Право на имя

Застыв на месте, я смотрела на верин отрывной календарь. Ей нравилась эта вышедшая из моды вещица. Наверно, для неё выбрасывание листочков с прожитыми датами имело некий символизм, смысл. Двадцать пятое сентября. Выделенные жирным шрифтом цифры. Тонкая шершавая бумага. Мелкие буковки, складывающиеся в названия праздников, выпавших на этот день. Выпавших на юбилей моей сестры.

В верину спальню тихо вошла Анжелина Файт. Прикрыв за собой дверь, она смущенно провела кончиками пальцев по книжной полке, едва слышно откашлялась и подняла на меня проницательный взгляд.

- Как ты, Трина? – обычно женщина предпочитала обращаться ко мне обезличенно, не используя ни цифровое имя, ни придуманное родителями. Но сейчас она говорила со мной тем тоном, что приберегала для вериных близких подруг. Ласково.

Я изобразила неопределенную улыбку и пожала плечами. Внутри меня была пустота. За весь день я не смогла выдавить из себя ни единой слезинки, хотя честно пыталась заплакать. Люди говорят, что это помогает. Облегчает боль. Я не имела ни малейшего представления, сколько необходимо пролить слёз, чтобы почувствовать себя хорошо. Боюсь, в моём случае дело бы кончилось обезвоживанием, а не избавлением от тоски.

- Ты можешь идти домой, - помолчав, промолвила госпожа Файт. В соответствии с Конвенцией служащие имели право покинуть рабочее место на четыре часа раньше накануне дня своей казни или казни близкого родственника.

- Я не хочу, - выдавила я тонким голосом.

- Детка, - женщина вздохнула, преодолела небольшое расстояние между нами и мягко прижала меня к себе. Так, словно я была чем-то очень хрупким, способным сломаться в любой момент. – Ты сейчас так нужна своей сестре. Побудь с ней немного. Вам нужно попрощаться друг с другом.

Она нежно поглаживала меня по спине, и я чувствовала лёгкий цветочный аромат, исходивший от её кожи. Её волосы под моей рукой были шёлковыми на ощупь, и я невольно восхитилась женственной красотой Анжелины.

- Хочешь, я попрошу господина Берри отвезти тебя домой? Он как раз собирается уходить, – она чуть отстранилась, заглядывая мне в глаза.

- Это же противозаконно, – я непонимающе уставилась на неё.

- Не совсем так. В действительности любой работодатель вправе предоставить некое поощрение в день, - она замялась и отвела взгляд, - вроде этого. Пойду, напишу для Юджина расписку.

Она ещё раз сжала моё плечо и стремительно выскользнула в коридор, не попрощавшись. Со стены на меня смотрела цифра «двадцать пять», выделенная жирным шрифтом. Часы нарушали тишину мерным ходом стрелок. Я присела в кресло, вытянув перед собой ноги. Снова поднялась и походила по комнате, смахивая рукой невидимые пылинки, расправляя опять и опять гладкое покрывало, сдвигая то влево, то вправо подушки.

- Ты готова? – Юджин осторожно приоткрыл дверь и просунул голову в образовавшуюся щель.

- Господин Берри, я не хочу доставлять вам неудобства. Вам совершенно не обязательно...

- Я с удовольствием отвезу тебя домой, - он перебил меня и бросил на настенные часы нетерпеливый взгляд. – 613, ты задержалась на работе на целых семь минут.

Мы вышли из дома, провожаемые недоуменным взглядом горничной по имени Эмма. Я не стала ни с кем прощаться. Просто переобулась из аккуратных домашних чешек в свои уличные ботинки и послушно проследовала к машине Юджина. Он открыл пассажирскую дверь, жестом приглашая меня внутрь салона. В воздухе витал ненавязчивый запах освежителя.

Сев в водительское кресло, молодой человек завёл двигатель и неспешно тронулся с места. Я смотрела, как за окном проносятся красивые особняки, гордо устремившие башенки и флюгеры в небеса. На значительном расстоянии друг от друга располагались остановки. Ни один пассажир не ждал транспорта в это время суток. Все служащие были на работе. Машин на дороге оказалось немного, и Юджин спокойно маневрировал, принимая удобные для поворотов ряды. Краем глаза я изучала приборную панель, пытаясь понять, где находится спидометр, о котором мне рассказывал Эрик.

- Я никогда не ездила в машине, - сообщила я после продолжительного молчания. В действительности в элегантном чистом салоне я чувствовала инородность своего тела, спрятанного под грубый серый комбинезон и бесформенную куртку.

- И как впечатления? – поинтересовался Берри так, словно подобное стечение обстоятельств было вызвано не моей кастовой принадлежностью, а нелепой случайностью.

- Удобно, - я улыбнулась.

- Благодаря твоему папе, - на секунду парень повернулся ко мне и подмигнул. – Ну и его коллегам, конечно.

- И благодаря 840, - выдавила я из себя.

- Хочешь, купим ей цветы? – спросил он, и вопрос его звучал как что-то, само собой разумеющееся. Живи я в его мире, конечно, приобрела бы для любимой именинницы роскошный букет.

- Нет, спасибо, - я покачала головой. В нашей квартире цветы сегодня выглядели бы как издевательство или нелепость. Юджин замолчал. Не то смутился, задав неуместный вопрос, не то не знал, о чём со мной разговаривать.

Мы выехали за черту города и оказались в туннеле из склонившихся друг к другу золотых деревьев. Кроны сплетались, образуя причудливую крышу, заслоняя дорогу и наш резвый автомобиль от последних солнечных лучей. По асфальту разлетались из-под колес сухие листья. Один из них прилип к лобовому стеклу, и Юджин смахнул его, потянув за рычажок справа от руля. Мне начало казаться, что кроме нас здесь никого не осталось, и пустота внутри меня разрослась еще шире, пустила свои корни в мои внутренние органы, заставляя дышать учащеннее.

Машина двигалась почти бесшумно. Тишину в салоне нарушала негромкая музыка, льющаяся из динамиков. Что-то инструментальное, незнакомое мне, печальное и вместе с тем вселяющее надежду. Я никогда не думала, что в одной композиции может смешаться столько настроений, столько эмоций. Моя фантазия рисовала причудливые образы, короткие сюжеты, точно пытаясь снять в моей голове одноразовый клип. Заметив, что я заслушалась, Юджин прибавил громкость.

Когда понравившуюся мне мелодию сменила бодрая песня, Берри вновь свёл звучание к минимуму. Подушечками пальцев он постукивал по рулю в кожаной оплетке и поглядывал время от времени в мою сторону. Туннель из деревьев закончился, и теперь через лобовое стекло я могла наблюдать умиротворяющий вид бесконечных полей, рассеченных серой лентой дороги, стремящейся за припорошенный облаками горизонт. Из тёплого салона машины казалось, что за окном тепло. Небо из голубого бархата, нежные лучи ещё высоко стоящего солнца, медовые краски осени, разлитые на одинокие деревья. Мне хотелось, чтобы наша поездка длилась как можно дольше. Чтобы Юджин увёз меня так далеко от дома, как только возможно. Я не знала, что сказать сестре. Не знала, как засыпать в комнате, которая вот-вот опустеет.

Юджин остановил машину у моего подъезда. Вид казался знакомым и вместе с тем непривычным. В холодное время года мне не удавалось оказаться у своего дома при свете дня, рассмотреть облезлые стены, прикрытые парой-тройкой разросшихся золотых клёнов, заметить, что табличка с номерами квартир стерлась и превратилась в неинформативный белый прямоугольник. В отдалении играли в догонялки соседские дети, успевшие вернуться из школы. Заметив автомобиль, они остановились, смолкли, кто-то схватился за руки. Машины жителей и исполнителей не часто парковались возле нашего дома, и, конечно, ребята ожидали чего-то плохого, страшного. Трагичного. Заметив их любопытство, Юджин нажал на одну из кнопок под мультимедийным экраном, и стёкла затемнелись, укрывая нас от посторонних взглядов.

- Я могу сделать для тебя что-то ещё? – Юджин обернулся ко мне, расположив руку на спинке моего сидения.

- Вы и так очень помогли мне сегодня. Дорога до дома заняла вдвое меньше времени.

- Твоя семья уже дома?

- Думаю, да. Если только у мамы не произошла какая-нибудь чрезвычайная ситуация на работе.

- Хочешь, можем ещё покататься. Если тебе надо привести в порядок мысли.

- Спасибо. Но не думаю, что это будет правильно. Госпожа Файт права, сейчас я нужна 840.

- Если тебе захочется с кем-то поговорить, я имею ввиду, не с родителями, я буду рядом, - впервые за нашу поездку я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, серьёзные и будто бы даже грустные. Юджин Берри, представитель касты жителей, сочувствовал мне, и от этого всё моё тело наполнялось чем-то тёплым, умиротворяющим и, вместе с тем, будоражащим каждую клеточку, каждое нервное окончание.

- Спасибо, - я теребила пальцы в своём странном смущении. – Правда, спасибо, господин Берри. Я очень ценю вашу поддержку. Вы так добры ко мне.

Едва дав мне договорить, молодой человек наклонился ближе и накрыл мои губы своими. Это прикосновение, этот контакт совершенно не походил на мои поцелуи с Эриком, мягкие, нерешительные, бережные. Я замерла в растерянности, не отталкивая его, но и не притягивая ближе к себе, не отвечая, не дотрагиваясь рукой до аккуратно лежащих волос. Юджин был настойчив, может быть, даже немного резок.

Когда он отстранился и изучающе посмотрел на меня, в ожидании хоть какой-то реакции, я рывком открыла дверь и, чуть не потеряв равновесие, выскочила из машины. Мне показалось, что Юджин окликнул меня, но я уже бежала в подъезд, ощущая, как румянец заливает мои щеки. Меня смутило его неожиданное поведение. И тот факт, что больше всего на свете в этот момент мне захотелось остаться в его машине. В его руках.

Когда я вошла в соту, запыхавшаяся и нервная, родители и Ро уже сидели на кухне. Перед ними на клетчатой клеенке дымились чашки с чаем и маленький пирог с тонкими дольками яблок. Маленький именинный пирог. Маленький поминальный пирог.

Своим появлением я прервала их неспешный разговор. Мама рассказывала что-то о своём пациенте, Ро слушала, опустив подбородок на сложенные руки. Папа, устремив взгляд в пространство, кивал невпопад. Все трое уставились на меня, словно удивленные тем, что в соте есть кто-то ещё. Ещё одна дочь. Та, что не исчезнет с закатом.

- Зато собрались как нормальные люди засветло, - Ро деланно рассмеялась, но родители не смогли разделить её улыбку. Их лица были сосредоточены и недвижимы, точно высечены из камня. Мама без устали комкала бледные пальцы.

- Как день прошёл? – я постаралась произнести вопрос, как ни в чём не бывало, что оказалось не так-то легко в исполнении. Я смотрела на сестру в попытке запомнить каждую черточку, каждую едва заметную мимическую морщинку. Она сидела на табуретке, тоненькая и хрупкая. Бретельки комбинезона соскользнули с плеч, открывая самую лучшую из её футболок. Из плотного серого хлопка, с аккуратной резинкой на воротнике.

- Начальник меня поздравил купоном на сахар. Так что кушай скорее пирог, пока не остыл, - Ро толкнула ко мне старенькую тарелку с бледно жёлтой каёмкой. – Мама успела испечь к твоему приходу.

«До твоего ухода», - мысленно поправила я, скинув куртку и присаживаясь за стол. Солнечные лучи пронизывали нашу кухню сквозь вычищенное окно, заставляя стоявшие в воздухе пылинки сиять. Мне хотелось выглянуть на улицу и проверить, уехал ли Юджин, и это желание казалось мне неправильным и постыдным.

-Ты так быстро добралась, - отстраненно констатировала мама. Она смотрела сквозь меня.

- Меня привёз господин Берри. Госпожа Файт дала ему такое указание.

- Они добрые люди, - вздохнула мама, нарезая пирог на равные треугольные ломтики. Я бы не отказалась побеседовать с Ро наедине. Ещё раз попросить у неё прощения, рассказать о Берри, о Боче, пожаловаться, как страшно мне её потерять. Но все эти мысли были слишком эгоистичны. Даже в последний вечер я желала совета сестры, её участия, её безраздельного внимания, в то время как родителям, наверно, было куда сложнее, чем мне. Несколько ночей назад я слышала, как плакала мама. Она сказала папе, что считает себя виноватой в том, что жизнь Ро сложилась именно так. Мама всхлипывала и повторяла снова и снова, что на месте Виолы могла быть моя сестра. Папа тогда так ничего ей и не ответил.

- Вы не обидитесь, если мы с Триной уединимся на пару минут? – сестра будто прочитала мои мысли и ободряюще улыбнулась мне.

- Конечно, мои хорошие, пошепчитесь, - тихо отозвалась мама, выпуская Ро из-за стола.

Мы зашли в свою спальню. Закрытое шторами окно почти не пропускало свет внутрь. Комната казалась серой и холодной на контрасте с оставшейся за дверью кухней. Постель Ро была аккуратно заправлена, и я не могла поверить, что этой ночью уголок ватного одеяла так и останется не тронутым, русая голова не примнёт тонкую подушку, простынь не согреется теплом человеческого тела. Постепенно запах шампуня сестры выветрится из наволочки. Вещи, которые она носила, станут моими. Дух Ро исчезнет из спальни, и мне придётся признать, что сестры больше нет.

- Ну как ты? – она вздохнула, подвигала плечами, будто расправляя затекшие суставы.

- А ты? – я смотрела исподлобья и говорила куда грубее, чем следовало, словно злилась за происходящее на сестру, а не на систему.

- Необычно, - Ро улыбнулась и опустила свои руки мне на плечи. – Трина, обещай мне позаботиться о родителях. Обещай мне быть рядом, помогать им. Обещаешь?

- Обещаю, - выдавила я из себя, часто моргая, чтобы не позволить собравшимся слезинкам скатиться вниз по щекам.

- Обещай, что не отвергнешь Эрика. Что выйдешь за него, когда он сделает тебе предложение.

- Обещаю, - я сглотнула ком в горле, тщательно прогоняя из головы образ Юджина, в который навязчиво сливались черты Эрика, как бы я не заставляла себя думать именно о нём.

- Я люблю тебя, - Ро крепко прижала меня к себе, и я почувствовала, что она дрожит всем телом.

- И я тебя, - я уткнулась носом ей в плечо, и слёзы, которые теперь застилали глаза плотной пеленой, впитала её футболка.

- Всё будет хорошо, Трина. Всё будет хорошо, - бормотала она, зарываясь пальцами в волосы на моём затылке. – Ты у меня такая умничка. У тебя всё будет хорошо.

- Прости меня, - у меня заложило нос, и голос зазвучал гнусаво и неприятно. – Прости, что не смогла тебе помочь.

- Всё хорошо, - повторила Ро, вытирая ледяными руками мои слёзы, и обмахивая моё лицо, что едва ли помогло устранить следы потери контроля над собой. – Идём к маме с папой.

Вернувшись на кухню, мы вновь уселись за стол. Пока нас не было, родители не притронулись ни к пирогу, ни к чаю. Едва завидев Ро, они засуетились, наполняя пространство заботой и уютом, разгоняя плохие мысли бесконечным потоком слов, подливанием в остывшие чашки кипятка. Папа взял себя в руки и теперь своим успокаивающим низким голосом рассказывал забавные истории о своих стажерах, совсем юных мальчишках и девчонках, которые только начинали жить в мире, успевшем вызвать во мне море противоречивых чувств. От восхищения до ненависти. Чем лучше удавалось побороть оцепенение родителям, тем тише и напряжённее становилась Ро. Она то и дело поглядывала на настенные часы, зябко ёжилась и отхлёбывала маленькими глоточками чай, лишь время от времени кивая или качая головой.

Яркий оранжевый шар осеннего солнца на глазах опускался за горизонт. Его последние отблески лежали алыми прямоугольниками на поблекших обоях, отражались в зеркале, касались маминой щеки. В этом освещении она вдруг показалась мне совсем юной. Будто сошедшей с их с папой единственной фотографии, сделанной в день свадьбы.

Мама бережно опустила свою ладонь на дрожащие пальцы Ро и запела тихим нежным голосом. Это была старая песня, которую мы с сестрой очень любили в детстве и вечно просили исполнить хотя бы пару куплетов. Почему-то мне казалось, что кто-то написал эти слова специально для нас. Звуки маминого голоса уносили прочь все наши ребяческие заботы, и мы спокойно засыпали или убегали играть.

И за наши окна вернётся лето.

Потерпи немного совсем, дружок.

А пока стремительная комета

небеса сплела за стежком стежок,

чтобы дать дорогу большим светилам,

чтобы звёзды твой озаряли сон.

Чтобы в эту осень ты не грустила.

Осень – это просто один сезон.

Намело нам ветром за ночь дорожку,

из бордовых листьев густой ковёр.

Ты представь, что всё это понарошку.

Облака плывут в зеркалах озёр.

Посмотри, как мир за окном огромен,

он не ляжет кошкой к твоим ногам.

Открывай сердечко, раскинь ладони.

Дай привыкнуть миру к своим шагам.

Сделай вдох поглубже, расправь-ка плечи.

Ничего не бойся, смелей, дружок.

С чем самой не сладить, то время лечит.

Обувайся. Переступай порог.

Опускаясь, солнце бросает тени,

расплескав лучей своих бахрому.

Эта осень цвет за окном изменит.

Не изменит осень тебя саму.

Я сама не заметила, как начала подпевать маме. Вначале только шевелила губами, проговаривая знакомые до боли слова про себя. Потом перешла на шепот, который в последнем куплете зазвучал уже тоненьким, но слышимым голоском. Ро мягко улыбалась. Мама едва заметно смахнула со щеки слезу, упрямо прокладывающую себе дорогу по бледной коже к пересохшим губам. Папа выстукивал мотив пальцами по деревянной столешнице, и пока длилась песня, моя душа словно вернулась в детство. В те волшебные годы, когда от пирога на тарелке не оставалось и крошки за несколько минут. Когда, дослушав колыбельную, мы с сестрой, схватившись за руки, бежали по своим детским делам. Но куплеты закончились, и я физически ощутила, как мало нам осталось времени. Невыносимо мало.

- Скушай кусочек, солнышко, - мама подтолкнула к Ро пирог, и она послушно принялась есть, закидывая в рот пальцами маленькие щепотки бисквита, пока из ровного румяного круга не исчез целый кусок.

Солнце село за горизонт, оставляя мою семью в сизом осеннем полумраке. Никто не потянулся к выключателю. Только мама снова поставила на плиту чайник, словно кто-то из нас готовился выпить ещё одну чашку. До десяти часов вечера оставалось несколько минут, и Ро, как маленькая девочка, вцепилась в мамину руку. Она неотрывно следила за секундной стрелкой, чуть подсвеченной фосфором, и молчала. В кухне было тихо. Тихо было в целом подъезде. Соседи ещё не успели вернуться с работы, детишки, напротив, уже разбежались по сотам, готовясь встречать родителей, старших братьев и сестер. А я чувствовала себя ничуть не старше этих школьников. Такой же беспомощной и слабой.

В дверь постучали три раза. Негромко, но настойчиво. Тревожно. Моё сердце словно рухнуло в низ живота с протяжным уханьем. Я замерла на своей трехногой табуретке и уставилась во все глаза на папу, который уже двинулся решительной походкой в коридор. Мне стало страшно. Я хотела, чтобы кто-то сейчас оказался рядом. Неважно, Эрик или Юджин. Мне нужна, необходима была сильная рука, способная заслонить меня от мамы, чьи глаза блестели от слёз в слабом свете газовой конфорки. От папы, вынужденного отдать свою дочь чужим людям без права сопротивления. От Ро, застывшей на месте, парализованной страхом. От исполнителей, вошедших в наш подъезд, чтобы забрать мою сестру.

Их шаги уже разносились эхом по нашей соте. Они стучали своей качественной обувью по нашему выцветшему линолеуму. Двое. Трое. Может быть, они пришли и в большем составе, опасаясь сопротивления со стороны обезумевшей от горя семьи. Мужчины в форме, полицейские остановились позади меня, цепким взглядом определяя нарушительницу Конвенции.

- 840, осознаете ли вы, что нарушили пункт 3.7.8 Конвенции о биологическом долге по снабжению государства рабочей силой всяким представителем..., – заговорил один из них патетическим фальцетом, но Ро кивком перебила его, не желая выслушивать до конца то, что и так знала наизусть.

- Готовы ли вы понести наказание, в соответствии с пунктом 3.7.9. Конвенции о...

- Да, - почти выкрикнула Ро, поднимаясь с табуретки. Мама вцепилась в её руку, не желая терять своего ребенка. Отпускать навсегда.

- Убедительно прошу вас с сего момента не перебивать меня, - строго взглянул на неё исполнитель. – Прошу вас проследовать в машину.

Ро двинулась к выходу из кухни, но мама остановила её, прижимая к себе, закрывая руками, пряча её голову у себя на плече. Она что-то горячо шептала сестре на ухо, даже не глядя в сторону нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу исполнителей.

- Время вышло, - грозно напомнил другой мужчина, для наглядности постучав пальцами по запястью.

- Спасибо за пояснение. Вашего визита было недостаточно, чтобы это понять, - пробормотала я, и папа мгновенно оттеснил меня в угол, больно схватив за локоть.

- Мы делаем свою работу, - бесстрастно откликнулся следящий за временем человек. Папа сжал мой локоть ещё сильнее, запрещая отвечать.

Мамины руки безвольно повисли вдоль тела, и Ро обернулась к своим конвоирам. На её губах играла мягкая улыбка.

- В таком случае, не могу допустить, чтобы и вы не исполнили свой долг, - она протянула руки вперёд, и старший из мужчин сомкнул на её тонких запястьях грубые кольца наручников. Я рванулась к сестре, но папа перехватил меня за живот, не давай приблизиться к ней даже на шаг.

- А если бы это случилось с вашей дочерью?! – закричала я. Я чувствовала на губах солоноватый привкус слёз. Меня била крупная дрожь, и сердце колотилось так сильно, словно жаждало выпрыгнуть из груди и наброситься на обидчиков.

- У меня сын, - спокойно ответил мне исполнитель, небрежно подталкивая Ро к выходу. Она послушно зашагала к двери.

- Доченька, прости меня, - выдохнул папа, выпуская меня из рук. Он тяжело привалился к столу, закрывая лицо ладонями. Каждым миллиметром кожи я ощущала его боль, его бессилие, его гнев. Мама плакала в голос, прижавшись боком к стене, беспомощно обхватив себя руками.

- Я люблю вас, - крикнула Ро прежде, чем захлопнулась входная дверь. Мне показалось, что в нашей соте прогремел выстрел. Следом воцарилась оглушительная, давящая на уши тишина. Я поняла, что не выдержу здесь больше ни минуты. Я не могла видеть раздавленных горем родителей. Не находила в себе сил, войти в спальню. В коридоре мне мерещился силуэт Ро. Её прощальное признание всё ещё билось неслышным эхом, отражалось от стен, преследовало меня. Сводило с ума.

Я выбежала из кухни, промчалась по коридору и, забыв куртку, выскочила в подъезд. Преодолев все лестничные пролёты, оказалась на улице. Машина, в которой увозили Ро, ещё не успела скрыться за поворотом, и я застыла на дороге, глядя ей вслед. Я тяжело дышала, рыдания вырывались из горла, но мне было все равно, услышит меня кто-нибудь или нет. Я побежала к развилке, у которой мы с сестрой встречались после работы. Миновав поворот к железнодорожной станции, устремилась дальше, в сторону леса. Холодный воздух наполнял мои лёгкие, обжигая гортань. Ветер трепал волосы, швыряя пряди в лицо. Я видела фигуры возвращавшихся с завода людей. Наверно, среди них был и Макс, так и не попрощавшийся с ней. Ждала ли она, что он придёт?

Я неслась вперед, поскальзываясь на влажной траве, задевая рукавами водолазки колючие ветки кустов и деревьев. С неба лился серо-голубой цвет луны, поглотивший все краски ранней осени, обернувший ягоды рябины в невзрачные черные комочки, стерший очертания луга и лесопосадки, в которую я ворвалась, распугав немногочисленных птиц. Ноги несли меня все дальше от дома. Я не слышала ничего, кроме собственных сбивчивых рыданий. Не слышала, как звал меня Эрик, бегущий следом. Догнав, он не стал пытаться меня остановить. Просто потрусил рядом, не говоря ни слова. От его присутствия мне сделалось ещё хуже. Не я поцеловала Юджина, а он меня. Но я не отстранилась. Своим поведением я дала понять, что расположена к контакту. Я предала его. Поставила под сомнение свои чувства.

Когда усталость поглотила меня целиком, я сбавила шаг и медленно двинулась дальше. Неосознанно я выбрала маршрут, ведущий к пещере, в которой жил Боч. Теперь, когда Вера подтвердила его рассказы, когда я знала наверняка, от чего сбежал этот мальчик, груз ответственности за него стал казаться мне просто неприподъемным.

- Её забрали, - хрипло пояснила я.

- Я знаю, - тихо ответил Эрик. – Вы успели попрощаться?

- Да, - прошептала я. Анжелина Файт была права. Окажись я дома после отъезда сестры, не простила бы себя за то, что так и не посмотрела на неё в последний раз. Но картина, свидетельницей которой мне пришлось стать, преследовала меня. Шла по пятам, гналась за мной, цепляясь за кончики волос, дышала в спину жарким болезненным шепотом, грозясь того и гляди вновь предстать перед моими глазами.

- Может быть, тебе нужно вернуться к родителям? Хочешь, я провожу тебя?

- Я не могу, - выдавила я, раздосадованная собственным малодушием. Моя скорбь была столь велика, что сил на поддержку кого бы то ни было еще, даже мамы и папы, во мне просто не осталось. Я не знала, как с этим справиться. Как всё наладить. Ро солгала мне. Всё не хорошо. Чертовски не хорошо.

- Ладно, - мягко согласился Эрик. Он не прикасался ко мне, и резкие воспоминания о брошенных в кухне родителях, перемешались со страхом и подозрениями. Что если кто-то из соседских ребятишек рассказал Эрику о моём поцелуе с незнакомым автовладельцем? Что если кто-то нас видел?

- Проведаем Боча, - попросила я, и парень послушно зашагал рядом со мной в сторону скалы. – Эрик, что мы будем с ним делать?

- Пока ничего. Дальше видно будет. Когда шумиха поуляжется, что-нибудь придумаем.

- Ненавижу всё это, - горько прошептала я. – Ненавижу этот посёлок, город, страну. Ненавижу эту Конвенцию.

- Знаю, маленькая, - грустно откликнулся Эрик. – Но мы имеем то, что имеем. И надо как-то с этим мириться.

- Мне осточертело с этим мириться, - я почувствовала, как веки тяжелеют. Глаза вновь налились слезами, заструившимися по лицу, капающими с подбородка на и без того влажную землю.

- Знаю, моя девочка, - Эрик быстрым движением накинул мне на плечи свою куртку. – Но у тебя есть я, есть твои родители, есть хорошая работа...

- И нет Ро, - я с яростью оттолкнула от себя ветку, и сухие листья посыпались нам под ноги.

- Слушай меня, Трина, - он встряхнул меня за плечи и развернул к себе. – Ты нужна своим родителям, ясно? Если ты сейчас сдашься, поставишь крест не только на своей жизни, но и на их. Живи дальше, покажи им, что ты счастлива, вопреки всему. Это будет для них лучшим лекарством. Тебе больно, плохо. Я понимаю. Завтра тебе будет ещё хуже. Но подумай о том, как будет себя чувствовать твоя мама? Папа? Ты нужна им. Не раскисай. Не вздумай раскисать.

Он прижал меня к себе, согревая от пробирающегося под тонкую одежду ветра. Его руки сомкнулись вокруг меня таким плотным кольцом, что я не могла пошевелиться. Он держал меня, пока моё дыхание не стало спокойным и размеренным. Только после этого Эрик отступил на шаг назад, критически оглядев меня с головы до ног.

- Минут на десять зайдём к Бочу, и я отведу тебя домой. Тебе стоит поспать, - он примирительно улыбнулся, сглаживая впечатление от жесткости своих слов. – Завтра я буду рядом с тобой.

Я с благодарностью кивнула. Казнь считалась способом публично донести до служащих осознание того, что им грозит в случае не подчинения принципам Конвенции. Поэтому любой желающий мог взять отгул на несколько часов, чтобы воочию наблюдать за расстрелом знакомого. Люди пользовались этой пугающей возможностью с единственной целью. Передохнуть и сменить обстановку. Я бы хотела, чтобы казнь моей Ро никто не видел. Моя сестра не была преступницей и не заслуживала такого окончания жизни. Впрочем, тот факт, что Эрик, сильный и добрый Эрик, придёт туда поддержать меня, позаботиться обо мне, действовал успокаивающе. Насколько это вообще возможно.

Парень помог мне забраться на выступ скалы, и мы привычно подползли ко входу в пещеру. Пока жёлтые листья ещё укрывали её от посторонних глаз. Но к ноябрю облысевшее растение обнажило бы убежище Боча. Кроме того, с каждым днём температура снижалась. Уже сейчас мальчик дрожал от холода, не имея возможности разжечь костёр. Мы должны были обеспечить ему более тёплое пристанище, но пока я не представляла, как это сделать.

- Боч, - тихо позвала я. Никто не откликнулся. Некому было откликаться. Пещера пустовала, и мы могли бы решить, что наш найдёныш просто устал сидеть на одном месте и выбрался в лес размять мышцы. Но открытая канистра лежала на боку в луже питьевой воды. Самодельную лежанку кто-то разворотил и бросил груду старых одеял неаккуратной кучей. Боч исчез. Или кто-то помог ему исчезнуть.