Глава 2 Марк
— Алиса, включи чайник и мою волну!
— Окей! Люблю музыку, которая нравится вам!
Щелчок умного чайника, словно выстрел стартового пистолета, возвестил о начале дня. В ту же секунду из колонок хлынули первые аккорды песни My Darkest Days – Come Undone (Duran Duran cover), и комната наполнилась глухим роковым ритмом. Я рывком сел на кровати и, словно стирая остатки сна, провел ладонями по лицу. Шесть утра – непростительно ранний час. Второй день мучительного возвращения к режиму после вольготных летних месяцев. Организм протестовал, требуя возвращения обратно в царство грез, но долг звал меня на кафедру и к толпе студентов.
Да, я преподаватель в университете, и это мой третий год работы после окончания магистратуры. В свое время меня, словно магнитом, притянуло к психологии на юрфаке, но уже через месяц я с головой ушел в изучение глубин человеческого разума, при этом сменив факультет на психологический. Оценка, диагностика, лечение расстройств – вот что манило меня. Я грезил об участии в судебных экспертизах, мечтал внести свой вклад в торжество справедливости. Но судьба распорядилась иначе.
Как лучшему студенту курса, мне предложили преподавательскую должность. Уходящий на пенсию профессор клинической психологии, не желая искать замену, обратился ко мне лично на закате моего обучения. Не скажу, что я сразу воспылал энтузиазмом. Целый месяц я взвешивал все "за" и "против", и плюсов было ненамного, но все же больше. Небольшая зарплата из-за отсутствия стажа и ученой степени – вот главный минус, но остро я его не ощущал. У меня была своя квартира, машина и дополнительный доход. Я брал около пяти заказов на написание дипломных работ в год по моему профилю, и неплохие деньги от отчаявшихся студентов текли в мой карман. Если в школе я решал контрольные за деньги, то в университете это превратилось в стабильный источник дохода.
Квартира – щедрый дар отца, эхо материнской утраты. После её смерти он разменял нашу трехкомнатную обитель, разделив её на две однушки – ему и мне. Учёба, благодаря усердию и красному диплому, не требовала финансовых вложений, позволяя откладывать каждый заработанный рубль на заветную мечту – автомобиль. И когда я, наконец, занял преподавательскую должность, я сделал себе долгожданный подарок, на который копил все шесть лет – подержанный, но почти новый Ford Focus III. Я ликовал, а отец светился гордостью.
Поначалу было непросто жонглировать университетскими занятиями и подготовкой к ним, параллельно выполняя дипломные работы на заказ. Но со временем я научился дирижировать своим временем, отводя дни для подготовки к лекциям и дни для погружения в книги, набирая бесчисленные страницы текста в Word. Этот год обещал быть легче – конспекты лекций были уже готовы за оба курса, позволяя мне лишь монотонно отчитывать материал на парах и сосредоточиться на пяти прибыльных заказах.
В моей жизни всё было гармонично. Работа не тяготила, а скорее притягивала, словно второй дом. И, конечно, моя безупречная репутация "горячего лектора" играла не последнюю роль. Да, я не сошёл со страниц глянцевого журнала, и моя внешность, как я считаю, довольно обыденна, но, как показывала практика, очень привлекательна. «Сероглазый брюнет, почти двухметрового роста» – так меня описывали юные студентки в коридорах и на университетском сайте. И они были правы. К тому же, на фоне мастодонтов-преподавателей, чей возраст колебался от тридцати пяти до семидесяти пяти лет, я, несомненно, выделялся. Возможно, именно это помогло мне быстро стать звездой университета, и я, признаться, был совсем не против. В общем, в этом плане я ни на что не жаловался и был доволен своей работой. Счастливее меня мог быть только мой сожитель Рафаэль – огромный серый мейн-кун с наглой мордой, который в данный момент развалился на пустой половине моей двуспальной кровати. Пока я пил кофе, принимал душ и одевался, он ни разу не пошевелился, лишь лениво приоткрыл один изумрудный глаз и подмигнул, словно желая удачи.
Стоя у напольного зеркала, я застёгивал пуговицы на идеально отглаженной белой рубашке. "Хорошо, что Лина приготовила её заранее", – подумал я, любуясь струящимся шёлком.
Ангелина... Моя девушка. И я всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что она уже как несколько недель моя невеста. Мы познакомились в университете, когда я перевёлся на психологический факультет. Она вошла в мою жизнь очень плавно, легко и непринуждённо. Сама подсела, сама завязала разговор и стала для меня отличным собеседником. Её длинные, рыжие, непокорные кудри сразу врезались в память. Среди других старающихся выделиться девушек она была ярким маком, и дело было не только в волосах.
В то время как остальные грезили о деньгах и удачном замужестве, Лина жила чужой болью. Она навещала брошенных детей в детском доме, приносила им подарки, делила с ними свою душевную теплоту. Эмпатия – её второе имя. Она переживала за всех, даже за маленьких жучков, ползающих по деревьям. В нашем прогнившем мире она была словно глоток чистого воздуха, и я не мог на неё налюбоваться. Постепенно, день за днём, мы узнавали друг друга, наши отношения укрепились в статусе дружбы, которая длилась целых три года. И, возможно, длилась бы и дальше, если бы не один решающий момент...
В начале четвёртого семестра, после длительного расставания, я наконец увидел её. Ангелина стояла в компании парня, который, нагло поглаживая её бёдра, встречал и провожал её в университет на своём громыхающем байке. Оказалось, она с ним закрутила, во время летних каникул познакомившись в каком-то баре. Я был сильно ошарашен, потому что привык видеть её свободной и чаще всего – в моём обществе.
К моему удивлению, примешалась ревность, жгучая, болезненная. Я ненавидел этого самозваного байкера, хотя совершенно его не знал. Он украл у меня лучшего друга... или нет, девушку. Именно в тот момент я впервые увидел Лину другими глазами. Она была прекрасна, а я её упустил. Помучавшись пару недель, я решил признаться в своих чувствах, понимая, что это, скорее всего, бесполезно. Но, внезапно, Лина ответила взаимностью почти сразу же. А на следующий день, расставшись со своим мотоциклистом, она стала моей девушкой. Я был рад, а она безумно счастлива. Видимо, она давно была в меня влюблена, а я, как слепой, этого не замечал или не хотел замечать.
С тех пор мы были вместе. Иногда она оставалась у меня дома с ночёвкой, но разговора о переезде как такового у нас до сих пор и не было. Время шло, мы продолжали встречаться и жили так, как удобно нам обоим. Недавно она устроилась на работу в среднюю образовательную школу, которая располагалась рядом с её родительским домом, в то время как я уже вовсю работал преподавателем в университете. Работа с маленькими детьми отнимала много времени и, как следствие, у Ангелины стало намного меньше его на меня. Она полностью погрузилась в другой мир, а я остался чуть позади него. Мы продолжали отдаляться друг от друга, но не из-за этого – всё пошло по наклонной намного раньше. Тогда, когда я ещё думал, что, возможно, брак мог бы спасти наши отношения. Но, как оказалось, это было неверное суждение в моей голове.
Два года после окончания университета омрачились её диагнозом – киста яичников, и длительное время борьбы с болезнью вычеркнули её из жизни. Я ждал, терпеливо и преданно, подставляя плечо в трудную минуту. Когда же, казалось, солнце вновь взошло над её горизонтом, и я собрался открыть своё сердце и сделать важный шаг, новая беда постучалась в её дом – заболела бабушка, и Лина умчалась в деревню, став сиделкой и утешением. Она жила чужой болью, забыв как о себе, так и обо мне. От той весёлой девушки с первого курса практически ничего не осталось. А я, погружаясь в работу, всё чаще ловил себя на мысли, что чувства мои медленно угасают. Что я испытывал к ней? Уважение, безграничное уважение – да, но былая страсть, желания – нет.
А любовь? Была ли она вообще? В зрелости я осознал, что ревность, терзавшая меня при виде других мужчин рядом с ней, была лишь проявлением эгоизма, собственническим инстинктом, не более. Я чувствовал себя мерзавцем, но то, что я совершил дальше, и вовсе не поддавалось оправданию.
Возвращение с похорон стало для нас обоих точкой невозврата. Она — с пустотой в глазах, я — с бессильным желанием заполнить эту пустоту чем угодно, лишь бы не видеть, как она разъедает ее изнутри. Поездка в горы была бегством. Я думал, что величие заснеженных вершин, кристальная тишина зимнего леса, бескрайняя белизна — все это заставит ее хотя бы на миг забыться, отвлечься от боли. Но горе — не дым, чтобы рассеяться от ветра. Оно вязкое, плотное, как смола, и чем больше пытаешься вырваться, тем глубже увязаешь. Это был жест скорее отчаяния, чем любви. Видя, что красивейшие виды не рассеивают ее печаль, я в безумном порыве встал на одно колено и предложил ей руку и сердце. Она ответила согласием сквозь слезы, но то были слезы скорби, а не радости. Обратный перелет был мучителен. Тишина между нами гудела, как натянутая струна. Я ловил себя на том, что разглядываю ее профиль, искал в нем хоть что-то, что напоминало бы прежнюю ее — ту, что смеялась до слез, спорила до хрипоты, целовала так, будто завтра наступит конец света.
Мысли о будущем вызывали странное противоречие. С одной стороны, я боялся этой предсказуемости, этого распланированного до мелочей существования, где каждый день будет как предыдущий. Где не будет места безумным поступкам, спонтанным путешествиям, ночным разговорам обо всем на свете. Где даже любовь станет привычкой, а не стихией. Но с другой — разве не к этому в итоге все стремятся? К покою, стабильности, уверенности в завтрашнем дне?
Я запутался в лабиринте собственных чувств. После того как я сделал ей предложение, меня всё чаще посещала мысль: моя будущая семейная жизнь будет тихой, предсказуемой, лишенной того огня, что когда-то заставлял сердце бешено биться. Никаких всплесков страсти, никакого адреналина — лишь размеренные будни, спокойствие, граничащее с унынием.
Мне нужно было смириться с этим, и я морально готовил себя к этому.