ИСПОВЕДЬ | Олег Шепс

Говорят, родители не должны хоронить своих детей.

А дети должны хоронить своих родителей?

Виолетта стояла у окна, прижав ладонь к холодному стеклу. За ним лил дождь — монотонный, бесконечный, будто сама природа оплакивала их потерю. В отражении стекла её лицо казалось бледным, почти прозрачным, с тёмными кругами под глазами. Она не спала уже три дня.

Врачи говорили «пневмония», но это слово звучало как насмешка. Как будто «пневмония» могла объяснить, почему их мать, ещё месяц назад смеявшаяся за завтраком, теперь лежала в постели, превратившись в тень самой себя. Всегда сильная, пережившая годы абьюза, унижений, побоев, но никогда не сдававшаяся. И вот, когда отец наконец исчез из их жизни, когда они начали дышать свободно — она просто... начала сгорать.

Не передать словами ту агонию, когда понимаешь, что ничем не можешь помочь. Попытки Влада и Виолетты притворяться нормальными проваливались — каждый потом плакал ночью в своей комнате.

Видеть, как человеку с каждым днём хуже, как его тело медленно пожирает смерть. И ты даже не знаешь, в какую минуту он покинет тебя. Но ты точно знаешь: это конец. Ты проводишь последние моменты с полуживым человеком, который уже кажется тебе чужим, который вот-вот закроет глаза навсегда. Виолетте было очень тяжело. Она не могла вынести и пары минут с больной матерью, постоянно убегая плакать, не имея сил сдержать слёзы при виде больного родного человека.

А внутри всё время — пустота, невозможность принять неизбежное течение судьбы. Осознание того, что все мы смертны, давалось с трудом.

— Виола, — голос Влада за спиной был тихим, но твёрдым. — Иди сюда.

Она не хотела оборачиваться. Не хотела видеть, как её брат, всегда такой сильный, сжимает мамину руку, будто пытаясь удержать её в этом мире силой одной лишь воли. Но ноги сами понесли её к кровати.

Мама дышала тяжело, каждый вдох давался с усилием. Её глаза, когда-то такие живые, теперь смотрели куда-то сквозь них, будто она уже видела то, что им было не дано.

— Дети... — её голос был едва слышен, словно ветер, затихающий в листве.

Влад наклонился ближе, его пальцы сжали её ладонь крепче.

— Мы здесь. Всё хорошо.

Ложь. Ничего не было хорошо. Но лишь мама слабо улыбнулась.

— Ты... всегда так говорил... когда было плохо...

Виолетта почувствовала, как в горле встаёт ком. Она хотела закричать, чтобы мама перестала говорить так, будто это прощание. Но слова застряли где-то внутри, бесполезные, ненужные. Она не могла смотреть на неё, зная, что снова заплачет.

— Влад... — мама медленно подняла руку, коснулась его щеки. — Береги... сестру.

Он кивнул, слишком резко, слишком отчаянно.

— Я обещаю.

Потом её взгляд нашёл Виолетту.

— Ты... сильная. Сильнее, чем думаешь...

Дождь за окном усилился, капли бились в стекло, будто торопились.

Мамины веки дрогнули.

Грудь поднялась в последнем, хрупком вздохе.

И больше не опустилась.

Тишина.

Влад резко встал, его стул с грохотом упал на пол. Он схватился за край кровати, его плечи напряглись, будто он готов был сразиться с невидимым врагом, вернуть её силой. Но враг уже победил.

Где-то вдали звонил телефон — наверное, соседка, которую Влад попросил вызвать «скорую», когда стало ясно, что это конец. Но звук казался таким далёким, будто его заглушала толща воды.

Виолетта убежала к себе в комнату, оставляя брата одного переживать весь этот ужас. Она просто не могла взять и посмотреть на мать, на её тело, которое перестало существовать в этом мире.

Похороны прошли тихо. Без лишних слов, без толпы родственников — их никогда и не было. Только Влад, Виолетта и горстка соседей, которые едва знали её маму.

Когда гроб опускали в землю, Виолетта впервые за всё время заплакала так, как никогда не плакала. Она просто взвыла. От отчаяния, от боли, от осознания собственного бессилия, что она никак не могла помочь матери. Внутри было пусто, будто что-то вырвали с корнем, оставив дыру, которую ничто не могло заполнить.

Влад стоял рядом, не двигаясь, но его рука незаметно сжала её пальцы, будто пытаясь передать хоть каплю тепла и утешения.

— Всё будет хорошо, — прошептал он.

Она не поверила.

Жизнь после похорон стала серой.

Квартира опустела. Не физически — мебель осталась, фотографии на стенах, её духи на туалетном столике. Но воздух стал густым, как сироп, и каждый вдох давался с трудом.

— Я оформляю опеку, — сказал Влад в первую ночь, глядя на сестру через стол. Ему было девятнадцать. Ей — шестнадцать.

— Мне не нужна опека, — прошептала Виолетта.

— Закон есть закон.

Он говорил жёстко, но голос дрогнул. В его глазах читалось то же, что и у неё: «Мы остались одни».

Позже Влад начал почти не появляться дома.

Работа, тренировки, кладбище по ночам. Он возвращался затемно — иногда с синяками под глазами, иногда с окровавленными костяшками. Виолетта не спрашивала. Она знала, что он не бросил свои занятия с Росфериэтом.

Иногда Влад брал её с собой на кладбище. Сестра уговаривала его позволить присоединиться из-за интереса, чем занимается её брат, хотя она даже до сих пор не знала полной тайны его контракта.

Кладбище было другим миром.

Влад двигался уверенно, будто знал каждую тропинку.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Виолетта шёпотом.

— Учусь.

Он остановился у старой могилы, достал из сумки свечи и нож. Виолетта замерла, наблюдая, как он чертит на земле символы, шепча слова на непонятном языке.

И тогда она увидела его.

Тень, которая была больше, чем просто тень. Фигура, вставшая за спиной Влада, будто выросшая из самой тьмы.

— Влад... — её голос дрогнул.

— Не бойся, — он не обернулся. — Это Росфериэт.

Сущность наклонилась к нему, будто что-то шепча. Влад кивнул, его лицо оставалось спокойным, но Виолетта видела — его руки дрожали.

Когда ритуал закончился, он повернулся к ней.

— Теперь ты понимаешь?

Она кивнула, но в её глазах не было страха. Было что-то другое — интерес.

Влад вздохнул.

— Виол...

— Я не боюсь, — перебила она.

Он сжал её плечо.

— Вот в этом и проблема.