Глава 3: Легенда
После той встречи в архиве мы с Давидом начали проводить много времени вместе. Я не ожидал, что так быстро почувствую с кем-то такое понимание — как будто долгие годы одиночества наконец дали трещину. Он начал приходить ко мне домой: сначала робко, просто чтобы «посмотреть книги», потом всё чаще и свободнее.
Мы обсуждали всё — не про школу или музыку, а про мифов, про то, как они проявляются, что чувствуется перед их появлением, и как будто кто-то тянет за нити событий вокруг. Давид замечал странности, о которых и сам я раньше молчал — как, например, лёгкое дрожание воздуха перед тем, как появляется фигура. Или ощущение, что внутри тебя что-то зовёт, но не словами, а почти забытым сном.
В один из вечеров мы сидели у меня — на полу, среди книг. Лампа отбрасывала мягкий свет, за окном шелестел дождь, а на старом деревянном столе лежал сборник, который я давно хотел показать Давиду. Он был составлен каким-то полубезвестным этнографом в начале прошлого века. Названия у него не было — просто кожаная обложка, пожелтевшие страницы, запах времени.
— Здесь есть одна история, — сказал я, осторожно перелистывая, — которая всегда казалась мне… иной. Слишком цельной. Как будто не просто сказка.
Я раскрыл нужную страницу. Давид придвинулся ближе. Там, между выцветших строчек, была записана легенда, едва различимая, как будто она сама стиралась с мира:
Легенда о Свете и Тени
В мирах, где Свет сиял, а Тьма пылала,
Владыка Тьмы свой путь там знал.
Встретил он Ангела, рождённого душой,
Что меж двух сфер блуждал, неся любовь с собой.
Их связь росла, хоть мир не принимал…
— Звучит как древний миф, — сказал Давид. — Похоже на «Ромео и Джульетту», только… до всего.
Я продолжил читать:
Пока родитель Светлый свой меч поднял.
Война пришла, и в горниле зла
Свет и Тьма сошлись в последнем бою.
Пал Владыка, пронзённый клинком,
Его пепел стал горем того Ангела.
Разбился в осколки мир, что их сберёг.
Давид молчал. Я почувствовал, как в комнате стало тише, будто даже дождь замер.
— Но это не конец, — прошептал я. — Слушай:
Боль Ангела, ярость, как белый огонь,
Смела Свет и Тьму, стерев их с ладонь.
Исчез родитель, и Ангел с ним ушёл,
Оставив лишь пустошь, где эхо нашло.
Так погибли миры, в любви и в огне,
Лишь в людских сердцах живёт память о дне.
И шепчут люди, что души их, сплетясь,
Стали Мифами, средь нас бродя,
Напоминая о былом величье,
Любви великой, что в прах смела миры,
И о трагедии, что сотрясла бытие.
Я закончил читать. Давид долго смотрел на страницу, потом тихо выдохнул.
— Это… не просто текст, — сказал он. — Такое чувство, будто кто-то это помнил. Не выдумал, а прожил. Как воспоминание, которое не должно было сохраниться… но всё же уцелело.
Я кивнул. Что-то внутри гудело, будто кто-то задел старую, давно забытую струну. В этой легенде было до боли настоящее. Не из мира фантазий — из мира, что был до нас.
— Как будто она и правда случилась, — сказал я. — И всё, что осталось — это тени. Мы их называем мифами. Но может быть… они что-то большее?
Давид хотел что-то ответить, но замер. Я тоже почувствовал это: воздух вокруг стал плотнее, тише. Всё, что только что шептало и дышало — будто отошло в сторону. Комната застыла. Время застыло.
— Ты это… — начал он.
Я уже смотрел в окно.
И тогда я увидел её.
На улице, под светом старого фонаря, стояла девочка.
Она была тонкой, почти прозрачной, но гораздо чётче, чем любой миф, которого я когда-либо видел. На ней было светлое платье, волосы падали на плечи мягкими волнами, а лицо… лицо скользило в восприятии. Спокойное, глубокое. Без возраста. Без времени. В её взгляде было что-то странное — не пугающее, но не принадлежащее обычной реальности.
Она смотрела прямо на нас. Не просто в окно — в нас. Не было страха. Не было угрозы. Только чувство, будто тебя читают. До конца. Без остатка.
Я хотел что-то сказать, но не смог. Горло перехватило.
И тогда она… кивнула. Почти незаметно. Как прощание. Или как благословение.
Потом шагнула за границу света — и исчезла.
В комнате снова зашумел дождь. Лампа перестала дрожать. Всё вернулось. Почти.
— Кто это была? — прошептал Давид. Он стоял, не двигаясь, словно боялся спугнуть остаток её присутствия.
Я не знал. Не знал — и не хотел угадывать. Потому что имя, которое вертелось у меня на языке, казалось слишком древним даже для мифов. И слишком важным для шёпота.
— Наверное, просто… одна из них, — пробормотал я. — Может, откликнулась.
Но глубоко внутри я чувствовал: это не был миф. И не призрак. И не случайность.
Это была не она, а та, кто между. Между тем, что было, и тем, что будет. Та, кто помнит каждый выбор, каждую потерю. Кто читает жизни, как книгу.
И, возможно, этой ночью… она выбрала нас.