тайная боль
Гию: его глаза чуть расширились, но он оставался холодным, молчаливым. Только пальцы на рукояти клинка напряглись сильнее. «Значит, и она… тоже несёт в себе проклятие…»
Мицури: закрыла рот рукой, глаза наполнились слезами. «Мидори-чан… но ведь она всегда была такой… такой доброй…»
Обанаи: прищурился, его змея шипела. «Добрая? Она дочь самого Мудзана. Нельзя ей верить…»
Муичиро: нахмурился, впервые показывая эмоцию. «Сто жизней… ребёнком…»
Гёмея (плачет, как всегда, но теперь ещё сильнее): «Несчастное дитя… бремя крови…»
Санеми: стоял каменной статуей. Его руки дрожали, губы побелели. Он будто не слышал никого, кроме её голоса.
---
Молодые:
Танджиро: глаза горят, но не от страха — от решимости. «Она… она не врёт. Она борется! Она всё ещё человек внутри, как Недзуко!»
Зеницу: завизжал и отскочил: «ЧТО?! ДОЧЬ МУДЗАНА?! АААА! УБЕЙТЕ ЕЁ ПОКА НЕ ПОЗДНО!»
Иноске: сжал клинки, но замер. «Она… такая же зверь, как я. Но… она держится. Она сражается внутри себя.»
Недзуко: смотрела молча, с неожиданной грустью. Её пальцы дрожали. Она чувствовала — они с Мидори одинаковы.Мудзан зависает над залом, его тело искривлено шипами, глаза горят алым светом. Его голос раскатывается по залу, как гром, и каждая фраза давит на уши, душит, ломает волю:
— «Не забывай, Мидори… твоя воля — моя. Я дал тебе жизнь, я подарил тебе силу. Я оставил тебя из всех людей, потому что ты — единственная, кто рождена моей кровью! Ты хочешь забрать у меня власть? Глупая. Мы вдвоём можем править миром, но одна ты — лишь игрушка, которая думает, что у неё есть выбор.»
Он улыбается страшной улыбкой, открывая клыки:
— «Ты никогда не была человеком. Никогда! Ты думаешь, что люди примут тебя? Но посмотри на их лица — они уже отворачиваются! Сто смертей на твоих руках, и это только начало! Ты, как и Томоё, пряталась за маской доброй девчонки… сколько лет ты притворялась? Но от моей крови не скрыться! Я дал вам силу, а вы лишь кормили моё величие. Йоричи спас тебя? Ха! Если бы не он, ты бы уже купалась в крови, как истинная дочь Мудзана!»
Он делает паузу, чтобы слова легли в души всех. Даже ворон наверху замолкает.
— «Ты убила свою мать. Забыла? Я пожалел её, оставил живой ради тебя, а ты же её разорвала, как зверь! Ты уничтожила свой клан, братьев, родственников, друзей, весь квартал — всё поглотила твоя жажда! Когда стены были залиты кровью, ты не была ребёнком — ты была демоном с самого рождения. Моя кровь была в тебе с первого вдоха!»
Мудзан вскидывает руку, словно указывая на неё перед всеми.
— «Вот она, моё дитя. Вы называете её союзником, но стоит мне захотеть — и её когти будут в ваших сердцах. Выбор прост: или она становится мной, или я сам заберу её волю.»Мудзан сжал когтями её лоб. Кровь тонкой тёмной струёй потекла вниз по лицу Мидори, капая на пол.
Она не кричала.
Она даже не шевелилась.
Только глаза — красные, полные демонических слёз — смотрели вверх, туда, где в каплях её собственной крови отражался свет луны. Маленькая, хрупкая тень внутри неё словно тянулась к этому свету, но слова не выходили наружу.
Мудзан склонился ближе, почти касаясь её лба:
— «Что молчишь? Ты видишь, дочь? Это твоё настоящее лицо. Ты не человек. Ты никогда им не была. Ты — моё продолжение. Моя плоть, моя кровь, моё бессмертие.»
Его смех эхом разнёсся по залу.
А она — молчала.
Губы дрожали, но из них не вырвалось ни звука.
Лишь капли крови падали вниз, как будто сама луна плакала её слезами.
И в этой тишине её молчание звучало страшнее любых слов.
Она не оправдывалась.
Не кричала.
Не спорила.