал в темноту, где ещё мгновение назад было движение.

— Ну ты раньше времени-то с ума не сходи, — сказал Онагост.

— Уже поздно, — полушёпотом выплюнул Житеслав. — И крепко не напиваюсь не только потому что не хочу быть как отец, а чтобы мать не увидеть вживую и не пойти за ней.

Онагост охнул.

— Зря ты взял вино, зря, зря, зря...

— А когда бы я ещё это всё сказал, если не под воздействием вина? — Икнул. — Я тоже не железный.

— Да кто спорит, — подала голос Кристалина. — Онагост тоже долго держался. Только ему вино, чтобы развязать язык, не нужно.

Житеслав провёл рукой по волосам и только сейчас заметил, что они спутались. Открыл рот, чтобы сказать, но подул сильный ветер, и чёрная волна накрыла лицо. Что-то с хлопком взорвалось рядом. Вмиг он перестал видеть и, отплёвываясь, откинул волосы назад, но светлее не стало. В груди похолодело, когда до мозгов дошло, что темно было вовсе не от волос, а из-за погасшего костра.

— Не шевелитесь, — едва слышно сказал Онагост и прижал Кристалину к себе.

Кусты зашуршали, закачались и расступились. Житеслав думал, что сейчас на них полезу волки или дикие лисицы, но вместо этого из бреши хлынула тьма, ещё более чёрная, чем ночь вокруг. Зазмеилась у ног, но протяжно взвизгнула и отпрянула, когда на её «тело» упал сноп искр.

Тогда на поляне начался сущий ужас.

«Отдай, — ласково зашептало вокруг множество голос, — отдай, это наша сила...»

«Наша кровь, — вторили с другой стороны. — Отдай, отдай, отдай-отдай-отдай!..»

Чернота была такой вязкой и непроглядной, что могла бы поглотить их целиком и без остатка. Где-то среди этого чёрного вороха дико блеснули золотые глаза с кошачьим зрачком. Щупальца взметались вверх и норовили уколоть или даже проткнуть. И так и было бы, если бы Онагост не отбивался от их нападений, защищая и сестру, и Житеслава. От всполохов огня поляна пылала рыжим и алым, и было не понять, берёт ли Онагост тепло извне или использует свои силы. Он утёр лоб, расставил руки в стороны и крутанулся вокруг себя, потом ещё раз, и ещё...

...Руки пылали от желания сжечь всех тварей к лешевой матери. Или это Леший их и наслал?

Онагост последний раз прокрутился и оглянулся. В кругу из огня стояли только он и Кристалина, Житеслав остался снаружи. В ушах шумела кровь, и до него донеслось будто издалека: «Что ты делаешь?!». Не разобрать было, чей голос, а то, может, это звучало в его голове. Огненное кольцо заискрило, ярко сверкнуло. Оно шуршало и плыло, как настоящий горящий змей.

На миг он вспомнил вихрь и Видогоста.

А что если он и сейчас не справится? Не удержит огненный смерч такой мощи и опять сожжёт человека? Это ведь его сестра и его друг, и от этого стало ещё горше и страшнее. Кольцо на миг дрогнуло, истончившись, но Онагост не позволил ему погаснуть. Было так жарко и в то же время так страшно, что холодело нутро.

Вот сейчас он чуть не упустил огонь из виду, разглядывая тварей. А если не уследит и все умрут?..

Кольцо задрожало, засверкало то ярче солнца, ослепляя, то давая света не больше, чем лучина. Боги, не дайте ему ошибиться, только не сегодня, не сейчас...

Кто-то встал со спины, прислонился совсем близко и крепко взял за руку. Онагост повернул голову и увидел Кристалину. Вмиг улыбнулся, от радости на глаза навернулись слёзы. Он не один, с ним семья, и никто не даст пропасть ни ему, ни другим.

Кристалина прикрыла глаза, повела рукой перед лицом, будто снимая ткань.

Мимо огненного кольцами поплыли голубые искорки, будто сверкающие колючки инея. Их становилось всё больше, пока всё голубое и серебряное не собралось в единый хоровод, пересекаясь с огнём, будто танцуя. Онагост восхищённо выдохнул, любуясь.

Твари раскрыли пасти, и при ярком свете стало ясно, что у них есть когтистые лапы. Они будто ждали чего-то и не нападали даже на Житеслава, который как неприкаянный стоял один. И стоило об этом подумать, как одна из тварей потянулась к нему, дёрнула за рукав, и тогда Житеслав отмер. Онагост махнул ему, подзывая, и тот нырнул под кольца, выйдя в центр неопалённым. Он был напуган и вместе с тем изумлён. Наверное, и представить себе не мог, на что способны его друзья.

Твари завизжали, стали кидаться на защиту, а та заплясала живее, отгоняя и сжигая. Лапы таяли, осыпались чем-то сухим и чёрным, похожим на толчёный уголь. Онагост чувствовал, что его сил не хватит надолго, чтобы удержать броню. Мелькнула шальная мысль, и он мгновенно ей подчинился.

Житеслав стоял достаточно близко, и Онагосту не составило труда дотянуться до его лица. Он несколько грубо схватил его за подбородок и щёки и притянул близко-близко к своему лицу, едва что не касаясь носом его носа. Житеслав изумлённо распахнул глаза, а Онагосту то и было нужно. Прежде чем тот успел бы что-нибудь сказать против, Онагост дунул на него раскалённым воздухом, и Житеслав закашлялся; провёл пальцами у его груди и потянул, будто ухватил что-то. Маленькая нитка, сверкнувшая во взгляде. Блёклая, тонкая, но до одури живая и бьющаяся, словно жилка. Видогост вскользь говорил о чём-то подобном, но Онагост сам додумал до конца и не знал, верно ли поступает. А если эта нить оборвётся или истончится совсем, умрёт ли Житеслав? Но даже думая об этом, он всё равно, будто повинуясь внутреннему зову, вплёл её в вихрь из огня и льда.

Поначалу ничего не происходило, и Житеслав, видимо, подражая Кристалине, прикрыл глаза и что-то прошептал. Возможно, слова молитвы.

Воздух прорезал до того яркий запах крови, что захотелось зажать нос. В золотой с голубым всполохи вплёлся багряный змей, сверкая лакированной чешуёй. Он лихо закружил, ныряя под цветным хороводом и встраиваясь в него.

Ещё немного, ещё, ещё!

Онагост мысленно воззвал ко всем богам, которых знал, даже северным, даже кочевых и степных народов.

«Отдай тепло и Навью силу!» — взвизгнуло где-то рядом и ошпарило шёпотом теней.

Бесконечный поток огня, пламени и крови, бесконечна эта ночь, и, боги, пусть их силы тоже будут бесконечны.

Онагост вдохнул, и показалось, что вместе с ним вдох сделал сам лес. Вверху мелькнули золотые глаза и тут же исчезли. Опало несколько шишек, встревоженные белки и птицы метнулись врассыпную, унося на своих шкурах и перьях частички чародейского колдовства. И те прореживали через тени дорогу вглубь чащи. Наверное, все деревья были окутаны лентами и нитями чар, как девичьи косы или вышивка на кафтане. Всё сверкало, переливалось, извивалось, словно было живым.

Твари визжали и корчились, но не отступали. Безумно кидались смоляными телами на вихри, и от каждого удара защита сотрясалась, но будто крепла.

Онагост отдалённо подумал, что было бы славно оставить это мгновение в памяти и согреваться им. Спина к спине с другом и сестрой, и никто и ничто не мешает им колдовать.

Он вдохнул снова, и лес качнулся. С выдохом кольца лопнули, рассыпавшись на осколки, и, разлетевшись в стороны, проткнули Навьих тварей. Несколько недолгих мгновений спустя поляна опустела, истаяло даже сверкающее крошево. Стало очень темно и так тихо, что Онагост мог слышать, как бьётся сердце у каждого. У Житеслава — быстро, словно у зайца. У Кристалины — звонко, как трепыхается птица на морозе. Своё он едва различал: тягучее, с отдалённым ударом в бубен.

Когда тишина стала почти осязаемой, а твари больше не подавали признаков присутствия, Онагост еле слышно рассмеялся. Тогда прорвало Житеслава, и он тихо зашептал:

— Боги-боги, ну почему сегодня, почему мы решили пойти в лес имени сегодня!..

— Заткнись и не сбивай! — рявкнула Кристалина и добавила уже тише: — Нам тоже страшно. Но от твоих причитаний легче не станет.

Она всё вслушивалась, поворачиваясь то так, то эдак, стараясь уловить хоть отзвук смеха или визгов. Ни того, ни другого не было.

— Нам всем надо успокоиться... — начал Онагост.

— Я смотрю, ты спокоен как никогда! — прикрикнув, перебила его Кристалина, всхлипнула и осела на землю. Сжала волосы руками, совсем как делала мама.

Онагост решил не трогать её, чтобы не злить. Житеслав стоял чуть дальше и покачивался, будто оглушённый. Затравленно смотрел то на деревья, то на свои руки. Онагост чиркнул пальцами одной руки по ладони другой, сам удивившись этому внезапно появившемуся жесту, и на кончиках полыхнули огонёчки. Он послал их в стороны, чтобы лучше видеть. Один огонёк осветил бледное лицо Житеслава, и только тогда Онагост понял, что действительно истощил его, наверное, даже расшатал рассудок. Ни снятый, ни повешенный. Едва не лопочет что-то неразборчивое.

Ему и самому бы не помешало отдохнуть и перевести дух. В груди что-то больно кололо и жгло, но он старался не обращать на это внимание. Отвара нет, а если сейчас начнётся приступ, ему никто не поможет. Но под рёбрами скребло не навязчиво, а будто отдалённо, неумело оглаживая когтистой ладонью.

Житеслав покачнулся и тоже сел на траву, пусто смотря в даль.

— Как ты? — спросил Онагост.

— Будто всю душу вытрясли, — с трудом выдохнул Житеслав.

Онагост кивнул и облизнул губы. Тяжело ему пришлось, пожалуй, что тяжелее всех.

Кристалина перестала хныкать и тоже упёрла взгляд куда-то себе под ноги. Онагост потрепал её по макушке, вытащив несколько сосновых игл. Кристалина прижалась к его ногам и тихо вздохнула.

Костёр снова заискрил, но сейчас казался ничтожно маленьким по сравнению с тем вихрем, что кружил на поляне. Хотя и его света хватало, чтобы разогреть подстывшую еду и отогнать дурной сон. В огонь полетела ветка свежесрезанной полыни. Не поможет от теней, но спасёт от мелких тварей. Всегда спасало.

Кто-нибудь набожный наверняка запел бы молитву и сотню раз перекрестился. Но этой ночью в лесу никто не верил в Промыслителя и едва ли мог почувствовать хоть каплю близости с ушедшими богами. А Морана и сама придёт, без молитв. Но всё-таки каждый раз он мысленно к кому-то взывал, и этот кто-то помогал. Мог отвадить беду, отсыпать горсть удачи и помочь что-то обрести. И иногда создавалось ощущение, что какие-то события подменяли, будто должно было быть иначе, но он не мог найти подтверждение. Наверное, он тоже сходил с ума, как и Житеслав, но по-другому.

— У вас никогда не было ощущения, что кто-то свыше управляет нашими судьбами? — не выдержав, продал голос Онагост. Не мог больше держать это в голове.

— Как бог? — отозвалась Кристалина.

— Нет же, кто-то иной. Берёт пергамент и перо, выводит знак за знаком, составляя свою сказку-жизнь, перечёркивая и записывая вновь...

— У-у-у, слушай, пил я, а понесло тебя. Всё, ляг поспи, — мягко пожурил его Житеслав. — От усталости мерещится всякое. Не надо нам тут на ночь глядя страшилки рассказывать

— Да я так просто... Мысли вслух. Мне кажется, страшнее этих тварей уже ничего не будет, пусть даже прямо сейчас перед нами гнилой труп вскочит.

Кристалина пихнула его. «Не поминай всуе» — помнил Онагост.

Он чувствовал пустоту. От усталости ли, от использования ли чар, от потрясения. Онагост вздохнул: всё вместе и хорошенько взболтать. Ему казалось, что, стоит заглянуть внутрь себя, как эта пустота раскроет множество укоризненных глаз и будет смотреть так до скончания веков. А другая его часть верила во что-то своё, что Онагост осознать не мог. Головой. Но тело говорило с ним ощущениями, и тогда страх и тревога перед неизвестным отступали.

Разговор про бога потёк как сок от раздавленной между пальцев ягоды.

Правильно это или не правильно, хорошо или не хорошо. Промыслитель требовал много, а отдавал мало. Ему носили еду, шкуры, золото, одежду. Возносили молитвы. Прославляли и малевали лик на холстах и тканях. Взамен он лишь не трогал семью. Но стоило перестать носить ему дары или — о боги — отречься, как на дом богопреступника падали тяготы. И поговаривали, что эти беды он забирал с одних плеч и перекладывал на чужие.

Прошлые боги так не поступали. Ходишь или не ходишь на капище, а всё равно заступались за тебя, обменивали забитого телёнка на дитя, что через время появлялось в утробе матери. Давали надежду и никогда не подводили. Отвечали, если спрашивали. Не губили зазря.

Что же стало теперь?

— Знаешь, — Житеслав задумчиво закусил губу, обращаясь к Онагосту, — я с бо́льшим удовольствием поверю, что ты бог, и буду поклоняться тебе, чем присягну нынешнему. Не слишком ли много чести для него? То не делай, так не думай. Я сам знаю, что мне нужно.

Все знают, как им нужно. И Онагост знал, чего люди хотели на самом деле. Мог бы, так сам бы дал, да только его одного, такого маленького по сравнению со всем народом Новослави, не хватит.