5 глава.
Мария стоит, прислонившись к холодной кирпичной стене возле входа.
На ней чёрная куртка, волосы собраны в небрежный пучок, на губах — тишина и раздражение.
Она дрожащими пальцами достаёт сигарету, поджигает, глубоко затягивается. В глазах — тьма.
Сзади — чёткие шаги. Она не поворачивается, знает, кто это.
— Ты не выступаешь сегодня? — голос Алексея звучит спокойно, даже мягко.
Она молчит. Пыхает дымом в сторону, чуть прищурившись.
Потом оборачивается к нему, взглянув холодно, с колкой тенью на губах:
— Что тебе надо?
Сигарета снова к губам. Её пальцы дрожат не от холода. Она злится — на себя, на мир, на отца, и на то, что Алексей в этот вечер слишком близко.
Он медленно подходит, не лезет в личное пространство, но и не отходит. Смотрит на неё спокойно.
Но прежде чем он успевает хоть что-то сказать — она перебивает:
— С отцом виделся?
Тон спокойный, даже безразличный. Словно между делом, как бы невзначай, хотя глаза чуть щурятся — острые, наблюдающие.
— Да. Совещание. Он... как всегда.
— Это как? — она снова затягивается.
— Контролирует всё, кроме собственной дочери.
Мария едва заметно усмехается. Без эмоций. Просто как рефлекс. Сарказм ей по вкусу.
— Он и не пытался, — бросает она.
Пауза.
— Ты злишься.
— Я устала. Это немного другое.
Она гасит сигарету о стену и кидает окурок в урну. Разворачивается к нему — на шаг ближе, и всё равно далека.
Тишина между ними тянется. Мягкая, вязкая. Словно что-то между ними хочет прорваться — но оба держат себя в руках.
— Ты же можешь уйти, Алексей.
— Могу. Но не хочу.
Она смотрит на него секунду. Долго. Пронзительно.
— Не играй в спасителя. Это не по тебе.
— А если это не игра?
Мария не отвечает. Просто поворачивается и направляется к чёрному входу в клуб.
На ходу — бросает через плечо:
— Ты всё равно ещё не понял, во что ввязался.
И исчезает за дверью.
А он остаётся — с этим странным чувством, будто кто-то только что сорвал с него маску и заглянул глубже, чем позволено.
Тусклый свет прожекторов, удары баса сотрясают воздух.
Клуб полон, как всегда, но на сцену сегодня смотрят по-другому.
Она — другая. Не просто танцует — проживает.
Мария выходит на сцену в полутьме, будто растворяясь в ритме до того, как загорится первый луч света.
Алексей сидит чуть сбоку, как всегда — не в центре, но с лучшим обзором.
Он видит её и не может отвести взгляд.
На ней — чёрное кружево, всё то же привычное, но в её движениях сегодня есть… что-то иное.
Не соблазн. Не игра. А боль, влетающая в музыку.
Разбитость. Непрощённость. Гнев.
Мария двигается, будто каждая мышца помнит, как её предавали.
Каждый шаг — выстрел в воздух, каждое движение — признание в том, что внутри давно всё сломано, просто никто не удосужился посмотреть.
Она скользит по шесту, изгибается так, будто сама музыка проходит сквозь её тело.
Алексей замирает — впервые не чувствует ни желания, ни вины, ни даже страсти.
Он чувствует её боль.
И его лицо медленно меняется.
Где-то за музыкой прячется крик, беззвучный, но отчётливо видимый.
Мария будто освобождается. Выливает себя в зал.
И все вокруг — просто зрители чужой исповеди, случайные свидетели того, что слишком интимно, чтобы разглядывать в лоб.
И только он видит это по-настоящему. Видит её.
Когда музыка обрывается, она замирает на сцене на секунду дольше, чем нужно.
Чуть опустив голову, с закрытыми глазами.
Глубокий вдох.
Затем быстрый взгляд в толпу. Прямо туда, где он.
Молча.
Как будто всё это — не для денег, не для публики, а только для него.
И он вдруг чувствует: она пустила его чуть ближе. Неосознанно, но всё же.
За кулисами клуба. Полумрак, тишина, пахнет пудрой и дымом.
Мария опирается на стену, скидывая каблуки. Тело дрожит — не от усталости, от того, что только что вырвалось наружу.
Губы искусаны. Дыхание сбито.
Это был её последний танец. Последняя исповедь. Последнее «прощай».
Она смотрит в зеркало, где отражается не она, а… тень.
Тень той девочки, которой так и не стали гордиться.
Тень той, которую всегда покупали деньгами.
Тень, которую отец так и не увидел по-настоящему.
Она собирается уйти. Просто одеться и исчезнуть.
Завтра — билет. Италия. Без «зачем». Просто далеко.
— «Ты уходишь?» — голос сзади. Хрипловатый. Знакомый.
Мария не оборачивается. Узнаёт. И ненавидит этот момент.
Он не должен был видеть её после этого. Не должен был быть тут.
— «А тебе-то что? Репортаж отнести папочке?» — хрипло, ядовито.
Алексей не смеётся. Не ухмыляется. Только подходит ближе, немного осторожно.
Но не останавливается.
— «Он и половины не поймёт. Я и сам, если честно…» — пауза. — «Только сейчас начал.»
Она резко оборачивается. В глазах — злость. Или боль. Или всё сразу.
Сигарета в пальцах дрожит.
— «Забудь, что видел. Это было прощание. Больше меня тут не будет.»
Он всматривается в неё. И видит, что она не лжёт.
Она действительно уходит.
Стирает себя прежнюю. Хочет быть никем. Просто исчезнуть.
— «Куда?»
— «Ты же всё равно найдёшь, если захочешь. Но не ищи. Я устала. Я не живу, я просто… была.» — она почти шепчет.
Он делает шаг вперёд. Но не трогает. Не хватает.
Смотрит на неё, как будто впервые.
— «Ты танцевала… как будто прощалась с собой.»
Мария смотрит ему в глаза. И впервые не пытается быть холодной. Просто ничего не делает.
И вдруг — очень тихо:
— «Может, и так.»
В квартире стоял тяжёлый запах — табака, ванили и виски. Не дешёвого, не случайного — дорогого, как всё, что окружало Марию. Только вот всё это больше не имело для неё значения.
Громко орала колонка — Grrrisko, что-то безумное, ритмичное, как будто вырывающее изнутри остатки старой жизни. Мария металась по комнатам, бросая вещи в открытые чемоданы и сумки. Шмотки, косметика, украшения — всё летело внутрь, будто она боялась передумать.
Рубашки висели на кресле. На полу валялись книги, пачка сигарет, зарядки, бутылка виски, наполовину пустая.
Она была босиком. В майке и старых шортах. Волосы растрёпаны, глаза темные, как ночь, — не от туши, от злости.
Когда щёлкнул замок входной двери — она не сразу услышала.
Но дверь открылась.
И — впервые за много дней — в квартиру вошёл он.
Отец.
Сергей Лебедев был в костюме, как всегда. Только галстук чуть ослаблен, взгляд не такой холодный, как обычно. Он застыл на пороге, словно не сразу понял, куда попал.
— «Что тут происходит?» — голос его был глухим. Не раздражённым — удивлённым.
Мария резко повернулась. Музыка всё ещё орала. Она подошла к колонке, вырубила её одним резким нажатием.
Тишина повисла напряжённая, как провод под током.
— «Я уезжаю.» — спокойно. Без истерик. Без слёз.
Он посмотрел на чемоданы, потом на неё. И вдруг будто впервые увидел.
Ни сдержанной дочки. Ни гордости семьи. Ни красивой картинки для чужих глаз.
— «Куда?»
— «Подальше.»
Он шагнул в сторону, откинул пиджак на спинку кресла. Подошёл к бару, плеснул себе виски. Поставил стакан. Но не пил. Просто смотрел на неё. И будто искал в ней ту девочку, которую когда-то называл дочерью.
— «Ты хочешь бросить университет? Просто так? Без объяснений?»
Мария усмехнулась. Горько, почти с болью:
— «Я бросаю не университет. Я бросаю тебя, этот дом, эту жизнь. Всё, что никогда не было моим.»
Он молчал. Губы поджаты. Щёки сведены. Взгляд — тяжёлый.
Словно его ударили. Но он не упал. Просто остался стоять.
— «Мария…»
— «Поздно.»
Обычно Сергей Лебедев входил в зал переговоров уверенно, с лёгкой улыбкой хищника на лице, в идеальном костюме и с ледяным спокойствием в глазах. Сегодня он тоже вошёл в зал, но что-то было не так.
Алексей Воронцов заметил это с первой секунды.
Сергей был в таком же дорогом костюме, но сидел как-то иначе — не расслабленно, а напряжённо. Он не поправлял запонки, не перебирал бумаги, не просматривал повестку встречи, а просто смотрел в одну точку. Лицо будто вырезано из камня, но глаза — стеклянные, отсутствующие. Пальцы поигрывали крышкой ручки, и даже этот жест был… нерешительным?
Алексей, сидящий сбоку, мельком взглянул на него и нахмурился. Такого Лебедева он не видел никогда. И это его насторожило.
Доклад шёл своим чередом, юристы говорили о деталях сделки, кто-то кивал, кто-то что-то помечал в планшете.
А Сергей не слушал. Он резко встал.
— «Извините, продолжайте без меня.»
Все замерли. Лебедев никогда не уходил с переговоров. Никогда.
Он вышел из зала, оставив за собой гробовую тишину.
Алексей задержался на секунду, потом тоже поднялся. Сделал вид, что получил срочный звонок, и вышел следом.
Он догнал его в коридоре. Сергей стоял у окна, закуривая, взгляд в никуда.
— «Сергей Аркадьевич?» — Алексей подошёл ближе, спокойно, но с интересом. — «Всё в порядке?»
— «Нет.» — честно, коротко. — «Мария уехала. Просто… собралась и исчезла. Ни звонка. Ни объяснения. Только громкая музыка, чемоданы и тишина после неё.»
Алексей молча кивнул, как будто всё понял. Хотя сердце у него глухо стукнуло: Мария уехала.
— «Я... думал, это юношеский бунт. А теперь не понимаю, как вообще это произошло.»
Он говорил тише, чем обычно. Без своего привычного ледяного тона.
Алексей на секунду отвёл взгляд в окно, потом снова посмотрел на него.
— «Вы не спрашивали, чем она живёт. Может, вы и не знали её вовсе.»
Сергей резко повернулся, поймал его взгляд.
— «А ты знаешь?»
— «Нет. Но, возможно, хотел бы узнать больше, чем вы.» — Алексей был спокоен, но в голосе проскользнула твёрдость.
Лебедев замолчал. Его рука дрожала — едва заметно, но достаточно, чтобы Алексей понял: эта девочка — его слабое место. Поздно, но больно.
Мария шла по тротуару, освещённому жёлтыми фонарями, с рюкзаком за плечами и чемоданом на колёсах. На ней был чёрный свитер с капюшоном, широкие штаны и кожаная куртка, с которой ещё пахло её домом — табаком, ванилью и виски.
В наушниках гремел Grimes, тяжёлый бит заполнял голову и глушил любые мысли.
В одной руке — сигарета. Она шла медленно, как будто не спешила, но в этом было что-то пугающе решительное. Она не сбегала. Она уходила — спокойно, хладнокровно, окончательно.
Люди мимо спешили — с чемоданами, детьми, кофе в руках.
Мария не замечала никого. Лишь распахнула куртку, глубже вдохнула дым, и продолжила путь.
Он стоял у входа.
Видел её издалека.
Позже скажет себе, что случайно оказался тут, что просто хотел проверить — но врал. Он ехал быстро. Он знал.
Когда она приблизилась, Алексей сделал шаг вперёд.
Сигарета между его пальцев тлела, глаза — потемнели.
— «Ты правда решила просто уехать?» — спросил он, сдержанно, но жёстко.
Она сняла наушник с одного уха, даже не остановившись.
— «А что, не похоже на меня?»
— «Похоже. Слишком.»
Мария резко остановилась, выдохнула дым в сторону. Глаза — чёрные, острые.
— «Ты пришёл, чтобы отцовские слова передать? Или сам решил поиграть в спасителя?»
— «Нет.» — спокойно. — «Я пришёл, потому что не смог не прийти.»
Она усмехнулась, чуть нервно.
— «Ты не знаешь, что во мне. Ты не знаешь, через что я прошла. Не знаешь, каково это — быть живой куклой в чужом доме.»
Он приблизился, медленно, внимательно глядя ей в глаза.
— «Тогда расскажи. Я не твой отец. Мне действительно не всё равно.»
Она на секунду замолчала. Потом резко затушила сигарету об урну рядом и снова надела наушники.
— «Слишком поздно, Воронцов. Я не из тех, кто ждёт, пока кто-то “захочет узнать”.»
— «Мария.» — он шагнул ближе, почти коснувшись плеча. — «Если ты уедешь, всё исчезнет. Всё, что только начало дышать между нами. Ты ведь это тоже чувствуешь.»
— «Чувства — это для тех, у кого есть к ним место. А у меня — только чемодан и билет. Остальное мне не нужно.»
Она пошла дальше. Не обернулась.
И только в последний момент, уже на повороте к зоне вылета, сняла наушники…
И, не поворачиваясь, бросила тихо, почти беззвучно:
— «Если действительно не всё равно — догони.»
Он стоял на месте, как вкопанный.
Мария скрылась за поворотом, растворилась в свете неоновых табло и в гуще людей, словно никогда и не стояла рядом. Лишь лёгкий запах её духов — что-то горькое, древесное и женственное — остался в воздухе, будто насмешка.
Алексей сжал челюсть. Рука автоматически бросила окурок в урну. Он не курил почти год. Но сегодня — курил. Из-за неё. Из-за её взгляда, в котором — слишком много боли и слишком мало желания делиться.
Он провёл рукой по лицу, посмотрел в стеклянные двери аэропорта, туда, где она уже была далеко.
Сердце билось неровно, бешено. Это злило его. Он всегда был сдержан. Всегда. В переговорах, в конфликтах, в жизни.
Но с ней — терял себя.
Он вспомнил, как она курила, злилась, говорила отстранённо, будто издалека. Как будто из неё вырезали всё, что могло бы дрогнуть или раскрыться.
Он вспомнил, как она танцевала на сцене. Последний раз. И он понял это — только теперь. Это был прощальный танец.
Она уходит. Насовсем.
— «Чёрт...» — выдохнул Алексей, и снова шагнул к дверям. Задержался. Резко остановился.
Взгляд его стал колючим. Внутреннее напряжение — на грани. Он словно спорил сам с собой, метался между гордостью и страхом, желанием и разумом.
— «Если уедет, значит… всё это было не больше, чем игра. Или защита. Или боль. Или всё сразу.»
Но он знал, чувствовал — это не просто игра.
Он вытащил телефон, открыл её профиль — номер, короткие переписки, фото, которые она не выкладывала. Он смотрел на экран, как будто там был ответ.
— «Ты думаешь, сбежишь — и это спасёт тебя? Не спасёт. От себя не убежишь. Ни в Италию, ни на край света.»
Он долго стоял у входа, пока мимо проходили люди, багаж, объявления гудели на трёх языках.
Потом резко развернулся и пошёл прочь. Не в сторону выхода — в сторону стоянки.
— «Ладно, Мария. Улетай. Но знай: я за тобой не побегу. Пока. Но я тебя найду. Даже если ты не хочешь этого — ты уже внутри меня.»
Солнечный свет щекотал окна, но в комнате Марии было тускло. Шторы полуопущены, стакан с остатками вина на подоконнике, а в воздухе — дым.
Она снова курила. Тонкие пальцы сжали сигарету так привычно, как будто она держала в руках не её, а свою боль. Затянулась глубоко, будто бы этим можно было утопить внутреннее дрожание, которое не утихало с того самого вечера.
Кожа на запястьях чуть розовая — она снова царапала себя от раздражения. Никто об этом не знал. Ей и не нужно было, чтобы кто-то знал. Это стало её утренним ритуалом: кофе, сигарета, пустота.
Вокруг Италия — бесконечно красивая, но чужая.
Она не чувствовала свободы. Она чувствовала одиночество, спрятанное под видом нового этапа жизни.
Смотрела в окно. Люди ходили с мороженым, дети смеялись. Она только курила. И думала. Не о матери. Не об отце. О нём.
Алексей.
Он всё-таки зацепил. Больше, чем хотелось бы. Больше, чем она допустит даже в мыслях.
Москва. Кабинет Сергея Аркадьевича.
Здесь пахло дорогим деревом, кофе и тревогой.
Сергей Аркадьевич сидел за столом, но, впервые за долгие годы, бумаги перед ним оставались нечитанными. Руки сцеплены, взгляд направлен на Алексея.
— Ты... ты ведь с ней виделся, — сказал он наконец, осторожно, как будто боялся, что Алексей услышит больше, чем должен.
Алексей напрягся. В его глазах на секунду мелькнуло что-то острое, тёплое и... опасное.
— Да, — коротко.
— Как она?.. — голос Сергея был хриплым, словно прокашливался сквозь собственную вину. — Ты не знаешь… она в порядке?
Алексей отвёл взгляд, будто пытаясь удержать себя на грани. На кончике языка крутились слова. Лишние. Опасные.
Он знал, как она танцует, когда хочет разорвать прошлое. Знал, как она курит, когда теряет себя. Знал, как она уходит, оставляя за собой не след, а удар по дыханию.
Он знал её, как не должен был.
— Она держится, — ответил сдержанно. — Но… внутри, мне кажется, не всё просто.
Сергей посмотрел прямо в него. И вдруг выдал:
— Я виноват. Я не отец. Я... просто платил за тишину.
Пауза.
Алексей резко вдохнул, качнул головой. И почти срываясь:
— Она не девочка, вы знаете. Она давно не ребёнок.
Пауза. Он понял, что сказал лишнего. Что это звучит… не так.
— В смысле?.. — голос Сергея потемнел.
Алексей выровнялся, помолчал, будто сглатывая эмоцию, что едва не вырвалась.
— В смысле, вы её упустили слишком давно. Она вам чужая. А чужих детей воспитывать уже поздно.
И всё. Тишина.
Сергей Аркадьевич только молча смотрел на него, как будто впервые понял, что в глазах этого сдержанного, делового человека — что-то слишком личное, почти опасное.