#ГЛАВА 13 ЖЕНЯ
9 лет назад.
Женя не пришёл ни на следующий день, ни через день. Родители наказали его на целую неделю. И он так надеется, что Даня всё ещё ждёт под той самой вишней.
А Даня и вправду ждал. Каждый день он приходил ровно в одиннадцать, садился под вишней и сидел там до темноты. Ему очень хотелось верить, что Женя появится.
Но с каждым днём верить становилось всё труднее. Почему он продолжал приходить? Потому что пообещал. А Даня всегда держит своё слово. Это принцип. Так учил его отец.
В доме Островских всё было просто и по делу. Отец много работал, но всегда находил время для сына. Воспитывал его строго, но по-мужски.
— Мужик — не про рост и не про возраст. Мужик — это когда дал слово — и держи. Даже если больно. Даже если один.
Отец начал брать его в гараж, когда Дане едва исполнилось четыре. Вместо игрушек — гайки, провода и плоскогубцы. Даня всё путал, цеплялся за ящики, ронял инструменты, но держался. Потому что папа молча наблюдал за ним — не с упрёком, а с той тихой уверенностью, что сын справится. И Даня очень не хотел разочаровать этот взгляд.
— Ты справишься. Мне не помощник нужен, а человек.
А добросердечная мать в тайне жалела мальчика. Прятала в карман конфету и шептала: «Ты у нас самый хороший».
Но Даня всегда равнялся на отца.
Именно он учил не обижать слабых. Делать добро — не ради «спасибо». Он передавал сыну чувство чести и силу духа — на каждый случай жизни.
И мальчик старался. Он кормил уличных кошек, таскал пакеты за бабушками, ругался только за правое дело.
А главное — если он что-то обещал, он это выполнял. Потому что для него слово — это не просто звук. Это он сам.
И вот он — как и во все предыдущие дни — снова сидел под вишней. Корень под ним уже стал родным, будто врос в него, примявшись под ногами. На коленях — кулёк с маминым печеньем.
Даня медленно откусывал одно, хруст хлестал по тишине, а остальные — берег. Для Жени. Ел осторожно, чтоб каждый кусочек мог отсрочить тот момент, когда придётся признать: и сегодня он не придёт.
И вдруг вдалеке мелькнул силуэт. Кто-то бежал, со всех ног, прямо навстречу. Даня сначала не понял — Женя это или нет. Но с каждым шагом очертания становились чётче. Это был он. Весь мокрый, запыхавшийся, но всё равно мчался вперёд — как пуля, пущенная прямо в сердце.
— Даня!.. — донеслось через двор. — Даня, прости!..
У Дани внутри всё защекотало от волнения. По телу прошелся целый табун мурашек. Он застыл, не шелохнувшись, только прищурился сильнее — пытаясь разглядеть. А вдруг показалось?
— Я не мог... — Женя остановился напротив, пригнувшись, упираясь руками в колени. Его дыхание рваное, лицо раскраснелось. — Меня родители наказали... Целую неделю. Я... я сразу к тебе, как только отпустили...
Сердце бешено колотиться. Женя не мог отдышаться — он бежал без остановки со всех ног, словно гнался за последним шансом. Теперь в ушах стучит со всей силы. Воздуха почти не хватает. Пересохшее горло жгло жаждой... но он не показывал.
Ведь Даня ждал. Он не бросил его. Женя был так этому рад — у него никогда раньше не было такого друга. Впрочем, вообще ни одного.
Поначалу Даня молча наблюдал за Женей, не веря своим глазам. Столько дней он просидел под деревом в ожидании — и вот теперь Женя стоял рядом, живой, настоящий. В груди стало так тепло, что улыбка сама расплылась на лице.
— Не волнуйся, Женька. Я знал, что ты придёшь, — сказал Даня, тепло глядя на него. — Будешь печенье? Мама сама пекла.
Пакетик с печеньем протянули без слов. Женя взял — и тревога, копившаяся всю неделю, быстро испарилась. Он так переживал: вдруг всё испортил, вдруг его больше не ждут. Но один жест — и всё стало ясно. Его ждали. Простили. Приняли.
Они молча доедали печенье под вишней. Один всё ещё ловил дыхание, другой — просто сидел рядом, не задавая лишних вопросов. Он был счастлив, что смог дождаться друга и был горд собой. Воздух между ними был тёплый и спокойный. Этого было достаточно.
В тот день они долго бродили по улицам — гладили кошек, считали облака, болтали без умолку о чём угодно. Всё казалось важным, всё было впервые. Тогда же они и пообещали друг другу: быть лучшими друзьями навсегда. А вишня стала их тайным знаком, точкой сбора, местом, куда каждый день ровно в одиннадцать приходили — просто чтобы быть рядом.
* * *
Лето идет, а дружба становиться все крепче. Мальчишки вцепились друг в друга как жвачки и не готовы отлипать. Каждый день они были неразлучны, вечно искали, куда бы влезть, чтобы найти новое приключение.
В один из таких дней стояла аномальная жара. Солнце пекло так, что асфальт во дворе проваливался под ногами. По крайней мере так ощущалось. Казалось, ещё чуть-чуть — и можно будет яичницу жарить прямо во дворе.
Только в гараже дяди Юры можно было спрятаться от этого пекла — бетонные стены держали прохладу, как сейф. Внутри пахло железом, ржавчиной и густым, масляным воздухом.
Юра — отец Дани — копался под капотом в выцветшей футболке и прилипшей к спине от жары. Лоб заливало потом, руки были чёрные по локоть — вся кожа, как покрытая сажей. Он двигался спокойно и точно, с той выносливой сосредоточенностью, которую даёт привычка работать не думая о жаре, времени или усталости.
Мужчина спортивного телосложения, лет тридцати восьми. Выглядел моложе — разве что лёгкая щетина и морщинки у глаз выдавали возраст. Тёмно-русые волосы, серые глаза — точь-в-точь как у Дани, только взгляд у него был куда глубже и взрослее.
Он наклонился над капотом старенькой «Жигули» и пытался открутить прикипевший болт, бурча себе под нос:
— Опять, сволочь, приржавел...
Парнишки старались быть полезными Юре. Один копался в ящиках, перебирая железки. Второй — теребил в ладони найденный ключ, не решаясь подойти. Женя снял его с нижней полки, но не был уверен, тот ли это. В груди ныло от тревожного чувства: А вдруг помешаю? Хотелось помочь, но шаг не давался. Всё же, сжав зубы, он протянул руку вперёд:
— Дядя Юра, я тот ключ взял? — неуверенно спрашивает он, протягивая инструмент.
Мужчина выпрямился, вытер ладонь о майку и, почесав затылок, глянул на Женю:
— Это ж обычный. А мне динамометрический нужен.
— А в чём разница? — мальчик нахмурил лоб. — Этот тоже крутит...
Юра, покачав головой, тяжело выдыхает. На лбу выступила испарина, он провёл тыльной стороной ладони по лицу, оставив на щеке темный след мазута.
— Крутить-то он крутит. Только с ним легко сорвать резьбу... или не дотянуть. А мне нужно точно. С щелчком.
— А-а... — Женя кивает, делая вид, что понял. Хотя на самом деле — не очень.
Он ощущает, как пот медленно ползёт по лопатке под футболкой, а рука соскальзывает с горячего металла. Женя стоит немного в стороне, не до конца понимая, что к чему, но в голове клокочет интерес — настоящий, жадный.
— Вон там, с синей ручкой, — Даня мотнул подбородком в сторону полки.
Резко поворачивая в указанную сторону, нащупывает глазами инструмент с синей ручкой, хватается за него и тут же протягивает дяде Юре.
— Умница. Быстро схватываешь. Не то что некоторые, — мужчина подмигивает сыну с тёплой улыбкой.
— Ну, папа! Не начинай, — фыркает мелкий, морща нос.
Гараж наполнился звонким смехом. Мужчина ещё немного подтрунивал над сыном, а тот дулся в ответ, наигранно надув щёки.
Когда хозяин гаража снова занялся машиной, Женя внимательно следил за каждым движением, засыпая вопросами. Одновременно пытался подхватить то тряпку, то инструмент — хоть чем-то быть полезным.
Ему хотелось всё знать, всё уметь, быть нужным — не просто наблюдателем, а частью действия. Машины завораживали. А ещё больше — сам дядя Юра.
Потому что тот всегда находил время рассказать, показать и объяснить: как устроен двигатель, что за что отвечает, каким инструментом пользоваться и почему.
Женя немного завидовал другу. Потому что его отец не водил на рыбалку, не показывал, как правильно держать удочку, как вкрутить лампочку или зашпаклевать стену.
А ему самому так хотелось всё это знать, быть рядом с отцом, ходить с ним повсюду. Но тот вечно занят — и никогда не делится даже простыми, «мужскими» вещами.
Когда Юра сказал, что на сегодня хватит, ребята выбрались из гаража, щурясь от яркого света. На улице стало чуть свежее, но воздух всё равно напоминал раскалённый духовой шкаф — словно кто-то приоткрыл его дверцу прямо перед носом.
Женя глянул на ладони — все в чёрных разводах, с грязью под ногтями. Но внутри — ни капли смущения. Впервые он чувствовал, что сделал что-то настоящее. Не просто выучил правило, не запомнил таблицу. А помог. Настоящему мужику. И тот сказал: «умница».
Это слово жгло сильнее солнца.
— Пошли на свалку? — предложил друг, закидывая на плечо рюкзак. — Сегодня там точно найдётся что-нибудь новенькое.
Парнишка кивнул без раздумий. Готов был идти хоть на край света — лишь бы вот так: рядом, с пылью на локтях и ощущением, что ты не обуза, а по-настоящему свой.
Мальчишки обожали срываться на старую свалку — искать диковинки, зарываться в груды хлама. Они добывали всё необходимое для своей лачуги — построенной совсем недавно у самой вишни и теперь требующей серьёзного апгрейда.
Сделана из досок, ящиков и чего-то, что в прошлой жизни было дверью. Наклонённая на бок — но родная. Один звал её штабом, другой — секретной базой.
Ребята всё время таскали полугнилые доски, чтобы укрепить стены. На прошлой неделе притащили дырявый матрас с торчащей пружиной — сидеть-то на чём-то надо.
— О, вот эта доска сгодится! — Данил первым бросился вперёд и, наклонившись, схватил плоский кусок фанеры. — С её помощью укрепим южную стену!
— Смотри, столик! Почти целый, только ножка хромает, — окликнул Женя, волоча за собой замызганный детский стол.
Подбежав, Данька укладывает доску поверх столика, ныряет сбоку и подхватывает с другой стороны. Теперь они тащат «добычу» вдвоём — покачиваясь, как два пирата после абордажа.
Таща находки, они брели вдоль бетонного забора. Солнце жгло плечи, ладони соскальзывали с шершавых досок.
Вдруг Суриков фальшиво затянул, но с таким задором, что нельзя было не подхватить:
— Воскресенье, суббота —
дружба — это не работа!
Островский откликнулся с тем же ритмом:
— Есть друзья, а для них —
у друзей нет выходных!
Распевали до тех пор, пока слова не превратились в абракадабру, и они не начали хохотать, задыхаясь от собственной монотонности.
— Блин... да у нас прям гимн, прикинь! — Женя хватал ртом воздух, не в силах остановиться.
— Сто пудов! Прямо официальный марш штаба, — кивнул Даня с важным видом..
— Знаешь, чего не хватает? Флага, — парнишка крякнул, перехватывая стол. — Прямо над входом!
— Ты гений, — важно сказал малый и даже расправил плечи. — А ещё написать: «Только для друзей».
Друзья уже подходили к дому, где болталась старая качеля. Сделанная дядей Мишей — просто доска на верёвках, свисающих с ветки клёна.
На качеле восседал пухлый мальчик в заляпанной футболке, грыз пирожок и лениво отмахивался от девочки — одной рукой держась за верёвку, другой отгоняя её, как назойливую муху.
— Глянь, — Суриков кивнул в сторону дерева. — Вон Коля. Я же тебе о нём говорил. Помнишь?
Тот обернулся, аккуратно опуская столик на асфальт. Другой сделал то же самое. Оба уставились на малышку лет пяти — она стояла рядом и рыдала навзрыд.
— Зуб даю — это он её прогнал, — буркнул Женька. — Я уже видел, как он всех гонит с качели. Никого не подпускает.
Девочка что-то выкрикивает толстяку, топая ножками. Волосы собраны в две косички, но одной резинки не хватает — из-за этого одна прядь уже почти расплелась.
Коля, доедая пирожок с самодовольной миной, достал из кармана резинку и лениво помахал ею, продолжая раскачиваться на качеле. Девочка заплакала ещё громче — лицо у неё перекосилось от обиды.
— Отдай! — закричала кроха, вытирая слёзы ладошками. — Я больше не буду кататься на твоей качеле! Верни резинку с бантиком!
— Не отдам! И не проси! — Коля скорчил рожу и показал язык. — Не заслужила. Я же сказал: слезай с качели, а ты ослушалась.
— Ну пожалуйста, Коля, отдай...
— Сначала поползай. И скажи: «Ты самый крутой».
Не выдержав, парниша сорвался с места и рванул к качеле. Суриков последовал за ним. Подойдя сзади, Даня резко дёрнул верёвки — сиденье полетело вперёд, и Коля, потеряв равновесие, закачался из стороны в сторону.
— Э, ты чего! — огрызнулся пухлый.
Женя застыл. Он чувствовал, как в животе что-то сжалось — предчувствие, что сейчас произойдёт что-то не по-детски настоящее. Коля впервые потеряет своё «величие».
— Держись покрепче, — усмехнулся Островский. — Проверка на прочность. Никогда не видел, чтоб свинья на ветке каталась.
Пухлый пытается остановиться и слезть, но без толку. Качеля ходит ходуном — Даня раскачивает её то вбок, то вперёд, и тот не успевает выровняться. Морда уже залилась страхом. Он не знает, что делать. Только нервно оглядывается по сторонам, моля о помощи.
— Что, король качели, трон шатается?
Плач мгновенно испарился. Девочка застыла, наблюдая, как Коля ёрзает на качеле с лицом, вытянутым от страха. А потом вдруг — прыснула, почти с восторгом, будто увидела самый весёлый цирк в своей жизни.
И тут качеля неожиданно опрокидывается вперед и толстяк грохотом рухнул задом на землю. Пытаясь встать, зацепился за верёвку и повалился снова. Еще никто не смел так с ним поступать. Тем более мальчишка меньше его по размерам раза в три точно.
— Вот теперь сидишь уже на своём уровне.
— Эй! Совсем страх потерял? — Коля начал подниматься, но выходит это с трудом.
Даня толкнул его сразу назад и тот снова шмякнулся задницей. Он валялся в пыли и точно напоминал жирную свинью: один носок сполз, футболка перекрутилась, открыв набитый живот.
— Свиньям слова не дают. Быстро отдал резинку — пока качеля не прилетела в лоб.
Коля замялся. Было до слёз обидно — с ним ведь ещё никогда так не обращались. Но этот мелкий, наглый парнишка вселял в него тревожное ощущение, будто сейчас и правда ударит. В итоге он молча протянул резинку — руки дрожали, а нос шмыгал, глаза упирались вниз.
— Поделом тебе! — окрикивает Женя с горящими глазами.
Даня потряс всех — кто бы мог подумать, что этот мелкий, щуплый парень окажется таким смелым и встанет за другого?
Женю распирало от гордости что у него есть такой друг. Такой, что не побоится встать на защиту. Но где-то внутри шевельнулась заноза. Это была не радость, а... что-то другое. Жесткость Дани вспыхнула слишком резко. Будто в нём пряталась тень, о которой товарищ раньше не догадывался. И эта мысль кольнула неприятно — пусть и всего на секунду.
Но сомнения быстро улетучились. Суриков сам видел — Колька вёл себя гадко, и получил по заслугам. За такое и вправду стоило врезать. И заступиться — было правильно. Тут не о чем жалеть.
Данил развернулся к малышке и улыбнулся. Протянул резинку, чуть замявшись спрашивает:
— Хочешь, заплету?
Она кивнула. Губы дрожали, но глаза были сухие. Малышка немного побаивалась мальчиков. Но тот факт, что они постояли за неё — грело душу. Даня присел и аккуратно уложил выбившуюся прядь, завязая резинку.
— Ты настоящая красавица, — сказал он, искренне. — И если этот урод снова к тебе подойдёт, просто зови. Мы разберёмся.
— Спасибо, — прошептала девочка и, смутившись, уставилась под ноги.
В это время Колька, дрожа ногами, с трудом поднимается и, всхлипывая, отряхивает с себя пыль.
— Я бабушке всё расскажу! — пискнул он, срывающимся голосом.
— Расскажи, — кивнул Женя. — Скажи, что ты сам выгнал её с качели, а потом получил по заслугам. Думаю, бабушке понравится.
— Убирайся, свиной король! — выплюнул Даня, толкая того в грудь. — Здесь тебе не место.
У него глаза залились обидой, а из носа выглядывали текущие сопли. Все лицо было красным и вымазанным в грязь. Его трясло — от стыда, от унижения, от собственного бессилия. Он лишь косо посмотрел на ребят, полных решимости, и поплёлся прочь, не оглядываясь.
Островский торжествующе взвизгнул и бросил вслед пару обидных слов — он хотел добить окончательно. А его друг молчал. Просто смотрел ему в спину, не зная, что чувствует — победу или что-то другое.
Кроха, радостно подпрыгивая, хлопала в ладоши. Вскоре вместе с Даней они рассмеялись так звонко, словно на глазах свершилось сказочное чудо: дракон повержен, рыцарь торжествует. Победа была полной — и детской, и великой.
Женя — верный соратник, а малышка — спасённая принцесса. Всё выглядело как в книжке... но где-то в глубине оставался осадок. Что-то в этой сцене звучало не так. Суриков ещё не мог сказать, что именно — или уже догадывался, просто гнал эту мысль прочь.
Ребята усадили девчонку на качелю и по очереди толкали её, осторожно боясь навредить. Катали до тех пор, пока со двора не раздался голос её мамы — звала домой ужинать.
Друзья попрощались с малышкой и вернулись к забытым трофеям. Напевая вполголоса свой новый гимн про дружбу, они двинулись к штабу — довольные, немного пыльные и до краёв наполненные ощущением победы.
— Слушай, Дань... А мы не перегнули с Колей? — тихо спросил Женя, когда они подошли к вишне.
— Ты чего, Женька? Поделом этой свинье! Пусть не задирает нос, — отозвался товарищ, ставя столик и разминая шею.
— Ну не знаю... По-моему, ты переборщил. Немного жестковато вышло.
— Да брось. Иначе такие не понимают. Это не жестокость, а справедливость. Самая что ни на есть.
— Может, ты и прав... Это и правда было круто, — парнишка чуть смущённо улыбнулся, глядя на друга. — Всё сделал как надо. Наверное, это я перегнул.
Женька больше не возвращался к этому разговору. Он и правда решил: всё было по делу, а друг поступил правильно — просто как надо.
Он отмахнулся — бред это всё. Наверное, перегрелся. Ну не мог Даня быть по-настоящему жестоким. Не тот он. Просто вспылил. Или это у Женьки фантазия разыгралась.
Теперь все во дворе знали: Коля больше никого не тронет. А за ним закрепилось новое имя — Король свиней.
* * *
Август пролетел незаметно. Лето доживало последние дни, и в воздухе уже чувствовалась осень — сухой запах листьев и лёгкая кислинка яблочной кожуры. Солнце ещё грело, но уже не так по-летнему.
Даня с Женей наконец достроили свой секретный лагерь и даже повесили флаг. Нашли зелёную тряпку, а тётя Юля — Данькина мама — нарисовала на ней акрилом две сцепленные руки. Получился флаг дружбы. Внизу — надпись: «Настоящие друзья».
Флаг прикрепили к длинной палке и водрузили на крышу штаба. Никто не смел трогать их лачугу — все знали, чьих она рук дело. Да и дядя Юра не дал бы в обиду.
Штаб ютился сбоку от дерева — кривоватый, угловатый, но до боли родной.
Собранный из того, что другим казалось мусором: старые двери, доски с торчащими гвоздями, обломки ящиков и куски фанеры.
Снаружи он казался кривым сараем, а внутри — целым миром.
Вместо крыши — старая железная панель, которую когда-то прикрутил дядя Юра. В дождь она гремела, как барабан, — и от этого их хижина казалась только круче.
В одной из дверей они выпилили круглое «окно» — как настоящий иллюминатор. Через него удобно было следить за врагами... или просто пялиться на облака.
Прямо на земле валялся старый матрас — порванный, с торчащей пружиной, но по-своему уютный. На нём можно было развалиться и притвориться, что ты в настоящем домике.
В углу примостился столик с одной кривой ножкой — Юрий подкрутил её «чтоб не грохнулся во время важных переговоров», как он шутливо пояснил.
На самодельных полках из старых ящиков лежали пуговицы, фантики, скомканные схемы «тайных операций», старенький компас и два пластмассовых солдата с отломанными рогами.
На одной из дощечек, прибитой к стене, висел выцветший плакат с машиной. Под ним — надпись, выведенная дрожащей рукой фломастером:
— ШТАБ №1.
А чуть ниже — второе:
— ПОСТОРОННИМ В.
Буква «В» так и осталась висеть в одиночестве — маркер высох на полуслове.
Это было их место со своими законами. Где каждый день начинался в одиннадцать — без опозданий, как по волшебству.
Их вселенная была собрана из чужого хлама и собственной воли к свободе. Они гордились своим творением и ежедневно приносили что-то новое — укрепить, доработать, сделать ещё лучше.
За это лето мальчишки многое успели узнать друг о друге. Оказалось, они ровесники, хотя Даня уже пошёл в первый класс, а Женя только собирался туда.
Так решили родители: дать ему год на подготовку перед школой. Считали, что так он станет самостоятельнее, будет легче справляться с нагрузкой.
Они снова сидели у штаба, доедая липкое мороженое — то стекало по палочке, липло к пальцам, оставляя сладкие разводы. Болтали о школе и о том, как Женя скоро пойдёт в первый класс.
— А в какую школу ты пойдёшь? — спросил Даня, облизывая палочку от мороженого.
— Родители сказали — в интернат. Тот, что рядом. Говорят, так спокойнее: под присмотром. Они же вечно на работе.
— В интернат? — Даня вскинул бровь. — Та это ж мой!
— Да ладно?
— Ага. Получается, вместе ещё и учиться будем. Только классы разные.
Глаза Жени вспыхнули радостью, и он с разбегу обнял Даньку так, что у того едва не отлетела кепка. Липкое мороженое стекало по спине, но друг и бровью не повёл.
— Всё, — выдохнул Женя. — База — это теперь наш главный опорный пункт.
— А школа — поле для операций, — серьёзно кивнул напарник.
Островский поморщился — растаявшее мороженое прокатилось по лопатке.
— Фу ты, Женька, теперь я словно прилип к тебе навечно.
— Ну и отлично! — рассмеялся тот, сжимая объятие.
Матрас под ними скрипнул, в штабе повисло довольное молчание.
За стенкой покачивалась вишня.
А внутри было так спокойно, будто весь мир уместился в этой кривой лачуге. Пахло деревом, солнцем и мороженым.
Лето почти растворилось, но впереди их ждало что-то новое — полное ожиданий. Они не знали, что именно, но точно знали одно: будут вместе. А значит — всё получится.