Глава 8
Я сажусь за стол, чтобы написать ответ на полученные письма. Я особо не думала о том, что писать, всё стояла наготове. Слова выливались как вода из пруда. На руке было некомфортно из-за гематомы после капельницы. Рана усугубилась из-за того, что я её подергала, когда испугалась Чонгука. Но я глотала свою боль, чтобы написать ответ, чтобы внутри стало легче. Всё равно боль на руке не сравнится с тем, что внутри. Я потеряла мужа, осталась без возможности забеременеть, когда мы с ним шли к этому. Я обмолвилась, чуть ли не раскрыв правду Чонгуку. Человеку, который к этому не имеет отношения. Я выскажу своему аджосси всё, а он потом напишет ответ, где обязательно поддержит.
— Аджосси, как вы? Как у вас дела? Несмотря на то, что прошло столько лет, я всё ещё хочу узнать о вас. Сейчас это желание гораздо больше, чем когда-либо. Я хочу увидеть вас, узнать, какого цвета ваши глаза, какой тембр у вашего голоса. Узнать, что вы живой человек. Я знаю это, ведь вы отвечаете мне. Помогаете и поддерживаете. Но у моего желания увидеть вас слишком много «но». А самый главный вопрос, который всегда меня интересовал: почему вы всегда остаётесь анонимом? У вас шрамы на лице, и вы думаете, что я буду брезгать и испугаюсь? Или вы семейный человек, есть жена и дети, и думаете, они не поймут, если узнают? Или вы из круга моих знакомых и боитесь раскрыть себя? Или что? Какая у вас веская причина, из-за которой остаётесь в тени? Я уже не могу. Я узнала о вас с семнадцати лет, а мне уже двадцать пять, а я о вас ничего не знаю. Почему, аджосси?
Я знаю, что вы не подумаете обо мне дурно, но мне плохо. Я на грани истерики. Я боюсь, и мне страшно. Как всегда, мне нужна ваша поддержка. Я не знаю этого человека, но моего мужа убили, а видео с убийством отправили мне. Я думала, умру, но жива. Я не знаю, как теперь жить. Муж был единственным человеком, который мог дать мне семью, а сейчас и его у меня отняли. Я осталась совсем одна. Что мне делать, аджосси? Знаете, я слишком отчаялась, когда увидела и почувствовала в своём девере вас. На его руке была татуировка обо мне, а ещё он как-то вдумчиво на меня смотрит. Между прочим, почти всегда. А ещё у него есть шрам на щеке, как у вас. Я пыталась сопоставить факты, но вышло всё так себе. А самое смущающее — я обняла его, назвав «аджосси». Что он теперь подумает? Но от него исходит такая забота и тепло, что я на минуту почувствовала себя в безопасности, но это так глупо. Я глупо успела понадеяться, что он — это вы, но его «Я не твой аджосси» и «я не он» жёстко хлестнули меня по щекам.
Я писала, чувствуя, как гематома пульсирует и давит. Это довольно неприятно. Письмо в некоторых местах написано кривым почерком из-за того, что рука тряслась, но ладно. Переписывать нет нужды, всё равно выйдет так же. А ещё когда за спиной слышится какой-то посторонний звук, я вздрагиваю, выронив ручку. Но выдыхаю. Моим нарушителем был Персик. Он мне недовольно мяукнул, словно говорит: «Это мой дом, где хочу, там и хожу», — и плюхнулся у моих ног, из-за чего я улыбнулась. Я погладила его мягкую шерсть, взяла ручку и вернулась к письму.
— Аджосси, завтра, а точнее уже через несколько часов, я пойду к нему, где оставляю половину своей души. Мне страшно туда идти, и ты знаешь, что я не люблю ходить в такие места. Но я должна с ним попрощаться. Чонгук… точнее, мой деверь обещал меня к нему повезти. Я оставлю вам адрес своего дома в Париже. Потому что после похорон я планирую вернуться домой. Я лучше буду одна там, чем здесь. Я не хочу теснить деверя. У него есть его любимая женщина, и, возможно, он не может водить её в свой же дом из-за меня. А я такого не хочу. Пусть хотя бы он будет счастлив. А я не хочу быть причиной его неудобства и белой вороной. Я люблю вас, аджосси. До новых писем.
Я пару раз провожу глазами по письму, проверяя, всё ли там правильно. Письмо написано вразброс из-за моих неровных мыслей, но он поймёт. Я знаю. Я глотаю ком в горле и, повернув письмо в конверт, оставляю на столе. А сама, наклонившись, поднимаю кошку, которая бурчит.
— Прости, что тревожу, но давай спать вместе, раз уж на то пошло, — говорю я, поглаживая её, и ложусь в кровать, выключив ночник.
***
Мы ехали на машине к могиле мужа после утреннего завтрака. Я сидела, повернувшись к окну, смотря на машины и людей. У каждого своя жизнь. Все куда-то торопятся, и никто не знает, что творится в жизни человека, который секунду назад обошёл его. Наверное, это и к лучшему. У каждого в жизни хватает своих забот, так что для чужих не остаётся ни сил, ни места. А у Чонгука в голове с вчерашнего вечера крутится: «Я вас искала, аджосси». Он за все эти годы даже не думал, что Светлячок могла его искать. Он и не надеялся на такое. А она его искала… В это очень сложно поверить. Он хочет узнать подробности, но не знает, как так незаметно начать разговор.
На красном свете, когда машина останавливается, я просто поворачиваю голову, когда сталкиваюсь с его вдумчивым, серьёзным взглядом через стекло заднего вида. Глаза автоматически цепляются за высокое дерево в парке, лишь бы не встретиться с его взглядом. Не то чтобы я боюсь, но как-то неловко.
— Джерен, — вдруг произносит мужчина, и я вынужденно перевожу взгляд на него, — могу спросить кое о чём? — спрашивает он, когда загорается зелёный. А я просто киваю. — Ты вчера сказала, что долго его искала… почему? Ты правда его искала? — словно не верит, спрашивает он, и я грустно хмыкаю.
— Он появился в моей жизни, когда мне было семнадцать, — говорю я, а он в голове исправляет на «в пятнадцать». Именно тогда Чонгук встретил меня. — Я не сразу начала его искать, но когда он отправил мне огромную сумму денег для похорон дедушки с бабушкой, а потом тайно устроил похоронные дела, так что мне осталось лишь заплатить теми деньгами, которые он же мне дал. Я была очень ему благодарна. Он вытащил меня из самого низа. Я не работала тогда, и денег на похороны не было. Двойная утрата выбила меня из колеи, и он был для меня глотком свежего воздуха, — говорю я, поджимая губы. — А потом он писал мне письма, поддерживал, рассказывал смешные истории, так что раз за разом я поняла кое-что, — говорю я, опустив глаза на свои пальцы.
— Что? — спрашивает он, и я незаметно улыбаюсь. Я ни за что не скажу своему деверю, что я любила своего анонима и сейчас не пуста. Да, это было до того, как я встретила Канджуна, но Чонгуку, возможно, не понравится, когда узнает, что жена его брата любит другого, но всё равно жила с его младшим.
— Я начала искать его, караулила у почты, следила за людьми, которые приносили письма, — говорю я, проигнорировав его вопрос. — Я думала, кто-то один из мужчин — это мой аджосси, ну те, кто письма приносили, — уточняю я, когда пальцы впиваются в ткань чёрной юбки. — По-моему, это было очень удобно: писать письма и приносить, но никто под детали не подходил. У кого-то татуировок не было, у кого-то шрама на щеке, кто-то пах не так, — говорю я, смотря на людей, которые стояли на светофоре. — Кто-то слишком молодой или стар, — хмыкнув, говорю я, когда вижу проходящего старого человека. — Кто-то выше или ниже, — говорю я. — А сама чувствовала, что он следил за мной откуда-то, — говорю я, посмотрев на него, словно давая какой-то намёк, что и аджосси смотрел так же незаметно и пристально, но его не видела, в отличие от взглядов деверя. — Я чувствовала его взгляд на себе, но не видела сама. Однажды я закатила ему истерику в письме, — смущённо улыбаясь, говорю я, опустив взгляд на свои руки. А Чонгук помнит это письмо — это был крик её души. — Я была молода, ещё ребёнком, которая устала ждать и быть одной. Знать, что он есть, — это хорошо, но почувствовать его физически было бы гораздо лучше, — говорю я и поднимаю голову в поисках подтверждения, из-за чего мужчина кивает. — Не поймите неправильно, говоря «физически», я не о похоти между людьми, — вношу больше подробностей. — Просто слышать голос, видеть глаза, чувствовать тепло рук — это лучше помогает. Так вот, я как последняя истеричка наистерила, говоря, что всё, больше не буду читать его письма и отвечать, и, грубо говоря, послала его, — вновь смущённо улыбаюсь, а он усмехается. Ведь тогда испугался, что Джерен больше не напишет. — А он взял и отправил мне большой букет розовых гвоздик, — говорю я, вспоминая тот день и прекрасный запах цветов. Они пахли очень свежо и сладко, с каким-то кисленьким акцентом. — Я спросила, почему гвоздики, ведь люблю я лилии и розы, а он мне сказал: «Розовые гвоздики означают нежность, заботу и благодарность», — вместе со мной повторяет мужчина в мыслях. — Он сказал, что благодарен моему терпению и пониманию, а я всё равно дулась. А ещё я отметила в голове, что он хорошо разбирается в цветах.
— А сейчас дуешься? — хриплым голосом спрашивает он, сжимая руль.
— Сейчас я скорее больше его понимаю: раз он всё ещё в тени, значит, есть что скрывать, — говорю я.
— А что потом? — а что потом, он и сам знает, просто хочет, чтобы Джерен говорила. Он бы так мог насладиться её голосом. Хотя бы голосом…
— Я снова взялась за поиски, но всё было тщетно. Мне не помогло даже то, что я поджидала в конкретные часы, — с прищуром говорю я. — А потом он помог мне поступить в Париж, где я встретила Канджуна.
— Как бы ты среагировала, если бы узнала, кто он? — спрашивает он, и я озадаченно задумываюсь.
— Ну, точно бы не набросилась кусать и лезть, — говорю я, когда мужчина незаметно поднимает уголки губ. Жаль, что я не успеваю увидеть это. Он был бы не против, если бы Джерен захотела его укусить или ущипнуть. Он согласен ходить с её меткой. — Не знаю, — хмыкаю я, посмотрев на него. — Хоть я и представляла свои встречи с ним, но никогда не известно, что и как будет, — говорю я, затихнув. — Простите меня за вчерашнее, я накинулась на вас, — говорю я, пока за окном мелькают огни — такие же мимолётные, как все мои надежды.
— Ничего страшного, — говорит мужчина, и я благодарно ему киваю. — Я чем-то похож на него? — случайно вырывается у него.
— Вы высокий, у вас много татуировок, шрам на щеке такой же маленький и не такой заметный, и вы не так стары, — говорю я, вновь столкнувшись с его глазами. А он согласен: с этими фактами он сам делился. А ещё говорил, какие блюда любит есть. — Много чего совпадало, вот я и…, — говорю я, кусая губу, и задумываюсь: сказать ему сейчас или потом, что я купила билет обратно в Париж и через день улетаю.
— Приехали, — говорит мужчина, паркуясь, и я решаю оставить это на потом. Поэтому, кивнув головой, беру свои цветы и выхожу из машины.
***
Чонгук шёл впереди меня, а я — сзади него. Не люблю я приходить в такие места: после них очень тяжело отхожу. Мужчина почти каждый раз оборачивался назад, проверяя меня. Словно знает, что я боюсь. Мы шли по тропинке, не тревожа другие могилы. Мы обошли почти все, и только в конце, ближе к лесу, Чонгук остановился. Я выглядываю из-за его спины, увидев свежую могилу, за которой хорошо ухаживали. Глаза сразу наполняются слезами, а в горле застревает ком, когда вижу на мраморе его лицо. Он смотрит прямо в глаза и улыбается, и я начинаю плакать. Я обхожу старшего и, положив цветы, которые принесла для мужа, падаю на колени, рыдая. Никак не замечая, что мужчина сзади крепко сжимает пальцы и поджимает губы.
— Как ты там, Канджун? — шёпотом спрашиваю и тянусь к его портрету. Я поглаживаю холодный мрамор, и от контакта с холодом по коже пробегают мурашки. — Надеюсь, ты там не один, а с родителями, — рыдая, говорю я, пока мужчина, отдав дань уважения, отходит в сторону, оставляя меня наедине. — Присмотри за моими родителями и за бабушкой с дедушкой, я попробую тут продержаться, — шепчу, пока из глаз текут слёзы без остановки. — Прости, что потом не приду, ты знаешь, я не люблю такие места, и я послезавтра возвращаюсь домой, — говорю я, вновь потянувшись к его фотографии, где он красиво улыбается. — Спи спокойно, мой дорогой, я люблю тебя, — говорю я и, вытирая слёзы со щёк, просто сажусь, глубоко дыша, чтобы успокоиться.
Я сидела на холодной земле, положив голову на колени. А глаза не отводила от него. Внутри всё вроде затихло и успокоилось. Я приняла тот факт, что его нет. Я не могу разыграть огромную трагедию, словно конец света. Потому что это не первая смерть, которую я вижу. Мне не впервой так больно. Можно ли сказать, что у меня выработался иммунитет? Не знаю. Внутри не успевает наполниться счастьем, как спустя какое-то время снова пусто. Что за судьба такая — всех любимых терять. Может, это и к лучшему, что аджосси остаётся в тени, иначе и он бы умер.
Я прощаюсь с мужем после того, как просидела полчаса, и встаю. Я встряхиваю себя и поднимаю голову, когда крупно вздрагиваю. Впереди, за деревьями, стоял тот же человек, который приходил домой. Я только сейчас разглядела его шрам на глазу, но сразу узнала. Он стоял в ряду с могилами, прячась за деревом. Он так пристально на меня смотрит, что тело покрывается гусиной кожей, а сердце забилось от страха. Его глаза блестели, как у голодного зверя. Словно я его следующая жертва. Что ему надо? Он начинает шагать ко мне с какой-то дикой ухмылкой, когда я начинаю отступать назад. А он ускоряется, напролом шагая ко мне. Я со страху отворачиваюсь, начинаю бежать и оглядываюсь назад, чтобы посмотреть, идёт он или нет, но сталкиваюсь с кем-то, из-за чего кричу. Я со страху отскакиваю от человека, которого задела, и только когда понимаю, что это Чонгук, подбегаю к нему и обнимаю со спины.
— Что случилось, Све…, — он чуть ли не спалился, поэтому нервно сглатывает и берёт себя в руки, — Джерен?
— Этот человек, он… там, — мямлю я, боясь, а мужчина не понимает. Он хватает мою руку, заставляя отлипнуть от его спины, и тянет к себе. Я стою перед ним, трясясь от страха, и он в жесте поддержки тянет меня к себе и обнимает за плечи. А я цепляюсь за ткань на его груди, почувствовав его крепкие мышцы, как за спасательный круг, из-за чего он сильнее напрягается.
— Что случилось? — снова спрашивает он. Он отошёл всего на минуту к человеку, который ухаживает за могилами. И за эту минуту она так испугалась. Он напряжён и волнуется, из-за чего пульс ускоряется, словно чувствует её страх.
— Тот человек со шрамом на правом глазу, он стоял там и шёл на меня, — говорю я, подняв голову. Чонгук напрягается и сразу оглядывается вокруг, выискивая глазами, но никого не видит. — Он там был, я правду говорю, пожалуйста, поверьте мне, — жалобно говорю я. Он знает, что я не вру, но не понимает, почему Юнги пристал к Джерен.
— Тебя никто не тронет, я здесь и рядом, не бойся, — смотря в глаза, говорит мужчина, и я поджимаю губы.
— Что ему от меня надо? — спрашиваю я, всё ещё держась за него.
— Не бери в голову, ты его больше не увидишь, — говорит он, поглаживая моё плечо, а сам не знает, что этому психопату нужно от Джерен. Чонгук крутит головой и цепляет взглядом Юнги, который криво ему улыбается и кивает головой, призывая к себе. — Посиди в машине, — говорит мужчина, отстраняясь, и я хватаю его за руку.
— Я боюсь.
— Вот ключи, — он даёт мне ключи от своей машины, — запрись внутри, я всего на пару минут, — говорит старший, собираясь уйти.
— Мне страшно, Чонгук, — повторяю с дрожащим голосом, и он становится таким серьёзным, что мурашки пробегают по коже. Он кажется, злится на меня. А он всего лишь так среагировал на то, как Джерен произнесла его имя. Очень мягко, красиво. Ему начинает нравиться своё имя, если его произносит Джерен.
— Ты мне веришь? — серьёзно спрашивает мужчина, и я киваю. — Тогда иди в машину и жди меня там, к тебе никто не подойдёт, — говорит Чонгук, и я вся сжимаюсь. — Я обещаю, я не дам тебя в обиду, иди, — я смотрю в его серьёзные глаза и, кивнув испуганно, иду к машине. Он видит, что я сажусь, а сам идёт в другом направлении.
— Она что, глупая? Я сколько раз ей сказал, чтобы от тебя бежала, а она? Обнимает? — иронично тянет он, зная, что за ним стоит Чонгук.
— Ты хочешь ускорить свою гибель? Чего лезешь к ней? Я тебе нужен, сука, — грубым, суровым голосом цедит он через сжатые зубы, готовый сорваться.
— А она красивая, ты, наверно, поэтому сохнешь по её киске, — говорит Юнги, хрипло посмеиваясь, и Чонгук, схватив его за воротник, тяжёлым кулаком бьёт по лицу, слыша звук от столкновения руки с чужим лицом.
— Ещё раз ты к ней подойдёшь или напугаешь, Юнги, — говорит мужчина, ударив головой в лоб Мина, у которого в глазах темнеет, но он не перестаёт смеяться, — я лично тебя убью, так помучаю, что будешь молить о скорой кончине, — схватив за горло, больно бьёт о жёсткое дерево, и мужчина хрипит от боли, а сверху падают листья с дерева. — Что тебе сделал Канджун?
— Ты сделал, ты всё у меня отнял, — зло говорит Юнги, пытаясь ударить, но рук не хватает. — Протеснил меня с дороги, взял себе всё, поднялся, а меня опустил, — злясь, кричит Юнги.
— Ты сам всё потерял, но мой брат не был виноват. Он вообще не имел к этому отношения.
— Я помог тебе избавиться от него, к чёртовой матери, чтобы сучка осталась одна, — говорит Юнги, маньячески улыбаясь, а Чонгук, сжимая горло, отрывает мужчину от земли, и тот краснеет. — Я даю…, — задыхаясь, говорит Юнги, крепко сцепившись в крепкую руку Чонгука, — шанс тебе попробовать облизать её киску, по которой так долго мечтаешь, — говорит мужчина, и Чонгук больше не сдерживается, больно бьёт его головой об дерево, а потом и вовсе начинает бить по лицу, так что у Юнги губа трескается. Чонгук не морщится от запаха крови, хоть и жжёт лёгкие. — Должно быть, вкусной, или я могу продегустировать первым, — облизывая кровоточащую губу, говорит Юнги, чьё лицо разбивают со злости и ревности.
— Тронь или подойди ты к моей женщине, — хрипит Чонгук, весь трясясь от злости. Голос Чонгука стал низким и опасным, как рычание зверя перед прыжком. Его пальцы впились в горло Юнги, прижимая к шершавой коре дерева. — Я хуй твой оторву, — тяжело дыша, говорит он, и грудь яростно вздымается. А на шее выступает крупная артерия.
— Теперь до тебя дошло? — ни с того ни с сего говорит Юнги, и Чонгук не понимает. — Чтобы он ни говорил, он видит и считает тебя своей женщиной, очнись, дура, и смотри, кому ты веришь, — говорит Юнги, смотря за спину Чонгука, который сразу покрывается мурашками, а внутренности сжимаются, так что он нервно глотает. Он отпускает Юнги, повернувшись назад, когда земля уходит из-под ног. Он видит растерянную Джерен с полными глазами слёз и понимает, что попался в ловушку Мина, не проконтролировал себя и пошёл на поводу его провокации.
— Поехали, — говорю я, когда из глаз текут слёзы.
— Дура, открой глаза или хочешь также пососать его чле…, — не успевает договорить Юнги, как Чонгук бьёт его. Удар в солнечное сплетение заставил его согнуться пополам. Но Чонгук на этом не остановился: он сильно ударил в лицо, и Юнги упал на землю без чувств, а мужчина с удовлетворением наблюдал, как тот захлёбывается собственной кровью, а я вскрикиваю от страха, чувствуя тошноту.
— Джерен…, — начинает старший, делая шаг ко мне, и я отступаю.
— Я всё поняла, можем уехать отсюда, — говорю я, отвернувшись, чтобы не вырвало, не зная, кому верить.
Со мной он говорит одно, с ним — другое. С этим мужчиной ему не обязательно говорить ложь, и я точно знаю, что он назвал именно меня своей женщиной. Те грязные слова, которые говорил этот человек, тоже касаются меня. А со мной он ведёт себя правильным и праведным, так что я не знаю, где правда. Я запуталась. Не понимаю, мне бежать от него или искать утешение?