3
На протяжении первой половины дня гудел ветер. Окна то и делали, что шатались из стороны в сторону. А трубы свистели, похлеще соловья-разбойника(1). Никола как раз занимался ими. Сидя на коленях, скривившись, перед раковиной, он усидчиво пытался починить его. Порой гневно. Ирен бесшумно подошла к нему и подала тряпку. Ее пальцы скользнули по его мокрому и голому торсу. Прижалась ближе.
– У твоего отца сегодня день рождение.
Она почувствовала, как его тело напряглось. Он остановился.
– И? Ты предлагаешь мне ему открытку отправить? Позвонить?
– Просто вспомнила.
Она чуть сжала свои пальцы. Коротко постриженные ногти впились в его кожу.
– А вспомнить, как он первый погнал тебя в шею, не смогла? Или причину почему мы здесь?
Кажется, вена на его шее начала пульсировать с бешеной скоростью. Ирен уже пожалела, что напомнила об этом чертовом дне.
О том дне, который они так старательно пытаются вычеркнуть из жизни, хоть он и является основным. Это как стараться забыть, что бывает день рождение.
– Не говори так, как будто тебе здесь не нравится. – Прошептала она.
Никола хотел что-то произнести, но остановился. Да, это вынужденная мера, с которой смиряешься, привыкаешь. Но он не прочь. Порой он действительно счастлив, понимая, что он выбрал. Какую жизнь. Бедную, в отречении мира, без простейших благ, что были ранее, свободную. И последнее – решающее.
В его голове точно на мгновение пронеслись отголоски прошлого. Те самые, что как бы исчезают из твоей жизни, но на самом деле стоят за твоей спиной и громко дышат. Те, что плетутся за тобой до самой смерти (а может и после) – старые шрамы прошлого. Скелеты в шкафу, которые запираешь каждый раз на амбарный замок, а они чёртовы дети, все лезут своими ручонками за тобой.
Вспомнил тот день. Тот холодный, дождливый день марта. Разъярённого отца и напуганную, не адаптированную к еще незнакомой стране Ирен.
– Они выкинули тебя, как блохастую крысу! Они не слушали меня, а теперь я должен с радостной миной писать ему?! Che vada a fare in culo!(2)
Словно вспышка. Никола снова видит отца, что ходит из стороны в сторону в большой и современной (на тот момент) гостиной. Брови нахмурены, лицо раскрасневшееся, и, кажется, его жестикуляция могла бы работать вместо вентилятора. Он уже на протяжении полутра часов ругает сына. За собственный выбор.
– ... А если она русский шпион?! Все наше состояние угробит! И сдаст на благо своей страны!..
Никола ничего не оставалось делать – только выслушать непотребщину в её адрес. Злость и стыд за свою семью нарастала с каждым вдохом.
Он стукнул кулаком по столу. Его мать тихо охнула. Молчать он больше не в силах. А часы, что были со сломанным ремешком, слетели с руки. Позже, отец их сжег. Итальянская кровь закипает быстро.
Глубокий вдох. Ее рука спустилась по его предплечью и с нежностью сжала его, пока по всему его телу встали дыбом мурашки от злости. Кипящей злости внутри. Хоть как-то успокоить не только себя, но и его. Он уже давно приостановился в работе.
Стук в дверь. Она дернулась. Это был средних лет почтальон. Странно, ведь он обычно просто кладет почту (если она есть, а это крайне редко) в ящик. Она открыла ему, он быстро отдал и ушел. Оно оказалось на кириллице.
"Ирине С."
Дверь из-за ветра с грохотом захлопнулась, будто сама природа намекала. Ее глаза округлились в два пятака, безуспешно попыталась скрыть это. Ее пальцы с силой сжали конверт, что тот помялся. Спрятав письмо в карман платья, она вернулась к Никола. Такой знакомый почерк.
– Все хорошо?
Заметив выражение ее лица, чуть обеспокоено спросил он. Она быстро кивнула несколько раз. Как в детстве. Когда врала матери. Он сменил тему.
Они молчали до обеда, избегали взглядов, пока их работа в уединении медленно смягчала их, а разногласиям стихнуть. Играло радио. Что-то задорно-бессмысленное, как обычно. Никола подвязывал старый, заштопанный плед на канатах к двум ближайшим соснам. Ирен же, поодаль, спрятавшись от палящего солнца под крышей веранды (иначе ее бледная кожа сгорает крайне быстро), машинально зашивала носки, да штаны его старыми толстыми иголками. Мир будто замер: птицы молчали, волны скромно шумели, а ветер утих.
Она все не могла забыть письмо. То, что пекло и обжигало каждый раз в ее кармане. Так и не решилась открыть. А что будет? Ну раскроет, ну прочитает, а дальше что? Ничего. Прошлое, что осталось позади снова покажет себя, напомнит о своем существование, будто крича вслед: "Я здесь! Не забывай меня!". Но сердце болит, обливается кровью. Да, там было хорошо! Да, там была семья! А здесь, чем хуже? Тем, что тут один, а там целая орава? Тем, что там был ясен следующий день? Ни хрена не ясен! Пропади они все к черту! Если уж и закрываешь музыкальную шкатулку, точно не ждешь, что она одним днем, спустя года, снова запоет, а ржавая, пресловутая балерина снова закружится.
Никола отвлек ее. Спас от бесконечно возникающих раздумий, в которых она так отчаянно задыхалась. Как в чернилах, в свежих записях дневника.
– Ирен! Испробуешь, что твой рукастый красавец соорудил?
Он, уперев руки на бедра, гордо указал головой на гамак. Отложив нитки и прищурясь от солнца, с нежной улыбкой, подошла она. Осторожно присела на край, пока Никола придерживал одну сторону. Сооружение выдержало ее, и Ирен, от страха вывалиться, разлилась громким смехом. Возлюбленный лег рядом. Шерстяной, немного колючий плед тяжко натягивался под ними. А некоторые насекомые уже исследовали канаты, активно ползая. Они еле помещались и, кажется, часть Никола выступала из гамака, пока она крепко сжимала его руку. Но даже после двоих – их гамак выдержал. Их маленькая победа.
Сквозь крону деревьев, Ирен наблюдала за безмятежными облаками. Одни похожи на милых зверят; те, подальше – на массивные горы; ну а те, что левее – на их самих. Она с огромным интересом рассказывала о каждой тучке Никола, пока тот внимательно слушал. Обратила внимание на него, повернув голову, лишь когда услышала тихий храп. Усмехнувшись, она на мгновение прикрыла глаза: ощутить запах природы. Открыла их лишь на закате.
Недоумение вначале, сменилось на задорность. Никола все безмятежно отдыхал на другом краю, пока Ирен игриво водила по нему своим указательным пальцем. Таким хрупким, как и она сама. По лбу, спускаясь ниже к носу. К уху, после паузы, и губам. Резкий звук закрывающейся челюсти - он не спал. Приглушенный смешок вылетел из нее, но он подавил своим поцелуем. В тонкие, раскрасневшиеся губы. Попытавшись выбраться из его хватки, их гамак перевернулся, они упали на траву под ним. Смех сменялся лаской, наполненной чувствами, заботой и любовью. И так один за другим.
Солнце почти не было видно. Облака размазались по всему небу тонким слоем и словно не двигались, будто сами хотели прочувствовать момент из своей недолгой жизни. Птицы летали друг за другом и как-то по-ребячески свистели вслед. А море... Море оно всегда одно. Порой только настроение может показать его изменения. То оно умиротворенно течет, то иногда, словно злится или волнуется – волны нервно разбиваются о скалы, другие же завиваются в белую пену. Но, а запах при этом... Ни с чем не сравнить. Он какой-то особенный.
– Может искупаемся?
Спросила Ирен сквозь свое рваное дыхание. Румяная, лохматая; ее лицо, наполненное счастьем, юностью и не посредством. Впервые за долгое время.
Заметив на его лице улыбку, что натягивалась до ушей, она побежала к берегу, крича вслед:
– Чур на перегонки!
Шустрым движением он снял изношенные кроссовки. Швырнул одним в сторону старого радио, а тот заработал. Вечерняя музыка негромко звучала по их двору. У воды он догнал ее. Легко поднял на руки и уже вместе с ней погрузился. Море быстро окутало их, на удивление холодной водой. Ирен от неожиданности вскрикнула. Холод чуть обжег кожу, но южный ветер вновь быстро нагрел их разгоряченные от любви тела. Соль, не теряя время, сразу начала налипать на сырую одежду. Пока они, позабыв о всех проблемах, конфликтах в своей жизни, просто ребячились. По-настоящему.
Он кружил ее. Долго. Она болтыхала ногами, прикрыв лицо ладони. А он же тихо напевал на ухо, знакомые им до боли, итальянские песни. Романтика, да и только.
Их вечер закончился плясками под полотенцами на улице, где и стояло упавшее радио. Понимая ценность каждого момента, не раз можно увидеть те детали, что в быстром ритме жизни очевидно не заметишь. Без этого невозможна любовь. Искренняя, порой чудная и бестолковая. Та, что сносит башку с одного аромата; ту, которую люди ждут всю жизнь, безуспешно ища ее, хотя порой и не замечают ее под носом.
(1) Солове́й-разбо́йник — в восточнославянской мифологии и былинном эпосе антропоморфный чудовищный противник героя, поражающий врагов страшным посвистом.
(2) Да пошел он куда подальше! (итал.) – грубый матерный оборот.