М. Митчелл "Детство Скарлетт"

Глава 3

Скарлетт была всеобщей любимицей в Таре. Это началось еще давно, когда она родилась.

Впервые, когда Эллин смогла выйти с маленькой Скарлетт на крыльцо дома, собрались все рабы в усадьбе, чтобы полюбоваться на новорожденную.

Они приносили свои незамысловатые подарки — птиц, яйца, цветы — и восторженно изумлялись мягким волосикам девочки и ее большим глазам. Они так поздравляли миссис О'Хара, словно она совершила какой-то подвиг.

А та чувствовала себя героиней и с благодарной улыбкой посматривала на восхищенных, неловко переминавшихся с ноги на ногу рабов.

Конечно же, самым большим другом Скарлетт от самого ее рождения была Мамушка. Эта грузная негритянка отдавала ей всю свою душу. Но кроме нее у Скарлетт был и еще один друг — повар, высокий, немного нескладный гигант-Геркулес, служивший на кухне в усадьбе.

Часто, закончив работу, Геркулес сажал Скарлетт себе на плечи, относил в тень большого дерева и играл с ней.

Мамушка, хоть и ревновала Скарлетт, но Геркулеса побаивались все рабы. Ведь он слыл врачевателем, и негры говорили, что он знает множество заклятий, и если с ним поссориться, то он может наслать на тебя порчу.

Геркулес мастерил для маленькой Скарлетт забавные игрушки из веток, листьев, травы или лепил из глины фигурки зверей. В этом он был непревзойденным мастером.

И маленькая Скарлетт любила его незамысловатые игрушки больше других, ведь каждый раз они были разными.

Геркулес мог слепить коня или корову, иногда он выстраивал перед Скарлетт целую отару маленьких овечек, слепленных из глины, и щепочкой наносил на их круглые бока завитки шерсти.

Мамушка, доверяя Скарлетт Геркулесу, никогда не волновалась. Ведь даже когда та еще делала только первые шаги, Геркулес умело направлял их. Присев на корточки, он подбадривал девочку и манил ее к себе, всегда вовремя подхватывая, когда малютка готова была упасть, а потом подбрасывал над головой высоко вверх, и оба они заливались веселым смехом — ребенок и взрослый негр.

Миссис О'Хара тоже любила Геркулеса за его покладистый нрав и за привязанность к Скарлетт. Однажды, наблюдая за тем, как Геркулес играет с девочкой, миссис О'Хара испугалась.

— Геркулес, не подбрасывай ее так высоко, она же испугается!

— Что вы, мэм, — ответил повар, — ведь Скарлетт — это самое дорогое, что у нас есть.

И это «у нас» наполнило миссис О'Хара теплым чувством к старому повару.

Он служил в усадьбе уже несколько лет, его жена и младшие дети были когда-то проданы отдельно от него, скорее всего, за какую-нибудь провинность. Ведь тут, на юге, хозяева часто отличались жестокостью.

Но сколько не расспрашивали Геркулеса, в чем же состояла эта провинность, он всегда отмалчивался.

В Таре с ним был только младший сын, мальчик восьми лет. В его обязанности входило прогонять со двора забредших сюда индюков и гусей. Это была не очень сложная работа, с которой мальчик великолепно справлялся. И иногда, когда Скарлетт была еще маленькая, негритенок из кустов смотрел на белую девочку. Он благоговейно взирал на ее мягкие волосы, белую кожу и светлые глаза.

Скарлетт, а тогда ей было три года, заметив негритенка, очень долго присматривалась к нему и однажды, движимая любопытством, потрогала щеки и волосы чернокожего мальчика.

А наблюдавший за ними Геркулес задумчиво покачал головой и обратился к Мамушке:

— Вот, один вырастет слугой, а другая будет госпожой.

— Да, — вздохнула Мамушка, — я тоже часто об этом думаю.

— Такова воля Божья, — наставительно сказал тогда Геркулес, ведь он был очень набожным человеком.

Когда Скарлетт было уже девять лет, однажды Джеральд О'Хара привез ей из Саваны обруч и каталку, Скарлетт быстро обучилась этому нехитрому занятию, она бегала по двору, грациозно подгоняя перед собой подскакивающий на мелких камешках обруч. Она могла заниматься этим целыми днями. Первое время с утра до вечера она носилась по двору, налетая на цветочные клумбы и даже увлекшись, забегала на хозяйственный двор, разгоняя кудахчущих кур и лающих собак и, делая головокружительный разворот, снова подбегала к двери кухни.

— Геркулес, посмотри на меня! — кричала девочка, потому что Мамушка не могла по достоинству оценить ее умение.

И Геркулес, смеясь, говорил:

— Очень хорошо, Скарлетт.

Однажды младший сын Геркулеса, в ту пору работавший уже пастушонком, специально пришел посмотреть на обруч Скарлетт, ведь отец столько говорил ему об этой великолепной вещи. Он боялся подойти к девочке слишком близко, но Скарлетт в этом возрасте была уже чрезвычайно кокетлива и поэтому решила продемонстрировать свое умение перед пастушонком. Она сама принялась играть с обручем прямо перед носом негритенка. Тот делал вид, что рассматривает что-то совсем другое, сторонился, уступая ей дорогу, а сам в это время косил глазом на ярко-желтый деревянный обруч.

Скарлетт в это время не отличалась хорошими манерами. И, разогнавшись с обручем, она чуть не налетела на мальчика.

— Черномазый, — закричала она, — а ну-ка уступи мне дорогу!

В ее голосе, правда, не было злости, но рабам в Таре не так часто приходилось слышать в свой адрес подобное.

А Скарлетт принялась так быстро кружить вокруг чернокожего мальчика, что тот от страха убежал в кусты.

— Зачем ты напугала его? — грустно и укоризненно сказал Геркулес.

— Но ведь это чернокожий, — вызывающе смеясь, ответила Скарлетт.

Она была так горда и счастлива, что даже не представляла себе, что ее слова могут кого-нибудь обидеть.

Геркулес молча отвернулся от девочки и вернулся в кухню.

Скарлетт помрачнела, она поняла, что поступила плохо, но извиняться перед негром она, конечно же, не собиралась.

Но все-таки Геркулес был ее другом и поэтому Скарлетт глубоко задумалась как бы исправить свою ошибку.

Она проскользнула в дом, взяла из вазы, стоявшей на столе в столовой, апельсин и принесла его повару.

— Это тебе, Геркулес.

Скарлетт так и не смогла заставить себя извиниться, но в то же время ей не хотелось потерять расположение Геркулеса.

Вздохнув, повар неохотно взял апельсин.

— Скоро ты станешь взрослой, — наставительно сказал старый негр и добавил, слегка покачав головой, — вот так и идет наша жизнь.

— Ты не очень сердишься на меня, Геркулес? — все-таки промолвила Скарлетт, на большее ее не хватило.

— Нет, я не сержусь на тебя, — отвечал Геркулес, качая головой, — но я и не ждал, что ты так поступишь.

Скарлетт стояла перед ним, поджав губы, в ее руке дрожал поводок обруча. Она готова была расплакаться, но извиниться перед негром... Нет, на такое Скарлетт не была способна. Ведь только Мамушку из всех чернокожих она признавала почти равной себе. Все остальные находились ниже ее, обязаны были ей прислуживать, повиноваться.

Она не хотела обижать Геркулеса, обижать других рабов, но если уж так получилось, Скарлетт все равно не могла себя заставить снизойти до них.

А Геркулес смотрел на девочку и, казалось, всем своим видом подчеркивал расстояние между собой и ею. Но он делал это не из чувства обиды, а как человек, готовый покорно принять неизбежное.

Если раньше Геркулес часами мог держать Скарлетт на руках, играть с ней, подбрасывать в воздух или катать у себя на спине, и их игры длились часами, то теперь старый повар уже не позволил бы себе дотронуться до белой девочки. Он по-прежнему был добр к Скарлетт, но в его голосе уже проскальзывали нотки почтительности, а это немного злило Скарлетт, она сердилась и надувала губы. Но вместе с тем это и радовало Скарлетт, ведь она теперь ощущала себя немного взрослой.

И девочка теперь обращалась с Геркулесом не так, как со старым другом. Она научилась временами говорить вежливо, холодно и если временами приходила за чем-нибудь на кухню, то отдавала распоряжения тоном белого человека, знающего, что раб должен ему повиноваться.

В них не было издевки и презрения, это, скорее всего, было понимание своего превосходства, данного Богом и поэтому им нельзя было кичиться.

Да и сами рабы на юге не представляли себе другого устройства мира, кроме как общества, разделенного на белых и черных. Первые должны быть хозяевами, а вторые повиноваться им.

Поэтому негры работали усердно, во всем стараясь угодить своим хозяевам. А те заботились о них по мере своих возможностей. Такие отношения, казалось, вполне устраивали рабов, ведь они имели почти все, что нужно человеку — крышу над головой, еду, одежду. Никто из них, казалось, и не помышлял о свободе.

Они умели хранить достоинство, даже находясь в услужении, и часто между хозяйскими детьми и слугами завязывалась настоящая неподдельная дружба.

Скарлетт после этого случая забросила свой обруч в темную кладовку и больше старалась о нем не вспоминать. Изредка отец напоминал дочери о своем подарке, но та сразу же старалась перевести разговор на другую тему.

После этого случая Скарлетт несколько дней ни с кем не разговаривала. Она гуляла одна по небольшому парку усадьбы, состоявшему из аллеи и небольшой рощицы.

Может быть, девочка вспоминала как играла с Геркулесом под одним из больших деревьев, а может, она начисто забыла об этом, ведь прошло несколько лет, а для ребенка год — это почти целая жизнь, почти бесконечность.

Скарлетт была смелой девочкой и не боялась, как другие ее сверстницы, ни мышей, ни крыс, ни всяких насекомых. Часто она приводила в ужас Мамушку, притащив в дом какую-нибудь жабу или большого жука. Негритянка, не в силах справиться со своим испугом, звала тогда на помощь кого-либо из мужчин и приказывала выбросить эту дрянь куда-нибудь подальше, а потом часами распекала Скарлетт, говорила ей о том, чем должна заниматься белая девочка в ее возрасте.

Скарлетт терпеливо слушала свою служанку, даже иногда соглашалась с ней, но все равно, подобное повторялось не один раз.

Как-то раз Скарлетт, гулявшей одной в парке, показалось, что на ветке, низко нависшей над землей, что-то шевелится. Она уже давно хотела поймать какую-нибудь ящерицу и абсолютно не предвидев плохого, приблизилась к дереву. Змея — единственное, что могло напугать девочку.

И Скарлетт замерла: прямо перед ней висело то, что сперва она приняла за засохший сучок. Змея, зацепившись хвостом за тонкий прутик, слегка раскачивалась, обратив к Скарлетт свою сплющенную пеструю голову.

Девочка оцепенела от ужаса, она не могла сделать ни шагу, словно бы завороженная взглядом маленьких бусинок глаз пресмыкающегося.

Скарлетт уже доводилось слышать рассказы взрослых об ужасных случаях, происшедших с кем-нибудь из соседей или рабов. Она слышала, что от укуса змеи часто умирают.

Она уже не владела своим телом, руки ее бессильно опустились, и она с ужасом смотрела на раскачивающуюся перед ней змею. Из раскрытой пасти змеи то и дело показывался раздвоенный язык.

Девочка до боли сжимала кулаки, но это единственное движение, которое она могла совершить.

Внезапно у нее прорезался голос, она закричала так пронзительно, что казалось, сама оглохнет от своего крика.

И тут змея сжалась и прямо в глаза Скарлетт из ее пасти брызнуло несколько капель мутноватой жидкости. Девочка ощутила страшное жжение в обоих глазах. Мир тут же поплыл перед ней, сделался размазанным, словно она смотрела на него сквозь грязное стекло.

Прижав ладони к лицу, Скарлетт, не переставая кричать, опрометью бросилась к дому. Она бежала не разбирая дороги, спотыкаясь о камни, не обращая внимания на клумбы. Она еще различала дорогу, но мир уже потерял для нее свои прежние очертания, все расплывалось, делалось призрачным, свет меркнул.

Она, шатаясь, добралась до двери кухни и опустилась на пол, крича от боли.

Геркулес, заслышав крик Скарлетт, тут же выронил из рук кастрюлю с горячим супом, бросился к девочке и силой отвел ее руки от глаз.

— Что с тобой случилось? — кричал он, пытаясь привести Скарлетт в чувство.

Та продолжала кричать. На крик прибежала и Мамушка. Она сразу же бросилась к Скарлетт, но девочка толком ничего не могла объяснить, она только плакала и кричала.

Мамушка подхватила Скарлетт на руки, но Геркулес понял, что сейчас жалость ничего не даст и нужно узнать причину несчастья.

Он вырвал Скарлетт из рук старой служанки и сильно встряхнул. От испуга Скарлетт перестала кричать и посмотрела на Геркулеса своими покрасневшими невидящими глазами.

— Что? Что случилось? — спрашивал Геркулес, его голос звучал грозно и настолько убедительно, что не ответить ему было невозможно.

— Змея... змея... — пролепетала Скарлетт и вновь залилась плачем.

Мамушка с ужасом смотрела на Скарлетт. Она понимала, что нужно бежать рассказать обо всем Эллин и Джеральду, но не могла найти в себе сил двинуться с места.

— Что? — закричал Геркулес.

— Она плюнула, плюнула мне в глаза, — и девочка зашлась в безудержных рыданиях.

— Она ослепнет, — зарыдала Мамушка и принялась гладить Скарлетт по голове, но конечно же это ничем не могло помочь.

Боль в глазах девочки становилась все более пронзительной, и она уже даже не плакала, только кричала и била Геркулеса кулаками по мощной груди, пытаясь хоть этим немного ослабить свою боль.

На крик прибежала миссис О'Хара. Она бросилась к Скарлетт и с ужасом посмотрела ей в лицо. Глаза девочки уже вздулись и вышли из орбит. Это было страшное зрелище.

Через полчаса она могла полностью ослепнуть. Ее белое личико было обезображено слезящимися багровыми опухолями. Веки тоже распухли и покрылись волдырями.

— Сделайте же кто-нибудь что-нибудь! — воскликнула Эллин.

Джеральда в это время не было дома, он уехал на дальние плантации и единственный, к кому можно было обратиться за помощью, был Порк. Он быстро сообразил в чем дело и бросился на конюшню, чтобы ехать за доктором.

Тот жил довольно далеко от усадьбы и мог приехать самое раннее через час, и то если бы Порк застал его дома. Ведь у доктора Фонтейна было множество дел, и он вполне мог оказаться где-нибудь у соседей и тогда бы Порку пришлось вновь скакать до следующей усадьбы, чтобы там разыскать доктора.

А промедление могло стоить Скарлетт зрения, к тому же Эллин, а тем более Мамушка понимали, что и доктор Фонтейн вряд ли что-нибудь сумеет сделать. Ведь это был в здешних краях уже не первый случай, когда древесная змея выжигала своим ядом глаза людям.

— Подождите минуту, мэм, подождите, я сейчас принесу лекарство.

Женщина машинально приняла из рук гиганта Скарлетт и с надеждой посмотрела на повара.

А Геркулес выбежал из кухни и скрылся в кустарнике.

Эллин бросилась к ведру с водой и принялась промывать Скарлетт глаза. Она даже не расслышала, что сказал ей Геркулес, настолько была застигнута врасплох несчастьем. Она тоже плакала, промывая Скарлетт глаза. А та кричала от боли и вырывалась, почти не соображая, что делает.

Но когда стало ясно, что вода не помогает, мать с ужасом вспомнила, что сама видела раба, ослепшего от плевка древесной змеи.

Мамушка стояла подле своей госпожи и в отчаянии заламывала руки. Старая служанка ничем не могла помочь своей воспитаннице.

Обе женщины были бессильны перед вредоносным ядом змеи.

Не находя себе места, Эллин и Мамушка ждали возвращения Геркулеса. А Эллин смутно припоминала все, что слышала когда-нибудь о целебных свойствах трав. Она стояла у окна, держа на руках испуганную плачущую Скарлетт и беспомощно прижимала девочку к себе. Она смотрела на кустарник.

Прошло пять минут, десять и наконец, появился бегущий со всех ног Геркулес. В руке у него было какое-то растение — белые цветы и длинный изогнутый корень, немного перепачканный землей.

— Не бойтесь, мэм, — проговорил, задыхаясь, Геркулес, — вот это вылечит глаза Скарлетт.

Женщина с надеждой смотрела на своего раба. Она мало верила в успех, но надежда умирает последней и ничего больше сейчас невозможно было поделать.

Порк уже скакал во весь опор к дому доктора Фонтейна, но до его возвращения было так долго, а тут появлялась хоть слабая, хоть иллюзорная, но надежда спасти Скарлетт.

Геркулес лихорадочно обрывал листья, сдирал кожу с корня, и наконец, остался только маленький белый мясистый корешок. Он, даже не помыв его, положил корень себе в рот и стал жевать его. А потом, вырвав Скарлетт из рук миссис О'Хара, присел на скамью и, зажав девочку между колен, так сильно нажал большими пальцами на ее глаза, что та закричала от боли.

— Геркулес! — ужаснулась миссис О'Хара, ей показалось, что старый повар сошел с ума от несчастья, приключившегося с девочкой. — Что ты делаешь?

Она попыталась забрать Скарлетт, но Геркулес оттолкнул свою госпожу.

— Не мешайте, мэм, — проговорил он, продолжая жевать корень.

Эллин и Мамушка уже вдвоем бросились отнимать Скарлетт, но Геркулес грозно прикрикнул на них и женщины в испуге остановились.

Лицо Геркулеса приобрело какое-то странное выражение. Он был абсолютно спокоен, первое волнение улеглось.

Негр пристально вглядывался в невидящие глаза девочки. Он что-то шептал, продолжая жевать корень. Казалось, что Геркулес больше никого не видит, кроме Скарлетт.

Он склонился над корчившейся от боли девочкой и попытался раздвинуть пальцами опухшие веки. Скарлетт вновь закричала, боль прямо пронзила ее детское тело. Она мотнула головой и вцепилась зубами в руку Геркулеса, тут же из-под зубов потекла кровь, но негр не обратил на это никакого внимания. Он сильно зажал голову девочки между ладонями и та, почувствовав его уверенность, затихла.

Тогда Геркулес осторожно, двумя пальцами раздвинул веки одного глаза и лишь блеснул покрасневший белок, он с силой плюнул прямо в глаз. Потом принялся за второй глаз.

Скарлетт кричала, извивалась, брыкалась, кусалась. Кровь от укусов текла по темной коже повара, но он все-таки изловчился и плюнул во второй глаз. Потом повторил эту операцию дважды.

Наконец, он ослабил свою хватку, поднял Скарлетт, усадил ее на колени и прикрыл ей глаза ладонями.

Эллин вздохнула.

— Скоро все пройдет, мэм, — поспешил успокоить ее Геркулес.

Эллин, не веря своим глазам, смотрела на Скарлетт и видела, что девочка постепенно успокаивается. Конечно, она еще плакала, вздрагивала, немного постанывала, но было видно, что ей становится легче.

— Скоро все пройдет, мэм, — повторил Геркулес.

Он медленно поднялся и, не говоря больше ни слова, вышел из кухни.

На полу возле плиты уже застывала, покрываясь пленкой жира, лужа разлитого супа, валялась перевернутая кастрюля.

Геркулес шел, прихрамывая, он ведь обварил себе кипятком ногу и только сейчас вспомнил об этом.

Он присел под большим деревом, где когда-то играл с маленькой Скарлетт и задумчиво посмотрел на небо. Может быть, старый негр молился, прося у бога исцеления для девочки.

А Эллин сидела на кухне, прижимая к себе дочку и шептала:

— Геркулес сказал, что все пройдет. Слышишь, дорогая?

Скарлетт всхлипывала, то и дело прикладывая свои ладошки к глазам. Мать пристально смотрела на опухшие веки, на вздутые глазные яблоки. Она заметила, что опухоль немного спала, да и выглядела Скарлетт уже не так ужасно.

Ни Мамушка, ни Эллин до конца еще не верили, что Скарлетт удалось спасти.

Но через час опухоль спала совсем, зрение вернулось. Правда, глаза все еще были воспалены и болели.

Вскоре появился и Джеральд О'Хара. Оказывается, его встретил Порк по дороге к доктору Фонтейну, и Джеральд, бросив все дела, помчался к дому.

Он приехал как раз тогда, когда к Скарлетт вернулось зрение и дочь слабо улыбнулась ему.

И Джеральд, став возле кровати на колени, стал целовать ее заплаканное лицо.

Когда же он узнал, что это Геркулес вылечил Скарлетт, то не знал, как благодарить своего повара, как выразить ему свою признательность.

Через полтора часа появился доктор Фонтейн, его двуколка была покрыта пылью, с губ коня падали в пыль крупные хлопья пены.

Он, не слушая никого, бросился в спальню Скарлетт и остановился в недоумении. Девочка сидела на кровати и улыбалась вошедшему.

Доктор Фонтейн прекрасно знал симптомы действия яда древесной змеи и никак не мог поверить, что яд попал в глаза Скарлетт. Конечно, глаза были красными, но доктор Фонтейн не мог поверить, что действие яда мог остановить какой-то неграмотный негр. Но и промывать глаза девочки он не стал, потому что не знал действия снадобья Геркулеса.

Правда, долго побыть в доме Джеральда О'Хара ему не пришлось, его ждала роженица в соседнем поместье.

Назавтра Эллин сама спустилась в кухню и поблагодарила Геркулеса.

— Геркулес, наверное, сам Бог послал тебя совершить добро, — говорила Эллин.

— Да, мэм, на все воля божья, — отвечал старый повар.

После обеда к благодарности Эллин присоединились и подарки Джеральда О'Хара. Он давал Геркулесу деньги, предлагал отпустить его на волю. Но заслышав о вольной, Геркулес расстроился:

— Сэр, что я вам такое сделал? Почему вы хотите меня прогнать?

И Джеральд понял, что про освобождение старого негра лучше не говорить — он настолько привык к своим господам, что не мыслил своей жизни вне их дома, отдельно от них. Отказался Геркулес и от денег.

— На все воля божья. Это он, — Геркулес показал пальцем в небо, — вел меня.

Единственное, что мог сделать Джеральд для своего верного слуги, так это дать его сыну лучшую работу. Тот был переведен в мастерскую, где ремонтировали повозки и экипажи.

Глава 4

Когда в какой-нибудь из усадеб случается что-нибудь, то об этом вскоре узнают все соседи. Супруги О'Хара рассказывали эту историю всем, лишь только предоставлялся удобный случай.

Вскоре о них заговорили по всей округе.

На землях северной Джорджии еще не так давно было совсем мало белых людей, а черные рабы, привезенные из далекой Африки, знали свои тайны, привезенные ими из далеких краев. Это были тайны, известные им одним, наследство древних шаманов и колдунов. И по всей округе ходили рассказы о случаях, происшедших с кем-нибудь из жителей.

— Я видел это собственными глазами. Это был укус змеи. Рука негра вздулась до самого локтя, словно большой черный пузырь. Через минуту он уже едва стоял на ногах, он уже умирал. Но тут к нему подбежал другой негр, в руках у него был пучок травы. Он помазал чем-то больное место, и на другой день парень уже работал. А на руке у него кроме двух маленьких царапин, ничего не было видно.

Такую историю рассказал мистер Макинтош Джеральду О'Хара, когда тот поделился с ним несчастьем, которое случилось с дочерью и рассказал о ее чудесном выздоровлении.

О таких случаях белые люди всегда говорили с некоторым раздражением, потому что они знали, что существует очень много ценных пород деревьев или растений, в коре или в корнях которых или даже в обыкновенных на вид листьях содержатся целебные соки.

Но узнать об этих растениях белые не могли, ведь индейцев тут уже давно не было. Черные же рабы, лишенные дорогих лекарств и врачей, смогли применить свои таинственные знания, унаследованные от предков и разобрались, какое растение или дерево для чего годится, но они свято хранили свои тайны. И узнать об этих растениях у них было абсолютно невозможно.

Когда их расспрашивали о чудесном выздоровлении кого-либо из их соплеменников, те недоуменно пожимали плечами и отвечали, как повар Геркулес:

— На все воля божья, он — выздоровление.

В конце концов, история, происшедшая со Скарлетт, стала известна во всей северной Джорджии. Она не давала покоя доктору Фонтейну. Теперь ему не так легко было отмахиваться, говоря:

— Наверное, яд змеи не попал в глаза девочки. И лишь испарения этого яда стали причиной вздутия глазных яблок.

Он понимал, что его репутация врача серьезно подорвана, и он должен ее исправить. К тому же, если он сам свято верил раньше, что яд не попал в глаза Скарлетт, то после того как ему на каждом шагу рассказывали о чудесном исцелении девочки, он и сам стал сомневаться.

Правда, гордость не позволяла ему это делать публично. И он почти всегда отвечал:

— Ерунда, такие вещи всегда преувеличивают. Сколько раз я ни проверял подобные истории, всегда они оказывались пустым вымыслом.

Но как бы то ни было, однажды у дома Джеральда О'Хара остановилась двуколка доктора Фонтейна. У него были с собой ящички с пробирками и химическими препаратами.

Эллин и Джеральд радостно встретили доктора, слуги засуетились.

И господа, и их прислуга были довольны и польщены тем, что доктор Фонтейн проявляет к их дому такое внимание. Его пригласили к завтраку и снова уже в сотый, должно быть раз, рассказали, как было дело.

Скарлетт сидела тут же за столом и ее большие глаза, как бы в подтверждение достоверности рассказанного, искрились весельем.

Доктор Фонтейн говорил о пользе, которую могло бы принести человечеству новое лекарство, если бы его могли выделить из корня, найденного Геркулесом, и пустить в продажу.

Джеральд и Эллин радовались еще больше. Они были добрыми, отзывчивыми людьми. Им было приятно осознавать, что благодаря им человечеству может быть принесена большая польза.

Но когда доктор Фонтейн заговорил о деньгах, которые Джеральд может получить, если поможет отыскать этот корень, то мистеру О'Хара стало немного не по себе — он ведь относился к происшедшему, как к чуду. Иначе об этом ни он, ни его жена и не думали.

У Джеральда О'Хара возникло глубокое, почти религиозное чувство, и мысль о деньгах была ему неприятна.

— Это же сущий клад, — восклицал доктор Фонтейн, — вы обязательно должны помочь мне отыскать этот корень.

— Но, доктор Фонтейн, я не понимаю, почему вы говорите о деньгах, ведь нам это ничего не будет стоить.

— Мистер О'Хара, все должно оплачиваться.

— Но это чудо! — восклицал Джеральд.

— Чудес в мире не бывает, — резонно замечал доктор Фонтейн, — все имеет свое реальное объяснение. Я, конечно же, хочу надеяться, что в самом деле существует чудодейственный корень, который вылечил глаза вашей Скарлетт, но у меня есть и сомнения, яд змеи мог и не попасть в глаза девочки, а воспаление вызвали его пары.

— Я все-таки не понимаю, почему вы говорите о деньгах? — недоумевал Джеральд.

Он хоть и был удачливым торговцем, хорошо знал цену деньгам, но все равно не мог смириться с мыслью, что за чудесное выздоровление, ниспосланное им небом, он еще может и получить деньги.

Заметив выражение лиц Джеральда и Эллин, доктор Фонтейн поспешил вернуться к первоначальной теме разговора — к пользе на благо человечества.

Возможно, он относился ко всему этому слегка иронически. Ведь он не впервые охотился за тайными знаниями чернокожих рабов. Но почти никогда ему не удавалось достичь успеха, и он привык к разочарованиям.

— Вы даже не можете себе представить, мистер О'Хара, какие перспективы сулит это лекарство, конечно, если оно существует, — с ироничной улыбкой замечал доктор.

Джеральд же, который относился к исцелению своей старшей дочери, как к чуду, не мог разделять восторгов доктора Фонтейна. Он верил, что чудеса невозможно повторить, что исцеление ниспосылается небесами только тому, кто его достоин.

Когда завтрак был окончен, Джеральд О'Хара позвал Геркулеса в столовую и сказал ему, что доктор Фонтейн приехал специально, чтобы увидеть его.

Услышав это, повар испугался и никак не мог взять в толк, чего от него хочет доктор Фонтейн.

— Я не понимаю, сэр, — качал головой гигант, — чего вы от меня хотите. Я всего лишь повар.

Этот негр-гигант казался настолько растерявшимся, что скорее напоминал маленького ребенка, чем человека, способного взвалить на плечи лошадь.

Он так искусно притворялся ничего не понимающим, что это начинало злить доктора Фонтейна, а Эллин поспешила объяснить своему повару, что доктор Фонтейн приехал расспросить его о чуде, которое он совершил с глазами Скарлетт.

Эллин не узнавала своего слугу, он стал каким-то непонятливым и растерянным. Она не могла понять, почему Геркулес не хочет сказать, что за корень он употребил для лечения глаз Скарлетт. А тот все повторял и повторял, что он ничего не знает, кроме кухонных рецептов.

Геркулес переводил взгляд с хозяйки на хозяина, потом на Скарлетт, а та сидела, переполненная важностью, чувствуя себя героиней дня.

Наконец, Геркулес с неохотой проговорил:

— Вы, сэр, хотите знать, какое лекарство я употребил?

Доктор Фонтейн смотрел на него сузив глаза. Его раздражало, что какой-то негр отнимает у него столько драгоценного времени вместо того, чтобы сразу назвать растение.

А Геркулес вновь растерянно переводил взгляд с хозяйки на хозяина, потом на Скарлетт, словно не верил, что его господа, которых он так любит, могли предать его.

Тогда Джеральд принялся втолковывать Геркулесу о том, какое полезное лекарство можно сделать из этого корня, как его можно будет пустить в продажу и как тысячи людей белых и черных, повсюду можно будет спасать этим лекарством, если яд змеи попадет в глаза.

Доктор Фонтейн терял терпение, он-то прекрасно знал повадки негров. Если они решили о чем-то не говорить, то будут держаться до конца. Он уже понял, что все его попытки разузнать секреты негра — бесплодны.

Среди негров было поверье, что если рассказать кому-либо из белых о чудодейственной силе растения, то те утратят свою способность лечить.

Негры никогда не отказываются помочь белому или любому другому человеку, но выдать секреты?! На это они не пойдут никогда.

Геркулес слушал, опустив голову и недовольно наморщив лоб.

Наконец, красноречие Джеральда О'Хара было исчерпано, и в разговор вступил доктор Фонтейн. Он говорил еще красноречивее, даже принялся жестикулировать, что для благовоспитанного джентльмена было недопустимо.

Но злость уже поднималась в душе доктора Фонтейна. Ведь он, дипломированный доктор, ничего не мог сделать против яда древесной змеи. А какой-то неграмотный негр, пожевав корень, трижды плюнул в глаза девочки — и та исцелилась в течение часа.

Но какие аргументы ни приводил доктор Фонтейн, что ни сулил Геркулесу, тот все равно молчал, не выдавая свой секрет, он не произнес ни слова.

Когда мужчины замолчали, Эллин решила подействовать на лучшие чувства своего повара.

Она говорила:

— Геркулес, ты пойми, ты спас Скарлетт, потому что оказался рядом. А сколько детей потеряли зрение из-за того, что рядом с ними не оказалось знахаря. И ты, рассказав свой секрет, поможешь всем, кто окажется в такой беде.

Доктор Фонтейн уже потеряв надежду, сидел, откинувшись на спинку большого кресла и со скептичной улыбкой потягивал кофе.

Когда уговоры Эллин не поимели действия, он вновь начал объяснять Геркулесу, но уже в других словах.

Доктор Фонтейн говорил так, словно обращался к своему коллеге, а не к темнокожему рабу. Он рассказывал, какое можно сделать из корня лекарство и как важно это будет для науки. А в заключение он пообещал Геркулесу подарок — золотые часы на золотой цепочке. Такие часы мог позволить себе далеко не каждый белый человек. Конечно, соблазн был велик, но Геркулес был хранителем тайны и мог расстаться с ней только вместе с жизнью.

Наступило молчание. Доктор Фонтейн уже внутренне ликовал, уверенный, что Геркулес не сможет устоять против такого соблазна, но негр угрюмо пробурчал, что не помнит, какой это был корень.

Доктор Фонтейн разочарованно вздохнул, Скарлетт набросилась на Геркулеса с упреками.

— Как ты можешь так поступать? Сколько людей страдают из-за яда этой проклятой древесной змеи, — пыталась она воззвать к лучшим чувствам повара.

Но достигнуть каких-либо результатов было чрезвычайно трудно. Геркулес предпочитал хранить молчание, а если что и отвечал, то это была полнейшая чушь.

— Мэм, — говорил он, — это моя слюна вылечила глаза вашей дочери.

— Но я же видела все своими глазами, — возражала Эллин.

— Говорю вам, мэм, — стоял на своем Геркулес, — это моя слюна и больше ничего.

— Но я видела корень в твоих руках, видела, как ты жевал его. Почему, Геркулес, ты не хочешь помочь другим людям?

— Я бы с удовольствием им помог, — отвечал повар, — но, в самом деле, это всего лишь слюна.

Доктор Фонтейн не мог скрыть улыбки. Ему уже не раз приходилось сталкиваться с подобным упорством чернокожих знахарей и он понимал, что все уговоры бесполезны. Если не подействовало обещание подарить золотые часы на золотой цепочке, то значит дело пропащее.

К тому же Геркулес был настроен довольно враждебно ко всем расспрашивающим его, как будто они хотели у него что-то отнять. Выражение его лица было сердитым и враждебным даже тогда, когда он смотрел на своих господ, к которым всегда относился с большим почтением.

Джеральд, не выдержав, ударил кулаком по столу.

— Геркулес, я приказываю тебе показать доктору Фонтейну этот корень!

Геркулес недоуменно пожал плечами и посмотрел на своего господина.

— Я не понимаю, сэр, о чем вы говорите? Это всего лишь моя слюна. Если доктор хочет, я могу плюнуть в одну из его пробирок, но это Всевышний хотел, чтобы Скарлетт излечилась.

Джеральд устыдился своего поступка. Ведь стольким был обязан Геркулесу, а отплатил ему криком и руганью.

Но Джеральд был упрям и поэтому не терпел упрямства в других. Он подавил в себе жалость и воскликнул:

— Геркулес, если ты не послушаешься, я велю продать тебя с торгов.

Эллин в изумлении посмотрела на мужа, она никак не ожидала от него подобного.

— Джеральд, что ты говоришь? — вскричала она, хватая мужа за руку, — ведь Геркулес спас Скарлетт зрение! Как ты можешь?

— Не надо, Эллин, — руки Джеральда дрожали от негодования, — не сдерживай меня. Неужели ты не видишь, он издевается над нами.

— Геркулес, — голос Эллин звучал умоляюще, — ну скажи, пожалуйста, где растет этот корень. Это так важно.

— Если бы я знал, мэм, я бы показал вам его, но я не привык обманывать, — и Геркулес с деланной открытостью посмотрел в глаза доктору Фонтейну.

Тот уже устал от этого бесконечного бессмысленного разговора и мечтал только об одном, как бы поскорее уехать домой. Он понимал, что этот Геркулес — хитрая бестия, и прекрасно знает, что такой корень существует.

Но желание прославиться изобретением нового лекарства придало доктору Фонтейну новые силы.

— Геркулес, — вкрадчивым голосом сказал он, — а что бы ты хотел в обмен на свою тайну?

Негр пожал плечами.

— Никакой тайны нет. Это все слюна, сэр.

И Эллин, и Джеральда начинало раздражать поведение повара. И от этого раздражения уже исчезло неясное чувство вины, которое они испытывали под укоризненным взглядом Геркулеса. Им стало казаться, что он ведет себя чрезвычайно глупо и даже нагло.

В то же время они понимали, что чернокожий раб ни за что не уступит.

А значит, чудодейственное средство так и останется без применения, никому неизвестным, за исключением немногих негритянских знахарей, обладающих этой тайной.

А с таким положением вещей никак не мог смириться доктор Фонтейн.

«Эти черномазые, — рассуждал доктор Фонтейн, — знают больше, чем я. Они ходят в изодранных рубахах, в залатанных штанах и копаются в земле, обрабатывая плантации. А мы, белые люди, властелины мира, должны унижаться пред ними, выспрашивая секреты, случайно доставшиеся им в руки».

Доктор Фонтейн чувствовал свою ущербность перед сыновьями и внуками старых знахарей. Он прекрасно понимал, что под безобразными масками, ожерельями из костей и прочими нелепыми атрибутами их магии, у предков Геркулеса пряталась какая-то настоящая сила и мудрость, недоступная белому человеку.

Но как каждый ученый он не признавал существование тайн. Он считал, что все поддается анализу и расчету и что каждого человека можно склонить на свою сторону. Не посулами, так угрозами.

А больше всего раздражало доктора Фонтейна то, что, возможно, он и хозяева Тары, пытающиеся сейчас уговорить Геркулеса показать чудодейственный корень, по сто раз на день наступают на это невзрачное с виду растение, проходя из дому в парк или же навещая скотный двор. Может, это растение простой сорняк на хлопковой плантации. Но наступая на него ни он, ни мистер О'Хара, ни Эллин, не догадываются о его силе.

Доктор Фонтейн посмотрел в окно. Оттуда было далеко видно и он почувствовал, что взгляд его скользит среди безбрежного моря растений и лекарственных свойств половины из них он не знает.

«А этот неразговорчивый негр прекрасно представляет себе, какое из них чему может служить. А ведь они белые люди, — думал доктор переведя взгляд на хозяев Тары, — обосновались на этих землях, куда раньше чернокожих рабов. И все равно не смогли постичь тайны здешней природы. Все-таки эти негры — дикари. Они как звери, чувствуют, какое растение нужно есть во время болезни».

Думать можно было что угодно, от этого не становилось легче.

И супруги О'Хара, и доктор Фонтейн продолжали безрезультатно уговаривать Геркулеса. Они уже даже не понимали, чего в них больше — усталости, раздражения или отчаяния.

А Геркулес все твердил, что не может вспомнить, что такого корня вообще не существует в природе, то он начинал уверять, что это растение не растет в это время года, а то вновь принимался повторять, что вовсе не корень, а его слюна возымела лечебное действие, посланное Всевышним. Он говорил все это подряд, явно не смущаясь того, что одно его утверждение противоречило другому.

Всегда ласковый и сдержанный, Геркулес был теперь груб и упрям.

Эллин и Джеральд, а главное, Скарлетт не узнавали в нем своего доброго, любящего, старого слугу. Сейчас перед ними стоял невежественный, тупой и упрямый черномазый, который, опустив глаза и теребя фартук, приводил все новые и новые отговорки, одну нелепее другой.

Наконец, уже боясь сорваться, доктор Фонтейн попросил мистера О'Хара выйти в коридор.

— Мистер О'Хара, — обратился он, — я прошу прощения за свою настойчивость.

— Что вы, доктор Фонтейн, это я должен просить у вас прощения за нахальность моего слуги. Я все-таки вытрясу из него то, что вам нужно. Он расскажет нам, где растет корень.

— Я думаю, не стоит этого делать, — попытался урезонить Джеральда доктор Фонтейн.

— Это еще почему? — изумился Джеральд, — ведь я понимаю, как важно вам узнать целебные свойства растения.

— Да, это очень важно, — согласился доктор Фонтейн, — но я думаю, если мы будем настаивать, то Геркулес вообще откажется нам помогать.

— Но я могу его заставить.

— Как видите, мистер О'Хара, этого нам еще не удалось, — доктор Фонтейн специально употребил вместо слова «вам», довольно расплывчатое «нам». Он пощадил самолюбие Джеральда О'Хара.

— Тут нужно действовать хитрее, — предупредил он хозяина Тары.

— С ними нельзя быть ласковыми, — заметил Джеральд О'Хара, имея в виду своих рабов.

— Я с вами абсолютно согласен, мистер О'Хара. Но эти черномазые — продувные бестии. Они так хитры, что от них невозможно ничего добиться. И мы тоже должны действовать хитростью.

— Я с вами согласен, — подхватил Джеральд.

Но с какой стороны подступиться к Геркулесу он еще не представлял.

А тот все это время, теребя край передника, стоял в гостиной и невинным взглядом смотрел в глаза своей хозяйки Эллин. Та, уже отчаявшись уговорить Геркулеса, лишь горестно качала головой.

А Скарлетт задумчиво смотрела на негра. Ей было жаль этого могучего мужчину, к которому взрослые пристают с расспросами.

«Ну не хочет человек отвечать и не нужно, — думала девочка, — придет время, и он все расскажет сам. Дался же им этот корень».

Скарлетт конечно же, помнила боль, пронзившую ей глаза, помнила размытый мир, увиденный ею сквозь туман змеиного яда.

Но детская память коротка, она уже не помнила своего испуга, да вряд ли тогда девочка понимала, что может ослепнуть. Ей было достаточно сейчас и того, что она здорова, прекрасно видит.

А Геркулеса, которому приходится выслушивать угрозы и упреки, ей было жаль.

Ноги Скарлетт еще не доставали пола, когда она сидела на высоком стуле и от нечего делать, девочка принялась болтать ими.

Внимание Эллин тут же переключилось на дочь.

— Скарлетт, сейчас же перестань болтать ногами. Неужели ты не понимаешь, это неприлично.

«Ну вот, — подумала Скарлетт, — теперь мама будет учить меня, как нужно себя вести».

Она поставила ноги на перекладину и примерно сложила руки на коленях.

Геркулес сочувственно посмотрел на девочку, словно бы говоря, вот видишь, и тебе досталось.

А доктор Фонтейн в это время в коридоре уже втолковывал Джеральду О'Хара свой новый план.

— Мистер О'Хара, попросите дочь, пусть она выведает у Геркулеса его тайну.

— Я не знаю, получится ли у нее? — засомневался Джеральд.

— Но ведь он ее очень любит. И вряд ли откажет ребенку.

— Не знаю, пойдет ли это на пользу Скарлетт? — сказал Джеральд О'Хара, явно готовый согласиться с предложением доктора Фонтейна.

А тот, почувствовав слабину в хозяине, становился все более настойчивым.

— Но вы понимаете, мистер О'Хара, у нас нет другого выхода. Я просто не имею права упускать из рук такой случай. Это будет огромным открытием в медицине. Насколько мне известно, подобных препаратов в природе не существует.

Джеральд, не любивший втягивать детей в дела взрослых, нехотя согласился.

Когда он и доктор Фонтейн вернулись в гостиную, там, казалось, ничего не изменилось. Геркулес все также стоял, понуро опустив голову.

Эллин извелась в нетерпении. Она чувствовала себя не очень-то уютно, оставшись вместе со Скарлетт и Геркулесом. Она облегченно вздохнула, увидев приветливую улыбку мужа.

Джеральд уселся за стол и с полминуты молчал, словно бы раздумывая, стоит ли говорить при девочке. Потом негромко позвал:

— Геркулес.

Гигант медленно поднял голову и посмотрел в глаза своему хозяину.

— Я слушаю вас, сэр.

— Хорошо, я даю тебе два часа на размышления. А после этого ты расскажешь мне и доктору Фонтейну, где растет корень. Иначе..., — Джеральд запнулся, понимая, что угроза прозвучит не к месту.

— Хорошо, сэр, — сказал Геркулес и посмотрел долгим, полным злобы взглядом на белых людей, которые окружили его, как свора собак, и набрасывались на него с громким лаем.

— Можешь идти, — не выдержав взгляда своего раба, бросил Джеральд и махнул рукой.

— Слушаю, сэр, — бесстрастным голосом повторил Геркулес и покинул гостиную.

Скарлетт удовлетворила свое самолюбие сполна. Ведь ей уделяли сегодня столько внимания. Конечно, конкретно никто не обращался к ней с вопросами. Но девочка понимала, что все, происходящее сейчас в усадьбе, связано с ней. И теперь она, пресыщенная впечатлениями, уже хотела бы побыть одна.

Она вопросительно посмотрела на отца, как бы спрашивая, может ли она пойти.

Но Джеральд подманил ее пальцем. Эллин, почуяв неладное, спросила:

— Что ты хочешь, дорогой?

— У меня есть к Скарлетт пара вопросов.

Джеральд взял дочь за руку и вывел из гостиной.

Эллин не решилась последовать за ними, на юге послушание считалось одной из самых больших добродетелей женщины.

Джеральд привел Скарлетт в свой кабинет, куда ей редко доводилось попадать. Последний раз Скарлетт была здесь месяца два тому назад, когда отец распекал ее за очередную шалость.

Сейчас Джеральд держался с дочерью ласково. Он усадил ее в глубокое кресло, а сам устроился за письменным столом.

Скарлетт всегда приходила в восхищение от одного вида письменного прибора своего отца. Больше всего ей нравилось тяжелое мраморное пресс-папье с блестящей бронзовой ручкой наверху. Оно было отлито в форме дракона, который сжимал своими когтистыми лапами края верхней мраморной плитки.

Тут же на столе Джеральда стояла и томпаковая дырчатая коробочка — старинная песочница, подлинная вещица восемнадцатого века. Из таких в былые времена посыпали песком чернила для просушки. Это была довольно бесполезная вещь в век промокашек, но Джеральд очень дорожил ею и не упускал случая похвалиться своей реликвией перед гостями.

А Скарлетт больше привлекало сверкающее бронзовой ручкой пресс-папье. Джеральд, улыбнувшись, протянул его девочке.

— Хочешь подержать?

Обычно отец никогда не позволял ей прикасаться к его вещам. Скарлетт осторожно приняла в свои руки тяжелый, прохладный предмет. Она погладила дракона, словно он был маленькой живой ящерицей. Она задерживала указательный пальчик на зазубринах его хребта, вкладывала мизинец в раскрытую пасть.

Но вот девочка уловила сходство раздвоенного языка дракончика с жалом змеи и ей сделалось не по себе. Она поставила пресс-папье на край стола и осторожно отвела руки.

Дело было сделано. Скарлетт уже чувствовала себя обязанной отцу. И тот не упустил случая воспользоваться этим.

— Скарлетт, ты должна мне помочь.

— Тебе? — удивилась девочка.

— Да, мне и доктору Фонтейну.

Скарлетт сразу поняла, о чем пойдет разговор. Но больше всего в жизни она не терпела обман и поэтому, ей совсем не хотелось выведывать у Геркулеса с помощью какой-нибудь хитрости его секрет.

— Так ты поможешь нам? — спросил Джеральд, слегка нахмурив брови.

— Я боюсь, у меня ничего не получится, — сказала Скарлетт.

— Но ты понимаешь, как это важно?

— Конечно, понимаю, — согласилась девочка.

— Я могу пойти на кухню и спросить у Геркулеса, где растет этот корень, но он мне все равно не ответит. Ведь не сказал же он ни тебе, ни доктору Фонтейну...

— Я думаю, если ты попросишь хорошенько, то тебе он расскажет.

— Да-а, — протяжно сказала девочка, — он мне расскажет, но только в одном случае.

— Когда же?

— Взяв с меня обещание никому не говорить об этой страшной тайне. Ведь иначе, Геркулес в это верит, корень потеряет свою чудодейственную силу. И тогда уже больше никого не спасут от страшного яда этой змеи.

— Это все чепуха, — сказал Джеральд.

Но Скарлетт оказалась рассудительнее своего отца.

— Это все колдовство. Ведь Геркулес колдун, так говорят все негры, а колдовство может потерять свою силу.

— Это все ерунда, — уже не так уверенно повторил Джеральд, — и ты должна узнать у Геркулеса, где растет этот корень. А потом покажешь доктору Фонтейну. А тот сможет приготовить из растения лекарство, которое сможет помочь очень многим людям. Ведь ты хочешь помочь больным? — пытаясь задеть чувствительные струны в душе дочери, продолжал Джеральд О'Хара.

Скарлетт все еще сомневалась.

Она-то знала, что сможет выпытать у Геркулеса секрет корня в обмен на обещание никому ничего не рассказывать.

Она могла уговорить старого негра научить ее капельку колдовать. Но колдовство, девочка свято верила в это, всегда теряет свою силу, если о нем будут знать многие. Колдун должен быть один на округу.

— Значит, ты поможешь? — не дождавшись ответа дочери, подытожил Джеральд О'Хара.

Скарлетт опустила голову. Ей не хотелось никого обманывать, но и противоречить отцу она тоже не хотела. Она знала, что тот вспыльчив и может ее наказать.

— Хорошо, — тихо проговорила она, — я помогу. Но Геркулес может мне и не сказать.

— Тебе он скажет, — Джеральд поднялся из-за стола и протянул руку дочери.

Та, взявшись за его горячую ладонь, поднялась из кресла.

— Иди и все разузнай.

Скарлетт нехотя покинула отцовский кабинет. Она шла по дому так медленно, словно бы следовала на казнь, пытаясь отсрочить ее исполнение. Но как медленно ни идешь по немилой дороге, она всегда кончается.

Скарлетт остановилась возле дверей кухни. Она оглянулась назад, словно бы ища спасения, но в дверях гостиной стояла, скрестив руки на груди, Мамушка. В душе старая негритянка была, конечно же, на стороне Геркулеса, но противоречить хозяевам она не решалась. Ведь желание белого человека, каким бы сумбурным и несправедливым оно ни казалось чернокожему, всегда должно было быть выполнено.

Скарлетт передернула плечами, словно показывая Мамушке, что она совсем не хочет принимать участие в несправедливости, взялась за дверную ручку и медленно приоткрыла кухонную дверь.

Геркулес в это время орудовал возле плиты, он заготавливал топором из полена тонкие лучины, собираясь развести огонь. Он посмотрел на Скарлетт и не проронил ни слова, словно не заметил ее.

Топор скользил по полену, откалывая тонкие полоски древесины. Они были ровные, почти одинаковые, и Геркулес складывал их возле печной дверцы одну подле другой.

Скарлетт не решалась начать разговор. Она стояла возле приоткрытой двери и ждала, пока Геркулес окончит свою работу.

А он не спешил, неспешно откалывал одну щепку за другой и складывал их, хотя для того, чтобы развести огонь, их было уже предостаточно.

Наконец, он отколол последнюю лучинку, положил ее и оставшуюся в руках тонкую щепочку у дверцы. И руки его сжимали только один топор.

— Я знаю, зачем ты пришла, Скарлетт, — грустно сказал Геркулес, — тебя послали разузнать о волшебном корне.

— Да, — тихо проговорила девочка, — ты скажешь мне?

— Но тогда волшебство потеряет свою силу. А это секрет моего отца. Это он рассказал мне о силе, заключенной в растениях, и если я не сохраню этот секрет, то Бог проклянет меня.

Геркулес хоть и был очень набожным человеком, но имел явно искаженное представление о том, как Бог поступает с грешниками.

Скарлетт подошла к повару и опустилась на низенькую скамеечку возле плиты.

Геркулес принялся складывать щепки в топку, и девочка, как завороженная, следила за его движениями. В них не было ничего лишнего, каждая щепка ложилась на свое место, сверху Геркулес пристроил дрова. Потом принялся раздувать еще теплящийся в углях жар.

Вспыхнула тонко расколотая сухая древесина, огонь взобрался по щепкам выше и вот уже в топке загудел огонь. Его оранжевые отблески заиграли на блестящем от пота лице Геркулеса. Он вытер рукавом вспотевший лоб и устроился на такой низенькой скамеечке напротив Скарлетт.

— Я понимаю, — вздохнула Скарлетт, — что колдовство пропадет, если ты о нем расскажешь. Но ни мой отец, ни доктор Фонтейн этого не понимают.

Геркулес сжал кулаки, на его шее вздулись жилы. Скарлетт было страшно смотреть на этого гиганта, ведь он выглядел сейчас таким беспомощным.

— Это мистер Джеральд прислал тебя? — спросил Геркулес.

Но Скарлетт не была намерена обсуждать дела своего отца со слугой.

— Я сама пришла, — сказала она, — доктору Фонтейну очень важно знать, где растет этот корень.

Геркулес глубоко вздохнул, прекрасно представляя, что и у Скарлетт он не найдет понимания. Понять его мог только негр.

— Неужели тебе не жалко людей, которым больше нельзя будет помочь? — спросил Геркулес.

— Мне будет их жалко, — девочка опустила голову, — но доктор Фонтейн должен знать, где растет корень.

— Но колдовство потеряет силу, — напомнил Геркулес.

— Ты можешь получить за это золотые часы, — негромко произнесла Скарлетт, — такие же, как у моего отца.

Геркулес рассмеялся. Он представил себя в заплатанных полотняных штанах, из драного кармана которых тянется золотая цепочка.

— Да я и не разбираюсь в часах. Я все равно не смогу понять по ним который час. Я определяю время по солнцу.

— Но ведь у тебя всегда обед приготовлен вовремя! — изумилась Скарлетт.

— Часы могут остановиться, — заметил Геркулес, — а солнце никогда.

— Но ведь на небе бывают тучи, и тогда солнца не видно.

— А я вижу его и сквозь тучи, ведь я колдун.

— Ты добрый колдун, — сказала девочка.

— Колдуны, Скарлетт, не бывают добрыми или злыми. К добрым людям они добрые, а к злым относятся по злобному. Вот поэтому я и не хочу говорить секрет корня.

— Но доктор Фонтейн не оставит тебя в покое, — шепотом сказала Скарлетт, — он все равно придумает способ, как выведать у тебя про этот корень.

— Я знаю еще много секретов, — сказал Геркулес, — но если я нарушу обещание, данное моему отцу, вся моя колдовская сила исчезнет. И я больше не смогу никому помочь. А ведь стольким людям нужно мое умение.

— Я не смогу их уговорить, — вздохнула Скарлетт.

В глазах Геркулеса вновь вспыхнул огонь злобы, но тут же погас. Его сменила искорка смеха.

— Я покажу доктору Фонтейну, где растет корень.

Скарлетт изумилась.

— Но ведь ты нарушишь обещание!

— Тише, — сказал Геркулес, прикладывая указательный палец к своим влажным, очень красным на фоне темного лица губам, — я покажу, где растет этот корень.

Больше, как ни допытывалась Скарлетт, Геркулес ей ничего не сказал. Она понимала, что тот задумал какую-то хитрость, но девочке все-таки стало легче.

Вся ответственность теперь перекладывалась с нее на Геркулеса.

Когда настал назначенный мистером О'Хара час, Геркулес поднялся в гостиную.

За столом сидели доктор Фонтейн и хозяин Тары.

— Я покажу вам корень, сэр, — бесстрастным голосом сказал Геркулес.

Мистер О'Хара и доктор Фонтейн переглянулись, на лице мужчин появились довольные улыбки. Джеральд словно бы говорил доктору, «я же с самого начала знал, что все сложится хорошо». А доктор Фонтейн беззвучно взглядом отвечал ему: «Но эти черномазые такие хитрые».

— Идем, — сказал Джеральд О'Хара, — поднимаясь из-за стола. — Это далеко?

— Не знаю, я буду искать, сэр, как только увижу корень, сразу же покажу его вам.

От дома все трое двинулись гуськом. Впереди шагал Геркулес. Он напряженно шарил взглядом по сторонам, словно бы и впрямь отыскивал цветы чудодейственного корня. За ним шел доктор Фонтейн, сжимая в руках саквояж, уже готовый принять таинственное растение, а за доктором Фонтейном шествовал Джеральд О'Хара.

В конце аллеи их догнала Скарлетт, и Джеральд посчитал себя не вправе отправить дочь домой, ведь это ей удалось уговорить Геркулеса показать корень.

Стоял знойный день, по небу проплывали редкие облака, такие маленькие, что их мимолетная тень не давала возможности перевести дыхание после знойного солнца. Все вокруг было накалено, а само солнце было похоже на сверкающий медный поднос.

Во всяком случае таким оно казалось Геркулесу, большую часть своей жизни проведшему на кухне.

Этот сверкающий медный поднос висел над головой, над полями колыхался горячий воздух, земля, пересохшая без дождей, растрескивалась под ногами, а горячий ветер поднимал песок, пыль и дул в лицо.

Это был ужасный день. В такое время лучше всего лежать на террасе и пить принесенный из погреба напиток, прохладный и хорошо утоляющий жажду. А в спешке ни Джеральд, ни доктор Фонтейн, ни даже предусмотрительный Геркулес не прихватили с собой ни глотка воды.

Время от времени кто-нибудь из мужчин вспоминал, что в тот день, когда со Скарлетт случилась беда, потребовалось всего несколько минут, чтобы найти корень. И тогда попеременно то Джеральд О'Хара, то доктор Фонтейн спрашивали:

— Далеко еще?

А повар, едва сдерживая злость, отвечал через плечо.

— Я ищу корень, сэр.

И действительно, он часто наклонялся то в одну, то в другую сторону, раздвигал рукой траву и злил своих спутников небрежностью, с которой он это делал. Он водил их среди кустов, по невидным тропинкам добрых два часа под нестерпимо палящим солнцем.

Первой изнемогла Скарлетт. Пот ручьями струился по ее телу, у девочки разболелась голова. Но она боялась сказать об этом отцу, ведь тот начнет злиться на нее, что она увязалась за ними.

Джеральд и доктор Фонтейн испытывали страшную жажду. Но все молчали, каждый по своей причине.

Джеральд О'Хара потому что был зол, доктор Фонтейн — потому что еще раз убедился, что таинственного растения не существует в природе и молчал лишь из приличия, поскольку сам настоял на этой бессмысленной экспедиции. Ему не хотелось признаваться перед хозяином Тары в том, что он поверил в небылицы, которые рассказывают негры о колдунах. А Скарлетт боялась разозлить отца. У Геркулеса же тоже были свои причины, чтобы молчать и вести процессию все дальше под нестерпимо палящим солнцем.

Наконец, когда они отошли от дома на пару миль, Геркулес решил, что для доктора Фонтейна уже достаточно мучений, а, может быть его гнев прошел, потому что страдала и ни в чем не повинная Скарлетт и его, в целом, хороший и справедливый хозяин.

Мельком взглянув на траву, Геркулес сорвал пучок голубых цветов, которые попадались им на всем пути. Это был один из многочисленных сорняков, которые работники вырывали на хлопковых плантациях на каждом шагу.

Геркулес протянул эти цветы с маленькими корешками доктору Фонтейну и, не глядя на него, повернулся и пошел по направлению к дому, предоставив всем остальным следовать за ним, если они этого захотят.

Когда все вернулись домой, доктор Фонтейн пожал руку Джеральду О'Хара.

— Я благодарен вам за содействие, надеюсь, что это будет иметь хоть какой-то смысл.

Джеральд О'Хара неопределенно пожал плечами.

— Я помог вам чем мог. Но мне кажется, что это не то растение. Боюсь, как бы Геркулес не обманул нас.

— Не важно, даже отрицательный результат имеет смысл, — сказал доктор Фонтейн и отправился на кухню поблагодарить Геркулеса.

Он был очень вежлив, хотя во взгляде сквозила насмешливость. Но Геркулеса там не было.

Небрежно бросив цветы на сиденье своей двуколки, доктор Фонтейн отбыл обратно к себе домой.

А Геркулес вернулся на кухню готовить еду. Он был все еще в мрачном настроении и разговаривал с миссис О'Хара тоном непокорного слуги.

И прошло довольно много времени, прежде чем вернулось их взаиморасположение друг к другу.

Конечно же в корнях голубых цветов не оказалось никаких чудодейственных свойств, как старательно не исследовал их доктор Фонтейн.

Но на это у Геркулеса было убедительное объяснение: колдовство, рассказанное другим людям, теряет силу.

Мистер О'Хара, конечно же считал, что Геркулес обманул и его, и доктора, но признаваться ему не хотелось. Время от времени он и миссис О'Хара тайком расспрашивали своих рабов по одному о корне. Те отвечали недоверчивыми взглядами, некоторые говорили, что не знают, другие отвечали, что никогда не слышали о таком корне.

Рабы говорили так, словно бы вся округа не знала о несчастье, случившемся со Скарлетт и о ее чудодейственном выздоровлении. И только один из рабов, большой Сэм, привыкший относиться к своим хозяевам с доверием и знавший, что тоже безгранично доверяют ему, ответил:

— Спросите у Геркулеса, ведь он врачеватель. Он сын знаменитого колдуна, нет такой болезни, которую он не мог бы вылечить.

И потом большой Сэм добавил:

— Конечно, он не такой хороший доктор, как белые, но нас он лечит хорошо.

Через некоторое время, когда чувство обиды у супругов О'Хара и у Геркулеса прошло, хозяин в добром расположении подшучивал:

— Геркулес, когда же ты покажешь мне настоящий змеиный корень?

А тот смеялся в ответ, качал головой и смущенно отвечал:

— Но ведь я показал его вам, сэр. Разве вы забыли?

Мистер О'Хара тоже смеялся в ответ, смеялась и Эллин, вспоминая о том, как она настойчиво пыталась добиться у Геркулеса признания, где же растет чудодейственный корень.

Скарлетт тоже не была в обиде за Геркулеса за то, что ей пришлось под палящим солнцем рыскать по кустам и плантациям. Хотя тот, конечно, и не был в этом виноват, она сама увязалась за ними.

Как-то зайдя на кухню, Скарлетт завидев лукавую улыбку Геркулеса, принялась его шутливо укорять:

— А ты, Геркулес, старый плут. Помнишь, как ты обманул нас, заставил ходить столько миль по кустарникам, по полям — и все зря. Мы зашли так далеко, что отцу пришлось нести меня на руках.

Геркулес засмеялся, делая вид, что это очень смешно, когда девочка падает от усталости, изнуренная жарой и его господин, ее отец, вынужден нести свою дочь на руках.

Потом повар выпрямился, вытер свои уставшие глаза рукавом и с грустью посмотрел на Скарлетт:

— Запомни, милая колдовство никогда не продается, ни за какие блага. Ведь человек, продавший его, уже сам не колдун.

Эти слова Геркулеса запомнились Скарлетт на всю жизнь. Она сама не знала, почему они врезались в ее память. Но всегда, когда ей хотелось открыть какой-нибудь свой секрет, все равно кому — отцу, матери, Мамушке или же подруге, она вспоминала старого Геркулеса, его слова «Колдовство не продается».

Эта была спасительная фраза на все случаи жизни, которую Скарлетт любила повторять. Ведь в самом деле, колдовство перестает быть таковым, когда о нем знают все.

А доктор Фонтейн, как ни охотился за секретами неграмотных чернокожих врачевателей, так и не сумел открыть ни одного из них. Да в этом не было большой надобности — всегда, когда случалась беда, неважно с кем, с белым или с черным, на помощь приходил местный колдун, знавший силу всех местных растений.

И тогда снова по всей округе, по всему графству только и было разговоров, что какой-то негр, пожевав стебель, лист или корень поплевал на больное место и несчастный страдалец уже назавтра мог самостоятельно ходить.

К счастью, Скарлетт больше не приходилось прибегать к услугам старого повара.

Она росла здоровой девочкой, а легкие ссадины или ушибы не требовали вмешательства колдуна.

Но каждый раз, лишь только Скарлетт видела Геркулеса, она тут же вспоминала палящее солнце, горячий ветер, пыль, песок и помнила о том, как она сама с надеждой вглядывалась в траву, пытаясь сама первой найти колдовской корень.

Даже доктор Фонтейн, и тот со временем перестал злиться на Геркулеса и с улыбкой вспоминал, как пытался узнать секрет колдовства.

А Мамушка теперь боялась отпускать от себя Скарлетт даже на шаг. И когда та обижалась, всегда напоминала своей воспитаннице о змеином яде, словно бы Скарлетт и в самом деле, на каждом шагу, поджидали опасности.

Изредка по ночам Скарлетт снилась низко нависшая над землей ветка и раскачивающаяся на ней серая змея с пестрой головкой. Ей снился раздвоенный язычок, почти касающийся ее лица. И вновь во сне девочка переживала страшную боль, вновь мир расплывался в ее глазах, и она с криком в отчаянии бежала к кухне, словно бы понимала, что только старый Геркулес может спасти ей зрение.

Такие сны приходили нечасто, но всегда это был один и тот же сон. И всегда Скарлетт просыпалась после него больной.