Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

Айрин

Пожалуй, я никогда не скучала так сильно, как сегодня. Все мои подруги готовят наряды к выпускному в нашем университете, об этом вся их речь. Я переживаю по поводу своего последнего танца на оценку, но это никого не интересует. У каждой свои проблемы и мне, по правде говоря, нет дела до них. Впрочем, как и им до меня. Всем, кроме Бредли.

Признаться, я не замечала его целый год. Я не могла отойти от того, что происходило со мной в Сиэтле... До сих пор не могу! Даже теперь, когда Бред искренне заботится обо мне, пытается ткнуть меня носом в свои чувства, у меня не получается... отпустить себя. С ним я всё равно чувствую себя не в своей тарелке. Девчонки изумляются, почему я игнорирую всех, кто хочет завязать какие-то отношения со мной. Изнывают, желая получить подробности об этом неповторимом и незаменимом экс,, а я... не могу рассказать. Горло сдавливает ком. Все девушки, с которыми я общаюсь, страдают от недостатка мужского внимания, которое с избытком их окутывает. Марлен так и спросила меня — «Почему ты ни с кем не трахаешься?». Это не поставило меня в тупик. Я ответила прямо о том, что бешенством матки я не страдаю, что без любви — это грязно и глупо, что это не принесёт мне не только удовольствия, но и ничего хорошего не принесёт. А кроме того, я... Я физически не смогу. Я это знаю. Я это чувствую. Меня воротит, когда я представляю чужие руки на себе, чужой взгляд, чужие липкие губы и влажные ладони. Только Грей имел надо мной власть. Только этот, чёртов Грей, давал мне себя, прося взамен лишь одно — чтобы я приняла его, овладела им самим, любила его. Он, иногда, мерещится мне. Чаще снится. И я знаю, что если он когда-либо позовёт меня, я прибегу к нему, ломая руки. Хотя, этого не происходит и не произойдёт. Долгие пять лет я ничего о нём не знаю.

Если задуматься, то если бы я что-то и знала, то мне бы и было хуже. Я бы постоянно искала его. Ждала с ним встречи. Господи, да я бы помешалась. Я благодарю высшие силы за то, что могу любить его, помнить его издали. Его запах. Походку. Тот трепет, что сотрясал каждую жилу, когда он просто был рядом. То, как он, уткнувшись в мою шею, шептал: «люблю тебя, я твой, люблю» — и так, без конца.

Тру глаза, прогоняя воспоминания. Калифорния, я полюбила тебя с первого взгляда. Чудесный вид, открывающийся мне с веранды ресторана, в котором Бредли заказал столик, сообщает о приближающемся лете... О тепле, которое начинает распространятся от самых корней пальм до их милых, зелёных причёсок. Да и вообще, о том, что моя жизнь течёт как-то быстро. Мне двадцать два. Пройдёт лето, осень, наступит зима — мне стукнет двадцать три, и так, бессмысленно и иллюзорно, как мираж в пустыне, будет проходить вся моя жизнь.

— Айрин, ты здесь? — Бредли окликает меня, вырывая из мыслей.

Я киваю.

— Что будешь заказывать? — спрашивает он, улыбаясь.
— Я хочу сок. Вишнёвый. Всё, — пожимаю плечами я.

Официантка испаряется, оставляя летящим шлейфом кайму своего пристального и чарующего взгляда, направленного на Бреда. Он же, смотрит прямо на меня. Просвечивает до органов.

— Похоже, ты понравился этой девушке., — говорю я, желая хоть чем-то отвлечь его от разговоров обо мне.
— Плевать, — обрывает меня он, — Меня интересуешь ты, Уизли. Я до сих пор помню, как ты отшила меня той далёкой зимой...
— Бредли, пожалуйста...
— Не перебивай, — его тон отрывистый и отточенный, — Сколько бы я не внушал себе после того унижения, что я больше ничего к тебе не чувствую, никак к тебе не тянусь... Это всё падало прахом, когда я видел тебя снова. Когда ты уехала из Далласа, я был даже счастлив. Думал, что всему конец и баста. Довольно думать о тебе. Пора забыть и выбросить. И у меня получилось, но, — он ненадолго замолк, — Когда я увидел тебя в универе, я понял, что... Это не просто так. Жизнь соединяет меня с тобой снова, а значит, ты должна дать мне шанс, — он хватает мои руки и тянет к своим губам, — Должна.

Я выдёргиваю руки. Аккуратно, но довольно резко. Явно показывая, что недовольна его действием.

— Во-первых, — спокойно начинаю я, — Я никому и ничего не должна.

Официантка приносит наш заказ. Ром со льдом — Бредли, сок — мне.

— Во-вторых, мы не на свидании, чтобы ты хватал меня за руки. Мне это не... не...
— Неприятно? — точно.
— Нет, — смягчаю я, — Мне просто это не нравится, — он делает крупный глоток рома, — Тебе следует знать, что я пошла с тобой сюда из благодарности за то, что ты провёл со мной студенческие годы, которые казались лучшим временем лишь в те мгновения, когда рядом был ты. Ты столько раз приглашал меня в ресторан, а я столько раз отказывала, что вчера... Вчера, я подумала, если я откажусь, то просто возненавижу саму себя. Ты проявляешь удивительное упорство, — я ободряюще улыбаюсь ему.

Он тихо смеётся.

— Я исправляю ошибку прошлого, — просто отвечает он, — Тогда, я слишком быстро сдался.
— Значит, это было кому-нибудь нужно, — бормочу я, — Во всяком случае, вот я, наконец, здесь. Никому не нужная, запутавшаяся, но слишком гордая, чтобы принимать соболезнования.

Бредли отрицательно качает головой.

— Ты нужна мне, — отвечает он, тепло глядя на меня, — Я знаю то, что ты нужна мне больше, чем ром в этом бокале, чем режиссёрское кресло, чем слепому нужны глаза. Айрин, ты недооцениваешь себя. Ты необыкновенная.

Я замираю, когда он наклоняется, чтобы сравнять наши глаза на один уровень.

— Я пить хочу, — выпаливаю я.

Он тут же отстраняется, — будто прозвенел звонок, сообщающий о пожаре.

— Не думаю, что это действительно так. Ты прекрасно жил и без меня, Бредли, — пригубив алую жидкость, сообщаю я.
— Но теперь всё иначе. Мы провели бок о бок большую часть университетской жизни. Ты стала мне... необходима. И я не хочу терять тебя, когда наши профессора назовут нас своими коллегами и отпустят в большое плавание. Я хочу быть рядом с тобой. Быть полезен тебе, — он переводит дыхание, — Айрин, я хочу, чтобы ты была моей девушкой. Это не прихоть, не каприз, это крик души.

Я потеряно моргаю, но молчу. Как объяснить ему, что это невозможно?!

— Скажи что-нибудь, — просит он тихо, но нетерпеливо, — Почему ты молчишь?
— Я не хочу., — горло что-то сжимает, — Я не хочу делать тебе больно, поэтому и молчу.

Взгляд его затухает, он допивает алкоголь и откидывается на спинку плетённого кресла.

— Меня ждёт отказ. Снова, Уизли?..
— Ты сам это сказал, — произношу я тихо, — Пусть это и банальщина, но это правда — дело не в тебе, а во мне. Я не могу... быть с кем-либо. Я привыкла к одиночеству, к внутренним монологам и полному душевному отмиранию. Я не хочу использовать людей, вроде тебя... Ты добрый, умный, отзывчивый. Ты найдёшь ту девушку, которая будет видеть в тебе нечто... что-то неземное. Но эта девушка не я, — заканчиваю я, вздохнув.
— Дело не только не во мне, но и даже не в тебе, — голос его становится холодным, как лёд, — Дело в твоём прошлом парне, да? В универе некоторые языки тщательно перетирают всякие слухи.

Я тяжело сглатываю, потирая висок.

— Ну и пусть, — выбрасываю я, — Если они говорят обо мне, то моя жизнь в сто крат интереснее, чем у них.
— Мы сейчас не об этом, Айрин, — спокойно произносит Бредли, — Ты... ты любишь его до сих пор, да? — он щурится, — Ответь мне.
— Ты правда хочешь это услышать? Все эти четыре года ты бродил за мной, чтобы получить ответ на этот вопрос?
— Я бы не спрашивал об этом, если бы ты согласилась стать моей девушкой. Ты не хочешь — я хочу знать причину.

Я глубоко вдыхаю.

— Да, я люблю его, — уверенно говорю я, но голос мой дрожит, — Это первая, но не единственная причина, по которой я сказала тебе «нет». Понимаешь, он... — я ненадолго затихла, вспоминая Грея, — Он показал мне, как можно любить меня. Никто не любил меня сильнее, чем он. Никто не полюбит меня сильнее, чем он. Мне, теперь, всего мало. То внимание, что уделял мне ты, другие парни... да обычные девушки сдались после таких ухаживаний на первом же свидании, но я... У меня был он. Мне теперь всего недостаёт. Мне всего мало, понимаешь? А он... он дарил мне всё, о чём можно мечтать. Когда у меня был он, у меня было всё. А сейчас, нет ничего, кроме воспоминаний.

В глазах встряли иглы, слёзы прокладывают путь по щекам. Бредли опустил глаза.

— Мне нужно к океану, — быстро проговорила я, — Нужно больше воздуха.

Я встала изо стола, скорыми шагами направилась к пляжу. Мне не хотелось ничего. Бредли не пошёл за мной, за что я была благодарна ему. Тед Грей, я была проклята любить тебя. Всю жизнь. Не знаю почему, но мне так безумно хочется надеяться, что он помнит меня, хотя бы... Хоть немного. Я знаю, что те чувства не были игрой, просто он не мог идти против обстоятельств, подписав этот договор... Вдруг, он уже женат?.. Какое право я имею думать о нём? Я ничего уже не значу в его жизни, но он, по-прежнему, одно большое клеймо в моём сердце. В сердце, которое уже устало биться так далеко от него. Я никогда не смогу смириться с тем, что потеряла его навсегда. Буду мечтать, что-то надумывать себе, загоняя себя в мир фантазий. На протяжении этих пяти лет, меня толкали и пинали, чтобы я двигалась вперёд, согласно закономерному ходу времени. Все требуют от меня двигаться дальше, а я не хочу этого. Чем дальше я двигаюсь, тем больнее мне, тем больше хочется вернуться назад и быть рядом с ним.

— Когда-нибудь, я утоплюсь, — неосознанно произнесла я, смотря на океан.

Кружевная, прохладная пена коснулась моих пальцев. Я прикрыла глаза. Его лицо. Его улыбка. Его парфюм. Его голос.И так всегда. Мне стоит лишь на мгновение потерять зрительный контакт с миром, и я вижу его. А в нём, целый мир — яркий и наполненный счастьем. Мир, который был у меня, пока я была с ним...

Макс

Из аэропорта, я сразу же направился в дом моделей. Мой главный принцип — не брать ничего лишнего, но обязательно брать классический костюм в любую поездку, как всегда — оправдал себя. Мой небольшой чемоданчик, вполне сошедший за ручную кладь, легко переносить и сложно где-либо забыть. Выпустить его из рук — чтобы передохнуть, или не мешать проходить в очереди — объём его не требует. За это я люблю прагматичный и слаженный формат вещей. Комфорт — моё главное требование.

— Мсье Родригес, — меня приветствует сорокалетняя анорексичка с ярко выраженным французским акцентом, пустыми глазами и слишком уж натянутым и надутым лицом.

Очень надеюсь, что она, мать её, не модель. Эта женщина не похожа на женщину. Трансвестит?

— Да, это я, — я пожимаю жилистую руку.
— Я мадемуазель Баригард, — она улыбается, обнажая вставную челюсть, — Рада вас видеть, фотограф.

Мадемуазель? До сих пор свободна? Что ж, случай потерянный.

— Приятно познакомиться, — вру я, — Я бы хотел знать, с кем имею честь?
— Я дизайнер-модельер. Двадцать лет посвятила дому моды Шанель, акцентируя внимание на женских брючных костюмах. Я создала новую линию, мне нужна хорошая раскрутка с новым взглядом молодого, а не заезженного фотографа. Это тот самый случай, когда многое будет зависеть только от вас. Вам придётся избавится от фотомонтажа, от обработки фотографий на компьютере. Модель, которую я представлю вам, идеальна. Вы должны будете проявить способности фотографа-художника. Все материалы будут предоставлены вам. Я хочу, чтобы всё было натурально. Без использования компьютерной графики. Всё ясно? — объясняла она, ведя меня по роскошным коридорам, начищенным до блеска, сияющим в отражении множества зеркал.

Надо же! Она — модельер. Она требует фотографии фото-художника, а не фотографа. Что же, попробуем.

— Для начала, мне бы хотелось увидеть модель, что обдумать детали и наличие материалов, которые мне потребуются. Также, я бы хотел увидеть вашу линию, если это возможно, — спокойно попросил я.
— Конечно, мсье Родригес, — кивнула она, со всей силы стараясь выговорить слово «конечно» по-английски.
— Это моя наковальня, — смеясь проговорила она, заводя меня в свою дизайн-студию, — Здесь одежда, которую будет надевать лучшая из лучших. Пять комплектов, — Баригард протянула мне альбом, — Вы слышали о Джеки Кэй?..

Господи. Как я, фотограф, мог о ней не слышать? А ещё, как я, один из лучших друзей Теда мог её не знать?.. Мисс Кавана. Вот, с кем мне придётся работать. Теперь, мне хочется увидеться с этой супер-моделью ещё сильнее.

— Я скажу вам больше. Я знаком с ней, — не скрывая гордости, заявляю я.

Модельерша осмотрела меня с ног до головы, точно оценивая.

— Хорошо, — кивнула она, — Можете взять альбом себе на некоторое время. А что касается встречи с Джеки Кэй, то вас устроит в два часа дня, в кафе «Де Флор»?
— Вполне, — согласился я.
— К вам подойдёт промоутер. Скажите, что у вас заказан столик на имя мадемуазель Кэй, вас проводят туда. Всё будет оплачено за счёт заведения, деньги можете поберечь, мсье Родригес, — впервые приятно улыбаясь, произнесла она.
— Спасибо, — кивнул я.

Мадемуазель Баригард проводила меня до такси, которое доставило меня к отелю на улице Виктора Гюго. Ощущение чего-то странного, ощущение встречи с далёким прошлым поселилось внутри меня.

Я прекрасно помнил наше расставание с Эвой. Прошли первые недели лета и она... Она дала мне самый настоящий, мощнейший удар под дых. Действительно, зачем нужно оружие, когда есть слова и чувства? Эва была несчастлива, прощаясь со мной. Она не плакала, держалась изо всех сил, но голос и брови её подрагивали в те секунды, когда она резала те нити, что были между нами. То, что я испытывал к ней, я не испытывал ни к кому. До встречи с ней я знал, что существует такое блядское чувство, как половое влечение. Знал, что есть похоть и страсть, от которой прёт адреналином, как от прыжка с парашютом. Но то странное стеснение, что она вызывала во мне, а вместе с тем давление в крови и желание, чтобы она смотрела на меня не прерываясь ни на секунду, было не похоже ни на что. Когда я фотографировал её голой, в ночь её рождения, я просто... просто сходил с ума. И не столько, сколько из-за её обнажённости, а из-за... её глаз.Из-за того, что она смотрела на меня, как на единственного мужчину на этой планете. И из всей её ногой плоти, я хотел целовать её глаза. Она становилась моим любимым виски — терпким и сладким, неприкосновенным и совершенно сносящим крышу. Да, именно так. И когда она бросила меня, я напоминал себе переезженного поездом человека. Человека, у которого вырвали стрелку в компасе. Украли землю из-под ног. Сначала, я больше растерялся, чем расстроился. Даже думал, что всё это легко пройдёт. Но нет. С каждым днём я убеждался, что я — эваголик. Зависимый. Если какому-нибудь закодированному дать хоть глоток водки — он сорвётся. В большинстве своём, такие срываются. И я знаю, если я увижу её, хоть мельком — я сорвусь. Я просто оттрахаю её прямо там, где увижу. Блядь. А ведь будучи рядом с ней, я не мечтал об этом. Мне было достаточно того, что она просто смотрела на меня. Теперь, когда я, мать его, вырос, мне хочется, чтобы она смотрела на меня так же... снизу.

Очень надеюсь, что я не увижу её. Я здесь всего лишь неделю. Одну лишь чёртову неделю — а потом, я смогу продолжать жить, как жил. Закончу университет в Чикаго, женюсь на какой-нибудь богатой калоше вдвое старше меня, разбогатею и дело с грёбаным концом. Совершенно верно. Именно так. Абсолютно правильно.

Приняв душ, поменяв майку и сбрызнув себя духами, выхожу из отеля без двадцати два, желая спокойно пройтись по Парижу, в котором не был уже лет семь. Воздух знакомый. Пьянящий. Кофе и круассаны, которые продают прямо на улице. Моё настроение хорошенько подпорчено воспоминаниями, а ещё зданием Сорбонны, которое я уловил взглядом, проходя размеренно и легко по маленьким улочкам. Мне так и хотелось показать этому проклятому заведению большой и смачный фак.

Кафе «Де Флор» располагается на пересечении бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа. Мне не требовалась помощь, чтобы отличить сидящую за круглым столиком, расположенном прямо на улице, модно одетую и потрясающе выглядящую Жаклин Кавана.

Она то и дело посматривала на часы, не замечала меня, хоть я стоял не так уж и далеко. Видимо, она не знает имя фотографа, который придёт к ней на встречу и будет работать с ней. Скучающая, какая-то одинокая, она пьёт чёрный кофе и закуривает сигарету.

— Мадемуазель Кэй? — я перестаю наблюдать за ней издалека и подхожу прямо к столу.

Джеки каменеет. Со звоном опускает чашку на блюдце, не замечает, как тушит сигарету прямо в кофе, всё шире распахивая глаза.

— Родригес?! Серьёзно? — изумляется она, со знакомой хрипотцой и потрясающим акцентом.

Я киваю. Она тут же взлетает со стула и заключает меня в объятия. На нас оборачиваются люди со всех столиков, загадочно улыбаясь, когда она взвизгивает, стискивая меня руками.

— Макс! Чёрт возьми! — стонет она радостно, точно не веря самой себе.
— Ты сейчас сломаешь мне все кости, Жакли, — выдавливаю, прижатый к ней вплотную.
— О, Господи! Прости, я просто... — она отстраняется, и я вижу, как она утирает слёзы в уголках глаз, — Просто очень рада видеть знакомое лицо.
— Я тоже рад тебя видеть, — искренне признаюсь я.
— Садись, пожалуйста, — она делает жест рукой, потом, нервно поморгав и выдохнув извиняется, и произносит что-то по-французски, щёлкая пальцами над своей головой:
— Le garçon, champagne! Immédiatement! 

Из вышесказанного, я понимаю только одно слово — шампанское. С минуту мы просто смотрим друг на друга, широко улыбаясь.

— Значит, ты будешь меня фотографировать?! Боже, ты не представляешь, как я счастлива! — смеётся она, сквозь слёзы.
— Жакли, ну, не плачь, — я беру её за руку и крепко сжимаю.
— Прости, я... Я не буду. Просто это так неожиданно.
— Неужели мадемуазель Трансвестит не сказала тебе, с кем у тебя встреча?

Джеки звонко засмеялась.

— Ты о Баригард? — широко улыбнулась она, — Она немного забывчива.
— Она, вообще, странная, — улыбаюсь я.

Официант приносит нам бутылку шампанского в стеклянном ведре со льдом, и хрустальные бокалы, уже наполненные игристым.

— Предлагаю выпить за встречу, — произносит Жаклин, радостно улыбаясь.
— Полностью поддерживаю, — произношу я, салютуя фужером.

Мы выпиваем немного, не сводя глаз друг с друга.

— Как ты? — спрашиваю я, — Как вообще, твоя жизнь?

Джеки отставляет бокал, улыбка её немного тускнеет.

— Моя жизнь, Макс? — переспрашивает она, — Я богата. Мне двадцать лет. Я живу, торгуя собой и своими эмоциями. Постоянная личная дисциплина. Спорт, работа, диета. Работа, диета, спорт. И так без конца. У меня, как видишь, всё довольно скучно.
— Это не должно быть так, — перебиваю её я, заставив усмехнуться, — А как же слава? Признание на арене высокой моды? Рекламы парфюма с твоим участием?
— Это... у этого есть свои плюсы, но... Но я не чувствую, что это то, что мне нужно. Я постоянно думаю, что краду у себя время. В запой курю. И никого не люблю. Это ужасно. Это ужасно — никого не любить, Макс. Пустая и холодная квартира, наигранные улыбки. Ты не представляешь, как это может надоедать, — она положила руку на лоб, потирая его пальцами.
— Ты расстроила меня, — честно признался я, — Я думал, что у тебя... всё хорошо. Тешил себя надеждой, что хоть у кого-то всё хорошо.
— А ты? Ты несчастлив? — она хмурится.
— Моя... если говорить честно, открыто и громко — любовь — не спасает меня от одиночества, потому что только и дарит его. Я занимаюсь любимым делом, у меня полно женщин, взрослых, но вполне сексуальных, мечтающих содержать меня и продвигать, как фотографа. Но я тоже не чувствую себя счастливым, я... Я очень помню Эву. Кажется, я до сих пор... не избавился от её запаха в носовых пазухах. Её голос до сих пор в моих ушах. Прошло пять лет, а мне кажется, что прошло пять дней. Это не менее ужасно, Джеки, — признался я.

Она широко распахнула глаза.

— Неужели, до сих пор не прошло? — сдвинув брови, спросила она.

Я горько усмехнулся. Она, наверное, уже и не помнит о Мэйсоне.

— Это не простуда, Жаклин, — произнёс я, — Это первая любовь. Я думаю, что первая любовь — единственная любовь. И другой любви, кроме любви с первого взгляда — не бывает. Настоящая любовь только такая. Мэйсон... — начал я, и увидел, как вена на её шее дрогнула, — Он говорил мне, что до сих пор помнит тебя. Я никогда не видел, чтобы любовь прошла сама по себе. Так не бывает. Иллюзия, самовнушение, или это вообще была не любовь. По другому никак.
— Мэйсон, — одними губами произнесла она, — Расскажи мне о нём.
— Он... научный деятель. Уверен, что, как только он получит диплом, то пойдёт высоко, в гору. Мы, кстати, втроём живём в одной квартире. Я, Мэйс и твой двоюродный брат.
— Тедди с вами? — глаза Жаклин загораются, — О нём... О вас же никто ничего не знает!
— Так было задумано, — загадочно произнёс я.
— Я думала, что Тед где-то с Айрин... — потеряно произносит она.
— Они расстались тем же проклятым летом, Джеки, — перебил я.

Она покачала головой, опустила локти на стол и оперла голову на руки.

— Как он?..
— Грей? Живой. Другой, но живой. Ты бы влюбилась в него, как и каждая девушка, что его видит. Мы с Мэйсом заходим в бар, девушки смотрят на нас... Но когда заходит Грей, мы превращаемся в стены. Начинается коллективный коматоз слабого пола, — усмехаюсь я.
— А он... до сих пор любит Айрин?
— Он ничего не говорит о ней, но... иногда, в его глазах, вместо своего отражения, можно увидеть Айрин. Серьёзно, — спокойно произношу я, — Если судить по мне, то он... Должно быть, он покупает кислород, чтобы жить.

Жаклин глубоко вздыхает и опрокидывает бокал до дна.

— Макс, думаю, что ты должен знать кое-что, — выдыхает она глубоко, — Эва через две недели выходит замуж.

Меня, точно, парализовало.

— Эва. Выходит. Замуж? — разделяю каждое слово, проверяя, что у меня со слухом всё нормально, — За кого? — не удерживаюсь от вопроса я.
— Он... очень богатый, двадцативосьмилетний правнук Кензо Такада, основателя бренда «Кензо». Я познакомила их на одной из вечеринок, где собирался весь свет высокой моды. Эва, ведь... как это называется? Светская львица. У неё небольшой, но прибыльный бизнес во Франции. И... вот. Вот, что я могу рассказать тебе о ней.
— Она счастлива? — тихо спросил я.
— Да. Наверное. Не знаю, — быстро перебрала варианты она, потом, нахмурилась, и покачала головой, — Понимаешь, я не знаю. Всё это у них... быстро, она постоянно говорит о том, что говорят ей делать родители и... И она слушает их. Делает всё, как по схеме. Я не знаю, Макс.
— Я бы хотел... увидеть её, хотя бы... А кто фотограф на её свадьбе?
— Я обещала ей, что подарю ей фотографа, оплачу его работу, — без всякой многозначительности произнесла она, но потом, прервалась.

Её взгляд метнулся в мои глаза. В них читалось: «Ты будешь фотографировать её, Макс. Именно ты».

— Нет. Нет, даже не думай, — я покачал головой, — Это всё плохая идея. Подари ей кого-нибудь другого. Всё. Проехали. Будем говорить о нашей работе...
— Макс! — перебила меня Жаклин, — Ты хочешь, чтобы Эва была счастлива?

Я замер.

— Очень хочу, но...
— Я тоже, — перебила она меня, — А это значит, что ты будешь фотографом на её свадьбе.
— Ты хочешь моей смерти? — горько усмехнулся я.
— Макс, пожалуйста, — она умоляюще посмотрела на меня и положила свои прохладные руки на мои, — Прошу тебя.

Увидеть её. Фотографировать. Последний раз.

— Только... — выдохнул я, — При одном условии.
— При любом, Макс, — обрадовавшись, произнесла она.
— Ты позвонишь Мэйсону, — сразу же огласил своё требование я, — Ты позвонишь Мэйсону и вы поговорите.
— А это... это уместно? Он... я ранила его, ведь так?
— Так, — резко сказал я, — Умеешь ранить — умей лечить раны, Джеки. Номер могу дать прямо сейчас. Признай, ты хочешь этого, детка, — я прищурился, косо ухмыляясь.
— Засранец, — рассмеялась она, протянула руку — я пожал её.
— По рукам, мсье Родригес.
— По рукам, мадемуазель Кавана, — подмигнул я.

Отличная сделка, мать твою.

Но выживу ли я, увидев Эву в брачном кортеже с тем хером? Не знаю, клянусь. Не знаю. Но лучше я рискну своим рассудком, чем потом буду жалеть всю свою тупую жизнь.  

Анастейша

Листая журнал, я пью пина коладу и слушаю Кейт, встревоженную мамочку и будущую тёщу владельца «Кензо». Видно, как она волнуется. Остался день до торжества, а она до сих пор думает, что там что-то не готово, здесь недоработано, а больше прочего — Кейт волнует её собственный внешний вид, который всегда — в любое время — казался мне идеальным.

— Ана, я точно не похожа на утопленницу в синем платье? — она задаёт этот вопрос в двадцатый раз под ряд.

Я закатываю глаза.

— Кейт, ты в нём шикарна, — повторяю я, — Оно сидит на тебе идеально.
— Ты уверена? — она немного щурится.
— Да, абсолютно, — ободряюще кивая, соглашаюсь я.

Она садится на диван рядом со мной. Похоже, она переживает больше самой невесты. Я хватаю её за руку, которая ужасно напоминает лёд. Я хмурюсь, качая головой.

— Кэтрин, это что? Предсвадебная лихорадка? — изумляюсь я, — Да на своей свадьбе ты не так волновалась, как сейчас! — смеюсь я.
— Именно, — она сжимает мою руку и кивает, — Понимаешь, всё должно пройти идеально. Я лично контролировала каждую мелочь. Каждую деталь.
— Значит, всё так и будет, — я целую её в щёку, — Вот увидишь, Кейт. У тебя всегда всё получалось намного лучше, чем у меня.

Я старалась, чтобы горечь, которую я испытывала, не прорвалась наружу. Я по белому завидовала Кейт. Её дочь счастлива. Она выходит замуж. А моя? А мой сын?.. Господи, я так люблю их. Что я делала неправильно? Вчера, как только я прилетела во Францию, я посетила Сенанк. Попросила игуменью монастыря увидеться с дочерью... Фиби говорила со мной спустя столько лет. Я поняла, насколько она чиста, но несчастна. Воспоминания унесли меня во вчерашний день, пока Кейт говорила со мной, пытаясь меня успокоить и поднять мой поникший и удручённый дух.

Лавандовое поле — самое красивое в Провансе — распростерлось пред стенами женского монастыря. Я глубоко вдохнула, входя в забытый миром и суетой уголок земли. Недалеко, на свежем зелёном лугу пасутся козы. За ними приглядывает худая, старенькая монахиня. Попросив у сторожа встречи с игуменьей, я долго наблюдала за той женщиной. Меня посещали разные мысли: что привело её сюда? Как она пришла к этому?.. Только ли несчастье заставляет людей уйти на службу Богу?

Мысли мои были прерваны, когда пришла наставница. Строгое, но спокойное белое лицо. Унылые губы, а глаза — светлые и яркие, как у младенца, несмотря на то, что ей, наверняка, уже далеко за шестьдесят. Я попросила у неё встречи с дочерью. Она согласилась довольно скоро. А затем, попросила позвать молодую послушницу Флавию — это имя было дано Фиби при крещении.

Когда я увидела её, сердце во мне заныло. Похудевшая, бледная, но такая молодая и очень красивая — она спокойно шла ко мне. Чёрная ряса скрывала её волосы и тело с головы до ног, забитость, блуждающий страх и какая-то утопическая покорность сквозила в серых глазах. Я не смогла сдержать слёз.

— Доченька! — позвала я её, вытирая колющие в глазах слёзы.

Глаза Фиби наполнились слезами, губы задрожали, но она держалась. Я подошла к ней, стала обнимать её, поцеловала в лоб. От неё пахло ладаном, свежеиспечённым хлебом и майской травой. От неё веяло жизнью без мирских тревог и сует. Я не знаю почему, но что-то внутри заставляло меня быть счастливой за неё. Несмотря на то, что я была полна энтузиазма вызволить её отсюда, заставить хотя бы поехать на свадьбу к Эве, попросить её вернуться и вернуть мне жизнь! Не только мне, но и Кристиану. Нам. Всем нам.

— Фиби, милая, — шептала я, — Моя родная девочка!
— Мамочка, — голос её звучал очень тихо и слабо.

Молчать пять лет. Не произносить ни слова пять лет. Господи, какая сила воли.

— Как я рада слышать твой голос, Фиби! Как я рада, если бы ты только знала.
— Я рада, что ты пришла ко мне, мамочка, — слеза, всё же, прокатилась по её щеке, я утёрла её большим пальцем.
— Фиби, давай присядем, — попросила я, указывая головой на лавочку под ивой.

Мы сели. Я держала тёплые, натруженные руки Фиби, но при этом мягкие и ухоженные приятными церковными маслами.

— Как ты, мама? Как папа? Как мой брат? — начала спрашивать она спокойно.
— Фиби, милая... я скучаю. И твой папа тоже. Мы с ним сейчас... живём отдельно. Мы не развелись, но...
— Мама, даже не думайте. Обвенчайтесь с папой. Вы любите друг друга, а значит — вы не должны создавать себе муки. Это неправильно. Не бросай его, мама.
— Кристиан сейчас в больнице, Фиби. У него сердце болит в последнее время, он лежит в терапевтическом отделении, — брови дочки болезненно нахмурились, — Я навещаю его, но... Он против, чтобы я, как он говорит «нянькалась» с ним. Но для него это важно, я знаю... Я прилетела во Францию к тебе, и... на свадьбу к Эве.

На лицо Фиби, точно, вылили весь солнечный свет.

— Эва, — выдохнула она, — У Эвы свадьба?
— Да, — кивнула я.
— А Тедди? Он тоже пойдёт?..

Я молчала. Лицо Фиби было обеспокоенным и печальным.

— Он... Я не знаю где он, родная. Он не пропускает ни одного праздника, всегда поздравляет меня, шлёт подарок и записку, но... без обратного адреса. Я ничего о нём не знаю, а Кристиан... не хочет помочь узнать. Они очень поссорились, когда ты уехала и... Тед ушёл. Кристиан до сих пор злиться на него, а твой брат не простил его, — голос мой дрогнул, — А ты, Фиби? Ты простила своего отца?
— Давно, мама, — отозвалась моя доченька, — Господь учил прощать. Я молюсь за вас. За тебя, за папу, за Теда... Очень жаль, что вы так далеко друг от друга.
— Если бы ты вернулась к нам, Фиби, то... всё бы изменилось. Я чувствую.
— Нет, мама, — она сразу же встала, медленно отходя от меня ближе к воротам, — Мне здесь спокойно. Здесь я ближе к Адаму. Я знаю, что на дне океана только его прах. Тело. А душа... Душа всегда близко к моей. Едва я молюсь, я слышу его голос. Я служу Богу, потому что в этом и есть истинное предназначение человека. Для этого я здесь. Для того, чтобы спасти свою и ваши души. И я всегда буду рада видеть тебя здесь, мама. А пока, я должна замаливать свои грехи, — я встала след за ней со скамьи, положила руки на её щёчки и поцеловала в тёплый высокий лоб.
— У тебя вся жизнь впереди, Фиби... Какие у тебя грехи?.. Ты могла бы учиться, работать, жить... В мире есть столько всего и...
— И я выбрала свой путь, мама, — прошептала она, — Мне это нужно. Мне самое место здесь.

Я уходила, буквально умываясь слезами. Неужели, она всю свою жизнь пробудет здесь? Я почувствовала себя дрянной матерью. Моя талантливая, красивая, маленькая девочка... Как это могло произойти?!..

— Ана, Фиби умная девочка, — Кейт села на колени предо мной, стала утирать мои слёзы, — Вот увидишь, пройдёт месяц-другой и она соскучится... Она вернётся. Посмотришь. Монастырь прежде всего учит состраданию, а она видела, что происходит с тобой. Ты сама сказала, что она знает, как болеет Кристиан. Она вернётся, — я судорожно вдохнула, выдавливая из себя улыбку.

— Я буду верить, — прошептала я.
— Это правильно, — глаза Кейт заблестели, — А теперь, примерь платье, в котором будешь ты... Надеюсь, что ты не затмишь меня. А то ведь я могу обидеться, — хитро ухмыльнулась Кейт, заставив меня рассмеяться.
— Я буду в сером, не беспокойся, — широко улыбнулась я, утерев последние слёзы.
— В сером? Не беспокойся? Стил, ты в сером — можешь переплюнуть меня в красном. Уж я-то знаю! Иди-ка ты на примерку! — она потянула меня за руку с кровати, опрокидывая одним глотком оставшийся в моём бокале коктейль.

Смеясь, я взяла своё платье, весящее в кофре на шкафу в гостевой комнате, которая стала моей на время проживания в доме Кэтрин, и, с приподнятым настроением, стала вытаскивать его. Подруга пожирала меня глазами.

— Это просто... обалдеть, — выдохнула она, когда я достала длинное платье из серого шёлка и атласа.
— Но тебя я не переплюну, — я указала подбородком на то, в чём она была одета.

Платье в мощном цвете аквамарина: шикарное декольте, вырез на спине, шифоновая юбка солнце-клёш — это просто верх совершенства.

— Что ж, я надеюсь, — Кейт подмигнула мне, — Кстати. Я хотела тебе сказать, что Кристиан, поговорив вчера с Элиотом и узнав, что ты будешь здесь, на вечеринке, решил прервать лечение, представляешь?.. Он будет на свадьбе.

Я сглотнула, вспомнив нашу последнюю встречу в больнице. Это был почти скандал.

— И он сказал это сразу после того, как узнал, что я позвала Хосе.
— Хосе Родригеса? — изумилась я, — Он будет на свадьбе?.. Мы сто лет с ним не виделись!
— Да, будет, представляешь? — выгнула бровь Кейт, — Что-то мне подсказывает, что завтрашним вечером ты будешь нарасхват, — она расхохоталась.
— Ой, Кейт, перестань! — я отмахнулась от неё, убирая платье обратно в кофр.
— Могу перестать, — она подняла брови, — Но правда есть правда.

Я покачала головой на её многозначительную, широченную улыбку.

— И ещё, Стил, — начала Кэтрин, заговорчески улыбаясь, — У нас с тобой сегодня салон красоты — сауна и массаж. Завтра мы должны быть сногсшибательны.
— Да, — обречённо вздохнув, но, при этом, широко улыбаясь, проговорила я, — Должны быть.
— Поправляй макияж и в путь! Миа сказала, что будет ждать нас там, — Кейт улыбнулась шире.

По этой улыбке я смогла угадать, что на салоне она не остановится. Будет ресторан. Дорогой алкоголь. Наше фирменное обсуждение мужиков. Что же, я не против. Смотря на Кэтрин, я поняла, как я действительно скучала по таким нашим походам... Это необходимо.

Будем веселиться до завтрашнего утра...

Макс

Это утро настало. Работа с домом моды Шанель. Приставучая Баригард. Наглая Жаклин. Не покидающая мои мысли, чужая невеста Эва. Женщины. Какое дерьмо!

Хитрая Джеки сказала, что позвонит Мэйсону только тогда, когда я осчастливлю Эву. А что, чёрт подери, я могу сделать?.. Я буду обычным фотографом, который должен просто-напросто сделать свою работу и убраться из её жизни. Сомневаюсь, что моё появление принесёт ей много счастья. Но я мечтал посмотреть на её реакцию. Мечтал увидеть её узкоглазого женишка-мелкочлена. Урод. Она любит его?.. Как бы мне хотелось верить, что нет. Но я не мог себе позволить этой роскоши, пока не увижу её. Пока не посмотрю в её глаза.

Приняв ванну, одев свой классический дорогой костюм и выпив чашку горького кофе, я забронировал билет на ночной рейс в Чикаго. Потом, передумал и, на всякий случай, забронировал второй билет. Просто на всякий случай. Я ни на что не рассчитываю. Просто... хочу попытать удачу. Пожалуй, первый и единственный раз в жизни. Да, именно так. Попытать удачу.

В двенадцать часов по полудню, шикарно одетая Жаклин заехала за мной. Она была, как объяснила позже, со своим водителем, так как считает, что руль — не женских рук дело. На ней был одет чёрный костюм — лучший из комплектов той линии, которую создала Баригард. Профессионально накрашенная, она напоминала фарфоровую куклу.

— Церемония назначена на четыре часа дня, — говорила Джеки, пока мы ехали, — Она пройдёт прямо в саду дома родителей Эвы. В три приедет жених, прибудет большая часть гостей. У тебя на всё про всё три часа, Макс, — последнее предложение она проговорила напряжённо.
— На что - «на всё»? — поинтересовался я.

Джеки фыркнула, закатив глаза.

— На фотосессию, — многозначительно проговорила она.

Но по её взгляду, по скрытому контексту сжатых губ можно было понять, что она имеет ввиду совсем не это.

— Понял, не дурак, — коротко отозвался я.
— Вот и хорошо, — она широко улыбнулась.
— Не забудь позвонить Мэйсону, — напомнил я, выгнув бровь.
— Я уже звонила утром. Он не отвечал. Позвоню позже ещё раз, — я кивнул, а волна паники с ног до головы охватила меня, когда машина остановилась у шикарного комфортабельного дома.
— Не дрейф, — подмигнула она, прежде чем выйти из машины.

Я старался изо всех сил. Изо всех грёбаных сил. И следовал шаг в шаг за Джеки, крепко сжимая сумку с фотоаппаратом.

Пока мы миновали оживлённые комнаты и коридоры, а Джеки, целуясь с уже прибывшими, нарядными гостями по очереди, представляла меня просто — «Макс, фотограф», жилы во мне дрожали. Я чувствовал себя самым настоящим незваным и нежданным гостем. В одно мгновение — меня посетила одна жутко интересная мысль. А какого чёрта я здесь делаю?!.. Ужасное осознание своего собственного безумия накрыло меня именно в ту секунду, когда я увидел Элиота, который был изначально решительно против меня. Рядом с ним стояла женщина, чрезвычайно похожая на Эву. Видимо, её мать. А с ними ещё пара. Нет сомнений, это родители Теда. Кристиан с проседью на висках, Анастейша, с небольшими морщинками у глаз, но прекрасная в целом. Две золотых пары... И блядь. Какого было моё чёртово изумление, когда я увидел рядом с ними своего папачоса. Они знакомы?.. Твою мать. Мир грёбано тесен. Я хотел схватить Жаклин за руку и сказать, что я «нахер сваливаю отсюда»!

Ущипнув её, я заставил её обернуться к себе и прошептал на ухо:

— Не подходи к своим дядям и тётям. Рядом с ними мой пахан.

Джеки вытаращила глаза, начиная смеяться.

— Ничего ржачного в этом нет, Кэй!
— Ты ошибаешься, — я закатил глаза.
— Просто отведи меня к Эве и целуйся с кем захочешь, — жёстко произнёс я.
— Конечно, — Джеки стала серьёзной, — Должно быть, она в своей комнате. Её красят, наряжают... Пошли, на второй этаж, — Жаклин ухватила меня за руку и повела в комнату той, что сегодня должна стать законной женой.

Чужой женой.

Постучавшись два раза в дверь её комнаты, она получила разрешение войти от какого-то писклявого мужика. Она вошла, а дверь захлопнулась перед моим носом. Раздавались громкие поздравления Жаклин, её восклицания о том, что она нашла замечательного фотографа. Эва смеялась... Неужели, забыла о своём обещании, в котором ручалась в том, что фотографировать её буду только я?..

Видимо, забыла. Это совсем не мудрено.

Выходя из спальни, Кавана оставила дверь чуть приоткрытой, тем самым, скрывая меня за ней; уходя, Джеки произнесла вполголоса:

— Тебя позовут, как только причёска и макияж будут готовы, Макс. Стой здесь и жди, — я кивнул.

Едва она ушла, я прижался ближе к двери, начиная считать толчки своего сердца в груди. Вскоре, услышав её голос и смех, я не смог сдержаться. Я заглянул в дверной проём...

Эва. Не накрашенная, растрёпанная и бесконечно сексуальная. Она смеялась. Без меня. А высокий стилист с начёсом, короче — мистер Гей крутился вокруг неё, как юла. Шутил с ней.

Сволочь. Держись от неё подальше!..

Случайно, я приоткрыл дверь шире и она заскрипела... Эва бросила взгляд, но не успела меня заметить. Я вовремя отстранился.

Прикрыв глаза, я принимал осознание того, что она по-прежнему прекрасна. Даже более чем. А ещё, я понял, что очень люблю её. Понял, что хочу украсть эту невесту у всех на глазах... И нести наказание. Быть с ней всю жизнь.

— Кто там подглядывает? — снова раздался голос мистера Гея, — Фотограф? — он рассмеялся, — Не будь стесняшкой, входи. С макияжем я... — он сделал трёхминутную паузу, — Почти, — вторую, немного длиннее, — Закончил... Остался блеск для губ и тушь. Ты же хочешь натуральный мейк-ап, невестушка? — поинтересовался он у Эвы.
— Ага, — весело ответила она.

Я больше не мог находиться так близко и так далеко от неё. Всё. Пора.

Я вошёл.

— Добрый день, мисс Грей, — произнёс я, когда человек с начёсом отошёл от её преображённого, совершенного лица.

На секунду, я думал, что перестал дышать. Её глаза быстро проскользнули по мне, она сглотнула, улыбнулась и сделала глубокий вдох.

— Добрый... день, — с придыханием, немыслимо сексуально произнесла Эва, — Мистер Родригес.
— Просто Макс. Я же... лишь фотограф, — выдавил я.

Её глаза заблестели. То ли от подступивших слёз, то ли от нахлынувших воспоминаний. То ли и оттого, и от другого.

— Да, — шепнула она, тяжело сглатывая, быстро отводя глаза, — Мэбби, начинай делать причёску, — приказала она стилисту.

Голос её набирал холода и равнодушия.

— Присаживайтесь, Макс, — произнесла она, не глядя на меня, — Обождите немного.

Я подчинился. Сердце во мне то глохло, то стучало, как скоростной экспресс. Кровь отливала от кожи. Я разглядывал её, пристально уставившись на неё и изучая каждую её деталь. Белое роскошное платье — сплошное кружево ручной работы. Она надела это для услады взгляда того придурка. Господи. Как же больно!.. От любви нет никакого обезболивания. Только смерть.

Всё то время, что гей-парикмахер проводил рядом с нами, Эва не смотрела на меня. Мне начало казаться, что ей всё равно. Я её не волную. Я ничего не значу. Но, блядь... Это ложь самому себе!

Я вспомнил, как действительно загорелись её глаза, когда она увидела меня. Её вдох. Улыбка — короткая, но непроизвольная и искренняя. Я не мог дождаться, когда стилист оставит нас. Я ухмыльнулся, когда подумал, какие фотографии я буду требовать от неё... Я напомню ей ту фотосессию в Аспене. Она вспомнит всё. Не отвертится.

Сучка.

Боже, почему я злюсь? Потому что звезда гей-парада трогает её волосы? Или потому, что скоро приедет её треклятый жених? Я не знаю. Честное слово, не имею представления. Может, просто хочу её трахнуть?.. Хочу забрать её себе! Да! Украсть! Нахер! Немедленно!

Но есть один вопрос. Хочет ли она этого?

Пока меня терзают сомнения, вопросы, желания и мысли, я не замечаю, как скоро нас покидает стилист. Мы только вдвоём.

Я встаю с кресла, поднимая на глаза Эву. Фата. Роскошное платье. Чужая. Не для меня.

— Поздравляю, — шепчу я, горько улыбаясь.
— Пока не с чем, — покраснев, выдавливая из себя нечто похожее на улыбку, произносит она.
— Я рад тебя видеть, — она начинает тяжело дышать.
— Я тоже, — выдыхает Эва.

Я подхожу к двери, ведущей из комнаты, спиной, и, протянув руку назад, запираю её на встроенный ключ. Эва вздрагивает, когда раздаётся щелчок.

— Это для того, чтобы обезопасить фотосессию от зевак, — поясняю я.

Она кивает, не моргая, смотря мне в глаза.

— Иди к окну, — произношу спокойно я.

Она подходит. Кайма платья и шлейф духов тянутся за ней, а затвор фотоаппарата щёлкает. Первый снимок есть.

— Смотри на меня, — приказываю я, пряча глаза за фотоаппаратом, делаю сразу несколько кадров — нежных и заманчивых, тонких и страстных, как само кружево её платья. Она потрясающая. Идеальная. Меня бросает в жар.

— Извини, я., — начинаю оправдываться я, но останавливаюсь, не посчитав это действительно нужным. Я стягиваю с себя пиджак и бросаю его на кресло.
— Он же помнётся, — участливо произносит она.
— Он всё равно мне не понадобится, — тут же отвечаю я.

Она тяжело сглатывает, её зрачки расширяются, но лицо становится шокированным и изумлённым.

— Я это к тому, что здесь очень жарко, — поясняю я.
— Да, — соглашается она, краснея, машет рукой на себя, — Мне тоже что-то жарко.
— Значит, — хрипло выдавливаю я, — Будем действовать абсолютно профессионально, — она кивает, разминая пальцы, — Начнём?
— Конечно, — соглашается Эва.

Я начинаю фотографировать, раздавая всякие простые команды. «Поверни голову», «опусти глаза», «подними подбородок», «смотри в объектив», «улыбнись»... Я подхожу к ней ближе, когда ощущаю знакомые волны, исходящие от её прекрасного взгляда. Того самого, каким она всегда смотрела на меня. Я теряю ориентиры и контроль, становясь рядом с ней совсем близко.

— Улыбнись шире, немного приподними плечи, — даю простые указания, но позже...

Позже, я ощущаю, что она замирает, как статуя.

— Дыши, — командую я, и наши глаза встречаются за пределами фотоаппарата.

Она приоткрывает губы для вдоха — я делаю снимок. Она отмирает, оживает, начиная позировать самостоятельно. Но один единственный факт просто выводит меня из себя. Мне приходится умолять её, чтобы она улыбалась. Она делает это натянуто. Она не хочет улыбаться. В глазах тоска, за нею глупый страх, которому она не может найти применения. Неужели, она просто не может попросить меня спасти её, забрать её, вытащить из ада, из пут, в которые она сама себя засовывает?! Я сменяю крайность крайностью. Я безумен. Но я безумно хочу, чтобы она была безумно счастлива.

— Покажи мне счастливую Эву, мисс Грей, — произношу я серьёзно.

Она застывает снова. Губы её сжимаются. Она моргает пару раз, а затем, утирает слезу, которая стремительно скатилась по её щеке. Я опускаю фотоаппарат.

— Это уже слишком, — произносит она, — Неужели, ты не понимаешь, что это слишком? — она повышает голос.

Эмоции. Это хорошо, малышка. Это очень хорошо.

— Что слишком, Эва? — я кладу на кресло своё оборудование для кражи времени, — Слишком быть счастливой, когда выходишь замуж?
— Слишком быть таким бесчувственным и жестоким, Макс. Ты не знаешь, что сейчас творится в моей душе.

Я подхожу к ней вплотную. Наши лица уже совсем близко.

— Ты ошибаешься, — прищуриваюсь я, — Ещё как знаю.
— Макс, — выдыхает она.
— Эва, — шепчу я.

Она тяжело дышит.

— Иди на кровать, — приказываю я.
— Зачем? — в глазах тревога, но вместе с тем... безумие. Сумасшествие.
— Продолжим фотосессию, — я кладу руки на её талию, прижимаю к своему телу.
— Лучше здесь, — умоляще срывается с её губ.
— Как скажешь, — хриплю я, в мгновение ока — овладеваю её губами.

Она открывает свой ротик для меня, ногти впиваются в мою шею, она проводит пальчиком по моему кадыку, судорожно дыша, сквозь поцелуй. Блеск на её губах, её собственный вкус, это так знакомо, так приятно, что лишает рассудка. Напрочь вырубает мозг... Снизу доносится какой-то шум, сигналы машин. Эва отталкивает меня, кусая зацелованные губы.

— Мы с ума сошли, — выдыхает она, — Приехал мой жених. Меня будут ждать. Мне надо идти, — она стремглав несётся к двери, но я какими-то чудесными силами оказываюсь рядом с ними намного раньше.
— Я так не думаю, — я хватаю ручку двери, не выпуская её, — Ты не должна делать всё, что ожидают от тебя другие. Ты должна делать то, что хочешь ты.
— Макс! — она качает головой, не желая слушать правду, — Выпусти меня. Немедленно. Я буду кричать.
— Конечно будешь, — хриплю я, — От оргазма.

Эва расширяет глаза от моей прямоты, резко устремляется к окну, отодвигает шторы и пытается что-то разглядеть.

— Он уже в саду! — встревоженно произносит она, — Там, где торжество... Он стоит у церемониальной арки, Макс, — голос её срывается, но вместе с паникой... торжество.

Торжество, которое она пытается скрыть.

— Я забираю тебя себе, — рычу я ей на ухо, стягивая фату, — У тебя сегодня свадьба. Но не с ним, а со мной.
— Ты с ума сошёл! Прекрати! — она вполсилы пытается выкарабкаться из моих рук.
— Не прекращу, — хриплю я, — Ты права, я сошёл с ума. Ещё давно. Я сошёл с ума пять лет назад, в тот самый момент, как ты свалилась на меня с табурета.
— А как же моё согласие?!
— Ты уже согласна...
— Не правда! — она оборачивается ко мне лицом, и я широко улыбаюсь ей.
— Ты можешь так думать... — прошептал я, припадая губами к её шее, — ...но твоё тело, — продолжил я, подняв одной рукой её белые дорогие юбки, а второй проскальзывая промеж бёдер, прижимая ладонь к влажному кружеву её горячего местечка, — настроено решительно на другой вариант ответа.

Она закрыла глаза и гортанно застонала, когда мои пальцы принялись медленно кружить вокруг её клитора.
— Убери... руку... грязный, пошлый...
— Нет уж, позволь мне, невинная моя, — выдохнул я ей в шею.

Грей отрывисто рассмеялась, и я прижал её к стене. Схватив её за руки, я поднял их над головой и, не выпуская, наклонился для поцелуя. Она слабо барахталась, пытаясь освободиться. Я покачал головой и усилил хватку.

— Позволь мне, — повторил я, прижимая к ней свой напрягшийся член, — Позволь мне сделать тебе лучше, чем когда-либо.
— О боже, — прошептала она, отводя подбородок в сторону, чтобы я мог добраться до её шеи, — Это неправильно.
— И ты этого хочешь, — прохрипел я, — Ты хочешь вот так. Неправильно, запретно, чтобы тебя сгибало напополам, чтобы ломило каждую кость, чтобы трясло каждую жилу...
— Заткнись.
— Не заткнусь. Я буду делать всё наоборот, малышка... Догадываюсь о том, что я не первый мужчина в твоей жизни, милая светская кошка, но я буду последним. Клянусь. Ты уже видела маленький член своего японца?.. Чувствовала? Теперь ты почувствуешь себя самкой латиноамериканца. Будет немного больно, но вскоре ты будешь хныкать от удовольствия...
— Мне нужно к нему! К моему жениху! — будто не слыша меня, простонала она рвано.

Алле-оп, блондиночка.

Я развернул её на сто восемьдесят долбанных градусов, заставляя смотреть её в окно, где стоял этот ублюдок.

— К нему?! — прорычал я.

Она молчала.

— К нему?! — повторил я снова, — Я слишком дорожу тобой, чтобы позволить себе допустить эту ошибку снова... Я больше не дам тебе уйти спокойно, вырывая моё сердце, поняла?!.. Он любит тебя?! — зарычал я.
— Н-нет, — выдавила она.

Я осторожно сорвал с неё платье — оно упало к её ногам. Я вновь приложил пальцы к её возбуждённому клитору, резко крутнул ими, разминая её плоть.

— Он заставляет тебя так мокнуть, а? — прохрипел я.
— Нет. Нет! — она вскрикивает, когда мой большой палец проникает внутрь неё.
— Он заставляет тебя чувствовать это? — я укусил её шею, оттягивая кожу зубами, пока мои пальцы проникали всё глубже и глубже в неё.
— Нет! — отчаянно крикнула она.
— Ты любишь его?., — хриплю я, остановив вращение пальцами.

Эва замерла, а затем, стала сама насаживаться на мои пальцы. Моя грязная похотливая невеста.

— Нет! Я люблю тебя!.. — простонала она, — Пожалуйста, только не уходи. Не оставляй меня. Не останавливайся сейчас... Вылюби меня, разговаривать будем позже, — её голос сорвался, я развернул её лицом к себе и прижался лбом к её, проникая пальцами в неё жестче и жёстче, глубже, желая свести её с ума.
— Повтори, что любишь меня, Эва, — прошептал я в её рот, — Повтори. Сейчас же.
— Я люблю тебя, Макс, — простонала она, — Я люблю тебя... Своего порочного, сумасшедшего фотографа...
— А я люблю тебя, — я провёл языком по её шее, — Люблю свою слишком глупую блондинку...

Не желая больше мучиться, я спускаю её дорогие трусики от Victoriaʼs Secret ей на ко­лени, вместе с ними скатывается и очаровательная подвязка.

— Прости, что тороплю с брачной ночью, малышка, — прохрипел я.

Не те­ряя вре­мени больше, я рас­стёгиваю свой ре­мень и ши­рин­ку, об ко­торую так больно тёр­ся член. Шта­ны тут же па­да­ют на мои брендовые туф­ли. Не сдерживая себя не мгновения, я сры­ву врезаюсь внутрь неё, начиная тут же, бешено дёргать бёдрами, заставляя её громко постанывать. Мои бёдра с хлопками встречаются с её бледной задницей, которая всегда была достойна большего, но получала что-то между кабачком и бананом. Испугавшись, что она слишком громкая, я закрываю ладонью её рот, ввинчиваясь в неё, погружаясь грубо, остро, беспощадно.

Её крики тают в моей руке, а пот течёт по моему лбу. Это бесподобно. Она такая узкая. В ней горячо. Жарко. Бешено хорошо. В моих планах натянуть её на чёртов максимум.

Я почувствовал слё­зы, которые брызнули из её глаз, они обжигали все поры моей кожи. Моё сердце, которое утопически долбилось во мне, от счастья и наслаждения, что я в ней, внутри неё... Схватив её за подборок одной рукой, я развернул её лицом к себе, чтобы видеть её в те секунды, когда она полностью потеряет весь свой контроль. Она уже понемногу сжимала меня, заставляя пробиться в её матку. Я мечтал, чтобы вместе с этими слезами, которые вытекали из её глаз от коктейля боли, смешанной с наслаждением, вытекли все её бывшие бойфренды, все чужие поцелуи, все чужие прикосновения. Чтобы я очистил её от других мужчин, как она сейчас очищала меня от других женщин.

Да, мы просто сош­ли с ума. Я превращался в зверя, в чудовище, которому хотелось, чтобы его красавица уто­пила всё своё сер­дце, весь свой рас­су­док во мне.

Мои бёд­ра толь­ко ожес­то­чали свой темп. Сдав­ли­вая рёбра Эвы, я прогибал её в спине, вы­нуж­дая дви­гаться ко мне навс­тре­чу...

Моя златовласка изо всех сил сдер­жи­валась, что­бы не завопить... Она кусала мою ладонь, засасывая в рот мою кожу... Я не смог больше сдерживаться, когда она крепко сжала мой член внутри себя, когда её плоть вспыхнула, разнося порочный ток по всей длине моего члена. Все клет­ки ош­па­рила вспыш­ка нас­лажде­ния, и рас­су­док по­терял счёт вре­мени. Гром­ко или ти­хо — ста­ло все рав­но. Всё, что вол­но­вало — это нас­ла­дить­ся дра­гоцен­ны­ми се­кун­да­ми не­веро­ят­но­го ор­газма...

Я пол­ностью пог­ло­щал её искажённое страстью лицо: вся в сле­зах, за­пыхан­ная, с бордовыми щеками, не спо­соб­ная от­крыть гла­за и разогнуть колени. Такая ароматная, та­кая слад­кая, такая вкусная... Не чужая, не чья-то, а — моя... И я кончил глубоко в неё, абсолютно изливаясь и вздрагивая, наваливаясь на неё полностью, размазывая её по стене. Мои пальцы с та­ким ос­терве­нени­ем впи­лись в её рёбра, что не бы­ло сом­не­ний — пометки останутся на её белом, великолепном теле. Но мне было плевать. Самым важным, самым сокровенным моим желанием было сделать её своей, растекаться внутри неё каждую ночь, прожить с ней всё, что осталось... Фотографируя и трахая её. Целуя и обнимая. Прижимая к себе и сводя с ума.

— Мы чокнутые, — всхлипнула она, — Но мне абсолютно плевать, Макс, — голос её был сорван, — Я хочу только тебя...

Я мягко выскользнул из неё, и сжал пальцами подбородок.

— Мы скажем это всем. Сейчас. Если сворую, рано или поздно придётся вернуть. Я по-любому заберу тебя. Но я хочу, чтобы это знали все.
— Да, — на моё удивление, решительно произнесла Эва, — ресницы её подрагивали, — Только, помоги мне... привести себя в порядок.

Я отрицательно покачал головой.

— Я уже привёл тебя в порядок.

Эва соблазнительно улыбнулась мне... Такая тёплая, такая расслабленная... Я оставил короткий, влажный поцелуй на её губах.

Она вытащила шпильки из волос, бросила их на пол, туда же, где валялась и фата. Наспех одевшись и накрасившись, она поправила пиджак на мне, расправляя послушную ткань.

— Ты готова? — спросил я, пред тем, как выйти из комнаты.
— Спрашиваешь? — усмехнулась она, — Я с тобой на всё готова. Я пойду за тобой куда угодно.

Больше слов мне не требовалось. Чужая невеста станет моей женой.  

Эва

Я чувствую себя задыхающейся от любви и эмоций, которые накрыли меня, как морская волна. Я готова расцеловать Джеки за то, что она подарила мне Макса. Того, кто подарил мне такое счастье.

Я ничего не боюсь рядом с ним. Пока мы шли по пустующему, к нашей радости, коридору, я успела бросить взгляд на часы. Именно то время — 16:20. То время, которое означало мой выход. Но теперь я не одна. Я с Максом и ничего лучшего желать не могу. Он крепко сжимает мою руку, а толчки моего сердца мешаются с гулкими стуками наших шагов. Вот, поворот. Он ведёт на лестницу, у которой собрались мои родители, гости, японцы, друзья моего несостоявшегося жениха, и сам он... Ближе к дверям. Всё было расписано по минутам. Но в мою жизнь вернулся человек, которого я люблю и он разрушил то, что было нужно не мне, а моим родителям.

Господи, сколько я себя помнила — я ни шагу не делала без их разрешения. Была круглой отличницей. Потыкала каждой их прихоти, касающейся моей жизни и моего будущего. Я была, своего рода, подкаблучницей — причём и у мамы, и у папы. Я рассталась с Максом, потому что мама так сказала. Я не хотела уезжать, но была вынуждена. Мне внушили, что так будет лучше для меня. Мне постоянно говорили и определяли за меня, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Но теперь, с меня довольно. Я с Максом. Он со мной. И ничто меня не остановит и не переубедит.

Едва я сделала шаг, ведущий к первой ступени высокой винтовой лестницы — со второго на первый этаж — заиграл живой оркестр. Что-то внутри меня загорелось от предвкушения. Я заглянула в карие, горячие, обволакивающие глаза Макса.

— Люблю тебя, — шепнул он.
— И я тебя, — мой выдох не заставил себя ждать.

Это был наш общий первый шаг. Шаг в будущее, которое мы будем строить вдвоём. Сами. Не прося, не ожидая помощи. Только мы вдвоём. Только вперёд. Только вместе.

Музыка прервалась, когда Макса заметили рядом со мной. Я на секунду зажмурилась. Раздались вздохи, странные восклицания, заглушённые шиканьями интеллигентов. Макс сжал мою руку крепче. Это предало мне уверенность. Я поняла, что мне абсолютно плевать на них. Я рядом с ним ощущаю себя любимой, счастливой... Так зачем мне обращать внимание на чьи-либо мнения? Мне двадцать один. Я взрослая. Самостоятельная. Но я никогда не была свободной. А свободу дарит только любовь. И сейчас, я чувствовала себя Америкой. Я была полна этой любви, которая вела меня, как огонёк ведёт блуждающего странника. Мы спускались вместе. Мы видели в этих ступенях все препятствия, все невзгоды — мы наступали на них, а наши сердца стучали в унисон. Никто нам теперь не помеха. Всё посредственность.

— Эва, — холодный тон моей матери прервал всеобщий ступор.
— Объясни, что происходит, — раздался голос отца.

Он смотрел на моего возлюбленного зло и с презрением. Это взгляд убивал меня. Я крепче сжала руку Макса, выпрашивая у него спасения.

— Позвольте мне, — вмешался он тут же, поняв мой безмолвный призыв.

Я закрыла глаза, мысленно благодаря Бога за то, что мне попался настолько чувствующий меня мужчина. Слишком чувствующий.

— Вас никто не спрашивает. Закройте рот и отойдите прочь от моей дочери, — мой отец сделал последний толчок, который требовался, чтобы я полностью слетела с катушек.

Я больше не буду терпеть тиранов. Не буду подчиняться приказам. Чёрта с два.

— Если он отойдёт прочь — твоя дочь тоже уйдёт прочь, — заглянув ему прямо в глаза, произнесла я со всей холодностью, на которую была способна.
— Макс! — мы услышали голос кого-то мужчины и обернулись.

За нами — и все гости, и мои родители.

— Макс, — повторил невысокий брюнет, обращаясь к нему, а позже — к окружающим, — Господа, это мой сын. Уверен, ребята просто дурачатся, — выдавил он, смеясь.

Ой. Что делает отец Макса здесь?!

— Я так не думаю, Хосе, — в глазах моей матери бродили льдины, — Моей дочери сегодня не до шуток.
— Всем сегодня не до шуток, — прибавил отец, зло сверкая глазами.

Люди перешёптывались. Смешки мешались со вздохами, везде гнездилось всеобщее непонимание и самое настоящее замешательство. Однако, спустя несколько унизительных секунд воцарилась тишина... Я не понимала, в чём дело, пока не увидела заходящего в комнату Тору. Человек, которого я сейчас, не задумываясь, предала, смотрел на меня поразительно спокойно. Слишком свойственно японскому темпераменту. Чёрные глаза его, как обычно, блестели, но — как всегда — не выдавали подноготной ни единой извилины его души. Точно он был в чёрных очках.

— Дайте ему объясниться, — разделяя каждое слово, резким тоном с поразительным японским акцентом, проговорил он.

Это повергло меня в шок.

— Тору, дорогой., — начала щебетать мама, но он прервал её — бросив пронзительный взгляд.

Она замолчала, немного отступая. Тору занял её место, встав прямо напротив Макса.

— Говорите, — произнёс он, смотря в глаза своему визави.

Его голос звенел в тишине огромной гостиной старого особняка на улице Сен-Бенуа. Макс крепче сжал мою руку.

— Если вы никогда не любили, вы не поймёте меня, — начал он, медленно отрывая взгляд от Тору, — И я говорю об этом не только вам, — он кивнул в сторону несостоявшегося жениха, а затем, принялся рассматривать всех, кто находился в комнате, — Я говорю это всем, потому что не хочу ничего скрывать. Я не хочу скрывать того, что люблю Эву Грей. Почему? Потому что это правда.

Сердце во мне резко дрогнуло.

— Я не хочу скрывать своего желания жениться на ней. И это не просто громкое заявление — я готов хоть сейчас. Это правда. Здесь нет шуток, отец, — Макс посмотрел на Хосе, — Я борюсь за то, что люблю, потому что не хочу повторять твоей ошибки. Мама говорила мне, что ты никогда её не любил, поэтому ваш брак не выдержал и дал глубокую трещину. Потому, что ты ходил налево. Ты находил себе женщин — новых и новых, предаваясь пустым утехам тела и помутнения разума, дабы избавиться от воспоминаний, от груза совершённой ошибки. Стараясь высечь из памяти женщину, которую ты когда-то любил, и, быть может, любишь до сих пор. Но это уже неважно. Уже поздно. А я... Я — везунчик. Я успел. Я заскочил в последний поезд счастья, в его последний вагон на полном ходу, а это удаётся немногим. Да, я успел и... Она со мной, — Макс повернулся ко мне, заглянул в глаза, из которых дождём вытекали светлые слёзы счастья, — Эва со мной. Она плачет, потому что счастлива. Она брызжет счастьем. Посмотрите на неё! — воскликнул Макс, — Все вы смеётесь, улыбаетесь, но у каждого за спиной камни, на сердце камни, в голове камни. Нет никакого счастья. Вы напрочь забыли об этом понятии, заменив его словом «деньги». А что они значат, когда вы не человек, а статуя, наполненная цементом вместо чувств и эмоций? Ничего... А я... Я просто люблю её и никто не смеет осудить меня за это. Только поаплодировать... Но даже сейчас, наперекор всему вы уверены, что Тору принесёт ей больше счастья, чем я. Знаете? Ни хрена! Или нет, если я угадал, что счастье для вас — деньги. Что ж, открою секрет. Эва не продаётся. Она живая и верит в любовь. Верит в счастье. А для человека, который искренне верит, нет никакой помехи в приобретении того, во что он верит. Я обрёл. Эва тоже. И если вы попытаетесь оторвать нас друг от друга, то серьёзно навредите не только нам и своей совести, но и всему миру в целом. И это тоже — не пустые слова и не шутка. Смотрите сами: на этой планете станет на одну счастливую семью меньше, а на две несчастных — больше. К тому же, вы конкретно подорвёте демографию, так как мы с Эвой собираемся стать многодетными родителями, ведь... мы были единственными детьми в своих семьях. Знаем, что это чертовски скучно... Но к счастью, мы не выросли эгоистами. Мы знаем, что такое любовь, — Макс крепко сжал мою руку и поцеловал в лоб, а я с неимоверным трудом держалась на ногах, — И мне очень жаль, если мои слова утекли в пустоту. Жаль, если я говорил со стенами.

Макс закончил. Тишина затягивалась, становясь всё более насильственной. Я утёрла свободной рукой слёзы, а вторую Макс сжал ещё крепче. Кажется, этих рук уже не расплести. Я поглядела на Тору. Он пристально смотрел на того, кто столь пламенно отстаивал моё право на счастье.

— Я не хочу быть разрушителем, — проговорил он каждое слово по отдельности, разделяя их мощными ударениями на последний слог, — Если бы вы были глупы, я бы приказал своим людям вышвырнуть вас, но это не так. Мне нужна жена, которая не обязана любить меня, но и не должна любить другого мужчину. Я не хочу быть зеркалом, которое будет позволять собственной женщине видеть отражение того, кто вызывал в ней эти чувства. Меня учили двум вещам, называя их наиболее важными в жизни — уважать других и не плевать в душу. Но и вы меня уважаете. Эва тоже. А душа у меня, в отличие от многих сердечных, как колодец. Сухой колодец. Мне всё равно. Это третья черта. И она лично моя. Я сам воспитал её в себе.

Пока я стояла, как вкопанная, Макс крепче сжал мою руку, а Тору обернулся к остальным.

— Мы слишком задержались. Церемония состоится. Но сегодня жених не я, а он.

Сердце пропустило тяжёлый и глухой удар в груди. Раздались шокированные и восхищённые вздохи.

— Вы выиграли, — произнёс Тору, демонстративно достав ювелирную коробочку с обручальными кольцами из внутреннего кармана пиджака, дал её Максу, — Бесспорно выиграли, — проговорил он.

Попросив оркестр продолжить играть, несостоявшийся жених удалялся в сад, привлекая за собой большую часть гостей. Мои мама и папа с лёгким разочарованием, расстройством и двойственным обвинением смотрели на меня. Хосе выглядел растерянным.

Я подошла ближе к ним, ведя Макса за руку за собой. Счастье разрывало меня изнутри. Мне было нужно, чтобы они это знали. Чтобы они видели, что происходит со мной. Видели, как я...

— Я люблю его!.., — воскликнула я, смотря в глаза сначала маме, а потом папе, — Я счастлива, разве не видно? Пожалуйста... Я никогда ни о чём не умоляла вас. Никогда не просила разрешение на что-то, но сейчас... Я люблю Макса. Так позвольте мне быть рядом с ним. Быть счастливой так и дальше!

Мама посмотрела на отца, а он на неё. У неё начали вытекать слёзы из глаз. И она сдалась... Сначала, она крепко-крепко обняла меня, поцеловала в щёку. Затем, заключила в объятия Макса, чего и он, и я не ожидали. Папа не мог стоять в стороне — немного ошарашено посмотрев на наши зажимания, он присоединился к нам. Позже, по-мужски пожал руку Максу, и, наклонившись у его уха, тихо, но так, чтобы я слышала, проговорил:

— Обидишь мою дочь — отрежу твои яйца и украшу ими новые туфли Эвы.
— Понял, — отточено и быстро произнёс Макс.

Хосе молча пожал руку своему сыну, а затем, поцеловал мою руку. Я покраснела от этого, счастливо улыбаясь. Он ушёл в сад...

А дальше, всё пошло как в сказке. Так, как я видела в своих снах и представляла миллион раз под ряд. Всё шло по плану, только со сменой главного героя — он именно тот, кто мне был нужен. Папа вёл меня по руку к Максу, который, как кстати, был в шикарном костюме. Мы произнесли клятвы друг другу — Макс вновь импровизировал, но — как всегда — казался мне прекрасным. Мы надели кольца, а потом — очень долго целовались, едва были объявлены «мужем и женой».

— Миссис Родригес, — шепнул Макс в мои губы, — Жена моя...
— Муж мой, — пролепетала я, прислоняя его губы к своим снова.

Фотографы местной прессы окружали нас, фотографируя... Было непонятно, кто их впустил — но нам было уже плевать. Мистер и миссис Родригес. Боже мой. И это не розыгрыш. Не шутка. А если и так, то теперь — на всю жизнь.

Анастейша

Я безумно счастлива за Эву и Макса. Я чуть ли не плакала, когда новоиспечённой муж отстаивал свои права — любить, быть счастливым, сделать правильный выбор. Жить так, как ему нужно — поэтому, жить правильно. И мне было искренне жаль Хосе. Бороться за любовь, которая безответна — бессмысленно. Он понял это, а Макс... Ему повезло, как везёт немногим. Он не знал, что такое безответная любовь. Выпив бокал шампанского, я присоединилась к Кристиану, который стоял в расплывчатой очереди, чтобы поздравить молодых. Я подумала, что это будет совсем неплохо сделать вместе. Мы ещё, толком, не разговаривали. Только поздоровались, а потом, он просто старался держаться ближе ко мне. При этом не говоря ни слова.

Cуматоха вокруг молодой пары образовалась потому, что они улетают через час. И увы, сейчас — их ждёт далеко не медовый месяц — Макс должен сдать свою дипломную работу, чтобы получить высшее образование. Каково было моё счастье, когда я увидела Хосе, и он рассказал мне о том, что Макс живёт в Чикаго, что у него там квартира... Также, он не смог утаить от меня, что с ним живёт Мэйсон и мой сын... Тед. Хосе сказал, что навещая их семь месяцев назад — был поражён чистотой в квартире, отсутствием денежных проблем, и тем, что в обучении — у них только успехи. Адрес мне он не сказал, но я, по крайней мере, знаю, где он находится.

— Ты говорила с Родригесом, — произносит Кристиан, заставляя меня дёрнуться, — Я видел.
— Я поздравляла его со свадьбой, — поясняю я, — К тому же, он помог мне, в отличие от тебя, узнать, где наш сын.
— Не хочу о нём ничего слышать, — произнёс сухо Кристиан.
— Даже то, что он успешно заканчивает обучение в Чикагском университете?

Кристиан смотрит на меня с изумлением.

— Факультет? — коротко спрашивает он.
— Хосе сказал, что экономико-правовой.

Кристиан гордо улыбнулся.

— А ты говорила: «Зачем ему эти профессора-педагоги? Пусть он познаёт себя в постели!» — он кривляется, как ребёнок, — А ему понадобились, видишь ли, те знания, что он получил от рекомендованных мною людей.
— Я так не говорила, — негодующе шиплю на него я, — Что ты вообще начинаешь?
— Я заканчиваю, миссис Грей, — Кристиан хватает меня за руку и припечатывает к стенке, наваливаясь на меня на глазах остальных, — Ты слишком много думаешь о нём, Ана. Я начинаю ревновать, понимаешь?
— Прекрати нести чушь, — прыскаю я, пытаясь выпутаться, — Просто свяжись с ним и попроси у него прощения!
— Ана, ты опять? — выдыхает он.
— Снова, — кривлю губы я.
— Я трахну тебя, — угрожающе хрипит он.

Я усмехаюсь.

— Напугал, — тяну я.
— В задницу, — рыкнул он мне на ухо.

Меня передёрнуло.

Нужно уметь прикусывать язык, Ана. Или нет?..

Определённо, поздно.

— Только после того, как удовлетворишь свою жопу, — шепчу я.
— Просто заткнись, Анастейша. Просто замолчи.

Он расслабляет хватку, аккуратно касается моими губами своих. Я глубоко вздыхаю... Ещё немного, и я полностью отдамся под тотальный контроль этого сексуального гранд-мужчины, забывая о том, что у меня есть рассудок... Как не кстати — или, как раз, наоборот — раздаётся звонок моего мобильного; я отстраняюсь от мужа, достаю из клатча напомнивший о себе объект, и, нахмурив брови, разглядываю дисплей. Номер: неизвестен. Странно.

— Кто это? — спрашивает Кристиан, заметив тревогу и непонимание в моих глазах.

Я не успеваю моргнуть, как он выхватывает его у меня из рук и резко отвечает:

— Вас слушает Кристиан Грей.

На другой линии слышен торопливый женский голос, хоть и трудно разобрать слова — можно заметить, что это какое-то срочное сообщение. Сначала, лицо Кристиана было серьёзным, брови — нахмурены. Но уже к концу разговора, его губы растянулись в счастливой улыбке, а глаза заискрились радостью.

— Спасибо, — произнёс он спокойно, а затем, посмотрел мне прямо в глаза.
— Кто это был? — спрашиваю я, Грей улыбается шире, — Почему ты улыбаешься?
— Сегодня же мы возвращаемся домой. И ты тоже. В наш дом.

Я мягко улыбнулась, но немного не понимала, что произошло. Мой муж мне всё объяснил.

— Фиби прилетела сегодня утром в Сиэтл, получив, видимо, разрешение игуменьи посвятить себя Богу в мирском. Она объезжает больницы, пытаясь найти меня. Ана, — глаза Кристиана заблестели, и он часто заморгал, точно ему что-то попало в глаз, — Она... простила меня. Я так рад тому, что она вернулась!.. Звонила наша новая домработница. Ким. Видимо, она не дозвонилась до меня, и... Она сказала, что Фиби оставила свои чемоданы, а потом, стала объезжать больницы!.. Она ищет меня, Анастейша. Она ищет меня!

Я обняла его, вдыхая родной аромат и абсолютно наполненная счастьем. Он крепко прижал меня к себе, целуя в макушку.

— Она твоя дочка и она любит тебя вопреки всему.
— Наш Комочек № 2, — прошептал Кристиан, и слёзы навернулись на мои глаза, — Я позвоню своему лечащему врачу. Я хочу, чтобы он сказал Фиби, что я на особых процедурах. Я не хочу, чтобы она огорчилась, и, не найдя меня, уехала... А утром, я вернусь в больницу и мы увидимся. Сюда я приехал... за тобой. Мне ничего не было нужно. Ни свадьба, ничего, что сейчас здесь и вокруг нас. Только ты, Ана, — Кристиан поцеловал меня в лоб, — Постой, — прошептал он, немного отстраняясь, — Это ты рассказала Фиби о том, что я болею?
— Да, — прошептала я, — Я не могла представить, что это так быстро сработает. А впрочем, Кристиан... Она слишком, слишком тебя любит — и в этом нет ничего удивительного.
— Из больницы я вернусь домой не один, а с ней. А ты... ты, Ана, будешь ждать нас? — прошептал он, с глазами полными надежды, смотря на меня.
— Только если ты узнаешь у Макса адрес нашего Комочка № 1, а потом... Вернёшь и его.
— Ана, он оскорбил меня.
— У него были основания, Кристиан.
— Я не буду умолять его вернуться. Разве что, могу только предложить ему это, — нехотя согласился Кристиан.
— Хотя бы так... — прошептала я, — А если мы скажем ему, что Фиби дома — он обязательно вернётся, как только получит университетский диплом. Он ужасно любит её, он не сможет не приехать к ней.
— Ты права, — прошептал он, — Пошли, — Кристиан протянул мне руку, — Кажется, настала наша очередь поздравлять новобрачных.

Сейчас, мы с Кристианом искрились изнутри тем же счастьем, что брызгало от Макса и Эвы. Когда мы подошли к ним, Макс слабо улыбнулся, а Эва просияла нам в ответ. В руках она сжимала паспорта и их билеты.

— Мистер и миссис Родригес, — торжественно произнёс Кристиан, — Примите наши искренние поздравления.
— Спасибо, — отозвались голубки в один голос.

Кристиан пожал руку Максу, и, подмигнув ему, произнёс:

— Я зауважал вас, мистер Родригес. Вы теперь не то, кем были в Портленде. Надеюсь, моя любимая племянница обретёт счастье рядом с вами, — Кристиан поцеловал в щёку Эву, а я повторила его жест.

Потом, поцеловала в щёку Макса, шепча поздравления ему на ухо. Когда я немного отодвинулась от него, то увидела, какими испепеляющими глазами глядел на меня Кристиан.

Боже. Мой любимый помешанный на обладании ревнивец...

— Я буду рад преподнести вам подарок от нас, — произнёс Кристиан, и достал из внутреннего кармана пиджака конверт, — Здесь месячный тур по Италии на двоих. Всё полностью оплачено. Вы можете в любое время посетить тур-агенство, фирма которого указана на конверте, и, воспроизвести свой медовый месяц тогда, когда вам будет удобно.

Пара благодарно взирала на нас.

— Это как раз то, что нужно, — принимая конверт, произнесла Эва, — Спасибо большое.

Она поцеловала каждого из нас по отдельности. Мы грелись в счастье, которое она выплёскивала. В счастье, которое они излучали. Они вдвоём.

— Может, мне что-нибудь передать Теду? — спросил вдруг Макс.

Видимо, он достаточно проницателен, чтобы заметить в глазах Кристиана блуждающую просьбу, которую он не решался озвучить.

— Скажи ему, что мы очень скучаем, — прошептала я.
— И что Фиби вернулась в Сиэтл, — произнёс радостно Кристиан.

Эва радостно завопила, вешаясь на шею Максу.

— В таком случае, — Эва подняла брови, — Мы приедем в гости и притащим его с собой.
— Постараемся, — немного сдавленно, но не лишая свою жену возможности улыбаться, произнёс Макс, многозначительно заглядывая в глаза Кристиана.

Видимо, он всё знает. Это заставило меня поёжиться, вспомнив, как Теодор покидал наш дом.

Вскоре, мы, вместе с другими гостями, проводили счастливых новобрачных, крича всякие поздравления, пока машина прокатывалась по двору, увозя их в аэропорт. Попрощавшись с семьёй, мы с Кристианом тоже покинули дом Элиота Грея. Нас ждал Сиэтл. Ждала Фиби. Ждала новая и, я искренне верила — счастливая жизнь.

Фиби

После встречи с мамой, что-то во мне перевернулось. Она была настолько опустошённой, похудевшей, измученной... А новость об отце — и вовсе расстроила меня. Моя наставница — Мария, игуменья в женском монастыре аббатства, в котором я провела ровно пять лет, призвала меня к себе после вечерней молитвы и серьёзно поговорила со мной. Она объяснила мне то, что вовсе меня не хочет выгонять, что я полюбилась ей, поэтому — ей меня жаль. И жаль мою маму... Она сказала, что сострадание и уважение родителей своих — есть высшая благодетель. Помощь, в которой нуждаются мои родные — должна быть для меня на первом месте. Мария дала мне понять одну важную истину: любой человек, каким бы он ни был — нуждается в прощении и помощи.

Я не могла не прислушаться к ней. Наставница уверила меня в том, что здесь всегда мне будут рады, но тому миру, который грязнеет и увядает в горести и печали — я нужна на много больше. Если я буду соблюдать все заповеди в мирской суете, ходить в церковь, и — самое главное — думать и помнить о Боге — я обязательно спасу свою душу. И обязательно соединюсь с Адамом, когда окажусь на другой стороне вселенной.

Главное, что я смогла обрести в монастыре — это душевный покой и спасение от скорби, бушующей и затмевающей разум. Заставляющей грешить — злясь и проклиная всё вокруг.

Монастырь научил меня этому. Господь не даёт испытаний, которые мы не сможем вынести. Это я знаю точно. И я готова пронести эту истину в себе.

Днём я прилетела в Сиэтл, благословленная матушкой Марией. Когда я вошла в свой отчий дом, я с трудом сдержалась, чтобы не согрешить и не поддаться унынию и горьким слезам. Дом казался мне таким опустошённым, таким холодным, что сердце во мне замирало. Новая домработница — как она представилась мне — Ким Слэйви приняла мои вещи, но не была слишком многословна. Да и я не хотела и ни с кем говорить, моим главным желанием было скорее увидеть отца.

С ужасной тоской, скребущей моё больное сердце, я отправилась искать отца по всем больницам и клиникам. Не знаю, что меня подтолкнуло на такую глупость — не спросить у Ким, в какой именно больнице, в полном одиночестве лежит мой бедный папа.

Мне было непривычно ходить по живым улицам, наполненным машинами и людьми. Было непривычно ходить без чёрной и свободной рясы. Я одела сарафан в пол, с рукавом три четверти. Это было не так, как я одевалась последние пять лет — но, по крайней мере, не могло вызывать изумлённых и странных взглядов, которое бы одеяние монахини мне обеспечило.

Я бродила из больницы в больницу, из клиники в клинику, но везде получала один и тот же неутешительный ответ: «Мистер Кристиан Грей не лежит в терапевтическом отделении нашей больницы». И только лишь когда ночь легла на окрестности Сиэтла — и я пришла в клинику имени Роберта Флэера — одной из самых первых по респектабельности, находящуюся почти что за городом, мне улыбнулась удача. Ну, почти. Мне сказали, что я смогу увидеть мистера Кристиана Грея только завтра утром, так как он сейчас на очень важных процедурах, направленных на восстановление работы сосудов. Мне пришлось лишь со вздохом смириться...

И вот, сейчас — я сижу в больнице на кушетке, оперев голову о стену и прикрываю глаза. До дома я не дойду ночью — во-первых, это опасно, а во-вторых, вряд ли я выдержу это физически. Я поняла, что смогу переждать здесь до утра.

В эти секунды, мне много, что вспомнилось... Панихида и траур, который был объявлен в Америке, и, в большей степени, в штате Вашингтон, когда самолёт разбился. Тело Адама, как и ещё сорок тел погибших так и не нашли, зато всплыло тело Софи, некоторые предметы багажа... И вещи Адама тоже. Видимо, судьба сжалилось надо мной и тело Адама не было обнаружено потому, что я сошла бы с ума. И проводила б эти годы не в монастыре, а в психушке. Наверняка, это не с проста. Господь не хотел, чтоб я помешалась. Он знает, что я ещё для чего-то нужна и на что-то гожусь.

Я почти засыпала, сидя на кушетке, но вдруг, мне показалось, что я падаю — я очнулась от дремоты. Мне слышались голоса, и, в гуле прочих, голос... Такой знакомый голос... Я обернулась в сторону коридора и замерла. В компании трёх врачей в белых халатах шёл... Господи, этого не может быть. Это мираж. Видение. Сон. Я сплю, верно?.. Естественно. Я сплю.

Но голос навязчиво приближался вместе с той фигурой, что я видела. И я поняла, что это мне не мерещится, когда он... когда Адам Флинн замер. И стоял молча, а врачи, крутившиеся вокруг него остановились, продолжая что-то говорить, но мне было всё равно. Обросший. Чёрные кудри уложены в идеальной причёске. Загорелый. Холёный. И те глаза — карие и полные тоски. Тоски, смешанной c счастьем. Моё сердце почти не билось. Я почувствовала, как подкашиваются мои ноги и я падаю, но... Одно единственное мгновение — и я оказываюсь в руках собственного миража. Собственного воображения.

— Мистер Флинн-Криг, вы подоспели вовремя, — говорил кто-то из врачей.
— Нашатырный спирт! — просил другой голос.
— Это дочь Кристиана Грея, мистер Флинн-Криг, — пояснил ему кто-то с явным уважением к нему.

А он молчал. Я не отключалась. Я не могла отключиться, но была в ступоре и молчала. Кажется, у меня пропал голос. Оставалась только слабость. И он. Слеза стекла по моей щеке, а губы задрожали. Адам нахмурил брови, болезненно сжал губы.

— Прости меня, — прошептал он, — Прости.

Я сделала глубокий вдох и предалась далёкой и глубокой тьме.