Хлороформ

Вокруг – чёртова темнота, от которой хоть и спокойно на душе, но спрятаться всё же хочется. Всегда чувствуешь себя уязвимым, когда лишаешься способности видеть. Неприятно осознавать, что кто-то может за тобой открыто наблюдать, следовать по пятам, а ты в этот же момент – ничего не можешь. Незнание съедает изнутри, распространяясь вязким дёгтем по израненной душе, оседая на кровоподтёках и заражая кровь всякой дрянью.

— Ты знаешь, что должна сдохнуть, Ю, — тихий, едва различимый шёпот патокой растекается по поверхности тьмы, в которой девчонка ничего разглядеть не может. Вертит головой из стороны в сторону, словно болванчик, только даже кончика собственного носа разглядеть не удаётся.

— Давай, Ю, убей себя, — смутно знакомый голос становится громче. Теперь кажется, будто невидимый преследователь находится прямо за её спиной. Девушка дергается, руками разгребая густую вязкую темноту, оборачивающуюся лишь пустотой, — ты ведь знаешь, что так всем станет только проще. Родителям, старым друзьям, всем вокруг. Давай! Ну же!

И девушке кажется странным, что в этой кромешной тьме не видно ничего, но блеск металлического лезвия ножа оседает в сознании. Ю точно знает, что нужно делать. В словах невидимого существа есть смысл, словно озвучил что-то, давно зарытое на глубине её потрёпанной почерневшей от сырости слёз души.

Она хватается за рукоять, словно всегда знала, что нож лежит именно здесь, словно всегда кухонный инструмент был в шаговой доступности, а ей – только руку протяни, сразу же достанешь. И все страдания закончатся, словно рукой снимёт всё то, что причиняло дикую боль каждую секунду жалкого существования обычной подстилки богатеньких папиков с туго набитыми кошельками и целым багажом воображения, доверху набитого разного рода жуткими извращениями.

Всего одно движение – жизнь оборвётся, всё придет к нелогичному, но всё же завершению. Лезвием пытается провести по оголённому запястью, только кто-то – теперь осязаемый – наотмашь бьёт по руке, крепко сжимающей нож. От неожиданности, Ю разжимает пальцы, так и не успев себе навредить. Вскрикивает, потирая ушибленную кисть руки.

— Что ты опять удумала, чокнутая сука? — рычит господин Ким, хватая за волосы. Лица его по-прежнему не видно, только ощущения в этой тьме, кажется, в миллион раз ярче. Чужая крепкая ладонь, украшенная тяжёлыми кольцами, опускается на хрупкую щёку, вынуждая вновь вскрикнуть, потому что больно, неприятно, и кожу, кажется, разорвало от контакта с металлом, — заткнись, мразь! — удар в живот выбивает весь воздух из легких. Ю сгибается пополам, открывая рот, чтобы легче было душать.

— Ты даже убить себя не смогла, слабачка! — шипение за спиной вновь достигает ушей, сводя с ума, потому что теперь недоброжелателей двое. Один бьёт, другой – доводит до ручки моральным истощением.

— Очнись, Ю! — девушку трясёт, потому что кто-то третий – не то, что сейчас нужно. Сейчас бы избавиться от всех вокруг, остаться наедине с собой, понять, что к чему, куда идти дальше. Всё вокруг, словно происходит не на яву, словно это просто чей-то глупый неудачный сценарий, вызывающий у девушки лишь отвращение, — очнись, слышишь меня? Просыпайся! — голос становится громче, до разрыва ушных перепонок, до крейцеровой болезни, до ужаса, оседающего на стенках черепной коробки. И с губ срывается крик отчаяния.

Ю дергается, словно от удара током. Подрывается на смятой постели и истошно кричит, заставляя незнакомца возле кровати отшатнуться и неверяще распахнуть глаза. Девчонка тяжело дышит, буквально задыхается, пока теплые ладони господина Мина обхватывают её лицо крепко, вынуждая посмотреть на себя. Ю хлопает длинными ресницами, открывая и закрывая рот, словно рыбка, выброшенная на берег.

— Ты как? — обеспокоенность сквозняком гуляет по комнате, смущая девушку, в принципе, своим существованием. Это не совсем то, что она ожидала однажды встретить в своей жизни. Это что-то, что было совершенно за гранью понимания и веры в реальность. Хотя это ведь и не удивительно, да? С учётом той жестокости, в которой прошла её молодость, — Ю, не молчи, — девушка сглатывает жидкость во рту, хмуро уставившись на мужчину, образ которого совершенно не вязался с тревогой до этого момента.

— Я... — тянет, сомневаясь в том, стоит ли отвечать на самом деле, или же это какая-то глупая проверка на вшивость, — я в порядке, — наконец, выдыхает, решив: "а будь – что будет". Хуже же уже некуда, да?

— Ты кричала во сне, — объясняет своё поведение, наконец, отрывая руки от её лица. Девушка лишь кивает в ответ, впервые за долгое время не испытывая страха или волнения. Почему-то неизвестное чувство волнения, полностью охватившее парня и распылённое по комнате, подарило какое-то смутное успокоение. Будто больше бояться нечего.

Молчание бы затянулось, наверное, на долгие часы, если бы покашливание не раздалось от двери. Незнакомец, испуганный тем криком девушки спросонья, даёт о себе знать, прочистив горло.

— Ю, это доктор. Чон Хосок, — говорит Юнги, отводя взгляд. Ему, вообще-то не очень нравится это странное сдавленное чувство внутри. Что-то заставляет его чувствовать себя уязвимым. Плохо ли это? Мужчина не может однозначно ответить, но точно знает – непривычно, – он осмотрит тебя.

На дне глаз девушки пробегает мимолетная тревога, которую он – очевидно – не хочет выставлять напоказ из каких-то своих соображений. Юнги ловит это, замечает и впитывает, пропускает через себя – и незаметно (ну, это он так думает, конечно же) накрывает чужие чуть дрожащие пальцы своими.

— Он просто тебя осмотрит, Ю, не волнуйся, — мужчина от двери улыбается по-доброму. И Ю готова была бы поверить, если бы не сталкивалась с лицемерием слишком часто. Люди могут улыбаться тебе в лицо, а в следующий миг, даже не дожидаясь, когда ты отвернёшься, врезать с этой сраной улыбкой по лицу, так, что зуб выбьют и не заметят, — только скажи, пожалуйста, ты знаешь чем тебя травила Мэй?

Воздух из лёгких выбивает это противное имя, от которого кровь стынет в жилах. Теперь оно соотносится с самой жуткой пыткой на планете. Ю неосознанно тянется к месту уколов на шее ладонью, проводя пальцами по едва различимым точкам. Жалеет, что не может увидеть всё.

— Я... — девчонка снова запинается, раздумывая, стоит ли отвечать. Ещё в голове вертятся мысли о том, знает ли господин Мин, чем чреват этот контакт с "Алой розой"? Кто, чёрт возьми, этот Мин Юнги такой? Зачем она ему понадобилась? Целый пчелиный рой жужжит в голове, сводя с ума обилием мыслей. Гудит и гудит, и хочется, если быть честной, от этого избавиться, — думаю, это антикоагулянты, смешанные с каким-то психотропным наркотиком. Я... — девушка всё время запинается на этом местоимении, словно не соотносит себя с реальностью, словно она – пустое место, и действительно в это верит, — не знаю, что это. Но, знаете, я думаю, что это лучше, чем... — запинки, запинки, запинки. Это сложность в выражении мыслей, в признании, да и в принципе в разговорах с людьми, потому что на протяжении пяти лет говорить можно было только с позволения какого-нибудь обрюзгшего господина или господина Кима, — лучше, чем быть отравленной хлором.

— Чего? — Юнги хмурится на это заявление, гадая, не сдох ли он и не попал ли в ад. Ему казалось, что новостей ужасней – быть уже не может, но нет, эти слова, сорвавшиеся с губ девушки, пробили дно.

— В "Алой розе" есть комната номер тринадцать. Она наглухо изолирована от всех других, с целью сохранения жизни ещё не вышедшего из строя товара. Комната утилизации для тех, кем больше нельзя пользоваться, — словно заученный текст выдаёт Ю, замерев красивым изваянием, — вышедший из строя товар травят активной формой хлора, распыляя газ в комнате. Каждую шлюху оставляют там в одиночестве, а молодых, недавно прибывших рабынь приводят посмотреть на это через специальное окошко под потолком с целью разъяснение их дальнейшей судьбы или в качестве наказания. Как правило, товар не умирает от отравления, раньше разрывая себе горло, чтобы избавиться от давящего ощущения, — плохая детская сказка с несчастливым концом, в которой уровень жестокости прото зашкаливает.

Ю сама не замечает, как по щекам скатываются слёзы, оставляя на бледных щеках соляные дорожки. Ей казалось, что столько раз рассказанный руководству пункт из целого свода правил поведения в борделе, больше не способен вызвать в ней сожалений. Только перед глазами снова мелькают мучения яркими всполохами. Всхлип срывается с губ, оседая на поверхности единого сознания всех присутствующих в комнате.

— Знаете, все они кровью харкаются и хрипят, хочется броситься им помочь или, хотя бы, закрыть глаза, чтобы не видеть. Только не разрешают, а если не смотришь – тебя бьют, наказывают, как будто ты – какое-то вонючее животное, а не человек, — обида в голосе, разочарование в людях, это неверие в то, что всё может наладиться, потому что на протяжении стольких лет выбивали любую мысль о том, что ты заслуживаешь жить. Почти пять лет – около пятидесяти месяцев – плюс-минус тысяча восемьсот дней. И много-много часов, много-много минут и много-много секунд. Это превратилось в дурацкое проклятие, которое теперь – неотступная спутница Ю до конца её дней.

— Простите, но меня сейчас вырвет, — быстро проговаривает Чон Хосок, быстро выскакивая за дверь комнаты. Девушка лишь ухмыляется сквозь слёзы на эту сентенцию. Успокоительное, выпитое пару часов назад, всё ещё действует, поэтому истерика не накрывает волной, не разрушает сознание по крупицам.

— Эй, Ю, — почти шепчет Юнги, пальцами цепляя чужой подрагивающий подбородок, — всё скоро закончится, слышишь? — сожаление сочится вместе со словами, — я не могу исправить того, что уже случилось, но могу попробовать это остановить.

Она снова усмехается в ответ, не веря словам. Слишком хорошо ей известно, кто такой господин Ким, и насколько сложно устройство в "Алой розе". Хотя верить хочется очень сильно.

<i>Надежда умирает последней.</i>

— Хозяин...

— Юнги, — Мин прерывает попытку девушки обратиться к нему в пошлой форме, — просто Юнги. Никаких "хозяинов" больше в этом доме! Ладно? Договорились? — смотрит на девушку загнанно. Он, почему-то, разошёлся немного. Слова потоком льются из него, пока Ю стирает следы слёз с лица. И кивает в ответ – в знак согласия, — так ты что-то хотела спросить?

Девушка лишь мотает головой из стороны в сторону, не решаясь продолжить диалог, потому что мужчина напротив ведёт себя не так, как все остальные. Сейчас, под действием успокоительного, Ю вполне способна анализировать все его действия и действия его домоуправительницы.

Раньше о ней так не заботились. Никогда в её жизни о ней так не заботились. Поэтому подобное кажется чем-то нереальным, чем-то из давно забытого сна. Чем-то, что обычно описывают только в сказках про добрых и великодушных принцесс. Впервые за столь долгое время ей дают возможность открыто истерить, поят успокоительными, кормят вкусно и не пытают. Последнее, наверное, самое удивительное, потому что раньше не позволяли заснуть, не запихнув ей в задницу какой-нибудь огромный предмет с инструкцией о том, что если за ночь он из неё выпадет, то утром её отправят на перевоспитание в двадцать первую комнату – комнату повышенного уровня жестокости, где будут рвать, бить, унижать, плевать в лицо, смешивать с грязью, потом готовить к встрече с самыми отбитыми старыми извращенцами, захотевшими молоденькой крови, и вновь по кругу, пока не повезет и этот чёртов предмет не продержится в заднице до самого утра.

— Так, ты не против, чтобы Хосок тебя осмотрел? — от вопроса по спине девушки бегут толпы мурашек, будоража сознание верхом неожиданности. Если все те ужасы, что с ней происходили в "Алой розе", пробивали собой дно, то этот вопрос, кажется, пробил небо над её головой. А оно-то, оказывается, иногда может быть голубым. Даже в её прогнившем мирке.

— Я... — как знак препинания в её речи, — не против, — дыхание захватывает, потому что высказывать своё мнение оказалось не легкой задачей после долгих лет тренировок и учений о том, что она не имеет права даже дышать без разрешения.

Дверь в комнату отворяется. На пороге тот самый врач, который должен вынести вердикт, сказать, что с ней будет дальше. И страшно от всего, что медленно, обходя броню из успокоительных, проникает в сознание. Мысли о будущем, о прошлом, о настоящем скользят в самый центр жизнеобеспечения, сбивая настройки и пугая всеми возможными раскладами. У Ю, почему-то, даже мысли не возникает о том, что она будет жить. Кажется, что на ней – огромный красный крест, перечёркивающий все дороги, которые призрачным маяком когда-то виднелись на горизонте в выпускном классе.

Мин поднимается, чтобы выйти, только Ю, выдохнув и набравшись смелости, которая стоит ей учащенного сердцебиения и расплывчатой картинкой в глазах, хватает мужчину за руку, не позволяя отойти далеко. Жмурится, открывая рот, чтобы вымолвить хоть слово, только легкие сдавило тисками – дышать трудно. Анализ поведения мужчины хоть и помог осознать, что он не такой, не один их тех, с кем ей столько времени приходилось встречаться в разных плоскостях и комнатах, но страха это не умаляло ни на йоту.

— Мне остаться? — пока девчонка пытается что-то сказать, Мин решает, что будет лучше самому уточнить это. Внезапно понимает, что именно она хотела сказать в начале их диалога наедине. Понимает, что не смогла. И это травит душу настолько, что вдруг хочется задохнуться вместе с ней. Судорожный кивок с её стороны кажется чем-то запредельным, потому что её широко распахнутые глаза представляются Мину огромной бездной, в которой только кошмар и ужас, — хорошо, Ю, я останусь, только не переживай.

Хосок от двери лишь ухмыляется такому поведению своего – всегда холодного и отстранённого, не умеющего выражать эмоции и мысли слитно, чётко и ясно, – друга. Последний раз Чон видел Мина таким много лет назад – ещё в школе в предпоследнем классе, когда тот влюбился в какую-то девчонку из параллели, но так и не смог признаться. Только поговорил пару раз, покраснел, и задушил чувства темной ночью, чтобы спасти девчонку от своего отца.

— Я с твоего позволения, Ю, хотел бы начать со спины. А потом возьму кровь на анализ, — Хосок просто констатирует факт, не надеясь, что в растрепанных чувствах девушка сейчас ответит, — результаты скажу завтра. И скажу, что нужно делать. Надеюсь, что госпитализация не понадобится, хотя, скорее всего, придется отправить тебя в больницу, Ю.

— Осматривай спину и не болтай, — Мин злобно зыркает в сторону друга, прекрасно различая в болтливости Чона скрытую насмешку над своим поведением.

Юнги садится обратно, крепко обхватывая маленькие ладони Ю и сжимая в своих.

— Всё будет хорошо, — еле слышно. Одними губами. Ю поднимает затуманенные стархом глаза на мужчину. В этот раз ей хочется ему верить.

***

P. S.
У меня есть телеграмм-канал, где я выкладываю разную информацию по главам, слэш и, реже, гет аушки, а так же просто общаюсь с людьми. Вернее, буду общаться, если люди будут туда заходить, лооол.
Если кого-то заинтересует: https://t.me/yoo_jey78