Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

Адам

Пять лет назад, 28 марта
Аэропорт Сиэтл-Пасифик

Я вошёл в аэропорт, как человек, у которого не было выбора. Меня гнали обстоятельства, а я ничего не мог сделать, чтобы не поддаться и повернуть назад. Все против меня. Отец, Кристиан Грей, брат. Я чувствовал себя сдавленным несвободой, горькая обида оттого, что я должен подчиняться всем вокруг сжимала мою грудь.

Оглядевшись вокруг, и увидев за огромными стёклами шикарные белые лайнеры, я начал ощущать свою ничтожность. Я человек, не способный сказать «нет». Я человек, подчиняющийся чужой воли и власти. Я всего лишь фонарик на этом лайнере, светящий туда, куда пожелает пилот. Я подчинён чужому контролю. Мне, чёрт подери, двадцать один год — а я до сих пор всему и всем подчиняюсь!
Зал ожидания наполнялся медленно. Я поднялся на второй этаж, чтобы полюбоваться огромными железными птицами и прочувствовать то, что должно до конца убить меня, мою уверенность в себе, в своих силах. Едва я опёрся руками за металлическую ограду балкона, ко мне подошёл Мэл Кондон. Он был старше моего отца на семь лет, более того — знал меня прекрасно. Мне нравилось то, что он вёл себя со мной как с другом. А ему нравилось то, что, несмотря на свою отвязанную натуру, я волей-неволей подчинялся приказам свыше и никакого бремени для него не составлял. Мы прошли регистрацию вместе, а потом разминулись — я бродил по огромному зданию из стекла, а он занимался моим багажом.

— Адам, вот ты и здесь, — он легонько хлопнул меня по плечу, — Я собираюсь отведать кофейку с бурбоном перед отправлением. Не желаешь со мной?
— Нет, благодарю, — сухо бросил я, — И тебе не советую. Как-никак, а лететь около четырёх часов.
— Да ну, — махнул он рукой, — Я всегда всё держу под контролем, мальчик. Это мой профессиональный ритуал.
— Иди, — я вздохнул.
— А ты что будешь делать?
— Посмотрю на самолёты, — окидывая взглядом прекрасный вид, сообщаю я.
— Да ладно, — усмехнулся Мэл, — Ждёшь, что кто-то придёт тебя провожать?.. Что ж, хорошо. Если что, я в вип-зале. Все твои документы у меня, а значит — на другом рейсе ты обосноваться не сможешь, — он помолчал и прищурился, — А впрочем, ты и не будешь. Ты не из тех, кто меняет маршрут.

Он развернулся на каблуках своих кожаных туфель от Marilungo. Я закрыл глаза, глубоко вдохнув. Вдруг, я испытал радость оттого, что я один. Да, я не в силах сам принимать решения, но ведь мне — в этот самый момент — никто их не навязывал. Я один и я — свободен. Я сел в кресло у самого отдалённого окна, где-то в закоулке, недалеко от служебной комнаты. Оттуда было видно табло с расписаниями рейсов, а ещё — полный зал, кишащий людьми. Я был сторонним наблюдателем всей той суматохи, что царила вокруг. Никому не было дела до меня.

Я стал наблюдать за этой движущейся толпой. Люди входили, выходили, прощались... А я смотрел на них. «Как это прекрасно», — промелькнула у меня мысль, — «Я как человек-невидимка. Меня уже нет там, откуда я уехал, но ещё нет там, куда я должен прилететь. Как это здорово. В одном месте началась жизнь без меня, а в другом — ещё не началась жизнь со мной. И мы остались наедине. Я и моя жизнь. Какой гениальный сценарий», — рассуждал мой невоспалённый мозг, — «Великий Создатель! Как он всё придумал... Наверное поэтому, раньше — были такие далёкие дороги и долгие переезды. Это и были параллельные миры... Человек в дороге — но его, как бы, нет. Оттуда уехал, туда ещё не приехал... Боже, это как кататься на небесных качелях», — с этими мыслями, я задремал.

Потом, я открыл глаза, огляделся... Ничего в зале не изменилось. Даже женщина в розовом костюме обмахивалась веером так же, как и тогда, когда я только закрыл глаза. Значит, прошло совсем мало времени.... За окном смеркалось. Отметив это, я вновь провалился в сладкую тягучую дрёму. Мне было хорошо. Меня никто и ничто не тревожило. Да, это прекрасно...

Во сне я видел те самые небесные качели — качели без верёвок. Они не падали, или. падали на мягкие и пушистые облака. Не было пропасти. Не было страха. Я где-то между миров. Никому нет до меня дела. Так вот, что такое рай... Настоящая свобода в небесах. Или это тоже иллюзия?..

Во время сна мне было так благостно, что я не хотел открывать глаза. Я слышал шум, даже какие-то крики, но что это было?.. «Как я не хочу выходить из этого сна!.. Почему?» — сквозь лёгкий сон думал я, — «Я не хочу лететь?.. Возможно. Но смена места мне сейчас необходима... Я так спокойно сплю, потому что разлюбил кого-то? Нет. Я по-прежнему люблю и любим. Но что же случилось?.. Почему я так спокоен?..»

Вдруг, я понял, что вернулся к себе. Я подружился с собой. Значит, всё было так просто?.. Не надо было бороться — надо просто отдаться на милость судьбы. И она сделала главное — она примирила меня с собой.

Шум в аэропорту начал настойчиво меня будить. Мне не хотелось выходить из этого липкого, приятного состояния сна... «Я спал так сладко и спокойно впервые» — подумал я, — «Видимо, оттого, что прошлая ночь была бессонной», — я улыбнулся сквозь дрём... Но чей-то крик — такой внезапный, яркий и режущий — заставил мгновенно открыть глаза. Люди бежали, спрашивали и отвечали сами себе... Казалось, что их выпустили в первый раз в жизни в аэропорт из психиатрической клиники. Всё изменилось в зале ожидания. Абсолютно всё. Чёрная ночь за стёклами заставляла огромные лампы резать глаза. Изменилось всё... Только я остался неизменным, прочно вдавленным Морфеем в своё кресло. Поменялось всё. Люди мчались, рыдали, выли... Я увидел выходивших в медицинской форме людей из той самой служебной двери...

— Молодой человек, подвиньтесь, — шикнул на меня кто-то из них.
— Верно, алкоголик, — заметила противная толстая женщина лет пятидесяти, — Ишь ты! Устроил себе мотель здесь.

На лицах прочих врачей было прицеплено типичное выражение моего отца, когда он работал с клиентами — такое закреплённое и знакомое, внушающее одну единственную фразу в подсознание подверженному страху и боли человеку — «всё будет хорошо». Тут же была и полиция... Не может быть! Я увидел представителей каналов CNN и BBС. Что-то произошло... Но что? Спросить было не у кого. Однако металлический голос — точно ответ свыше — сообщал ужасную новость: «Лайнер Air-France 1715. Повторяю: Лайнер Air-France 1715 потерпел крушение над Средиземным морем. Маршрут: США, штат Вашингтон, аэропорт „Сиэтл-Пасифик" — Франция, Париж, аэропорт „Шарль — де — Голль". Внимание! Все рейсы отложены на четыре часа. Выходы в аэропорт оцеплены. Просим всех оставаться на своих местах и приготовить документы».

Боже. Подождите!.. Это мой рейс. Я что, опаздываю?.. Я что, опоздал?.. Я опоздал! Я хотел бежать, но до меня вмиг дошла очередная мысль — я не опоздал. Я спасся. Я выжил. Значит, иногда проигрывая — можно выиграть. Значит, иногда опаздывая — можно успеть... Можно успеть! Всё возможно. Всё в руках Бога... Пальцы и ладони мои похолодели. Надо позвонить домой! Срочно позвонить... Я начал судорожно рыться в карманах брюк и куртки, нашёл телефон... Но он не включался. Батарея... Чёрт подери!.. Я жал на все кнопки сразу... Казалось, что красное табло, висящее надо мной и сообщающее об ужасной трагедии, вытащило энергию у всех и у всего... Все трясли телефонами. Это была какая-то всеобщая потеря связи с нормальным миром. Что произошло?..
Теперь я стал понимать. Теперь я стал всё понимать.

— Выжившие?! Есть выжившие?!.. — надрываясь, кричал грузный и краснощёкий мужчина.
— Нет выживших! Никого нет в выживших! — тыча списками ему в лицо орала худая и бледная, как смерть, женщина... Она, словно, лишилась разума.

Как же так? А там мой багаж, мои документы, мои... Да что я думаю?.. Моя жизнь! Она со мной! А то, что было там — это та жизнь, с которой теперь надо покончить... Я вновь вспомнил состояние качелей или... Лифта. С огромной скоростью я спустился с облаков сна и неопределённости обратно.

Я бросился к выходу, как ошпаренный... Но он был закрыт. Стояло оцепление. Нужно было искать другой... И вдруг, я увидел широко раскрытые двери. Вели человека... Да нет, он шёл сам. Просто тот, кто был рядом, поддерживал его локоть, слегка... Но у того несчастного было такое лицо, что мне казалось, что его тащат... Тащат, как на казнь. Я посмотрел в глаза этому человеку и увидел трагический кадр. Так вот, как выглядит трагедия. Вот, как выглядит настоящая боль потери. Потеря! Вот, что было на лице этого человека. Он делал шаг, и ещё... Но у меня больше не было терпения ждать его, чтобы выбежать отсюда...

— Позвольте, я пройду, — попросил я.
— Туда не следует идти, — мужчина ответил мне сам, даже не глядя на меня.

Я замер.

— Почему? — спросил я, — Мне надо на выход...
— Там нет выхода, — также монотонно ответил он, — Там всё оцеплено. Мне тоже надо найти другой выход... Пойдёмте вместе, — произнёс он и поднял голову.
И я пошёл. Как шёл всегда и за всеми. Зачем я иду за ним?.. Ему сейчас плохо. Мне ещё хуже. Что мы можем дать друг другу?
— Мы сейчас сядем в вип-зале, — словно отвечая на мой вопрос, произнёс он, — Оставь нас, Бенджамин, — произнёс он человеку, подставившему свою руку для опоры.
— Мы с вами сядем и всё обсудим, — повторил тот же голос.

«Что обсудим?» — подумал я.

— На этом рейсе у меня был... один — один единственный сын. Мой сын, — сказал человек, — А у вас?
— А у меня там был я, — я сказал это и понял, что ляпнул какую-то глупость...

Но человек исподтишка улыбнулся, доказывая мне то, что это была не глупость.

— То есть, мог быть я.

Человек остановился, оглядел меня и сказал:

— Я никогда в жизни не видел такого счастливчика. А прожил я очень долгую жизнь, уж поверьте мне. И не просто долгую, а ещё...
— Счастливую? — со странной надеждой спросил я.
— Да, наверное. Потому что интересную. Ведь без интереса — не бывает счастливой жизни.

Мы прошли в вип-зал молча. И мне показалось, что мне вовсе не хочется отходить от него, сворачивать в другую сторону, садится за другой столик... Хотя тот человек не настаивал, чтобы я шёл за ним. Я мог остановиться, сделать вид, что завязываю шнурки на своих ботинках... А потом уйти, сесть в то своё нагретое кресло, всё обдумать. Но я шёл за этим спокойным человеком... За человеком, который сегодня потерял всё. Он потерял единственного сына.

В вип-зале, несмотря на всеобщую кутерьму, было тихо и спокойно. Так же тихо ходили официанты, горели ночнички на столиках... Нам налили горячий, дымящийся кофе в фарфоровые чашки, едва мы сели за круглый небольшой стол у окна, с видом на ночь... «Как прекрасна жизнь», — подумал вдруг я. Да, прекрасна, несмотря ни на что. И этот кофе можно пить даже не в вип-зале, даже не сидя, а стоя, даже там, где шумно и не протолкнуться... Где не совсем удобно и кофе в пластиковом стакане. Жизнь прекрасна. Я посмотрел в умные глаза сидящего рядом со мной человека.

— Так вы говорите, вы погибли в самолёте?

Ох. Похоже старику совсем плохо.

— Да. Я так думал, я должен был идти... Понимаете, мой отец... мистер Грей... В общем, человек, с которым я должен был лететь тоже пил кофе в вип-зале... То есть... Нет! Я не это хотел сказать... Он... мы должны были встретиться с ним у трапа, прошли регистрацию... У него было всё. Мои деньги, но... то есть не мои, а деньги отца, мои документы, билет... Я, конечно, планировал зарабатывать деньги самостоятельно, но мне как-то не везло... Я всё планировал, понимаете? — вдруг нервно заговорил я.
— Понятно. У вас было всё в будущем.
— Да. Именно так.
— И ваше будущее турбулентно опустилось сразу на несколько уровней ниже, разбилось о скалы... Разлетелось на мелкие обломки. Там, над Средиземным морем.
— Ну...
— Да, не слишком плохой конец для будущего. А может быть, только начало?

Мои брови изумлённо поднялись вверх.

— Не удивляйтесь, молодой человек. Вы мне очень напоминаете моего сына. Он тоже никогда не знал, что ему надо от жизни.
— Нет, но я не то, чтобы не знаю, но... Я просто не уверен. В жизни столько возможностей.
— Какой кошмар, — закрыл глаза он, — Вы говорите его словами.

Я сделал тяжёлый глоток кофе, а затем, вновь поднял на него глаза.

— Да, он тоже говорил: «Как я могу выбрать что-то одно, когда так много интересного?» Он хотел продавать мороженое, охранять лежаки на пляже, представляете? — усмехнулся он, в глазах его стояли слёзы, — Он мог месяц поучиться в университете, потом обольстить директрису и сорваться в Африку, чтобы найти редкий цветок, который она у него просила. Я устал от его чудачеств. То ему нужны были деньги на снаряжение для погружения на рифы, то ли для того, чтобы лазить по горам... Потом, он сказал, что «нет ничего глупее», что, «когда ты лезешь ввысь, то ничего не видишь вокруг — только отвесную стену». Чем он только не занимался!.. Даже хотел стать моделью, когда познакомился с одной девушкой, преуспевающей в этом бизнесе... — он с улыбкой посмотрел на меня.

Я узнавал себя. Это был феномен.

— Ну, я тоже раньше страдал этим, когда учился в Оксфорде, но потом...
— Но потом вы решили, что музыка лучше, — перебил он, ухмыляясь, — Гитара, быть может.
— Как вы узнали? — я округлил глаза.
— Ваши руки, — улыбнулся он, — У вас так же стёсан средний палец. Так же, как у моего сына. Удивительно... Так вот, я считал его разгильдяем, а теперь... Теперь, я думаю, что он просто торопился. Он знал, как короток его век. Он хотел попробовать всё понемногу. Всё. И мороженое...

Вдруг, мне ужасно захотелось мороженого. Я не любил сладкое, но... Мне смертельно захотелось мороженое.

— Вы хотите мороженое? — спросил человек.

На мне всё написано, как на табло?

— Когда мой сын нервничал, он всегда хотел мороженое. Причём разноцветные шарики, знаете? Мог съесть сразу штук двадцать, не сочетая вкусы... А потом мог круглый год говорить: «Я не ем сладкое и терпеть не могу мороженое!» И действительно, наглец — не любил и не ел. Как у него это получалось?.. Я думал, что он человек без привязанностей, без принципов... Но теперь, я понял, что я... я тоже разбился в этом самолёте.

Да, похоже, старику совсем худо.

— Давайте выпьем за то, что мы не разбились...

Он заказал мороженое, а потом, пристально посмотрел мне в глаза.

— Это вы не разбились, а я разбился. Ведь я всё делал для него. Всю жизнь. Я жил его интересами, его жизнью, его поездками... А теперь, его не стало и мне — не для чего жить. Я ловлю себя на этой мысли, хотя когда-то говорил: «Хоть бы он месяц занялся делом, заинтересовался чем-то, а я спокойно мог заниматься своими делами и желаниями»... И вот, он дал мне эту возможность. Навсегда. Мой мальчик дал мне её. Оказывается, что у меня нет желания... Мне нечем заниматься.
— Ну, пожалуйста., — голос мой слегка дрогнул, — Не стоит так грустно, послушайте...
— Стоит, сынок, стоит.

Я услышал обращённое к себе «сынок» и вдруг поймал себя на мысли, что мне захотелось взять за плечи этого доброго, несчастного человека, сжать их руками и сказать: «Папа, я жив»... Нет, я тоже схожу с ума. Это всё... всё это так подействовало на нас!..

— Сейчас я должен лететь... на опознание. Из Франции сообщили, что моего сына, возможно достали... И ещё, некоторых людей из бизнес-класса... А вы?.. Вам никого не надо опознать?
— Нет. Разве что, свои чемоданы и документы, но вряд ли... Я не могу никуда лететь. Меня не пустят ни в один самолёт. Я, если честно, даже не знаю, как я сейчас доеду до дома, но наверняка... Волонтёры организуют бесплатные пойки, а позже, быть может, довезут оставшихся здесь... А потом, мне наверное надо в полицию, чтобы заявить о том, что я опоздал... Я ведь был зарегистрирован, чёрт подери!.. Подождите. Я представляю, что если это уже пошло по телевизору, что творится у нас дома... Там все всё знают... Какой кошмар!.. А Фиби?! Вряд ли она будет смотреть телевизор, но ей кто-нибудь позвонит и сообщит! И мой телефон сел!.. Да, затянулось моё пребывание в поднебесье, — я взъерошил руками волосы, — Я не там, и не здесь, и уже нигде!..
— Вы можете полететь со мной, — спокойно произнёс мужчина.
— Да нет же! Я вам говорю: у меня нет документов. Я не могу...
— Со мной не нужны документы.

Тишина затянулась. Он что, мафиози?

— Почему? — спросил я.
— У меня свой самолёт. И мы полетим вместе.

Я вздохнул.

— Я же говорил: мне некого опознавать! И как я потом доберусь обратно?
— Я привезу вас назад.
— Как Карлсон? — усмехнулся я, — Высадите меня на крыше моего дома?

Его взгляд стал немного потерянным.

— Я вам что, правда так нужен? — более спокойно и тихо спросил я, — Вам нужна поддержка?
— Ты мне очень нужен... сынок. Сынок, — он протянул ко мне руку и провёл по щеке.

Я почувствовал, что всё внутри меня задрожало. Вот, опять... Я повинуюсь событиям. Я так ничему и не научился. Даже после смерти — я остался тем же. Сейчас, я должен сказать: «Ох, нет! Извиняюсь, соболезную, но остаться не могу»... Так бы сделал Ян. «Мне надо бежать, у меня дома переполох, наверняка, мама уже при смерти, поймите и меня!»...Но я не мог так сказать. Я, действительно, «щепка на реке» — как говорил мой отец.

— Ладно... Но только если ненадолго. Если вы обещаете привезти меня обратно.
— Да, да! — обрадовался старик и лицо его засветилось, — Да! Конечно! Я привезу! — слёзы поползли по его щекам, — Разве я когда-то держал тебя, сынок?

Ему правда плохо...

— Разве держал, мой мальчик? Я только просил: «Позвони, сообщи, скажи, если задерживаешься...» Я всегда отпускал тебя! Но сейчас... ты мне нужен...
Уже принесли мороженое. Я не заметил, как съел почти сразу несколько шариков. Прям проглотил, как удав.

— Ты опять испачкался, сынок? — мужчина тепло улыбнулся, — Но ничего! Наверное, вкуснее, когда пачкаешься?..
— Простите, но...
— Ты знаешь, глядя на тебя — мне тоже захотелось мороженое!

Он заказал ещё порцию.

И не знаю почему, но в моей душе стало совсем спокойно. Было, чему радоваться. Я жив. Сейчас, полечу на чьём-то частном самолёте, кому-то помогу, поборю чьё-то одиночество и беду... Правда мысли о том, что происходило у меня в доме, что, возможно, творилось с Фиби... Я утешил себя тем, что она ничего не узнает сегодня. Возможно, только завтра утром — но завтра я вернусь и развею миф о своей трагической кончине... Я отгонял все свои плохие мысли. Я не любил трагические концы и всегда презирал Шекспира... Да и нет ещё никакого конца! Я-то жив!..

И мы отправились на борт маленького, но надёжного самолёта.

— Добро пожаловать на лайнер мистера Стефана Крига, — поприветствовал меня человек в униформе.
— Это мой пилот, — представил его мне мужчина.

Я кивнул. Когда мы заняли места и нам принесли виски со льдом, перед самым взлётом, Криг спросил:

— Ты боишься?..
— Я уже умирал, — произнёс я, — И пока даже не воскрес. Мне нечего боятся.
— А я потерял единственное, что мне дорого... Я тоже ничего не боюсь. Мне даже хочется пролететь этот же маршрут и разбиться над тем же морем...
— Но вот мне этого не хочется, — осторожно сказал я, — Пожалуйста, скажите, что пилот не пьян.

Он горько засмеялся.

— Успокойся, сынок. Я с тобой.

Мы оторвались от земли.

Через три часа мы были в двух километрах от места трагедии. Больница на Лазурном берегу стала местом опознание уже найденных тел... Там был Арман Криг — его сын. Он узнал его по часам Rolex и кресту на шее... Господи. Я вспомнил о своём кресте... О кресте Фиби, который она надела на меня. Может, в нём и была заложена моя удача?.. Основная кнопка, позволяющая зайти в спасительный лифт.
В следующий час — всё было закончено.

Вечером мы прибыли к нему домой — я в первый раз посетил Австралию... Мы ужинали на шикарной веранде, открывающей прекрасный вид на ухоженный итальянский дворик. Он рассказывал мне о своей фирме — «The Angels of Sky» — или, сокращённо — «TAS», о его заводах, об изготовлении оборудования, направленного на действительно благое дело — помощь инвалидам. Возможность сделать их жизнь полноценной... А я всё откладывал и откладывал позвонить домой. А недели шли... Что там говорить?.. Я был порядочный мерзавец. Я видел газеты с фотографиями погибших: в том числе — и мою.... Я видел фотографии семей, которые стояли в церкви и служили службу, показывая свою скорбь и траур. Я всё это видел... И я разозлился на них. Подумать только! Они даже не искали меня. Вот так вот просто — решили, что нет — и всё... И даже то, что моё тело не найдено не давало им надежду... Конечно, со мной не было обнаружено ещё сорок человек, но всё же... Всё же, мне было обидно. Ну что же, вот вам. Я приеду, но не сейчас... У меня просто нет смысла. Я уехал никем — но я не могу и вернуться — никем. Господин Криг объяснил мне, что я ничего не могу дать Фиби, пока ничего не приобрёл сам. Я сам должен стать другим человеком...

Нет, Криг не держал меня. И не уговаривал, но мне было комфортно с ним... Рядом с ним. Уже через месяц — он спокойно звал меня своим сыном, а я обращался к нему:

— Отец...

***

...Не прошло и полгода, как мистер Криг ввёл меня во все свои дела, заставил меня выучиться заочно в австралийском университете — на кафедре бизнеса и менеджмента, а к тому же — помог очно окончить институт, дарящий мне знания инженера. Спустя пять лет — я воскрес... Воскрес под именем его сына — Армана Крига. У меня два высших образования, я вторая рука своего второго отца и, по совместительству, босса Стефана...

Я стал другим человеком.

Я ежедневно посещал заводы по производству медицинского оборудования, часто помогал и — продолжаю — помогать инженерам — давая советы по улучшению больничных колясок, кроватей, инновационных гаджетов для интимного пользования — чтобы больной мог почувствовать себя более самостоятельным и самодостаточным. Огромное количество изобретений и дополнений, позволяющих глухим слышать хоть что-либо, а слепым — видеть хоть немного света в кромешной тьме. Наша... Да, теперь — наша — фирма начала занимать бескомпромиссно важное место не только в Австралии, но и в мире... Оборудования позволяли чувствовать себя полноценными и востребованными тех, кто являлся отчаявшимся и беспомощным...

Ведущее лицо — Стефан Криг, а я старался быть не замеченным на крупных конференциях. Выступая перед больными, я каждый раз заканчивал свою речь одними и теми же фразами: «Верьте мне. Я человек, который разбился на самолёте, пролетающем над Средиземным морем... Как видите, я с руками и ногами. Вам ещё повезло. Вы все должны жить и радоваться жизни».

Время летело очень быстро... Я чувствовал то, что важен и нужен людям. Долго думал над проектом, который одевал бы инвалидов. Ведь некоторые из них отчаянные модники, знаете ли?.. Но им очень трудно переодеваться. Лучшие работники завода трудились над dress-роботом, но, увы — ничего не получалось. На тестировании они проявляли себя не лучшим образом. Было много и комичных моментов... Инвалид не успевал обернуться, а этот техно-помощник то давал ему подзатыльник, то в лоб... А бывало, пытаясь прицепить пуговицу — хватал за нос. Про то, как он пытался застегнуть ширинку на брюках мистера Гредлина — я говорить не буду. Уж слишком это интимно.

Признаться, меня это всегда ужасно смешило, но мы продолжали работать, несмотря на «маленькие технические неполадки».

В этом был удобный расчёт — даёшь качественную продукцию, получаешь большие деньги.

— Ты молодец, мой мальчик, — светло и ласково улыбаясь, почти каждый вечер говорил мне Стефан, — Подумать только! После того, что с тобой произошло, ты стал намного серьёзнее ко всему относиться. Это и есть рост. Это прогресс, сынок.

Он убедил себя в том, что мы похожи с его сыном внешне. И даже я, смотря на два наших портрета, стоящих на столе босса — начал улавливать что-то одинаковое... Моё имя. Он не заставлял меня менять его. Он сделал мне документы и сказал: «Я могу говорить, что ты мой племянник из Индонезии...» Но я взял себе имя его сына. Я стал ему сыном. Желая помочь ему больше, чем мог бы помочь он...

Хотел ли я вернуться?.. Первые три года, я и не мечтал об этом. Когда прошёл год со дня трагедии, по телевидению показывали наши фотографии... Нас, погибших над Средиземноморьем... Там была моя с Фиби. Показывали монастырь в Сенанке, куда отправились брать у неё интервью, но сообщили, что она на отрез отказалась. Моя любимая бедняжка. Я подумал: «всё хорошо». Она в надёжных руках Бога, а я — в надёжных руках Крига... «Мы обязательно встретимся, когда я буду сильнее твоего отца, крошка, » — решил я.

Показывали и Яна. У него были очень грустные глаза. Я и не думал, что он будет так сокрушаться... Чистый англичанин и столько тоски... Отец мой был лаконичен: «В нём всегда было много всего. И это много не умещалась бы в одной натуре». «Ах, вот так?» — думал я, — «Ну что же?.. Дорогой мистер Флинн, мы ещё обязательно потолкуем об этом. Только вы не летайте никуда в ближайшее время... Лифт выдерживает лишь тех, в которых много всего, а ни пусто и скудно»...

И с того времени прошло уже четыре года. В моей жизни, видимо, кто-то написал очень классный сценарий... Я уже месяц думал, как покажусь в Сиэтле. В этом году Фиби двадцать один — она становится совершеннолетней по всем основным меркам. Я достаточно долго работал, ждал и стремился и...

Я знал, что Фиби пора выходить из монастыря и становится самой счастливой на свете. Арман Криг — настоящий и погибший сын Стефана — носил при крещении моё имя — Адам. Я надеялся, что её молитвы за усопшего Адама воспринимались на небесах за него, не за меня... Ведь я принял его земное имя здесь, упав с качели на землю... А он — взял моё имя там, оставаясь меж облаков навеки.

И вот, мой ангел-хранитель, человек, названный моим отцом, мне сказал:

— Мой мальчик, пора принимать решение... Кто-то из нас должен лететь в Сиэтл, чтобы представить наше оборудование. Этот рынок у них пустует. Большее внимание требует недавно созданная неврологическая и остеопатическая клиника. Принимать тебя на деловом ужине будет... Джон Флинн. Я думаю, тебе нужно вылезти из скорлупы... Ты уже готов к этому. Когда посетишь клинику в пригороде — там, куда наши оборудования уже установлены, проси называть себя Флинном... Там, это воспримят более...
— Нет. Там я назовусь Арманом Кригом.
— Хотя бы составь двойную фамилию... Быть может, это будет последний раз. Когда люди едут встречаться с прошлым, они обычно чувствуют такую боль, что принимают решение никогда не возвращаться обратно. А так, ты должен помнить — кто ты и откуда. И заявить об этом хоть так. Здесь — ты в любом случае мой мальчик, мой сын, Арман Криг. А там, побудь Флинном-Кригом. Хотя бы среди врачей. Ведь там известно, что мой сын... погиб. Так много совпадений не бывает. Ты мой сын, Адам. Ты моё спасение.
— А ты моё, папа, — я обнял его, а затем, пытаясь развеять милую сопливую сцену, произнёс, — Вот, кстати... Я ещё давно думал, как выпросить у тебя отпуск, чтобы смотаться туда. А так, придётся совместить приятное с полезным. Ведь ты оплатишь мне перелёт, верно?

Он рассмеялся, хлопнул меня по плечу.

— Когда мне лететь? — спросил я.
— Ты мог бы выбрать сам, но я уже заказал тебе билет на послезавтра... Но помни, родной — ты в праве это отменить.
— Да нет, не стоит, — улыбнулся я, — Я вылечу послезавтра.

И я вылетел. Я вылетел...

И сейчас, я ласково смотрел на свою любовь, которая спала на стерильной больничной кровати. Я извинился пред ней, но этого мало. Я буду извиняться пред ней всю жизнь. Только ни словами, а поступками... Какого было моё счастье, когда я увидел её здесь. Она узнала меня сразу, хотя я изменился. Но она не могла не узнать меня. Фиби — она единственная, отказавшаяся от всего, когда меня «не стало».

Я присел на корточки у кровати. Взял её руку и приложился губами к красивым пальцам, которые пахли небесной манной, одуванчиками, тёплым летом. Её ресницы затрепетали и она открыла глаза. Серые, чистые глаза наполнились слезами. Голос её дрогнул, когда она спросила:

— Мы на этом свете... или на том?
— А есть ли разница, крошка?.. Похоже, между ними очень короткое расстояние. Особенно на лифте...
— На каком лифте?
— Не бери в голову, — попросил я.
— Расскажи мне, — она всхлипнула, когда слёзы, как градины, начали выкатываться из её глаз, — Расскажи мне, как ты выжил?..
— Это частности. Я не хочу рассказывать всё и сразу, дорогая. А-то о чём мы будем говорить в ближайшие десять лет, долгими зимними вечерами?..
— Но я хочу знать, — её губы с трудом открывались, голос был слаб.
— Фиби, разве в монастыре тебя не научили терпению?.. Всё позже.

Я притянул её за руки к себе. Она мягко обвила мою шею руками, плача, устроила свою голову у меня на плече и судорожно дышала. Боже мой. Моя драгоценная девочка. Мой — пока лишь — не огранённый алмаз.

— Адам! — прошептала она громко и горячо, — Я так рада, что обрела тебя...
Такая искренность, такая непосредственность. Моя любимая монашка...
— А мы и не терялись, — я взял её лицо в обе руки, заглянул в её глаза, — Разве можно потерять свою руку или ногу?..
— Ты сравниваешь меня с членами тела твоего?

Ух ты, мать моя. На церковном заговорила. Маленькая моя глупышка.

— Крошка, я не сравнивал тебя с членами. Я сравнивал тебя с рукой и ногой.
— Адам!
— Ну, что поделать? — усмехнулся я, — Я не такой одухотворённый, как ты.
— Но ты для меня душа.

Я по-доброму закатил глаза, счастливо улыбаясь.

— Ну, душу потерять, тем более — гораздо сложнее... Просто поверь мне на слово, Фиби. Всё это время я жил для тебя.

Она глубоко вздохнула.

— Расскажи мне хотя бы о лифте... Что это значит?
— Обещай, что твои красивые глазки не будут плакать.

Она утёрла слёзы и быстро закивала.

— Как я выжил... Не могу сказать, что благодаря твоему отцу, — скрипя зубами, заметил я, — Я подумал, что если существует лестница в небеса — состоящая из ступеней детства, юности, молодости — и, так далее, то там обязательно есть лифт. Лифт для тех, кто поднялся туда случайно. Этим кто-то — был именно я... Не успел я выйти из этого лифта, как меня встретил ангел, ставший моим вторым отцом... Знай ещё кое-что, есть один человек, ставший виновником нашего счастья... Он ни родной ни мне, ни тебе, но... Он сделал нас счастливыми.
— Ты. Ты сделал счастливой меня, — прошептала Фиби.
— Без него, не было бы этого меня...

Сердце во мне стучало очень сильно.

Я коснулся губами её лба.

— А что ты делаешь здесь, в больнице?.. — я посмотрел на неё, чувствуя, как тревога разрастается во мне.
— Я приехала к отцу, — шепнула она.

Я успокоился, направив всё своё внимание на неё.

— Он, понимаешь ли, сейчас в тяжёлом состоянии. Можно сказать, на грани жизни и смерти.
— Какая ирония, — задумчиво произнёс я, — Он так отчаянно подталкивал к этой грани меня, а теперь...
— Адам, — она положила руку на мои губы и отрицательно покачала головой, — Не надо. Мы слишком счастливы сейчас, чтобы обсуждать кого-то и осуждать...
— Ты права, крошка, — шепнул я, — Пожалуй, мы теперь никогда не сможем никого обсуждать... Но боюсь, я с собой не справлюсь. Я не такой смиренный, как ты, мой ангел.
— Адам!..

Теперь, я воскрес окончательно.  

Фиби

Я без конца убеждала себя, что это не сон. Я чувствую себя такой счастливой, что мне просто стыдно... Хотя, я и не знаю, чего стыдиться. Адам сказал, что очень хочет видеть меня рядом, когда поедет на ужин в дом своих родителей. Этих самых родных людей, которые всё это время считали его... мёртвым. Мистер Джон Флинн недавно открыл свою невролого-остеапатическую клинику, именно для неё, Адам представляет оборудование фирмы «The Angels of Sky», которое может понадобиться в палатах больницы мистера Флинна. Он рассказал мне, что в планах его родного отца лишь деловой ужин и он ничего не подозревает. Он нервничает, но заверил меня, что со мной — волнение проходит... И он хочет чувствовать меня рядом, не отпускать мою руку и смотреть в мои глаза. А я хочу того же...
Мы условились в том, что он заедет за мной в пять. Я сказала, что как только навещу отца — отправлюсь домой и основательно подготовлюсь к вечеру.

— Мисс Грей, позвольте, я провожу вас к вашему отцу? — спросила меня медсестра, когда я ещё стояла рядом с Адамом, расставаясь с ним до вечера...
— Конечно, я иду, — кивнула я, а затем, вновь — обернулась, чтобы изучить глазами самое дорогое мне лицо.
— Я буду с нетерпением ждать вечера, — прошептал он, растягивая губы в ухмылке.
— Может, ты пойдёшь со мной? — спросила я.
— Я? — Адам выгнул брови, — К твоему отцу? Боюсь, если он увидит меня, то инфаркт не заставит себя ждать. И ни одно оборудование не поможет. Я, конечно, обижен, но не настолько, чтобы так мстить.
— Адам!
— Малышка, — он засмеялся и наклонился надо мной, — Иди сама и наслаждайся свободой. Когда ты станешь миссис Криг — ты от меня не отвяжешься, клянусь всеми своими членами.
— Прекрати! — рассмеялась я.
— Если это заставляет тебя смеяться, я не прекращу. Ты не представляешь, как меня возбуждает твоя улыбка, — дыхание во мне сбивается, и я тяжело сглатываю.

Он наклоняется совсем близко к моему лицу, прикусывает свою нижнюю губу. Она белеет.

— Адам, — шепчу я.
— Да, крошка, — вдохнул он, — Я такой же пошлый мальчик, каким был... Я так хочу поцеловать тебя, но... Раз ты сбежала из монастыря, мы подождём до самой свадьбы.
— Правда? — вкрадчиво спросила я.
— Да. Все мои поцелуи будут принадлежать лишь моей жене... Тебе. Но только тогда, когда священник назовёт нас связанными навеки вечные.
— Я не знаю, что сказать, — тяжело выдохнула я.
— Ничего не говори, — он положил руки мне на щёки, — Просто верь мне.

Я кивнула. Сердце моё то сжималось, то занимало всё пространство в груди... Я не могла поверить в то, что вижу, слышу его и чувствую рядом. Воссоединение с ним — это не просто встреча после долгого и мучительного расставания — это нечто, пришедшее ко мне свыше и дарящее истинный смысл жизни. Возможность любить, быть любимой, дарить счастье своим родным и близким — вот единственное благо. Я хочу быть для него покорной, верной, той женой — о которых сейчас лишь слагают легенды. Я так долго ждала мгновения нашей встречи... Да, именно, ждала — в глубине души я всегда верила, что мы увидимся в другом мире. Но эта встреча произошла здесь. В этой жизни. А значит — всё возможно. Даже невозможное — возможно.

— Я верю тебе, — прошептала я, — И верю в тебя.

Адам обнял меня, зарываясь носом в мои волосы и тяжело дыша.

— Как же трудно отпускать тебя сейчас, — прошептал он мне на ухо.
— Мы увидимся вечером, — мягко сказала я, — И завтра. И послезавтра.
— И на следующий день...
— И через неделю, — шепчу я.
— Всю оставшуюся жизнь я буду видеть тебя.
— А я тебя...

Объятия стали такими крепкими, что дыхание во мне разламывалось. И все люди, проходящие по стерильным коридором больницы, могли видеть эту картину: девушку в свободном, старом платье-макси, вцепившуюся в выхоленного красавца в безупречном костюме — намертво... И этого красавца, держащего свою серую мышку, как спасательный круг. Это было лёгкое помешательство, поделённое на нас двоих и, в тоже время, умноженное надвое. Я поняла, что теперь — верую в Бога каждой частичкой души... Теми частями, в которых была боль и скорбь. Я поверила в счастье, в любовь, обретая настоящий сердечный покой и неизгладимый душевный свет, которого хватит на каждого человека на этой планете.

— Мисс Грей, — тактично кашлянув, оторвала меня от Адама медсестра, — Время не ждёт. У мистера Кристиана Грея скоро, опять, процедуры.
— Я иду, — произнесла я, начав медленно отстраняться от своего любимого мужчины.

Мои пальцы и руки медленно выскальзывали из его, а он смотрел мне в глаза... Это была мучительно счастливая минута — неповторимая, неописуемая, не похожая ни на что, что случалось со мной раньше.

— До вечера, — прошептал он.
— До вечера, — эхом вторила я.

А после, на ватных ногах, пошла вслед за медсестрой.

Меня завели в чистую и уютную одиночную палату, находящуюся этажом выше. Волнение сдавливало мою грудь. Я покинула дом не прощаясь, не говоря никому ни слова, и только письмо игуменьи позволило им знать, что я жива, здорова и... нахожусь в монастыре. Я так хотела, чтобы его осчастливила новость моего появления, а не разгневала. Я боялась. Задержав дыхание, я вошла...

Отец стоял у окна, спиной к дверям — спиной ко мне. Вместо больничного одеяния, он был одет в свежую рубашку с монограммой его имени на воротнике, в дорогие фирменные брюки. Это было странно — но страх растворился. Я почувствовала, что меня ждали. Папа меня ждал. Я неслышно подошла к нему и положила руку на плечо. Он обернулся... Серые глаза смотрели на меня сверху вниз, чуть прищуриваясь. Не прошло и трёх секунд, как он обнял меня. Ласково и мягко, как обнимал всегда. Слёзы полились из моих глаз. На мгновение, я почувствовала себя той самой маленькой девочкой, которая всегда бежала к папе, когда что-то не вязалось и не давало мне покоя. Я помню, что каждый раз, когда он сжимал меня в своих руках — я чувствовала себя сильной. Он давал мне толчок. В монастыре меня научили понимать, что отец и мать — святыня. И сейчас, я ощущала это. Я ощущала эти божественные волны защищённости...

Когда я открыла залитые слезами глаза — я увидела, как слева от нас — за окном, открывающим вид на больничный коридор, стоял Адам. Он смотрел на нас с ревностью, которую выдавали его сдвинутые брови и легонько сжатые губы. Я отстранилась от отца, вытерла глаза и посмотрела на папу. Желваки играли на его лице от волнения. Седина сияющими нитями пробралась в медные волосы, тонкие морщины легли на лоб, но он улыбнулся.

— Я так рад, что ты вернулась, — проговорил отец, — Ты надолго, надеюсь?

Я посмотрела на Адама, стоящего за начищенным стеклом.

— Навсегда, папа, — прошептала я, — Ко мне вернулся...

Адам отрицательно закачал головой. И коснулся указательным пальцем губ, ровно перечёркивая их. Он всё слышит.

— Ко мне вернулся смысл жизни, — закончила я, — Я обрела его, как новый день обретает солнце, а певцы голос после того, как его сорвали. Легко. Неожиданно. Стремительно. Я поняла, что главное в жизни — это любовь. Это самое честное чувство в мире. Я знаю, что нужна здесь... И я хочу сказать, что благодарна тебе, папа, — я всхлипнула, поднимая глаза к потолку, чтобы слёзы закатились обратно, — Благодарна, потому что... Тот, кто не пробовал горького — не оценит вкус сладкого. Тот, кто не видел горя, не поймёт счастья. Я счастлива теперь, папа.
— Значит, я тоже счастлив, — проговорил он искренно.

Он прижал меня к себе, поцеловал в макушку.

— Клянусь, я больше ничего не буду решать за тебя. Ты счастлива, а значит — я счастлив... Ты... скажешь мне, кто он?
— Кто? — растерянно шепнула я.
— Тот, кто вернул тебе смысл жизни, — улыбаясь, проговорил отец, — Я всегда знал, что твоя настоящая любовь только впереди.

Всё внутри меня дрогнуло. Я заглянула в глаза отцу, а затем посмотрела на Адама. Он, растянув губы в ухмылке, качал головой, сжимая губы в жёсткую черту.

— Я... — пробормотала я, мотнув головой, — Я обязательно познакомлю вас. Только позже. Он тот, кто мне нужен, папа. И, наверное, тот, кто нужен тебе. Богатый, успешный, амбициозный... Но что важнее всего для меня — он любим мною. И я рада, что ты дал клятву, хоть это и грех, потому что... Я буду вынуждена ослушаться тебя, если ты не сдержишь своё слово. Ведь, я больше не смогу без этого человека... Верь мне, отец, — я положила руки на его щёки, — Лучше его нет.

Папа поцеловал меня в лоб, сжимая мои прохладные ладони в своих.

— Просто будь счастлива, дочка, — он коснулся губами моего лба, — Будь счастлива, родная.
— А ты выздоравливай, хорошо?
— Хорошо, малышка, — он бодро улыбнулся мне.

Он обнял меня на прощание. На сердце моём было легко и спокойно.

Когда я вышла из папиной палаты, Адама уже не было. Я помнила о времени, помнила о том, что мы скоро встретимся и, не теряя не минуты больше, я отправилась в салон, а затем, за нарядом, ставшем для меня великолепным символом счастья и сказочных грёз...

Когда я была полностью готова, и подошла к зеркалу, то не узнала саму себя. Предо мной стояла красивая девушка — высокая, с прямой спиной, стройная, а главное — счастливая. Я надела потрясающее платье холодного, дорого оттенка серого — сталь. Приталенное платье с расклешённой стоячей юбкой, чуть ниже колена, собранной лёгкими, струящимися складками и закреплённой красным кожаным ремнём, на котором красовался большой бант, в виде цветка... Красные туфельки Jimmy Choo, казалось, были созданы для моей стопы... Я стала другой. Совсем лёгкой и изящной. Непревзойдённо счастливой и во всём успешной. Если бы меня увидели такой в монастыре, то...

Я избавилась от этой мысли, когда услышала сигнал автомобиля. Сердце истошно стучало во мне. Прибыл Адам. А значит, всё это не сон. Всё это — правда, всё не рассеется, как туман.

Его закрытая машина, что несвойственно для этого времени года — так как, в конце мая, все ездили в открытых машинах, уже припарковалась у подъездной дорожки нашего дома. Я хотела сделать шаг, но подумала о том, как бы продлить этот миг. Миг моего счастья. Ладони мои стали влажными. Я почувствовала холод гипсовых перил балкона, открывающего вид на весь район. Он вышел, улыбнулся, указал пальцами на Rolex на его руке, как бы говоря: «Пора!» Когда-то его кудри, теперь, уложенные в аккуратную причёску, вились и медью отливали на солнце. На глазах были чёрные очки, но улыбка осталась та. Его. Озорная, которая, порой, так не шла к его строгому костюму. «Странно», — подумала я, — «Он без цветов... А мне бы сейчас так подошли красные розы...» Ах, это такие пустяки! Я схватила с комода свою красную кожаную сумочку, ощутив кожей её тепло, я почувствовала, как спокойно и уверенно мне становится. Я спускалась вниз по лестнице, сказав пожилой Ким, что ужинать не буду.

— Я так и поняла, деточка, — ответила она, — Удачи тебе.

Я выпорхнула на улицу, сердце во мне ломилось. Адам осмотрел меня, протянул руку, чтобы приобнять меня за талию.

— Я не узнаю свою монашку, — шепнул он, — Не ожидал увидеть тебя в таком образе.

Я смущённо улыбнулась, ощущая горящий румянец на щеках и теплоту красной матовой помады на губах, которой давно, так редко красилась...

— Знаешь, когда ты погиб., — произнесла я, и собственная глупость и ужас произнесённого сжали мои лёгкие.

Я выдохнула, кладя руку ему на галстук.

— Прости, — шепнула я, — Когда я узнала, что ты погиб, жизнь потеряла для меня цвет. Внутри я понимала, что не могу обвинять отца, ведь он не взрывал этот самолёт, не толкнул тебя под поезд, не вонзил нож тебе в грудь... Ведь он победил тогда не потому, что он такой сильный, а потому, что мы были слишком слабые. И я ушла в монастырь не потому, что хотела туда, а потому, что не могла остаться здесь. Теперь, я точно знаю — молодых людей гонит туда не отчаяние, а отсутствие желаний. Всё для меня тогда стало одним цветом — кофе и молоко, утро и вечер, бело е и чёрное. А этот цвет — серый. Всё мне стало до омерзения безразлично. Какая разница, где просыпаться, если утром некуда идти? Не имеет значения, с кем ужинаешь и что, любые тексты для тебя — пустая болтовня... Всё превратилось в постыдное нежелание жить... И вот, однажды, перед отъездом в Сенанк, я встретилась с Эвой, чтобы попрощаться... Мы сидели в кафе, расположенном прямо на улице, пили кофе... Она отговаривала меня, а я... Я смотрела позади неё, даже не слыша того, что она говорит, — картинка восстала в моих глазах, и я немного прищурилась, — И вдруг, я увидела, как на этой серой улице, все обычно пресные и безжизненные люди обернулись в одну сторону. И мне, представляешь, стало интересно. Впервые за несколько месяцев во мне проснулось... любопытство. Мне стало безумно интересно, что могло всколыхнуть эту инертную толпу... И это была женщина, от которой исходило счастье. Я никогда не видела настолько счастливой женщины, Адам, — слёзы закололи в моих глазах, и я посмотрела в вечернее лиловое небо, — Она шла так, как будто, этот асфальт, это кафе, да и вся эта улица принадлежали ей.... От неё исходило счастье, а это самое редкое, что может излучать человек. Если бы такая женщина подошла к лужайке монастыря, её бы выгнали, чтобы она не смущала своим видом тех, кто только ищет место своей душе... Она улыбалась кому-то, кто шёл ей на встречу. Я предположила, что она идёт на свидание, и даже попробовала представить этого мужчину, но... Но когда я обернулась, я увидела как из дорогой чёрной машины выпустили чудную, маленькую девочку лет пяти, вероятно — её дочь... Кудрявая малышка бежала ей навстречу, они улыбались друг другу, как будто никого другого для них не существовало. Это были два настоящих и живых человека, на фоне декораций, в виде людей... На фоне этой серой, вязкой толпы. И в этот день я подумала, что никогда не решусь надеть то, что было на этой прекрасной незнакомке.... Я боялась привлечь к себе внимание, мне хотелось слиться с массой... Надеть серый бесформенный свитер и джинсы, чтобы только меня не видели, не замечали... Не подозревали о том, что я существую. И тогда же у меня промелькнула мысль — только если я буду абсолютно счастлива и духовно здорова, я смогу надеть такое платье... Мне казалось тогда, что этому не бывать, но я ошибалась. Поэтому, мне хватило и часа, чтобы создать такой образ. Сейчас, я выгляжу почти точь-в-точь, как та незнакомка... Фасон разный, но палитра — одна.

Голос Адама сначала дрогнул, когда он попытался шутить:

— Только тебе навстречу бежала не кудрявая девочка, а стоял кудрявый мальчик.

Я засмеялась, кладя голову ему на плечо. Он снял солнечные очки и, глядя своими тёплыми глазами в мои, проговорил:

— Не волнуйся, дорогая. Не пройдёт и пяти лет, как тебе навстречу будет бежать целый маленький отрядик. Обещаю, крошка.

Он взял мои дрожащие пальцы и поцеловал руку. А я коснулась свободной рукой его волос, нежно провела по ним. Погладила его так, как гладят маленьких детей. Моё счастье. Адам.

Он открыл предо мной дверцу машины и сердце моё замерло. Восхищённый вздох сорвался с губ. Весь салон был усыпан кроваво-красными и бордовыми гладиолусами.

— Я помню, что ты любишь розы, но... Я боюсь, что они уколют тебя, — заботливо произнёс он, — А твоя душа и так достаточно изранена... Но, Боже, как ты красива...

Я села на это ложе из гладиолусов, прогоняя слёзы из глаз... Они хрустели подо мной — вот, как их было много. Я ощущала их свежесть, аромат, думая только о том, что ради этой секунды блаженства стоило жить, стоило ждать... На влажных листьях этих потрясающих цветов ещё была свежая роса, которую хотелось выпить, дотронувшись губами и руками. Он подарил мне маленький кусочек рая, внушив надежду, что я смогу сохранить его. Для нас. Надолго. Теперь я поняла, почему машина с закрытым верхом, но мне хотелось, чтобы все увидели, какая я счастливая... И когда я глянула в зеркало, а он поймал мой взгляд — крыша стала медленно опускаться...

— Что ты делаешь?! — смеясь, сквозь слёзы, спросила я.
— Я везу свою невесту, — ответил он, улыбаясь, — Я хочу, чтобы все видели, что ты — моя женщина.

Крыша опустилась, и, в порывах ветра, гладиолусы стали вылетать за пределы машины, выпадать на дорогу, застилая наш путь. Я оглянулась назад — и увидела асфальт, на котором яркими огоньками горели свежие цветы. Я откинула голову и закрыла глаза от счастья... И люди с балконов могли видеть это. Я слышала, как кто-то звал своих домочадцев посмотреть на это чудо... Да, правда, чудо! Истинное чудо — это я и я — счастлива. Машина ехала медленно, ветер трепал мои локоны, а Адам смеялся, глядя на меня... В моей голове сейчас совсем светло, а сердце — превратилось в цветник из гладиолусов. Мне уже не было тревожно, не было страшно возвращаться и вступать в настоящую, счастливую жизнь — без страха и боли. И я совсем не думала о том, что сейчас предстоит ему... Ему. Моему самому дорогому человеку на всём белом свете... Я не думала о том, как он переступит порог родительского дома. Да и зачем было думать? В моей руке — будет его рука. Надёжная, верная, пахнущая садом из гладиолусов.

Адам

Мы подъехали к дому. Утопическое волнение подступило к горлу, но я крепко сжал руку Фиби и повёл её следом за собой.

— Всё будет хорошо, — шепнула мне она.
— Я знаю, крошка, — бодро усмехнулся я.

На порожках стоял Ян Флинн. Я хотел снять чёрные очки сразу же, но не поддался этому порыву. Заметив нас, он недолго изучал глазами меня, а затем, перевёл взгляд на Фиби. Он машинально прищурился. И его глаза оставались щёлками всё то время, пока мы шли ему навстречу.

— Добрый день, мистер Криг, — произнёс он буднично и пожал мне руку.

Он меня не узнал. Снять очки, или... Рано. Ещё рано.

Ян перевёл всё внимание на мою девочку. Она подала ему руку... И по его вспыхнувшим глазам я понял, что он знает, кто она. Брат растерянно коснулся губами её кисти.

— Для меня большая честь принимать такую даму, — произнёс он тихо, — Я и не думал, что такая красотка будет сопровождать дорого гостя.
— А гость и не думал, что вернётся в этот дом гостем, — я снял очки, обнажая своё зеркало души, и обнял Фиби за талию, — Зато в этой даме я был уверен всегда.
— Прошу прощения, — Ян потёр переносицу, а затем, заглянул мне в глаза, — Не может быть...
— Может, Ян. Может, — подтвердил я, — Я вернулся, брат.

Он растеряно поморгал, а затем, неуверенно положил руки мне на плечи, точно проверяя, не призрак ли я... Через секунду, он крепко меня обнял. Но не достаточно крепко.

— Ты жив, — произнёс он.
— Я жив, — повторил я.

Когда он отстранился, я снова нацепил очки, чтобы не было видно моих покрасневших глаз.

— Ян, ты должен войти в дом и мягко подготовить родителей.
— Конечно, — сразу же кивнул он и быстрыми шагами удалился.

Я посмотрел на Фиби, точно ища спасения.

— Ты в порядке? — спросила она.
— В полном, — подтвердил я, — Я ожидал немного... более тёплой реакции от Яна, но, — Фиби прервала меня, положив указательный палец на мои губы.
— Он просто шокирован, Адам, — успокоила она меня, — Как только он осознает всё, что увидел, услышал и прочувствовал, он будет более мягок.

Я кивнул ей, пытаясь верить всей душой в её слова.

Ян вернулся и сказал:

— Ну что, насколько мог, я подготовил родителей.
— И как ты это сделал?.. Ты сказал, что этот гость и будущий бизнес-партнёр их старый знакомый? Папин одноклассник?
— Нет. Я попросил их «сохранять спокойствие, потому что новость исключительно радостная. Человек, который приехал — это очень близкий нам человек. Можно сказать, родственник. И поэтому, волноваться нет никакой причины. Прошу вас...» Но тут отец перебил меня и сказал: «Мы Флинны. И мы умеем держать лицо и спину при любой игре. Поэтому, можешь смело приводить нам этого господина». Так что, отец уже принял свой величественный вид, устроившись в кресле, а мама стоит рядом с ним. Стол сервирован. Так что, твой выход, маэстро из преисподней.
— Благодарю, Ян. Я всегда поражался тому, как ты мог — вот так, без всяких эмоций — произносить поразительно волнующие слова.
— Всё чётко и ясно. Волноваться не следует. Человек — близкий родственник. Наверняка, они подумали, что это не тот мистер Криг, которого они ждут, а бедный родственник, просящий несколько долларов, чтобы переночевать где-то... Но они Флинны... То есть, мы Флинны и «будем держать спину», даже давая эти несчастные двести долларов.
— Спасибо, Ян. Ты даже меня... подбодрил.
— Расслабься.
— Мне заходить?
— А ты что, планируешь ещё время потянуть?
— Ладно. Всё.
— Ты пойдёшь один?
— Нет. Один, боюсь, что сойду за приведение. Мы зайдем вместе.
— Конечно, вместе, — шепнула Фиби, крепко сжав мою руку.
— Так что, они точно готовы? — нервно стискивая пальцами её пальцы, спросил я.
— Ну, я же сказал. Я думаю, они уже пять минут, как состроили лицо и укрепили спину.
— Идём...

Я сделал шаг.

— Хотя постой, — сказал Ян, — Остановись. Я тоже предвкушаю.
— Что?
— Я представляю, как эти портретные изваяния примут человеческие черты. И я этому рад.
— Ты груб, Ян.
— Да нет. Всё. Пошли.

Мы выровняли спины. Фиби начала нервно поправлять уложенные волосы...

— Ты прекрасна, — ответили мы с братом в один голос.

Мы усмехнулись друг другу, переглядываясь.

Он, надеюсь, уже остыл к ней. Я был наслышан о том, что Ян смастерил себе блестящую карьеру и закрепил весьма выгодный брак.

Она, глядя на нас, заулыбалась... Я взял её за руку; мы последовали за Яном по аллее к дому, где нас уже ждали. Войдя в холл, я испытал такие смешанные чувства, что голова моя закружилась. Я столько раз представлял, как появлюсь дома... Что я только не придумывал!.. То, как я спущусь по верёвочной лестнице на крышу, прямиком из самолёта мистера Крига, то ли приеду на верблюдах, к горбам которых будут привязаны разноцветные шары!. Но именно сейчас, я подумал, что не могло быть иначе. Только так. Только так, как я появился здесь сейчас.
Я сделал шаг из прохладного холла к залу. Фиби повторила мой ход. Брат шёл следом. Краем глаза, в зеркале, я заметил наше трио... «Какие интересные молодые люди», — подумал я, улыбаясь. Молодые... «Хорошо, что я возвращаюсь в дом не седым стариком», — пошутил я над собой. Я почувствовал запах... Знакомый запах родного дома. Это были ароматы цветов из зимнего сада, перемешанные с духами мамы, со знакомым ароматом благовонных масел. А оказывается, я скучал...
Боже мой, я скучал. Я помнил всё в совершенстве. Да, я всегда знал, что я не любимый сын, но я обожал быть дома, хоть и старался быть здесь как можно реже... Я до сих пор помню ту нашу фотографию с Яном, где мы, ещё совсем младенцы... Но даже тогда — Ян лежал как подлинный наследник, прямой, широко открыв в мир свои голубые глаза... А я, лежал в той же самой кроватке где-то в углу, зажмуренный и пытающийся выбиться из тисков пелёнок... Видимо, поэтому меня и назвали Адам — так как, я был просто дан Богом, меня не было в планах. Бог просто захотел меня создать — и, вот тебе и Адам... А к Яну всегда было другое отношение. Хоть, я толком и не понимал, в чём оно отличается... Нам всегда было запрещено одно и то же, и позволялось другое. Но само отношение, казалось мне отличным оттого, как они вели себя с Яном... И всё же, мой дом... Но ведь теперь, у меня есть и другой... не просто «другой», а родной дом, который я очень люблю...

Тут, Ян хлопнул меня по плечу, возвращая обратно из мыслей.

— Мы почти входим... Я сейчас открываю дверь в зал. О чём ты всё время думаешь?

Я поморгал, точно очнулся ото сна.

— Да, ты прав... Я сейчас часто думаю не о том, что нужно.
— Единственная здравая мысль за вечер. Аллилуйя, — ухмыльнулся Ян.

Дверь открылась. Мы вошли в комнату. Ярко горела огромная хрустальная люстра, висящая между двумя этажами от самой крыши — и, достигающая начала перил винтовой лестницы... И в этом свете, я увидел сидящего в большом кожаном кресле важного отца и гордо стоящую рядом с ним мать, касающуюся изящными пальцами пианистки изголовья кресла. У меня промелькнула мысль: «Зря Ян шутит на их тему... Они, действительно, чтобы он не говорил — образец для подражания и светской хроники. Столько лет прожить вместе, не потеряв лица, держа удары... Они сохранили семью. Этот дом, в который я сейчас захожу. Вырастили нас. Их есть, за что уважать... Безусловно, талантливый в своём деле отец, полностью посветивший себя больным клиентам, и моя мать, которая каждый вечер лечила его психоз. И, вот, сейчас... Отец встал. Они стоят рядом друг с другом, такие торжественные, красивые... Я забылся в своих мыслях даже не заметив, что мы уже совсем близко. Ох, вот в чём дело! Я до сих пор не посмотрел на их лица... Когда я посмотрел на мать, я увидел, как равнодушное и холодное лицо дрогнуло. Она, как будто бы прищурилась... Отец всё ещё не смотрел мне в лицо. Он смотрел на меня оценивающе и профессионально, рассматривая мой костюм, чтобы вычислить мой годовой доход и психическое состояние... Так, как он это делал со всеми больными. Я помню, что как-то однажды я спросил у отца: «Тебе надо долго говорить с человеком, чтобы выяснить, насколько он болен?» «Нет», — отвечал отец, — «Я могу поставить диагноз только посмотрев на то, как он идёт. Как он садится в кресло. Как стряхивает пылинки с костюма, какими глазами смотрит на циферблат. А главное, это руки. Не только кисти, а руки в целом — плечи, локти, пальцы... По плечам я тоже могу поставить диагноз».

И вот, он привычно, по-английски цинично оглядел мою фигуру.

— Милости просим, — раздался его поставленный голос и тонкая улыбка изогнула равнодушные губы, — Кажется, я знаю вашу спутницу. Не так ли?..

Он посмотрел на моего брата.

— Ян, это же Фиби Грей, верно?

Он кивнул.

— Мы рады видеть тебя, Фиби, — спокойным голосом произнесла моя мать.
— Надеюсь, вы представите нам своего спутника? — спросил папа у неё.

Сердце во мне дрожало. Они не узнают меня! И тут, у меня в носу защекотало. Предательски защекотало, а я почувствовал себя мальчишкой... Мои плечи как-то сразу сникли. Да, я почувствовал себя мальчишкой, который натворил что-то на газоне, или в саду. Тот мальчишка, которого за ухо привёл садовник. Я стал снимать свои дорогие чёрные очки и почувствовал лёгкую испарину на лбу.... Мне так захотелось кинуться к ним. Кинуться!.. Но я помнил с детства, что нельзя кидаться на маму, когда она при параде — можно испортить её причёску или помять платье... В конце концов, она создавала свой образ не менее трёх-четырёх часов, перед выходом к гостям. Я схватил её за руку и припал губами с поцелуем. Тишина. Как только я поднял глаза на её лицо, я услышал шелест её губ, которые побледнели даже через помаду...

— Не может быть, — прошелестели губы.

Я опустил глаза и проговорил:

— Может, мама... Может.

Та же затяжная пауза.

— Что это значит?! — раздался грозный голос отца, — Потрудитесь поднять голову, молодой человек.

Я поднял голову, отпуская руку мамы... Выпрямился, замечая, что у матери из глаз льются слёзы. Льются ручьём. Наконец, она выговорила:

— Ты жив, мой мальчик! А я знала... — всхлипнула она, — Я всегда знала. Я чувствовала, что ты жив. Я думала, что ты живёшь там, где нет связи, в каких-то джунглях...
— Ага, и питается баобабами, — вставил отец.

Он пытался сохранить спокойствие, но крепко — до боли сжал мою руку, а потом, сгрёб в свои объятия так, что спина у меня хрустнула... Сердце во мне упало.

— Это ты, маленький мерзавец! — с дрожью в голосе произнёс отец.
— Но... но, что произошло?! — приобняв меня и отца, стала спрашивать мама.

Папа отпустил меня, обращаясь к ней:

— Райан, пожалуйста, выпей сердечное лекарство — оно у меня на комоде. Это мой собственный настой. И мне налей тоже!
— Здесь надо жахнуть текилу, настой не поможет, — весело произнёс Ян.
— Как ты выражаешься? Постыдись, — шикнула на него мама.
— Давайте сядем за стол и спокойно обо всём поговорим, — точно не замечая перепалку, произнёс отец.
— Да, папа, — произнёс тихо я.
— «Да, папа!», — всплеснул руками отец, дразня меня, — Лучше бы ты раньше мне всегда отвечал «Да, папа!», — мы прошли к столу, — Странно, ты хорошо выглядишь. Если бы мне сказали, что я, всё же, увижу своего сына спустя несколько лет, я был бы готов встретить оборванца с гитарой за спиной. А учитывая твоё непостоянство в зоне увлечений, возможно даже, человека-оркестра.

Все мы уселись за круглый стол. Я засмеялся, представляя себя тем, кем видел меня отец.

— Так, с чего начнём? — спросил я, — То, что я жив и здоров вы уже выяснили. Рассказывать о себе не имеет смысла, вы прекрасно меня знаете, как Адама Флинна... Так что, наверное, мы начнём сразу с разговора о медицинском оборудовании?
— Нет, мы начнём с того, что с тобой случилось, — жёстко произнёс отец.
— Ты знаешь, папа... Странным образом, это всё очень связано.
— Что связано? Где ты и где медицинское оборудование? Как ты мог туда попасть?
— В том-то и дело... Сейчас, перед вами будущий владелец этой империи — Арман Криг...

За столом воцарилась тишина. Я начал излагать всю свою историю... О том, как я уснул в кресле, как самолёт улетел. Самым трудным мне давалось рассказать даже не о том, что я испытывал, когда меня оторвали от Фиби. Потому, что я понимал — они родители и у них есть сотни аргументов. Да они и сейчас могут сказать: «Вот, вы же встретились. Никто никого не убивал, мы просто хотели дать вам возможность быть взрослыми немного позже... У вас тоже будут дети и вы поймёте нас, когда начнёте устраивать их судьбу». Я сразу представил отца, который, выгораживая Грея заговорил бы со мной: «Представь, друг... У тебя тоже родиться дочь, вырастет и влюбиться в бродячего оборванца. Ты что, благословишь этот брак?» Ну, или что-то в этом роде... Отец всегда показывал всё на примерах. Как и больным, так и домочадцам. Он всегда объяснял на подобных, незамысловатых примерах всю суть проблемы.

Но всё это не имело значения сейчас. Быть может... Действительно, они не сделали ничего дурного. Никого не посадили в тюрьму, не убили, не лишили права голоса и права письма. Они просто выразили свои пожелания так, как могли. Так, как они это видели и понимали. Я, ведь, тоже мог не исчезать. Мог вернуться из аэропорта, напиться с горя и петь под окном Фиби серенады на гитаре. Но я, ведь, этого не сделал... Значит, нельзя винить только их. Я тоже был тот ещё фрукт... И только эта наша встреча дала мне толчок для мысли об этом. Как удивительна моя жизнь...

Самое трудное, что я должен был рассказать, так это то, как я приобрёл отца. Я долго рассказывал об этом незаурядном человеке, потерявшем сына, но тут... Резкий голос ревнивого отца произнёс со всем холодом:

— В этом крушении я тоже потерял сына. Однако, я не бросился по улицам искать замену.

Я поднял глаза от полупустого бокала сухого красного вина и сказал:

— Да, папа. Ты потерял сына, но не единственного. Замена осталась у тебя. К тому же, любимая замена... А у него не осталось никого.
— Ну, да... И поэтому нужно было обрести себе другого...
— Ну, папа, — перебил я, — ты знаешь, когда он обрёл меня, я не был таким, каким я стал сейчас. Он обрёл разгильдяя, а вернул тебе более, чем успешного человека. Того сына, которого ты только мечтал видеть во мне всегда. С двумя высшими образованиями, состоянием и руководящий должностью.
— Да, судя по твоему костюму, действительно более, чем успешного. Если, конечно, это не его деньги, — цинично заметил отец.
— Нет, папа. Все эти годы я работал и учился, действовал словно по плану. Мне необходимо было умереть, чтобы стать тем, каким вы меня не знали. Я многому научился, начал разбираться в деньгах и понимать бизнес. В общем...
— В общем, ты хочешь сказать, что теперь у тебя... два отца? — сделав глоток вина, спросил Джон Флинн.

Я замолчал, уставившись в свой салат. Было бы предательством не подтвердить это. Рука моя похолодела, но затем, я почувствовал, как горячие шёлковые пальцы моей Фиби сжали мою ладонь.

— Да, — выпалил я, — Два. И в самое ближайшее время я хочу вас познакомить. Мама, у тебя ведь... юбилей тридцать первого мая... Я думаю, это будет самое лучшее время.
— Он что, прилетит сюда через два дня? — изумилась мама.
— Что ты? Он уже прилетел, — мягко сказал я, — Перед тем, как приехать сюда, я заезжал в отель переодеться и... И он уже сидел в холле и пил наш любимый кофе. Он сказал, что уже соскучился по мне.
— Два отца. Прекрасно, — процедил папа.
— Ну, не беспокойтесь, — разрядил обстановку брат, — Самое главное, что мать у него одна... Вообще, и в литературе, и в жизни отцов может быть великое множество. А мать — одна.
— Пошляк, — бросил отец, не глядя на него.

Не знаю почему, но меня это рассмешило.

— Вообще, после твоей смерти Ян очень резвиться, — заметил папа, откидываясь на спинку стула.
— Ну что ты, дорогой? — мама положила руку на плечо отца, — Адам не умер.
— Да. Теперь мы это знаем. И слава Богу.

В это время я обернулся и посмотрел на Фиби. Она уже успела отпустить мою руку и напряжённо сидела, зажав в руках салфетку. Нет, она не мяла её, не теребила... Она просто сидела, немного нахмурившись и прикрыв глаза... Мне показалось, что она молиться. Молиться за меня, за отца, за мать... Наверное, за Яна... За всех нас, сидевших под этими чудными сводами английского строгого зала. И говорившими, говорившими... Она понимала, что происходит в душе каждого из нас. А о ней в этот момент все забыли. В ней столько любви, которую она может подарить каждому, столько сострадания и душевной теплоты, что я порой хочу спросить себя: «Чем я заслужил этот божественный подарок?». И точно подтверждая мою мысль о том, что никто на неё и не думал обращать внимания, Ян произнёс:

— Фиби, дорогая, не очень скучно присутствовать на семейных разборках, когда собиралась на деловой ужин?
— Что за жаргон? — сказал отец, бросив испытывающий взгляд на братца, — Мы никогда так тебя не воспитывали!
— Ну, папа, здесь же все свои, — многозначительно усмехнулся Ян.
— А что, при своих можно вести себя, как свинья? Свои — это самые дорогие люди. И если к чужим людям ты проявляешь уважение, к своим — ты должен относиться более, чем уважительно. И перестань шутить на тему семьи, — сделал колкое замечание отец, а потом, вежливо улыбаясь обернулся к Фиби и сказал:
— Да, дорогая, может быть вам чего-то ещё принести?
— Нет, — мягко произнесла она, — Благодарю вас. Мне всего довольно.
— Да уж, действительно, — протянул Ян, — Чего уж тут ещё не хватает? Воскресшая любовь, горячий ужин и семейные разборки, о которых забыли на целые пять лет.
— Ян, прекрати! — произнёс отец.
— Да мне просто весело, — состроив улыбку, произнёс Ян, — Ещё вчера я был единственным наследником. А сегодня — у меня появился конкурент.
— Ради Бога! — взмолилась мать, — Только не о наследстве! Только не об этом. Мы живём в таком хрупком мире... Сегодня, мы есть, а завтра — нас нет. И единственное, что остаётся с нами, это наш сегодняшний день, наша жизнь. И то, как мы смотрим на эту жизнь.
— Ого, это правильно, мам, — поднял брови Ян, — Сегодня ты есть, завтра тебя нет. Но послезавтра ты опять есть. И это уже совсем другое дело.

Странно, но эта глупая фраза Яна всех рассмешила. Мы захохотали, даже отец, прикрывая рот кулаком, не мог утаить смешинки, брызгающие из его глаз. И решив, что горячее скоро совсем остынет, мы принялись есть. И все стали задумчиво перебирать еду в своей тарелке... Удивительно, но мне казалось, что у всех на душе было легко и спокойно. Так же, как и у меня. У всех были радостные и светлые лица.

Когда подали чай, мы с отцом и братом говорили о медицинском оборудовании, а мама показывала Фиби наш семейный фотоальбом. Мы разговаривали о делах легко и непринуждённо, а Ян смотрел на нас двоих, немного настороженно разглядывал меня. После беседы о делах, мы вышли с братом в сад, где он сказал мне о том, что его жена беременна, и они планируют рассказать об этом вместе, на дне рождения мамы, когда его жена — Элис, вернётся из тура по миру для девушек в положении.

— Когда я услышал название твоей фирмы, — произнёс Ян, когда мы присели на качели, установленные в летнем саду, — Я подумал, что ты, уважаемый Арман Криг, владеешь похоронным бюро. И лично изобретаешь комфортабельные гробы. С подсветкой, бассейном и сауной.
— Ян! — одёрнул его я, смеясь.
— Серьёзно. Я думал, что ты торгуешь этим ценным товаром.
— Я торгую мечтой, — помолчав, серьёзно сказал я.
— Ой, — махнул рукой Ян, — Продлеваешь муки несчастным? — усмехнулся он, начав кривляться, — «Вот, пожалуйста — держитесь за рычаг, получите массаж анти-пердёшь и подумайте, кому отпишите всё своё состояние».
— Ян, — покачал головой я, — Ты не исправим.
— Слушай, — он резко встал с качели, — Это действительно шикарный бизнес. На мёртвых можно неплохо зарабатывать. Ты можешь выпускать свои гробы, и, учитывая твой цинизм, ставить логотип на тыльной стороне крышки и написать: «Счастливого пути. Желаю, чтобы не задержали на границе».

Это заставило меня засмеяться и закатить глаза.

— Или вот ещё! Почему бы тебе не придумать оборудование, которое можно брать с собой на тот свет... И назвать его ярко, чтобы запомнилось всем. Например: «Оргазм в гробу».
— Пошляк! — повторил реплику отца я, и, встав, дал ему лёгкий подзатыльник, заставив его заржать.
— Я не думаю, что это принесёт большой доход, — серьёзно начал я, когда Ян успокоился, — Найдётся немного богатых идиотов, желающих приобрести это великолепие без гарантии. Тем более, вдруг, кто-то захочет опробовать это заранее. Или попросит своего адвоката. А тому так понравиться, что он не захочет вылезать из гроба.

Брат засмеялся, но глаза его остались холодными.

— Ладно, хватит о проблемах и оргазмах в той жизни. Давай поговорим о настоящем. Итак, ты, скорее всего, женишься на своей монашке, — всё внутри меня похолодело, когда он так заговорил о Фиби, — Для неё ты и так мессия, спустившийся с небес. Наш папа её вылечит от ухода в астрал, сорвёт денежки с её папаши, по родственному со скидкой, разумеется... Надеюсь, тебе совсем не жаль её отца. Ну, а жизнь с тобой снимет с неё розовые очки, касательно тебя.

Я посмотрел ему в глаза, немного прищурившись.

— Оставь, Ян. Ведь, тебя больше всего интересует, буду ли я восстанавливаться в правах на наследство. Обрадую тебя — нет. Я достаточно богат. К тому же, наследник огромного состояния своего второго отца... В большей степени, я вернулся сюда за ней. Она знает меня лучше всех. Она единственная — узнала меня сразу, Ян. В жизни есть что-то... важнее наследства и оргазмов в гробу. Подумай об этом, — я развернулся к нему спиной и последовал к дому, чтобы разыскать Фиби.

Часы сообщали о том, что время уже чуть больше восьми вечера. Я быстро смог разыскать Фиби. Она была с мамой в моей комнате. В моей комнате, где я был ребёнком, а затем, подростком. Фиби с таким трепетом смотрела на все вещи, что это заставило моё сердце содрогнуться и недолго простоять в дверях.

— Фиби, ты так немногословна, — заметила моя мама, — Не то, что раньше...
— Я... несла обет молчания пять лет. Мне нужно будет время, чтобы разговориться, — улыбнулась она добро.
— Милая, — с восхищённым вздохом произнесла мама, — Ты так любишь моего мальчика!.. Я так рада, что у него есть ты...
— А я рада, что он вернулся, — тихо шепнула Фиби, — Он воскрес для нас... И я ожила вместе с ним. Я очень, очень сильно к нему... привязана. Кажется, это даже больше, чем любовь...

Сердце взрывалось во мне. Набрав полную грудь воздуха, я постучал и две мои любимые женщины вмиг обернулись на меня.

— Не помешаю? — улыбнулся я.
— Что ты? — мама начала делать шаги ко мне, в сторону двери, стараясь быстрее покинуть комнату, — Это я здесь лишняя... Пойду приготовлю лёд для алкоголя на веранде. Жду вас там, — улыбнулась она.

Когда мама ушла, я подошёл к Фиби, которая смотрела то на мою обувь, то мне в глаза.

— Фиби, — шепнул я.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — улыбнулась она, щурясь.
— Что? — спросил я, положив руки ей на бёдра.
— Твоё признание, — она изогнула бровь, — Ты подслушивал?
— Я слушал твоё признание, — тихо произнёс я, — И у меня есть своё, для тебя...

Губы Фиби приоткрылись, когда она резко вдохнула. Я улыбнулся и посмотрел глубоко в её серые, бездонные глаза, отливающие сияющей сталью её платья.

— Фиби, я тебя не люблю, — её лицо замерло, а губы дрогнули, — Я в тебе существую. Любить- это значит желать и жалеть. А я не просто жалею и желаю. Ты проросла во мне. Ты живёшь во мне. Твоя жизнь смешалась с моей, как кофе смешивается с молоком. Было бы глупо, если бы ствол признавался в любви корням, или плодам, висящим на его ветках. Мы родились друг для друга, просто нашим родителям не успели об этом сообщить. А может и не хотели, — я припал лбом к её и сделал глубокий вдох, — Жизнь у нас с тобой будет долгая-долгая... Тебе может понравиться другой мужчина, а моё внимание может привлечь яркая женщина... Но из-за этого мы не сможем расстаться, потому что симпатии и восторг — остаются простой симпатией и восторгом. Мы будем смотреть на этих людей как на картины, поющие фонтаны, скульптуры... Возможно, нам будет интересно с ними говорить, в чём-то они восхитят нас... И это нормально. Но засыпать и просыпаться мы будем на одной кровати... И на ней — мы вместе состаримся, потому что мы не можем оторваться друг от друга. И пятилетняя разлука это показала. Мы всегда будем вместе, крошка.

Она заплакала, потом рассмеялась, а потом я взял её на руки и покружил по всей комнате... Этот вечер только начался.

— Я хочу познакомить тебя со своим вторым отцом, — проговорил я, — Сегодня же.
— Сегодня? — выдохнула она, — Адам, как я выгляжу?.. Я буду волноваться, я... Почему ты не предупредил?
— Ты выглядишь прекрасно. И потом, ему дорого всё, что дорого мне. Особенно — ты.

Она широко улыбнулась. После, я поставил её на ноги и мы спустились на веранду, чтобы ненадолго распрощаться.

— Как? Уже уходите? И ты, дорогая Фиби? — спросил отец.
— Да, — ответила она тихо.
— Может быть, вы ещё останетесь? У меня просто чудесный ром. А лёд — моя жёнушка делала. Она редко балует меня чем-то в приготовлении...
— Джон! — перебила его мама, заставив нас с Фиби засмеяться.
— Папа, — обратился к нему Ян, — Разве ты не видишь, им хочется побыть наедине? Они не виделись целую вечность. Теперь, после его воскрешения, им необходимо о многом поболтать и обо всём переговорить.

Я благодарно улыбнулся Яну.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно сказал отец.

Попрощавшись, мы с Фиби, держась за руки, отправились к моей Ferrari California. Салон был пропитан ароматом гладиолусов, ароматом нашего счастья и нашей любви, которая брызгала из нас фонтаном. Стефан попросил меня приехать к ресторану у залива Пьюджет Саунд, как только мы освободимся.

Не прошло и двадцати минут, как мой названный отец обнимал меня, целовал руку Фиби и проводил нас к столику, где из открытых окон открывался прекрасный вид на залив. Мы поговорили о произошедшем ужине, пили шампанское, Стеф сорил комплиментами в сторону Фиби, она, краснея, то кивала, то смеялась... А когда мы, наговорившись, замолчали, он, вдруг произнёс:

— Вы похожи на мою покойную жену. Та же детская искренность и непосредственность... Знаете, это счастье, что вы вовремя обрели друг друга. Тогда, было рано. Но вы успели до того, пока нельзя сказать, что поздно. Я не буду от вас ничего просить, не буду указывать вам, что делать и давать какие-то никому ненужные наставления, только... Я прошу у вас внуков. Много. Много внуков! Я буду сидеть со всеми, пока вы будете делать новых! За вас! За ваше счастье! — он поднял бокал, а мы с Фиби, совсем пьяные от счастья, счастливые, любящие, и бесконечно довольные, чокнулись с ним...

Я ждал этого так долго. Но этого стоило ждать. Фиби со мной рядом. Звёзды мерцают в небе. И волны, гуляющие по тёмной глади, говорят мне: «всё не напрасно, Адам. Всё не напрасно».  

На тридцать первое был назначен торжественный ужин. Ожидалось много гостей и родственников, даже тех, которые уже, наверное, забыли, что они родственники... Но им полагалось присутствовать. Наверняка, все дамы уже успели прикупить себе новые дорогие туалеты, не обошла свет Сиэтла и та новость, что на вечере будут репортёры, пресса.

Столы накрывались на летней веранде внизу, а так же в глубине особняка — в зале. Была нанята специальная прислуга, повара. В течение этих двух дней всё готовилось к празднованию, где должны были продемонстрировать и меня. Воскресшего и вполне обеспеченного члена семьи. «Нового члена старой семьи», — подумал я про себя.

Все в городе только и говорили о предстоящем торжестве. Обсуждали позванный мною оркестр, который будет играть фокстрот, старинные мелодии... И только мы с Фиби не говорили об этом. Мы были на такой волне счастья, что нам казалось естественным, что для нас будут играть фокстрот, что нас будут снимать, да и уже — ловят фотографы и репортёры... Мы говорили с ней о подарке на юбилей. Я сказал как-то маме, что хочу подарить ей старинное зеркало в римской оправе. Я, ведь, знал, как она любила зеркала и веера... «Нет-нет, дорогой», — ответила она тогда, — «Как это не прискорбно, но веер в моей руке будет, теперь, лишь увеличивать мой возраст, а зеркала... Зачем мне видеть, как сильно я изменилась?»«О'кей», — сказал я, — «Я закажу тебе зеркало, в котором ты всегда будешь молодой».

И Фиби согласилась мне помочь. Я познакомил её с одним знаменитым художником-портретистом, и — за полдня — они вдвоём создали потрясающий портрет моей молодой и красивой матери, рамку для которого — я выбрал лично. Рамку из выдержанного старинного серебра и мелких алмазов, украшающих некоторые металлические изгибы.

Когда с подготовкой подарка было покончено, и он достиг своего уголка в старой комнате отчего дома, самым важным и волнительным делом для нас с Фиби оставалось показаться её родителям и — официально, лично вручить приглашение в руки. Я предвкушал эту встречу. Нет, я не боялся её. Внутри, я чувствовал себя победителем. Я уже представлял, как я войду в гостиную их дома, в белоснежном костюме, держа под руку Фиби... Как она будет вручать приглашение, а я, этакий джентльмен, буду стоять рядом с ней, в своих фирменных чёрных очках. Кстати сказать, моя монашка Фиби — стала одеваться просто сногсшибательно. Сначала, я побаивался надевать свои слишком уж экстравагантные костюмы, не желая показывать её всем кассиршей из супермаркета, но, признаться, она меня поразила. В ней столько шарма, что голова идёт кругом.

После уединённого обеда в кафе, мы поехали домой к Фиби. Завтрашний день обещал быть захватывающим, но и эта встреча с прошлым была для меня важна. Мы подъехали к особняку. Он имел удивительное свойство. Он совсем не менялся, но, казалось, не ветшал и не старел, точно единственный в этом мире знал секрет вечной молодости. Я поделился мыслями с Фиби, на что она ответила:

— Знаешь ли, мой отец верен своим принципам. Особняк периодически ремонтируется, но не происходит ничего значительного. Никаких изменений. Красят стены в тот же цвет, даже шторы и занавеси покупаются точь-в-точь такие, или шьются на заказ... Папа не любит перемены.
— О-о-о, — протянул я, — Тогда я, видимо, должен буду приготовить ему сюрприз.
— Ты сам сюрприз! — ответила моя любимая, смеясь...

Солнечный зайчик заиграл на её ямочке. Мне захотелось потрогать её щёку, но я подумал, что мистер Кристиан Грей смотрит на нас из окна, спрятавшись за какой-либо новой занавеской. Я не хотел создавать для него зрелище... И пропустил Фиби вперёд.

В её тонкой и лёгкой руке была зажата сияющая золотым теснением открытка-приглашение. Мы вошли в дом. Нас поприветствовала Ким, поздоровалась с нами и провела в гостиную. В ту комнату, из которой, сейчас — постаревший и поседевший мистер Грей вышвырнул меня пять лет назад.

— Здравствуй, папа! — поприветствовала его Фиби, идя навстречу, некогда, сердцееду всех времён и народов.
— Наконец-то! Хоть ты и вернулась домой, а я, по-прежнему тебя не вижу, — улыбнулся он, целуя её в щёку.
— Много дел, — легко сказала она, не спеша представлять меня, — А где мама?
— Она пошла распорядиться насчёт чая... Видишь ли, English Breakfast уже не тот, — усмехнулся он, бросив на меня короткий взгляд, вновь переключился на Фиби.

Он меня не узнаёт...

Неожиданно для всех, в комнату впорхнула Анастейша. Время милосердно для неё.

— Ох, как я рада видеть Фиби и её избранника, — улыбнулась она, салютую подносом с чайными чашками, — Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Чашек хватит всем.
— А чая? — спросил Кристиан, широко улыбаясь своей жене.
— О, этого сколько угодно, — приподняла плечи Ана.

В гостиную явилась Ким и, взяв поднос из рук миссис Грей, отнесла его в столовую комнату.

— Наша Фиби... просто расцвела за пару дней... с вами, — вежливо улыбаясь и вглядываясь в моё лицо, произнесла Анастейша.
— Нет, дорогая. Я вынужден признать, что это монастырь пошёл ей на пользу, — бесстрастно произнёс Кристиан, — Главное, что она вовремя вырвалась оттуда. Я впервые доволен тем, что моё сердце изрядно шалило. Она рада, что вернулась... Скинула рясу, чтобы жить красиво. Верно, детка? — обратился к Фиби он.
— Прекрати, Кристиан. Разве ты не видишь, Фиби что-то принесла нам... с мистером Кригом, да?

Я улыбнулся. Видимо, Фиби ей сказала, что стала встречаться с Арманом Кригом.

— Да. Приглашение от дома Флиннов, — улыбнулась моя малышка.
— Ну, наконец-то, — протянул Кристиан, — А-то я думал, что мой дорогой старый психиатр позабыл обо мне, — он заставил нас засмеяться, а потом, поднял испытывающий взгляд на Фиби, приняв его, — А почему его доставляешь ты?
— Фиби, лучше представь нам своего друга! Мы хотим познакомиться с ним, да, Кристиан? — Анастейша задела его локтем.
— Подожди, — резко произнёс он.

Он уже вглядывался серыми, острыми глазами в текст приглашения.

— «...По случаю юбилея миссис Райан Флинн и...» — произнёс он вслух, и, оторвался от листа, — Они собираются праздновать возвращение... сына? Что за ерунда? Ян уже несколько лет живёт между Лондоном и Сиэтлом, уезжает и возвращается... Но они же раньше не праздновали его возвращение!
— Нет, папа, — тихо и мягко вмешалась Фиби, — Они имеют ввиду другого сына. Адама.
— Адама? — Грей нахмурил брови, — Похоже, с психиатром не всё в порядке. А что? От него пришло какое-то известие?.. Хотя, ничего удивительного, — пожал плечами он, сухо сжав губы, — Он был таким шалопаем, что с ним вряд ли что могло случиться. Трудно выжить порядочному человеку, а разгильдяю — везде дом. Каждый аэропорт — квартира в центре столицы.
— Вы правы. Буквально там я нашёл свою новую квартиру.

Повисла пауза. Я снял свои дорогие очки и широко улыбнулся, понимая, что сейчас — я предстал во всём великолепии перед семейством Греев, жалея лишь о том, что меня не видит брат моей прекрасной возлюбленной.

Было так тихо, что, казалось, было слышно шорох ресниц Анастейши. Её ресницы сдерживали в огромных, как озёрах, глазах, слёзы. Вот, ещё секунда — и эти озёра выйдут из берегов.

— О, Боже мой... Он жив! Это Адам! — только и смогла сказать она, — Но как? Ты ли это? — сорвался судорожный всхлип, — Это, действительно, он!

Она сделала несколько шагов ближе ко мне, положила руки на плечи, и, оценивая, стала разглядывать меня.

— Как же ты похорошел, возмужал!.. Где ты был? Чем ты занимался? — обрушились вопросы.
— Чай остынет, — рявкнул Кристиан, сверля меня глазами, — Идём. Сядем, наконец.

Мы последовали вслед за суровым предводителем. Мне льстило внимание миссис Грей, и я поймал себя на мысли о том, что мне нравится злить Грея.

Когда мы заняли места за круглым стеклянным столом, и, принялись за свой чай, Кристиан произнёс:

— А теперь, уважаемый, я бы хотел узнать, что с вами случилось и где вас носило все эти пять лет.
— Но вы ведь и сами многое знаете, — я ядовито улыбнулся, — По крайней мере, устье истории вам известно как никому другому. А всё остальное... я просто решил стать самим собой, — холодно закончил я.
— Прекрасное решение, — стрельнув в меня глазами, произнёс Грей.
— И ещё я хотел сказать...
— Я так понимаю, — перебил меня Кристиан, снова посмотрев пригласительное, — Последующая часть вечера, после «чествования явившего себя народу сына», а именно — помолвка, касается и нас тоже?
— Вы правильно понимаете, — тихо произнёс я.
— Ну, вот, — резко произнёс он, и задержал мучительную паузу.

Я понял, что Фиби и Анастейша, сидящие по обе стороны от меня за столом, задержали дыхание.

— Придётся шить новый костюм, — косо ухмыльнулся Кристиан.

Леди выдохнули.

— Успокойся, у тебя есть костюм, — напомнила о себе Анастейша, — Он новый и очень...
— Очень тесный. А сейчас жарко.
— Не тесный, — шикнула Ана, — Подожди с костюмом. К тому же, миссис Бэйкер не успеет его сшить за один день.
— Тогда, куплю новый...
— Ты невыносим, Кристиан. Тебе известно, что маразм — это уже неизлечимо? — стрельнув в него глазами, произнесла миссис Грей, — Мне, вот, очень интересно, в чём будет одета наша малышка...
— Это, смотря, в каком стиле будет вечеринка, — не дав Фиби ответить, бросил Грей, — Надеюсь, вы не нарядитесь в папуасов и не будете танцевать, как в Новой Гвинее, верно? Кстати, вы не там пропадали все эти годы? — обратился ко мне Кристиан.

Злость скреблась у меня в груди, в гландах, в мозгу. Я сделал глубокий, успокаивающий вдох через нос.

— Нет, мистер Грей. Я жил в Сиднее, — сквозь зубы ответил я.
— Итак, судьба застала меня в домашних тапочках, у моего камина, — тягуче произнёс Кристиан, — Мне всё равно придётся отдать вам свою дочь. Хотя, мистер Флинн, ручаюсь, что не доверил бы вам даже папку с моими прошлогодними отчётами.
— Вы ко мне несправедливы, — холодно сказал я.
— Я ко всем несправедлив. Ибо жизнь, далеко не справедливая штука.

Повисла тишина.

— Кстати, зачем нужно было писать в приглашении о помолвке? Для того, чтобы люди несли по два подарка? — бросив пригласительное рядом с чашкой чая, произнёс Грей.
— Нет, — я решил сострить, — Это для того, чтобы всё было задокументировано. Теперь, если что-то со мной... или что-то внеплановое случится, все обвинят вас. Вы, ведь, теперь единственный, кто против нас.
— Ох, как мило, — прошипел Кристиан, — Ужасно мило вы входите в семью, мистер Флинн.
— Да, — оскалился я, — Когда-то, я пытался войти в семью мило, но получил сотню оплеух. Теперь, я иду напролом, чтобы, наконец, отстоять своё право на счастье. Потому, что у вас, мистер Грей, по-другому его не добьёшься... Однако, я больше не вижу смысла в полемике, — понимая, что вскипаю от гнева, хриплю я, — Идём, Фиби.
— Кстати, куда вы идёте? — спросил он.
— Да, действительно, нам пора, — поспешно встав, оправляя светлое, батистовое, кремовое платье, произнесла Фиби.
— Дочка, ты выпила не только свой чай, но и чай Адама. Две чашки под ряд, — пытаясь поменять атмосферу, защебетала Анастейша.
— Ох, прости, мам... Я не заметила, — смутилась Фиби, — Мне надо готовить платье...
— Конечно, доченька, конечно. Ты должна будешь выглядеть безукоризненно, на тебя будет смотреть весь свет Сиэтла...
— Мы и так, весь свет Сиэтла, — пробубнил Кристиан, — На нас держится город.
— Кристиан, с годами ты становишься просто невыносим! — прошипела Ана.

Он всегда был таким. Как она заметила это лишь сейчас?

— Я просто стал открыто говорить то, что думаю.
— Тогда, сначала подумай, а потом говори, — продолжила шипеть Анастейша.

Затем, обратилась к Фиби:

— Ты пойдёшь в бутики с Кэндриль?
— Да, скорее всего... Она составит мне прекрасную компанию.
— Замечательно, — Ана обняла её, потом меня.
— Ну, давайте... До встречи, дети, — простилась с нами она.
— Ох, боже! «Дети», — в её манере протянул Кристиан, передразнивая её, — Я сейчас расплачусь! — он прижал ладони друг к другу, и откинул голову назад.
— Кристиан! — шикнула Анастейша, звуча сердито и невероятно раздражённо.

Я крепко сжимал руку Фиби, выходя из гостиной и глотая горький осадок этой тяжёлой встречи, которая была неминуема. Это всё маразм. Плевать. Фиби со мной... И вечер близился.

Анастейша

— Ты вёл себя отвратительно, — подойдя к нему на расстояние вытянутой руки, резко заметила я.

Мне было ужасно стыдно за Кристиана. Мальчик только вернулся, похорошевший и полный серьёзнейших намерений, а он... Господи. Какая муха его укусила? Ещё недавно я была уверена в том, что он взрослый человек, что он всё понял, всё осмыслил, всё взвесил на честных весах правосудия и понял, что счастье дочери — самое главное. Но с ужасом, и, скрипя сердце, я обнаруживаю, что это не так, что он никогда и ни за что, ни за какие сокровища в мире не поменяет своего мнения, даже если оно будет неправильным. Он только усугубил, ухудшил свои отношения с молодым Флинном. И зря. Господи, как же зря! Остаётся только надеяться на благородство Адама... На то, что Кристиан этого «зря» никогда не поймёт.

— Ну, давай. Отчитай меня, Анастейша. Лиши сладкого, поставь в угол, накажи меня ремнём — я же весь в твоей власти, — смеясь, произнёс Грей.
— Насчёт ремня — здорово подмечено, — произнесла я, прищурившись.

Грей отвернулся от меня и зашагал к окну. Я пошла след за ним.

— Послушай, почему ты ведёшь себя так, будто произошло что-то страшное? — сорвалась я.
— Пока ничего не произошло, — бросил Кристиан, — Но мы все в шаге от этого.
— Кристиан! — воскликнула я, зажмурив глаза, от разрывающего меня негодования, — Нет никакого шага. Всё прекрасно! Наша дочь вернулась и она счастлива. Твои акции держатся крепко...
— А, это ты плавно переходишь к теме наследства. Уже думаешь, кому что отписать, — прошипел Грей.
— Да что с тобой?! Прекрати немедленно! — я вскипала от гнева, — Знаешь что, если ты намерен вести себя таким образом, можешь идти к зеркалу и разговаривать и плеваться со своим отражением. Потому что мне тоже стоит задуматься о своём наряде, — поджала губы я.
— Но только о моём костюме никто не думает.
— Не волнуйся, дорогой мой. Ты и так будешь гвоздь программы, — скептично заметила я, — Все будут смотреть на твоё выражение лица и шептаться, ведь это ты был против этого брака.
— У меня есть веская аргументация, — начал было он, но я его перебила, выставив руку вперёд:
— Прошу тебя, Кристиан, не начинай. Я уже слышала эти аргументы много лет назад. Сейчас, это вчерашняя газета. Думаю, нам действительно пора заняться выбором вечернего туалета, — я уже было развернулась, чтобы уйти, но Кристиан меня остановил:
— Ты только посмотри на это!

Я подошла к окну и поглядела туда, куда смотрел Кристиан. Господи, я мечтала видеть Фиби именно такой. Счастливой, радостной, любимой и любящей. Адам гладил её волосы, шептал что-то на ухо, целовал её руки и смотрел в её глаза так, что сердце моё билось часто-часто, а слёзы вновь и снова напрашивались на мои глаза.

— Какой мерзавец, — рыкнул Кристиан, — Пришёл в мой дом, забрал мою дочь, которая только вернулась обратно, перетянул на свою сторону мою жену, а я кинут всеми и всем на меня плевать, как на мешок со старыми газетами...
— Кристиан, послушай, — я повернула его лицом к себе, заглянула в его глаза, — Фиби счастлива. Адам жив. Единственное, что требуется от нас — так это разделить их счастье и быть счастливыми вместе с ними! Всё начинает налаживаться, а ты рисуешь себе нечто отвратительное, сравниваешь себя с собранием бумаги, которой некоторые вытирают окна, глупо психуешь. Ты ничего не должен, кроме того, что радоваться. Всё случилось так, как должно было случиться много лет назад, так что, пожалуйста...
— Я не надеялся тогда на этого шалопая...
— Он был очень молод!
— В двадцать один год, я тоже не был стар, однако не был обалдуем. И молодость — это не оправдание. А дочь у меня одна! И мне её жаль! Да, жаль! Я боролся за неё. И никакой я не злой гений! Самолёт я не взрывал. Я хотел, чтобы он стал тем, кем он стал... Так что, это он ещё должен быть благодарен, а не точить на меня зуб... А что было бы, если бы они женились рано?.. Они бы давно разошлись. Ну, и слава Богу!
— Кристиан!
— Нет, что я говорю?!. Нет, не слава Богу. Так нельзя. Брак должен быть вечным.
— Так радуйся сейчас! Будь счастлив. Твоя дочь любима, она любит! Она парит в облаках, она счастлива, — слёзы потекли по моим щекам, от нахлынувших эмоций, — Не ревнуй её! Ты её папа и никто ей тебя не заменит, а если ты будешь так же радоваться вместе с ней — она станет самой любящей дочерью... Мы все прошли тяжёлый период, мы все вынесли это непростое время раздора, хаоса... Он злиться на тебя, ты ревнуешь. Он сдерживается ради Фиби, а ты подливаешь масло в огонь. Прекрати и ты увидишь, насколько кардинально изменится его отношение к тебе. Ты человек, подаривший ему любовь и смысл жизни. Подарки нельзя отнять, это только приносит боль, обиду и разочарование... Отпусти, Кристиан. Будь мягче. Они заслуживают этого. Заслуживают быть вместе.
— Моя дочь всегда будет заслуживать большего! — прорычал он, — Он, ведь, здесь Флинн, а на арене мирового бизнеса — Криг. И он увезёт её в другую страну, Анастейша! Этого ты не поняла?
— Поняла! Знаешь, Грей, это нормально, что девушка выходит замуж и уезжает туда, куда и муж. Если ты забыл, то по твоей милости все эти пять лет она была в монастыре, в чужой стране, была несчастна... А теперь — у неё есть Адам, а у него есть она!.. И они достойны друг друга. Я не наблюдаю партии лучшей для неё, чем Флинн, Кристиан. Да и что я распинаюсь? Ты не будешь доволен, пока не увидишь свой клон рядом с дочерью. Вот и всё. Прости, но это невозможно. Если не можешь радоваться чужому счастью, а именно — счастью дочери, хотя бы просто не мешай. Проходи мимо!
— Может мне пройти мимо этой вечеринки, как считаешь? — прорычал Грей.
— Я считаю, что ты ведёшь себя как старый маразматик Кристиан Грей, ясно?
— Почему ты так за него заступаешься, чёрт возьми?
— Потому что он — избранник моей дочери. Потому что с ним, моя дочь счастлива.

Спор прекратился и тишина звенела у нас в ушах.

— Прости, — бросил Грей, кладя руки мне на плечи, — Только... только не уходи, Ана. Я буду держать своего зверя. По крайней мере, буду ужасно стараться.
— А я никуда и не собиралась. Не могу же я оставить мужа наедине с его маразмом, — широко улыбнулась я.
— Анастейша, если ты ещё раз произнесёшь это слово, я тебя...
— Трахнешь? Не прокатит. Одни обещания, — дразняще рассмеялась я.

Грей прищурился, а потом резко подхватил меня на руки, что-то прорычав.

— Осторожно, у тебя спина, — напомнила я.
— Заткнись! — обещание будет исполнено.

Кажется, он решил тряхнуть стариной!.. Хоть в чём-то он полезен...

Адам

На следующее утро, в день помолвки, я решил заехать в дом Греев, якобы смягчить обстоятельства нашего вчерашнего не самого приятного разговора с будущим тестем.

Встретившись с Анастейшей в холле, я вручил ей в подарок платье, сказав, что хочу, чтобы моя будущая тёща была на вершине своей прелести. Она поблагодарила меня и сказала, что Фиби ещё спит. Я не хотел, чтобы она её будила... Её ждал волшебный вечер и ей было необходимо выспаться.

— Мне позвать Фиби? — спросила миссис Грей.
— Нет, я приехал только для того, чтобы отдать наряд вам и... мистеру Грею, — после, я обратился к домработнице, — Ким, доложите Кристиану Грею о моём приходе.
— Конечно. Секундочку.

Она поспешно вышла, а Ана положила руку на моё плечо и произнесла:

— Адам, я уверена, что Кристиан более-менее смягчился. Спасибо за платье и за заботу, дорогой. Очень приятно.
— Для меня это пустяки, миссис Грей. Но меня очень радует то, что вы сказали.
— К вам пришёл ваш будущий зять, сэр, — услышали мы голос Ким, доносящийся из столовой комнаты.
— Вот же какой... Чуть свет и он уже здесь!.. Не мог дождаться вечера, чтобы начать мучить мою дочь., — начал он отвечать, но прервался, — Пусть входит.

Анастейша виновато улыбнулось, я тоже выдавил из себя что-то похожее на улыбку. Почему же он так раздражён и заражает этим меня?!

— Можете войти, — с милой улыбкой сказала Ким.

Я послушался. Кристиан был настроен очень решительно. Наверняка, он переварил всё, что произошло. В газетах уже написали о предстоящей помолвке, о моём возвращении. По его лицу я видел, что он чувствовал себя героем какого-то детектива, где все считают его отрицательным героем.

— Дорогой тесть, — обратился к нему я, — Я не мог позволить, чтобы вы пришли на помолвку своей дочери в старом костюме. Позвольте преподнести вам новый?
— Ты? — прищурился он недоверчиво.
— Да.
— Мне?
— Да, — я изо всех сил пытался сохранить спокойствие.
— Ты решил посмеяться?
— Нет.
— Неужели? — он взял пакет, сверля меня глазами, — И что это? Надеюсь, это не костюм клоуна с шутовским колпаком?
— Нет, мистер Грей, — сдерживая скрип зубов, произнёс я, — Если бы я хотел посмеяться, то привёз бы вам мантию судьи.
— Ага, чтобы полюбоваться, как меня арестуют за то, что я ношу служебную одежду, мне не принадлежащую...
— Пожалуйста, мистер Грей. Остановитесь, — прервал его я, Уверяю вас, что все обиды позади. Конечно, я много выстрадал из-за вас, но это пошло мне на пользу.
— Да, — бросил он, — Жизнь, как я и говорил, устроена несправедливо. Твои родители тут сходили с ума. Получается, я наказал их... А тебе всё пошло на пользу. Да, подлецам всегда всё идёт на пользу... Это верно.
— Вы хотите сказать, что я., — я взрывался изнутри, мне захотелось ударить его.

Разбить эту холодную и равнодушную красоту вдребезги.

— О, конечно нет, — решил ретироваться он, — Это я так, к слову. Всё просто. Фольклор, знаете ли... А так, конечно, нет.
— Вы примерите костюм, мистер Грей?
— Ну, я растерян... Пожалуй, вам стоит переждать здесь. Одну секундочку.

Грей ушёл в сторону своего кабинета, где, как-то давно отчитывал меня за поцелуй с Фиби. Воспоминания! Как же вас много... Они так неуловимы, так непостижимо быстро крутятся в голове. Пожалуй, нет ничего лучше и ничего хуже, заманчивее и противоречивее, чем воспоминания.

— Знаете, а вы прохвост, -отвлёк меня от мыслей Кристиан, выходя из кабинета в подобранном мною дорогом тёмном костюме, с прекрасным изумрудным оттенком, в фисташковой рубашке и в тон костюму галстуке.
Произнося это, он улыбался.
— Сочту за комплимент, мистер Грей, — улыбнулся я.
— Где вы воспитывались всё это время? — произнёс он, — Вас научили, как можно растрогать мужчин за пятьдесят.
— Костюм сидит на вас безукоризненно. Я счастлив, — перевёл тему я.
— Действительно, костюм прекрасен. Цвет довольно непривычен для меня, я предпочитаю сталь... Вы, наверное, специально его подобрали. Чтобы я смог привлечь больше внимания к себе, чем и так привлеку, верно?
— Меня вам будет не затмить, мистер Грей, — широко улыбнулся я.

В комнату вошла Анастейша. На ней было платье из серо-бирюзового атласа, потрясающе гармонирующее с её глазами. Я не ошибся с цветом. Последняя мысль заставила меня ухмыльнуться. Она ласково погладила меня по щеке и перевела нежный, волнительный взгляд на своего муженька.

— Этакий ловелас я... Верно, Ана? — усмехнулся он.
— Верно, Кристиан.
— Теперь, мне нужны новые туфли, мистер Флинн, — произнёс мистер Грей.
— Не наглей, дорогой, — повернувшись к нему спиной и, театрально закатив глаза, произнесла Анастейша, — Обувь и швейный платок ты можешь купить себе сам.
— А ты что такая счастливая, миссис Грей? Наш зять купил тебе шляпу, украшенную страусовыми перьями?
— Нет, Кристиан, — Ана покрутилась, — Он подарил мне это платье. Благодарю, Адам. У вас изумительный вкус.

Анастейша поцеловала меня в щёку прямо на глазах у Грея, заставив меня покраснеть. Позже, мягко обняла, как ребёнка.

Мистер Грей тактично кашлянул.

— Может, хватит размазывать розовые сопли? До вечера ещё не так много времени, а мы даже ещё не завтракали, Анастейша.
— Ты с нами? — спросила у меня Ана.
— Нет, спасибо. Я уже завтракал, к тому же, у меня есть неотложные дела...
— Да, видишь, Ана, человек — он теперь занятой, так что отстань от него со своим омлетом, — бесцеремонно произнёс Кристиан, а после, пожал мне руку.
— Что ж, спасибо за оказанное внимание, мистер Флинн. До вечера?
— До вечера, — кивнул я, и, широко улыбаясь, покинул дом Греев.

Мне оставалось принять ванну, выпить чашку терпкого и ароматного кофе, а позже — надеть свой лучший костюм, в цвет вечернего платья Фиби — которое я не видел, но представлял множество, множество раз с того момента, как получил сообщение от Кэндриль. Оно содержало два слова — «Фиалковое платье».

***

Самый волнительный вечер в моей жизни наступил. Оркестр играл сладкую музыку, столы были покрыты кремовыми скатертями и украшены цветами, высокие фужеры с шампанским стояли на столах, весело играя пузырьками и брызгами... Среди этой вечеринки Гэтсби, носились стройные официанты с серебряными подносами... Это похоже на сон. На сказку. Гости в вечерних туалетах прохаживались по тенистым аллеям сада, все поздравляли мою красавицу-мать, вручали ей подарки... Свой, я пообещал ей подарить вместе с Фиби. Моя мама была счастлива. Её глаза сверкали подобно бриллиантам на её серьгах, которые при каждом повороте её головы, весело качались и торжественно поблёскивали в свете люстры, мигая разноцветными огнями... Её гордость. Сегодняшний подарок отца... Она была такой сверкающей, такой победоносно счастливой, что все, глядя на неё, улыбались... После стольких лет, вновь, обрести воскресшего из небытия и неизвестности сына...

«Я рада за неё», — слышались разговоры, — «Ей так повезло с Адамом... Вернулся такой здоровый, холёный, красивый, успешный... Его невеста из Австралии, или нет?»

Я улыбался этим милым сплетницам, не подавая вида, что слышу их.

Мой братец Ян, как-то, сразу отошёл на второй план. Однако, он был счастлив, держа под руку чистую англичанку Элис, свою жену, которая чему-то тихо улыбалась, исподтишка, нежно поглаживая свой, пока ещё не совсем заметный животик. Ян постоянно старался быть рядом с ней. Может быть, потому, что сейчас чувствовал себя немного лишним на этом празднике жизни... Но он не обижался. И нечего было обижаться — ведь столько праздников прошло без меня, где именно Ян — был главным, был в центре внимание. Наверное, как и каждому человеку, ему тогда хотелось, чтобы его хоть ненадолго оставили в покое. Вот так, наедине со своей женой и будущим ребёнком. Так, как сейчас... Сейчас, он сидел в уединённой беседке, с холодным бокалом игристого, рядом сидела жена, перебирая аккуратными пальцами, а затем, долго пережёвывая белый виноград... Ян был счастлив. Это было видно издалека и невооружённым глазом.

На веранде, расположенной в глубине сада, был накрыт сладкий стол, заставленный тортами, пирожными и подносами с фруктами и ягодами. Сладкий стол-фуршет... Главный обед ожидал гостей в парадной зале нашего особняка.
У всех на лицах были радостные и умиротворённые улыбки. Это, действительно, праздник жизни. Мне хотелось, чтобы этот вечер был бесконечен...

Все ожидали главных гостей — Фиби с родителями. А их всё не было. Я вышел к гостям. Конечно, я мгновенно привлёк к себе внимание. Я бы произвёл такой фурор и без этого костюма, но этот эффект — был будоражащим.

До того, как я узнал цвет платья Фиби, я хотел надеть костюм цвета морской волны, они сейчас очень популярны в Сиднее, но... Внутренний голос настоял на костюме цвета пармской фиалки. У меня никогда не было такого яркого костюма. Это был удивительный оттенок... Таковыми являлись и рубашка, и галстук — цветовая гамма была одна, но у каждого атрибута — разный тон. Я чувствовал себя этаким, новым блестящим долларом, который хотелось потрогать, понюхать и, в конце концов, просто-напросто забрать себе. Не могу утаить, что я был горд за самого себя и мне льстило внимание, оказанное слабым полом.

Вскоре, около особняка, остановился большой чёрный лимузин. Стефан Криг.

— Кто это? — раздавались повсюду вопросы гостей.

Немного замявшись, я выпрямил плечи и произнёс:

— Это человек, который на долгие годы заменил мне отца.... Да что там?.. Прости меня, папа. Дамы и господа, это мой второй отец.

Джон Флинн понимающе улыбнулся и кивнул. Я был благодарен ему за это.
Вскоре, я легко сбежал со ступенек, чтобы встретить его. Он вышел из машины, как всегда, голливудски улыбаясь, одетый элегантно, и — даже больше, чем безукоризненно. Похоже, он один был здесь в тёмно-сером костюме. Было видно, что он несколько смущался.

— Пойдём, папа. Там тебя встретят, как родного, — пожал его плечо я.
— Я знаю, сынок, знаю, — с улыбкой произнёс он. Я уже было сделал шаг, ведя его за собой, как он сказал:
— Адам, подожди. Одну секунду.

Я остановился, внимая ему.

— Я хотел спросить тебя... Ты, ведь, действительно, сейчас счастлив, да?
— Не то слово, папа...
— И любишь Фиби?
— Да, — я крепче сжал пальцами его плечо.
— Как я рад, Господи, — проговорил он, — Как я рад... Я хочу, чтобы ты был счастлив за себя, и за того моего сына...

Он так и сказал. «За того». Как бы подчёркивая, что мы разделимы. Что я тоже его сын. Другой сын.

Я подвёл его к родителям. Его, сразу же, окружили вниманием...

— Адам, не волнуйся, — обратилась ко мне мама, — Джон звонил домой Греям. Ким сказала, что они уже пять минут, как выехали. Подождём их там... Мистер Криг, пойдёмте.
— О, милая юбилярша, просто Стефан. Да, Адам, не нервничай. Все увидят твою невесту уже в зале. Так, как это и полагается...
— А может, лучше подождём? — смотря на них взглядом полной просьбы, произнёс я.

Мама ободряюще улыбнулась и кивнула.

— Господа, прошу всех подойти к большой веранде. Сейчас, мы встретим будущую невесту моего дорогого сына, и, пройдём к столу, — все гости повиновались моей красавице-матери.

Вскоре, послышался визг тормозов. Ауди остановилась у подъездной дорожки.

— Это Фиби! — воскликнул я.

Воздух, моё сердце, всё вокруг наполнилось волнением, я видел это чувство во всём, я выдавал это ощущение каждым своим жестом. Господи, как же долго я ждал этого момента. Это нельзя передать словами...

Солнце погружалось за горизонт. Я видел, как в изумрудном костюме вышел подтянутый, гордый Кристиан. Он подал руку прекрасной Ане, одетой в восхитительное платье, в цвете между серым и холодным голубым... Оно так шло к её глазам, в эффекте smoky-eyes.

«Как она красива», — заговорили вокруг, — «Да, Анастейшу не берёт время... Она прелесть, это скажет каждый...»

Когда водитель открыл другую дверцу, в проёме авто мелькнуло что-то лёгкое, неуловимое и лиловое... Как волна, во время заката. Что-то приятное и свежее, роскошное и невинное, эпатажное и юное... Это она!.. Это она!

Вначале, выплыл замечательный шлейф платья, нежно сиреневый, весь низ которого был украшен пармскими фиалками. Искусные мастерицы оторочили ими весь подол. Шлейф был объёмен. Он сшит из лёгкого сиреневого шифона, она была похоже на облако, плывущее во время цветного заката.... Глубокое декольте тоже было обрамлено фиалками, как боа. Её причёска, уложенная так искусно, казалось держится лишь на одной ниточке... Дёрни её и эти волосы, каштановые, отливающие медным блеском на солнце упадут на грудь и плечи. Её кудри, ласковые, дурманящие сознание локоны, казалось, тоже знают обо всём и веселятся вместе с ней. По всей голове, в идеальном беспорядке были рассыпаны мелкие-мелкие фиалки, те, что украшали и её воздушное платье... Но самое интересное — в её руках был фиалковый букет, который, видимо, она хотела преподнести моей матери...

И вот, семья Греев пошла по аллее к нам, и все замерли, смотря на них. Смотря на мою любовь. На мою Фиби. Фиалковые тени, которые пускали её, теперь, казалось, сиреневые глаза — способны свести с ума и лишить покоя. Я вновь и вновь влюблялся в неё, сердце внутри меня пускало громы и молнии.

«Она чудо, только посмотрите на неё»; «Где она пропадала все эти пять лет?.. Она прекрасна», — раздавались перешёптывания.

Не в силах больше просто стоять и смотреть на моё чудо, я пошёл вперёд, к ней навстречу... Кристиан Грей передал руку Фиби мне... Я повёл её к своей маме, люди внимательно, изучающе разглядывали нас. Райан поцеловала Фиби, выслушала поздравления, и, взяв, перевязанный лиловым бантиком, ключ от моей комнаты, в которой лежит портрет, широко улыбнулась и произнесла:

— Ну, а теперь, господа... Нам, и правда, пора к столу!

Все двинулись след за мамой и нами двумя, невольными виновниками торжества...

— Ты знаешь, — шепнул я Фиби, — Пройдёт сто лет, сто пятьдесят... Конечно, в нашей жизни будет много событий, праздников, вечеров, но я никогда не забуду, какой увидел тебя сейчас, моя пармская фиалка...

Фиби нежно улыбнулась, проведя рукой по моей щеке.

— Знаешь, почти то же самое, ты говорил мне два дня назад, после бутылки шампанского, выпитого на троих в компании с твоим вторым отцом...
— Нет, ну... Тогда, это был шок, потому что я ожидал увидеть монашку с косичками, а увидел женщину-вамп... А сейчас, я увидел верх совершенства. Верх существующей красоты, Фиби. Ты — новое чудо света, которое я буду рад открывать для себя снова и снова...

Я припал губами к её тонкой руке, и, под восхищённые вздохи толпы, повёл её к столу.

Около двух часов все поздравляли исключительно мою маму, хвалили её внешний вид, образ жизни, мышления, установленный порядок, контурность и чёткость её позиций. От меня не ушло то, что репортёры в основном фотографировали лишь нас с Фиби, а гости перешёптывались, глядя то на нас, то в свои тарелки. Оркестр неумолчно играл и я знал, что время постепенно движется к самому волнительному моменту вечера, помолвке, где, согласно закону жанра, я должен буду надеть кольцо на её палец... Теперь, навеки сделать её своей единственной.

— Адам, я не могу ничего есть, — шепнула мне на ухо Фиби, — На меня все смотрят...
— Привыкай, малышка, — прошептал я, — Ты такая красивая, что от тебя невозможно оторваться...
— Мы как молодожены, — улыбается она.
— Это репетиция, любимая, — подмигнул я.

— Господа, — торжественно произнёс Джон Флинн, встав изо стола и широко улыбаясь, — Сегодня особенный день. Не только потому, что это день рождения моей любимой жены, но и потому, что мы празднуем возвращение своего сына. Мы вновь обрели его. Но, по милости судьбы, мы обрели не только сына, но и дочь...
— А я обрёл сына, — заметил Кристиан, — Он, прошу заметить, тот ещё мальчуган...

Раздались одобрительные улыбки и смешки.

Анастейша застыла с улыбкой на лице. По сжатым губам Кристиана было видно, что миссис Грей надавила каблуком на его ногу.

— Расслабься, дорогая, — едва был уловим шёпот Кристиана, — Я вежлив, как учитель танцев. Он ведь входит в нашу семью... лишь образно. Он, ведь, не переедет жить к нам...
— Прекрати, Кристиан! — прошипела Ана.

— Так же, — громче заговорил Джон, — Я имею удовольствие представить вам человека, вернувшего Адама в семью. Мистер Стефан Криг.

Все зааплодировали моему второму отцу. Он немного покраснел, а я, радушно улыбаясь, подмигнул ему.

— Не слишком ли много представлений в один день? — услышал я язвительную реплику одного из гостей, — Боюсь, я всех не запомню. Надо было брать блокнот.

— И сегодня мы, — тем временем, продолжал отец, — в кругу самых дорогих и близких нам людей, объявляем о помолвке Адама Флинна и Фиби Грей.

Мы встали. Я нервно сжимал ювелирную, небольшую, но и не маленькую коробочку...

— Ну, Фиби, протягивай руку своему жениху! — подгонял её мой отец. Она залилась краской, часто моргая от волнения и тяжело дыша.

Она протянула руку, а я, повернул её ладонью вверх. Везде была тишина.
Казалось мне, что я слышал частый и порывистый стук сердца Фиби.

— Ну, что ты медлишь? — похлопав меня по плечу, сказал отец, — Сегодня помолвка!

Я смотрел Фиби в глаза и... не мог пошевелиться.

— Парень смущается! — разряжал обстановку мой отец, — Как-никак, а этого его первая помолвка!
— Дай Бог, чтобы была последняя! — весело желали гости, — Чтобы раз и на всю жизнь.

Кристиану, видимо, это не давало покоя.

— У него ничего не бывает на всю жизнь, — едко заметил Грей, — Он даже рождается и умирает несколько раз в жизни.
— Прекрати, — только и было слышно шипение Анастейши.

Святая женщина. Как она его терпит?

— Никто не слышит, дорогая, — заблуждаясь, прошептал Грей, — И потом, я думаю, что это навсегда. В конце концов, он не так уж и молод... Если вспомнить то время, когда он хотел жениться пять лет назад, то сейчас бы она уже была вдовой или разведённой, а так...
— Хватит! — не выдержала Ана, — Я пересяду от тебя на другой конец стола.
— Ладно. Молчу. Я молчу, довольна?
— Безумно!

Я улыбался, глядя ей в глаза. Я потерял счёт времени. И вот, я открыл коробку. Казалось, в этот момент вспыхнули все люстры над столом. Подготовились все фоторепортёры. Я достал из коробочки небольшой хрустальный самолётик, усыпанный алмазной россыпью... В зале раздались восхищённые вздохи. У этого самолётика даже были огоньки, вымощенные из сияющего, красного хрусталя...

— Что это? — восхищённо шепнула Фиби, она уже давно забыла, что в зале есть кто-то ещё, кроме нас...

Мы были одни друг у друга, не было момента прекраснее, волнующе и торжественнее в наших жизнях.

— Что это, Адам?

— Кажется, он хочет повесить это ей на шею, — заметил, естественно, Грей, — А я говорил, что ни одно потрясение не проходит бесследно. Так и будет звенеть у неё на шее.
— Кристиан, прошу тебя...
— Ана, дарить вместо кольца, в день помолвки самолёт — тебе не кажется, что это немного странно?..
— Грей, хватит! — шикнула Ана.

— Все эти годы я жил для тебя, душа моя, — начал я, кладя самолётик ей в руку, — Похожий самолёт забрал меня от тебя, похожий вернул меня к тебе и теперь, я хочу, чтобы он забрал нас двоих и счастье дождём обрушилось на нас... Потому, что у меня нет никого, дороже тебя...

Раздалась музыка венского вальса, так как, наверное, музыканты подумали, что я уже одел кольцо на её палец... Я вывел Фиби за руку в центр зала, поставил самолёт на пол и начал танцевать вместе с ней... Она смеялась, счастье искрилось в её сияющих глазах. Лёгкость, движение, полёт души и сердца, и, наконец... Самый долгожданный аккорд, и я делаю фуэте, позволяя ей прогнуться глубоко в спине... Шлейф её роскошного платья задевает хрупкий самолётик и он разбивается, искрами рассыпавшись на мелкие обломки.

— Боже мой! — срывается с губ с Фиби, оркестр прекращает игру, но я прошу продолжать играть.

Так было задумано...

Фиби, в непонимании, отстраняется от меня, спеша к осколкам.

— Адам, я... я разбила его, я... Я всё соберу, попытаюсь склеить...

Я опускаюсь на колени рядом с ней, и, замечаю, как её взгляд падает на изящное золотое кольцо, с камнем рубина в оправе бриллиантов.

— Адам, — шепчут её губы.

Я поднимаю кольцо и, аккуратно взяв её дрожащие, холодные пальцы надеваю его на безымянный палец. Вспышки фотографов, вздохи и поздравления... Всё для нас. Всё вокруг нас. Весь мир существует сейчас только для нас...

Мы продолжили наш танец сразу после того, как Фиби собрала осколки и убрала их в свою маленькую, фиалковую сумочку...

От моей Фиби исходил аромат свежести этих чудных цветов, её платье, было показано в танце во всей своей красе, и каждое па фокстрота, исполненное нами двумя, вызывало у гостей бурю эмоций...

— Мне так жалко этот самолётик, — шепнула мне на ухо Фиби, всхлипнув.
— Что ты, детка?.. Я подарю тебе много других самолётиков, не стоит плакать за этот... Он лишь доставил тебе моё сердце и навсегда связал меня с тобой. Только и всего, — я поцеловал её влажную от слёз щёчку, провёл кончиком носа по шёлковой коже, вдыхая её прекрасный аромат.
— Я люблю тебя, — прошептала она.

В эту секунду мне так захотелось поцеловать её... Это острое желание обожгло все нервные связки моей души, но я держался изо всех сил. Держался, как мог.

Люди обосновались в кольцо вокруг нас, аплодировали нам. Я целовал её пальцы, молясь внутри, и благодаря Бога за это счастье, ниспосланное мне.

Вдруг, послышался гул...

— Что это? — спросила Фиби.

Я непонимающе смотрел ей в глаза, потому что не моей виной был вызван этот шум....

— Это мой сюрприз! — ответил Стефан, — Прошу на веранду, господа.

След за нами, народ высыпал на назначенное место... В небе я увидел до боли знакомый мне, маленький, белый лайнер, когда-то унёсший меня от родных берегов в новую жизнь... Сверху вниз сбросили верёвочную лестницу — и, тогда, цветы салюта стали рассыпаться в ночном небе, даря немыслимое количество восторга и кутежи положительных эмоций... Все ахнули, когда с высоты начал спускаться итальянский повар, в белоснежном костюме, и держащий в руках метровый белый торт, украшенный кондитерскими сиреневыми ветвями... Когда Стефан принял торт, он передал его нам, а фейерверк — неумолчно гремел и расцветал в ночной синеве. Повар спустился к нам, все пожимали ему руку, видимо, он довольно известный кондитер... Позже, из самолёта, на канатах спустили огромный плакат с нашей с Фиби фотографией...

— Боже! Как я счастлива! Я самая счастливая, Адам, — прокричала мне Фиби, пытаясь заглушить зависший в воздухе самолёт.
— Это я самый счастливый.... Мне досталась ты. Именно ты. Ты не поверишь, но, мне кажется, что сердце во мне сейчас разобьётся... Ты будешь моей женой, Фиби. Я же сказал, что пройду через всё... Даже через смерть. Ради тебя...

Из глаз Фиби брызнули слёзы, она прижалась ко мне так, точно во мне была вся её жизнь. И я понял, что это действительно так. Я никогда не буду оставлять её. Ни за что. Всё, что я когда-либо делал, я делал для неё. Назло всем Кристианам Греям, я буду для неё лучшим мужем. Тем, который будет ценить её превыше всего... Тем, кто всегда найдёт выход и даже найдёт кислород в далёком космосе. Я не чувствую к ней ничего, кроме любви.

Она внутри меня. Она — второй я.