Глава 3
Я проводила свои часы за прочтением писем. Их оказалось так много, целая стопка писем в особенных, от руки сделанных конвертах, или они так выглядят, как будто мужчина сам их делал. Письма, которые я читала, были все трёх-четырёхлетней давности. Я видела те, которые были написаны недавно. Но до них нужно ещё дойти. Канджун спрашивал, что я читаю, из-за чего приходилось врать, что это что-то по работе.
— Господа мои, есть какие-то пожелания в еде? — спрашивает дворецкий, который подошёл в гостиную, где мы сидели втроём.
— Мы не капризны в еде, — говорит Канджун с улыбкой на лице. — И с каких пор ты не знаешь, что мы едим?
— Я знаю, господин, просто, может, у кого-то на что-то появилась аллергия или особые предпочтения, — спокойно отвечает пожилой мужчина с седыми волосами.
— У нас нет, — отвечает муж, и дворецкий, поклонившись, уходит, а за ним встаёт и мужчина.
— Гым, — обращается Чонгук к дворецкому, который уточнял, что повара будут готовить, и который давал приказы.
— Да, мой господин, — оборачивается мужчина.
— Что будете готовить?
— Пулькоги и калби — основные блюда, к ним в качестве закуски — кимчи и рагу из сладких перцев с мясом, — перечисляет мужчина, вспоминая те, которые забыл назвать.
— Вместо рагу сделайте что-то другое, и ещё исключите из блюд сладкий перец, — указывает мужчина строго и серьёзно, смотря на дворецкого, который особого вида не подаёт, но явно чем-то удивлён.
— Рагу исключаем из-за сладкого перца? — спокойно уточняет он, получая кивок. — У кого непереносимость?
— У Джерен аллергия на сладкий перец, — говорит мужчина, а дворецкий смотрит через плечо Чонгука на меня и согласно кивает. Я пришла на кухню, чтобы попросить приготовить для меня что-то отдельное, простое, в котором не будет перца, а оказалось, что и он… но как он узнал? — Остальное на ваше усмотрение, — заканчивает мужчина, получая кивок от дворецкого, который меняет планы на еду и, быстро сообразив, даёт другие распоряжения. А мужчина, стоящий передо мной, оборачивается и застывает.
— Откуда вы знаете, что у меня аллергия на перец? — спрашиваю я, смотря на его чёрные, неизвестные омуты-глаза. В его глазах нет ни растерянности, ни неожиданности, а просто чёрные глаза, которые смотрят на меня в ответ.
— Канджун говорил, — врёт мужчина тем, что первее в голову пришло. А на деле помнит из письма, когда просил Джерен рассказать о себе, когда она поделилась, что у неё аллергия на орех и сладкий перец. С тех пор он об этом не забывал. Я кусаю губу, подозрительно смотря на него. Канджун даже не помнит, если бы он сказал, то сказал бы сразу дворецкому, который уточнял о пожеланиях. Канджун молчал, но, может, раньше делился?
— А, ясно, — киваю я, собираясь уйти, но останавливаюсь, когда он заговаривает.
— Всё ли прочла? — спрашивает мужчина серьёзным голосом, и я поднимаю глаза на него, не сумев сдержать улыбку.
— Нет, — улыбаясь, говорю. — Столько лет прошло, а он всё это время писал, что писем накопилось столько, — воодушевлённо говорю, видя, что на его лице даже один мускул не двигается. — А вы говорили, что никто бы так долго не писал, — хмыкнув, говорю.
— Ты можешь обращаться ко мне на «ты» или по имени, — вдруг говорит он, и я застываю. — Это просто к слову, — говорит мужчина, и я киваю головой, не понимая, как мне обращаться к нему на «ты» и тем более по имени. Он старше меня на двенадцать лет, к тому же он ещё такой серьёзный, мрачный. Не скажу, что он страшный, но пугает и заставляет дрожать. — Не многие решились бы писать столько времени, не получая ответа.
— А я ему отвечу, — говорю я и вдруг переключаюсь. — Вы забыли, как улыбаться? — вдруг спрашиваю, понимая, что мне так любопытно увидеть, как он улыбнётся.
— Что? — удивлённо округляет глаза, и я жалею о том, что спросила.
— Простите, — быстро извиняюсь с колотящимся сердцем.
— Ты меня так боишься, словно я демон какой-то, — говорит мужчина, смотря на меня и делая шаг навстречу.
— Я… — мнусь я, нервничая от того, что он делает ко мне шаги, пока в его голове мелькает : «Когда я увидел её впервые, я понял — она точно стоит разбитого сердца».
— Тебе не стоит меня бояться. Если даже я не первый, — говорит он, и я сначала не понимаю, о чём он говорит, — то я второй по счёту человек, готовый порвать любого, если тебя обидят, — говорит мужчина, и сердце в груди от неожиданности вздрагивает, пропуская такой неожиданный стук, который сильно бьётся в рёбра, что мне становится страшно от этого.
— Даже если это будет опасно?
— Даже если это будет смертельно.
Мы оба застываем, смотря друг на друга. Он смотрел на меня чёрными глазами, за которыми, возможно, скрывается очень многое, но я не вижу — или у меня нет смелости увидеть, а быть может, он скрывает это? Но зачем ему рисковать жизнью за жену младшего брата? Я для него — никто. А он готов идти по головам и телам, если со мной что-то случится. Но что может случиться? Мы простые и обычные люди, не связанные с чем-то плохим, незаконным и нелегальным. Но мне интересно, держал ли он в руках пистолет, может ли драться или это просто слова? Мне интересно, а ещё интересно, о чём он сейчас думает. Я опускаю глаза к его шее, где из футболки выглядывают чернильные узоры — такие же, как и на руке.
— Они что-то значат? — спрашиваю я, меняя тему.
— Значат, — говорит Чонгук, и я вновь поднимаю на него глаза. — У каждого рисунка есть история, связанная с одним человеком, — последнее вырывается из губ неожиданно, и мужчина слегка мешкается. Он бы хотел сказать, что каждый рисунок связан с ней, что на его теле — их история, первая встреча и всё, что нравится Джерен. Но признайся он в этом — она не поймёт. Поэтому умалчивает про этот факт.
— Вы кого-то любите?
— Рисунки обязательно должны быть связаны с женщиной? — изогнув бровь, спрашивает он, и я улыбаюсь, смотря на него.
— Ну, вы бы вряд ли нанесли на тело что-то, связанное с мужчиной… если, конечно, вы не… — хихикнув, говорю, давая ему понять, о чём только что подумала, и кусаю губу.
— По-твоему, так выглядят геи? — показывая на себя, спрашивает он, и я начинаю хохотать, пока он остаётся с серьёзным и напряжённым лицом. — Вот какого ты обо мне мнения, — говорит Чонгук, еле сдерживая улыбку, пока сердце ликует, что любимая смеётся и, кажется, чувствует себя спокойно рядом с ним.
— Если бы вы подтвердили, не считая это чем-то постыдным, я бы так не подумала, — говорю я. — Что плохого, если вы кого-то любите?
— Ты меня не поймёшь.
— А вы объясните, и я вас пойму, — говорю я, смотря на него.
— Даже если это неправильно? — спрашивает он, и я киваю. — И ты меня не осудишь?
— Мы ведь не выбираем, в кого влюбляться. За нас выбирает наше сердце, а мы соглашаемся, принимая выбор, — говорю я, когда мужчина поднимает руку, двигая её к моей голове, словно хочет коснуться моих волос, но застывает, слыша голос Канджуна.
— Ну, куда вы оба пропали? — на пороге появляется Канджун, смотря на нас. Чонгук быстро опускает руку, а я почему-то краснею, словно нас поймали на чём-то неправильном. — Сами тут болтаете, а меня оставили одного, — говорит муж и, подходя ко мне, обнимает за талию. — Пошли, — тянет Канджун, а я впервые не хочу отходить от мужчины, который готов был поделиться со мной маленькой тайной своей скрытой жизни, о которой мне ничего не известно. У меня был шанс хотя бы на процентик раскрыть этого человека, но не вовремя появившийся муж всё испортил.
— О, Персик, — говорю я, когда вижу вальяжно идущую кошку, которая машет хвостом.
— Не стоит, — серьёзно говорит мужчина со спины, и я застываю, когда хотела наклониться и поднять кошку. — Она может цапнуть, — говорит старший, пока кошка стоит, смотря, куда или кому идти, а потом двигается в ту сторону, где стоим мы все. — Она не любит робких людей, кроме меня.
— О, да, — тянет Канджун. — Противная кошка, — бросает муж, словно злится на кошку, которая, подойдя ко мне, трётся об мою ногу, ластится и мяукает. Я, смотря на обоих мужчин и хмыкнув, наклоняюсь, поглаживая мягкую шерсть, и поднимаю кошку на руки.
— Кажется, вы оба ошибались. Она просто чудо неземное, — говорю я и, чмокнув кошку за ухом, ухожу, чтобы погулять во дворе.
***
Время — три часа ночи, когда старший сначала не смог уснуть из-за разных мыслей: о завтрашнем, о том, что творится вокруг… А потом, когда услышал доносящиеся стоны из комнаты Канджуна, крепко сжимая руки в кулак и поджав челюсти так, что слюнные железы играли на лице, сбежал из своего же дома на улицу. Он лучше будет спать на гамаке во дворе особняка, но не слышать стоны Джерен. Это терзает внутренности, рвёт душу, оставляя страшные, уродливые следы. На его теле и так много рубцов. Сколько на спине, столько на торсе. Ножевые, пулевые или от ударов тяжёлыми предметами, что любая женщина сбежит, увидев его тело. Хотя... если подумать, то нет. Не сбегают. Любая женщина готова лечь под него и раздвинуть ноги, даже видя такие уродливые шрамы, лишь бы был секс. Чонгук немало попробовал, но это лишь физиологическая потребность тела человека, такое же, как пойти по зову природы или покушать. Но есть дело, когда ты ешь с аппетитом досыта, что потом на всё наплевать, и бывает, что ты просто ешь, чтобы утолить голод. У Чонгука второе — уже как десять лет, как увидел Джерен. Стыдно, но он хочет её. Он завидует Канджуну, который доводит её до оргазма, что она стонет под ним. Чонгук хотел бы, чтобы всё было наоборот, но ведь такого никогда не будет. Они не расстанутся, а если случится так, что разойдутся, с каким лицом Чонгук начнёт за ней ухаживать? Что она о нём подумает? Глупо и нелепо. Даже если что-то приведёт к этому, что Чонгук сможет на кончике языка собрать сладость тела Джерен, он постесняется показать ей своё уродливое тело, даже если оно в полной физической подготовке.
Из мыслей вырывает Чонгука выключение света. Он сразу смотрит в сторону дома, хмурясь и помня, что Джерен боялась темноты до панических атак. Он встаёт с места, но сначала осматривает территорию особняка на случай проникновения, но всё чисто, поэтому заходит в дом. Он проходит по первому этажу, понимая, что это глупая идея, — ведь Джерен с мужем в их комнате, и что она будет делать в такое время в особняке, когда все спят? А особенно после секса с мужем. Он спокойно поднимается на второй этаж, когда слышит вздох и доносящееся: «Я не боюсь, я не боюсь...» — которую Джерен повторяла как мантру. А Чонгук отмечает в голове, что страх никуда не делся и она всё ещё до дрожи боится темноты.
— Аджосси, мне бы ощутить ваш запах, — плача, говорю я, вспомнив про парфюм, которым мой аноним пользовался и как раз через посылку отправил. — Мне сейчас так необходима ваша поддержка, — шёпотом говорю, боясь открыть глаза, но когда меня хватают за локоть, я просто от страха кричу и начинаю отбиваться, пока этот человек молча держал меня.
— Джерен, — я слышу, словно под толщей воды, голос мужчины, который взволнован, но очень серьёзен. — Я здесь, не бойся, — говорит мужчина, поглаживая моё плечо. Так меня успокаивая.
— Чонгук? — с языка неожиданно срывается его имя, что я даже не обращаю на это внимание, пока сам Чонгук застывает, морщась от того, как сильно сердце в груди ёкнуло.
— Это я, — говорит мужчина, и я просто подаюсь к нему, обнимая, когда чувствую какой-то знакомый запах духов. Окольцовываю руками его талию, ныряю лицом в его такую крепкую и широкую грудь, трясясь от страха. Мужчина кладёт одну руку мне на поясницу, а другой гладит мои волосы. — Не стоит бояться, ты дома, — говорит Чонгук, и его такой суровый, серьёзный, хрипло-басистый тон успокаивает, что я киваю головой.
Мы просто стоим. Я ничего не говорю — не было сил или желания. Перед глазами страшные картины танцуют, а на фоне блещущий язык пламени, и я содрогаюсь от своих воспоминаний. Чонгук продолжает гладить мои волосы, борясь с желанием уткнуться носом в изгиб шеи и вдохнуть полной грудью её запах, чтобы этого хватило на оставшуюся жизнь. Чтобы он мог спокойно жить.
Понимая, что это неправильно, но слегка наклоняется к шее, так что крупным носом задевает её, успевая почувствовать, как тело Джерен покрывается мурашками. Он опаляет её кожу своим горячим дыханием, и она не может не реагировать. Он даёт себе слабость всего на минуту и, когда вдыхает её лёгкий цветочный запах, берёт себя в руки и выпрямляется. Чонгук стоит, понимая, что Джерен подозрительно затихла. Больше не шмыгает носиком, не вздрагивает, не дышит глубоко и испуганно, да и ещё кажется, что она обмякла.
— Джерен, — тихо зовёт мужчина, всё ещё стоя в темноте. — Джерен... — слегка трясёт, не получая ответа, и он слегка отстраняется, так что голова Джерен опрокидывается назад, а всё тело становится расслабленным, что могла бы упасть, если бы не Чонгук.
Спит.
Она уснула в его руках и в такой обстановке. Это, скорее, защитная реакция. Он крепко охватывает её талию, прижимая к себе, и всё же, не сдержавшись, целует её в лоб, нос и щёчку, а губы горят от долгожданного и желанного соприкосновения. Он только наклоняется, чтобы поднять её на руки, когда в особняке включается свет. Его минутная слабость и позор — что поцеловал свою невестку — останутся в той темноте. Её никто не видел, а значит, ничего не было.
Он идёт в их комнату, где на кровати спит Канджун с голым торсом, вырубившись без задних ног, пока у его жены чуть не случилась паническая атака. Он осторожно укладывает Джерен на кровать и укрывает. Смахивает с её щеки слезу, гладит по голове, а потом удаляется из комнаты. Чонгук идёт в свою комнату, а сердце в груди трепещет и порхает. Он касается своих губ, которые коснулись нежной кожи на лице Джерен, и сейчас они горят. Губы горят, желая большего, но он одёргивает себя — никакого «больше», этого не будет. Ему лучше забыть об этом и жить свою жизнь, даже если она будет пресной. Поэтому закрывается в своей комнате, скрываясь от всего на свете, но от себя и от своих мыслей он, к сожалению, не сможет сбежать или скрыться.
А всё потому, что...
Он её любит.