# ГЛАВА 2 САША
Кресло предательски скрипнуло, когда Саша пошевелилась. Резкий, натянутый звук врезался в уши, словно кто-то царапнул ржавым гвоздём по стеклу.
Сон ещё держал её за края сознания, не давая окончательно проснуться. Саша зажмурилась, цепляясь за иллюзию, когда кресло снова издало натужный скрип — он ей шепчет:
"Ты здесь."
Саша поморщилась, сжала веки крепче, надеясь, что сможет хоть пару минут удержаться в темноте. Но реальность уже подкралась ей за спину.
Слишком холодно.
Чёрт...
Одеяло сбилось, раскрывая ноги. Теперь её тело уязвимо для утреннего воздуха, насыщенного сыростью квартиры. Неприятный холодок скользнул по позвоночнику, заставляя её судорожно вдохнуть и замереть. Ну и вонь...
В нос ударила тяжёлая смесь перегара, никотина и чего-то ещё – кислого и затхлого. Саша сделала новый короткий вдох, но тут же задержала поток кислорода, ей хотелось избежать запаха дома.
Медленно потянувшись, вытягивая руку, нащупала одеяло и резко дёрнула его вбок, укутываясь всем своим телом снова. Плед был шероховатым и неприятным. Но сейчас – единственным тёплым... Жалко, что ненадолго.... Разум уже вынырнул из сна и сопротивляться бессмысленно.
Жалобный стон кресла повторился –раздражённо настаивая:
«Вставай»
Щемящее ощущение неизбежности накрыло её, когда она осторожно разомкнула глаза. Мутный свет утреннего неба размыл границы комнаты, превратив её в грязное пятно из серых оттенков. Фокус медленно выстраивается, и привычная убогость проступает всё отчётливее.
Первое, что она видит – стол.
Он стоит в полутора метрах от её кресла, но кажется, что расстояние гораздо меньше. Старый, поломанный с одного края и чуть под наклоном. Он что собирается рухнуть окончательно?
Когда-то, возможно, он был нормальным, но теперь – просто кривой кусок мебели, на котором кто-то поставил жирное пятно немытого временем. Одна из ножек подложена на книгу, чтоб он не шатался. Но это никак его не спасало.
Потянувшись рукой под подушку, пальцы сразу нашли зажигалку, достав, девушка сжала её в ладони. Перевернувшись на спину, приняла удобную позу и начала рассматривать свою утреннюю находку.
Чёрный матовый корпус – поцарапанный, стёртый на углах, но ещё живой. Она провела пальцем по старому гравированному узору, слегка продавленному от времени. Отец всегда говорил, что это его талисман. Глупая фраза, но теперь и она вцепилась в этот металл так же, как когда-то он. Саша медленно щёлкнула крышкой, но не открыла её полностью – просто оставила в полузакрытом состоянии. Несколько секунд смотрела, раздумывая, а потом всё же довела движение до конца.
Открыла.
Крепкий, чёткий механизм сработал с лёгким металлическим звуком.
Щёлк.
Маленький язычок огня загорелся, он был дрожащий, но устойчивый.
Отец бы сказал: "Пламя – как человек. Пока даёшь ему воздух – горит. Закроешь крышку – и его нет."
Зажигалка – единственная вещь, которую она может контролировать. Открыть, закрыть, снова открыть. Этот звук – единственное, что в этом доме подчиняется ей, а не кому-то другому.
Девушка медленно закрыла крышку, глядя, как огонь мгновенно исчезает, оставляя только след слабого бензинового запаха.
Это крайнее утро, сегодня Саша уходит в интернат.
Мысль об этом странно давила. Это было не облегчение, но и не страх. Ни радости, ни тоски – просто голый факт, принятый так же, как принимают погоду за окном.
Самое главное то, что там не будет Игоря и можно хоть немного выдохнуть. Даже если воздух пропитан потом, старого линолеума и общего человеческого выживание. Даже если интернат — не дом, в нём тоже нет спокойствия. Но хотя бы в этом месте ей проще дышать. И значит – проще жить.
Саша подошла к окну и посмотрела на улицу. Мокрый асфальт. Старые машины припаркованы у подъезда. Туман висел низко, но не плотной стеной — скорее, редкой дымкой. Сквозь него всё ещё было видно дорогу, дома, силуэты прохожих. Просто всё казалось чуть-чуть размытым, как будто на стекле осталась плёнка после дождя. В этом городе даже утро казалось изношенным.
* * *
Тишина. Глухая. Мерзкая.
Девушка вышла в коридор и поёжилась от холода. Утром было чуточку теплее, чем ночью, но воздух всё равно оставался тяжёлым, заставляя время застыть в этой квартире. Сырость, пыль, запёкшиеся запахи старого алкоголя – всё это въелось в стены, в мебель и в саму квартиру.
Из кухни веяло дымом. Не сигаретный – тот был бы более резким. Этот был другим: тягучий, сладковато-горький, со специфической ноткой. Саша узнала его сразу – это была дешёвая травка. Та самая, от которой даже волосы пахнут тухло. Та, что впитывает в кожу и по утрам делает красными глаза, а язык невнятным для разговоров.
Саша мельком скользнула взглядом по кухне. Она уже знала, что увидит. Мать сидела за столом, сутулившись, держа в пальцах потухший косяк. Её вид был расфокусированым и пустым – она застряла где-то между реальностью и безразличием.
Перед ней стояла чашка с остатками кофе, по краям которого уже засохли тёмные разводы. Рядом – чекушка, наполовину пустая. На полу вторая, уже полностью опустевшая, валялась боком, закатившись под стол. Молча посмотрев на мать, Саша поняла, что та не заметила её. Женщина смотрела в окно стеклянным взглядом, ожидая чего-то оттуда.
Где-то в глубине души дочь хотела, чтоб мама подняла голову, посмотрела на неё и спросила хоть что-то. Но взяв побольше воздуха в легкие, она сразу откинула мысль. Запах травки хлестнул по носу, резко осев в горле — вырвалось почти инстинктивное желание отшатнуться, закашляться и выдрать с себя тошнотворную пелену. Но дышать всё равно пришлось.
Девушка втянула воздух неуверенно, пробуя яд на вкус и прикусив внутреннюю сторону щеки, не приближаясь к столу, спросила:
— Где Игорь?
Мать медленно моргнула, только поняв, что в кухне кто-то есть. Голова дёрнулась, но взгляд оставался пустым.
— На работе, – проговорила она хрипло, не стараясь звучать убедительно.
Саша просто кивнула, не задумываясь, зачем вообще задала этот вопрос. Очередная смена на заводе, где он будет торчать до ночи, чтобы потом вернуться злым с очередной бутылкой в кармане.
Ну и пусть! Его отсутствие — лучшая новость на сегодня!
Снова повисла тишина. Мать сделала ещё одну затяжку, выдохнув горячий дым. Где-то на секунду исчезло её лицо, подтверждая, что в ней нет ни капли жизни. Женщина так и не глянула на свою дочь.
Сжав крепко пальцы в кулак, Саша могла сказать лишь одно:
— Я сегодня ухожу.
— Угу.
Цокнув языком, Саша едва заметно развернулась и вышла в коридор. Там было ничуть не легче, но хотя бы не так тяжело дышать.
Впереди – интернат. За спиной – мёртвая кухня и женщина за столом, которой было бы плевать, даже если дочь исчезла.
* * *
Рюкзак валяется на полу, у самого кресла. Полупустой и открытый. Он тоже ждёт, когда я наконец соберусь. Посмотрев на него, не двигаясь, размышляю о том, что в этом доме нет ничего, что я хотела бы взять с собой.
Сижу на кресле и понимаю, что мне даже собрать нечего. Тут нет моего ни одного нормального свитера, который бы не вонял поганым домом. Ни одной тетрадки, где бы я не рисовала бесконечные каракули, затыкая злость. Всё здесь чужое! Я чужая!
Но вещи надо собрать! Если я останусь здесь ещё на пять минут дольше, то, может быть, сойду с ума и меня положат в психушку!
Резво наклонившись, хватаю рюкзак за лямку и ставлю его на кресло. В нём пахнет пылью и чуть-чуть – мной самой. Это немного даёт ощущение чего-то родного и своего.
Внутри мини-чемодана уже валяется какая-то одежда, свернутая кое-как с вчерашнего вечера. Решаюсь вытащить один свитер, встряхиваю его и понимаю, что он мятый.
«Чёрт»
Беру и направляюсь к окну. Резко распахиваю створку – прохладный воздух врывается в комнату. В сто раз лучше, чем тот, что внутри. Свитер – за окно. Пусть хоть пять минут проветрится.
Возвращаюсь обратно, начинаю механически скидывать в рюкзак всё, что надо: джинсы, носки, пара футболок и спортивка, в которой можно спать. Ничего лишнего.
На секунду зависаю.
Зажигалка.
Она всё это время была в моих пальцах — я даже не замечала. Перекладываю её в карман толстовки, чуть крепче сжимая в кулак. Её точно не оставлю. Пара секунд и рюкзак почти готов.
Бросаю взгляд на эту поганую коробку, в которой мне пришлось провести последние две недели. На стол, который уже год стоит криво. На плесень в углу, к которой никто не думает притронуться. На ободранные стены. На грязный пол. И кресло, что уже давно разваливается.
Я не хочу сюда возвращаться! Надеюсь, что когда-то я выберусь с этого дерьма и задышу полной грудью. Закрывая окно, хватаю свитер – теперь он пропитан улицей. Бросаю к остальным вещам и выхожу с комнаты.
Пора. Я не могу здесь больше находиться.
* * *
Зловоние мусора стоит ещё с ночи. Норинск не моется — он просто начинает новый день.
Я спускаюсь с крыльца подъезда, натягивая лямку рюкзака. Под ногами – асфальт с тёмными разводами, следы от вчерашнего дождя. Прилипшие окурки и фантики. Слева – мусорные баки, доверху забитые всяким дерьмом. Пакеты рвутся, из них течёт кислая жижа. Смрад такой, что хочется вывернуть себя наизнанку.
Возле баков копошатся голуби. Облезлые. Тощие. Их перья сбились в клочья. Они блестят на солнце, но не как у нормальных птиц. У этих блеск маслянистый — как глянцевая плёнка, налипшая на всё, до чего дотрагивалась.
Один из них что-то клюёт между разорванными пакетами, вытягивая шею вперёд, дёргает за корку хлеба. А вот и второй врезается в него, растопырив крылья. Раздаётся противное хлопанье и хриплое урчание. Оба налетели на засохшую буханку, как будто от этого зависит их жизнь.
Но вдруг из-под бака выползает крыса. Её морда острая. Чёрные глаза мерцают в полумраке под мешками. Передние лапы цепляются за обрывки пластика. Она замерла на секунду принюхиваясь, затем шустро двинулась вперёд и птицы взлетают в панике.
На лавке у парадного валяется местный алкаш. Растёкся, как тесто. Воняет водкой так, что шлейф бьёт даже с расстояния. В одной руке – бутылка. В другой – сигарета, давно потухшая. Голову закинул назад. Рот приоткрыт. Спит. Может, сдох, но вряд ли – таким ублюдкам, как он, всегда везёт.
Подхожу ближе и толкаю его ногой — чтоб убедиться наверняка. Тот отвечает мощным храпом и переворачивается на бок. Всё, что держал в руках, с глухим шлёпом падает.
Я смотрю на это — и тут уж сомнений никаких: мужик вхлам.
Скривившись, отворачиваюсь и ухожу подальше.
Меня встречает бабка с тележкой. Катит её двумя руками так, словно та весит сто кило. Морщится и ворчит что-то под нос. Рынок ещё не открылся, но ей уже надо купить себе свежее мясо или кусок сала, пока кто-то не расхватал получше.
Прохожу дальше.
Возле гаражей стоит парень. На вид лет двадцать. Худой. Лицо бледное. Глаза бегают. А пальцы нервно мнут что-то в руке. Он оглядывается по сторонам. Быстро нагибается и прячет что-то между кирпичами стены.
Закладка.
Останавливаюсь на секунду и наблюдаю. Хлюпик делает всё по отработанной схеме. Шустро разворачивается и уходит.
Ничего нового.
Кто-то прячет. А кто-то находит. У каждого своя роль. Это Норинск, детка. Тут ничего не меняется.
Выхожу на дорогу, сжав зубы. Шла быстро, по знакомому маршруту. Ботинки глухо отбивали шаг по мокрому асфальту, оставляя грязные следы. Скользкий поворот. Облезлые стены, ржавый забор — всё до боли привычное. Впереди — остановка.
Я уже знала, кого увижу. На этой остановке всегда кто-то ошивается — бабки с тележками. Угрюмые мужики, залипшие в телефоны. И школьники, которые бубнят что-то друг другу без всякого интереса. Просто массовка.
Но сегодня в кадре был он.
Женя Суриков.
Стоял чуть в стороне, не в центре, как все. Оперся плечом о стекло остановки, засунув руки в карманы. Выглядел расслабленным. Мы пересеклись взглядами. И он его не отвёл. Не прикинулся, не отвернулся, не слился с остальными. Стоял так спокойно и рассматривал кого? Меня?
Какого хрена?
Меня редко рассматривали. Обычно отворачиваются. Или глядят снизу вверх — с подозрением, с жалостью, с тем мерзким прищуром, за которым прячется страх. А у него — ничего из этого. Но что тогда?
Рука сама полезла в карман. Не то чтоб специально, скорее инстинктивно от нервов. Знакомый холод металла — вот он, друг. Пламя вспыхнуло, и губы Сурикова чуть дёрнулись. Не ясно — от чего. То ли что-то вспомнил, то ли просто нервный тик.
Женя перевел глаза на огонь. О чем он думает? С таким любопытством то на него, то снова на меня.
Что он там высматривает?
Смотрит внимательно, не отрываясь. Я бросаю взгляд по сторонам. Рядом — никого. Только машины проносятся. Значит, точно на меня.
«Блять.»
Внутри что-то кольнуло. Что это было? Возмущение? Неловкость? Или всё сразу? С таким интересом на меня давно не смотрели. Не люблю это. От этого — сквозняк в груди. Кажется, ещё чуть чуть и он захочет подойти ко мне.
Нет. Не надо. Не смотри на меня.
Быстро захлопнув крышку, так сильно, что ногтями больно ударилась о металл. Сунула папин артефакт обратно и отвернулась.
Шаг и ещё шаг подальше. Но даже боковым зрением я чувствовала – его взгляд всё ещё на мне. Женя провожал меня, оставляя на спине жгучий след.
Ускорив движение в мыслях крутилось только одно - Что это было? Почему он смотрел на меня? Сначала в глаза, а потом...
Какого хрена ему до неё дело? Он сразу перевёл глаза на зажигалку, как только я её достала.
Женя Суриков. Он из тех, кто не должен замечать таких, как я. Но он заметил. Это бесит.
И это не первый раз.
Я вспомнила недавний вечер. Когда возвращалась с 14-го квартала, замёрзшая и злая. Тогда я не придала этому значения.
Мало ли, стоит у окна – какая мне разница?
Но теперь... Теперь всё сложилось. Он заметил меня и это не в первый раз.