Испытание на совместимость
Я искренне надеялась, что до свадьбы мы с Леонардом не увидимся. Наивная.
Через неделю после нашей первой встречи мама осторожно сказала:
— Леонард попросил провести с тобой вечер... до свадьбы.
Я подняла бровь:
— Зачем?
— Думаю, он хочет... убедиться, что вы сможете... ладить, — ответила мама, избегая моего взгляда.
В переводе на язык Хейлов это означало одно: «Оценить покупку перед окончательной сделкой».
Он приехал за мной лично. Чёрный автомобиль, блестящий, как капля нефти, тихо остановился у ворот. Двигатель работал почти беззвучно, и этот приглушённый рык почему-то нервировал сильнее, чем громкий.
Леонард вышел из машины. На нём был тёмно-синий костюм, идеально сидящий, словно сшитый по его меркам (я не сомневалась, что так и было). Он открыл передо мной дверцу, но сделал это с таким видом, будто выполнял не жест вежливости, а свой привычный ритуал.
— Адель, — коротко произнёс он.
— Леонард, — ответила я, садясь в машину.
Внутри пахло кожей и дорогим парфюмом. Настолько дорогим, что от одного вдоха становилось ясно: этот запах стоит, как половина годовой аренды квартиры.
Мы приехали в один из самых дорогих ресторанов города. Высокие окна, хрустальные люстры, тихая живая музыка. Официанты передвигались почти бесшумно, словно тени.
Он выбрал столик у панорамного окна.
— Ты всегда так молчишь? — спросил он, едва мы сели, и в его голосе слышался не интерес, а скорее изучение, как будто он проверял мою реакцию.
— Только когда мне неинтересно, — ответила я спокойно.
Он чуть прищурился, уголки губ дрогнули — так хищник улыбается, когда добыча неожиданно показывает зубы.
Весь вечер он говорил в основном о себе. О своём бизнесе, о том, как в двадцать пять уже заключал многомиллионные сделки, о яхтах, островах, дорогих винтажных машинах. О людях, которые «не стоят его времени».
— Путешествия, — говорил он, задумчиво вращая бокал с вином, — лучшее, что есть в жизни. Когда видишь мир, понимаешь, что большинство людей живут слишком... мелко.
— А я мечтаю путешествовать, чтобы увидеть, как живут другие, — сказала я. — Не чтобы сравнивать, а чтобы понимать.
Он посмотрел на меня с лёгким недоумением, словно я только что сказала что-то нелепое.
Иногда он прерывал свои монологи, чтобы задать вопрос, но ответы, казалось, не имели для него значения. Я могла сказать, что люблю книги или что никогда не была на море — он лишь кивал и тут же переводил разговор обратно к себе.
— Ты думаешь, что я самовлюблённый? — вдруг спросил он, откинувшись на спинку стула.
— Я думаю, что ты привык, что всё вращается вокруг тебя, — ответила я прямо.
Он усмехнулся — коротко, беззвучно, но в глазах вспыхнул интерес.
Когда ужин подошёл к концу, он встал, подал мне руку (слишком уверенно, как будто я обязана её принять) и проводил к машине.
Перед тем как открыть дверцу, он чуть наклонился ко мне, его голос стал ниже, но всё таким же самоуверенным:
— Ты дерзкая. И не пытаешься быть со мной любезной ради денег. Мне такие нравятся.
Он задержал взгляд, медленно, почти торжественно добавив:
— Ты достойна того, чтобы я на тебе женился.
Я почувствовала, как во мне всё сжалось. Не от его слов — от того, с какой непоколебимой уверенностью он их произнёс, словно только что подписал какой-то внутренний контракт, не спросив моего согласия.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
После этого вечера всё покатилось вниз быстрее, чем я ожидала.
Дни наполнились бесконечными звонками, встречами и шёпотом за закрытыми дверями. Родители носили в руках папки с документами, вечно что-то подписывали. Мама всё реже смеялась, а папа почти перестал шутить.
Я пыталась уговаривать их найти другой выход, но каждый раз слышала одно и то же:
— Другого пути нет, Адель.
Меня примеряли в белые платья, которые я не выбирала. Обсуждали список гостей, имена которых мне ничего не говорили. Решали, какие цветы будут на арке, какого цвета скатерти — и всё это без меня, как будто я была не невестой, а декоративным элементом церемонии.
Я понимала: чем ближе день свадьбы, тем меньше у меня свободы.
И в какой-то момент я перестала считать дни — я начала их бояться.