Зеленая ласточка

 Сондра впервые пожалела, что полицейские участки такие крошечные. Один коридор — и все. Не осталось даже шанса на побег. Окошка по пути всего два попалось, да и те зарешеченные. Ну, зато Сондра увидела, что уже наступило утро: яркий февральский рассвет разлил жидкое пламя по сизому снегу, столкнулся с деревьями и домами и принес в мир глубокие индантреновые тени.

Ну, Сондра хоть солнце напоследок увидела. Последнее утешение.

В холле было пусто. Жидкое пламя проникло и сюда, смывало разводы на стенах, путалось в тонких швах между плитками, целовало мертвый цветок в углу, у стойки. Только посередине его сменяла темная синяя полоса. Мама стояла у окна и даже не повернулась на звук шагов; ее дубленка терялась в лучах, ее силуэт отбрасывал холодную тень, вырывал из солнечного воздуха замызганный пол и грязную стену.

Да, в холле было пусто.

Офицер наконец отпустил руки и рассыпался в чем-то типичном и подобострастном. Мама и ухом не повела. Сондра следила за ней, не моргая. От прикосновений полицейского осталось неприятное ощущение наручников.

— В машину, — раздался стальной голос.

Сондра не могла противиться цепям и зашагала к выходу. Мама осталась говорить с офицером. Сондра вышла на крыльцо и вдохнула запах нечистот и бензина. Интересно, успеет ли она надышаться?

Мама вышла через сорок три секунды и прошла мимо, не поворачивая головы. Знала, что Сондра пойдет за ней. Сондра пошла. Машина стояла у самого входа, ровно у границы участка, где парковаться еще было разрешено. Конечно. Ведь Сондра единственная, кто нарушает закон.

Мама села за руль, и Сондра по негласному разрешению открыла заднюю дверь и села за ней.

— Пристегнулась?

Она чувствовала взгляд в зеркале заднего вида, но не поднимала головы. Ремень неприятно впился в кожу шеи. Хотя, если он передавит одну из этих важных шейных артерий, будет неплохо.

— Угу.

Мама завела мотор, и окружающий мир сдвинулся.

Сондра сидела так тихо, как только могла, и занимала места так мало, чтобы как можно меньше попадать в отражение — но не получалось, ремень напрочно привязал ее к месту обстрела недовольных глаз. На выезде из города захотелось напомнить, что водитель должен смотреть на дорогу. Не напомнила. В такую рань машин было мало. Иначе бы мучения Сондры окончились слишком быстро.

Воздух был густым и мутным, как вода после белил. Оседал в легких титаном, травил цинком и отдавал на языке металлическим вкусом. Сондра хотела смотреть в окно, но невидимый взгляд разворачивал голову обратно к светлой обивке водительского кресла.

«Ты недостойна даже смотреть на этот мир», — говорил этот взгляд.

Сондра одновременно соглашалась с ним и мечтала, чтобы он замолк.

— Мам, — рискнула перебить молчание она. — Скажи хоть что-нибудь.

Мама выдохнула. Сондра вдохнула.

— А что говорить, Сондра? — ее голос был ядовитым, холодным и колючим, как Дэнтовский мороз, но он был лучше того, что царил у Сондры в голове. — Что бы я ни сказала, ты пропустишь это мимо ушей. Сколько раз уже говорила! Девятнадцать лет — а ума так и не набралась.

Слезы согревали. Сондра не решалась их стереть, потому что мама наверняка разозлится, да и так легче. Склонилась только пониже, вдруг не заметит. Мама и не замечала. Она вообще мало что замечала, когда, ну, начинала.

— Вот объясни мне, Сондра, почему у всех дети как дети, а ты ненормальная? Что с тобой не так? Я же вас с сестрой одинаково воспитывала, так почему она — хорошая, прилежная девочка, учится в университете, самостоятельная, никогда никаких проблем от нее. А от тебя... прибила бы, честное слово!

— Ну так прибей, — сквозь зубы прошипела Сондра.

Больно было так, что и правда лучше — прибиться и не жить. Даже не объяснишь, что болит, от чего так страшно и плохо. Одно успокаивало: когда-нибудь это закончится. Нет, слова у мамы никогда не закончатся. Но когда-нибудь они доедут — и Сондра сможет хотя бы закрыться в комнате. И лучше мама выплеснет большую часть ненависти сейчас и не будет ломиться в дверь. Как жидкость с мозоли спустить.

Просто перетерпеть.

— Следи за языком, — мама откинулась на спинку, и кресло ударило Сондру по лбу. — Какая-то ты больно дерзкая с человеком, который тебя в очередной раз из грязи вытащил. Я, между прочим, сорвалась из дома, посреди ночи, мчалась к тебе — могла в аварию попасть. И что? «Спасибо, мамочка, ты так меня выручила, мамочка, я перед тобой в таком долгу!» Где хоть толика благодарности?

— Я не просила себя вытаскивать...

— Еще скажи, что рожать себя не просила! Ты мой ребенок, и я буду за тебя переживать, даже если ты такая непутевая. Вот что с тобой делать, скажи! Так и знала, что нельзя тебя без присмотра оставлять. Но нет, дура, поверила, что ты за ум возьмешься, позволила отдельно жить! Небось еще и сестре жизнь подпортила.

— Неправда! — Сондра выпрямилась. Мама словно только этого ждала — и обрушила такой тяжелый взгляд, что треснул позвоночник.

— Да ну? А ты представляешь, какие у нее проблемы начнутся, если ты засветишься в криминальной прессе?

На это Сондра ничего не могла ответить. Она стиснула куртку на груди и часто заморгала, чтобы поскорее скатились слезы. У Лекси не должно быть проблем. Она добрая и хорошая, она даже дорогу на красный свет не переходит — она точно не заслуживает проблем. Но Сондра ужасная сестра, Сондра их ей доставляет. Каждый раз, каждый раз Сондра приходит к ней, такая плохая и грязная, пятнает и портит, а Лекси обнимает, прощает, не винит. Сондра ее не заслуживает.

Через сомкнутые губы прорвался всхлип.

— О, значит, теперь мы заплакали! Послушай сюда, девочка, на меня эти твои детские штучки больше не действуют. Вытирай сопли, живо!

— Да мне правда плохо! — завыла Сондра, обнимая себя руками поверх режущего ремня. — Почему ты не понимаешь?! Я пыталась поменяться, у меня не получается!

— Ты из-за этого разнылась?! — на фоне голоса матери крик Сондры показался жалким писком. — Не может она... А ты смоги! Тоже мне проблемы! Знала бы ты, что я пережила, когда осталась одна с тобой и твоей сестрой на руках!

«Что-что, выскочила за богатого старикана, который обеспечил тебе и твоим детям счастливую жизнь», — застряло между стиснутых зубов.

— Так что, если решила меня разжалобить, брось немедленно. Нет в человеке ничего такого, что нельзя взять под контроль, ясно тебе? Есть только лень и слабая воля. Ты — слабовольная ленивая... Приехали!

Машина резко затормозила, и Сондра оставила на обивке мокрые пятна. В окно стучались хорошо знакомые голые ветки. В другом окне виднелась розоватая каменная стена — не менее знакомая.

Это было уже слишком. Сондра не стала дожидаться, пока мама выйдет, и первой распахнула дверь. Ноги увязли в снегу — еще бы, никто отродясь обочины не убирал, — тело увернулось от ветки осины на автомате, выкарабкалось из сугробов, обогнуло машину.

— Сондра! — мама вышла; возле ее двери снега было в разы меньше. — Стоять! Я не закончила.

— Я закончила! — надрывно выпалила Сондра и побежала к крыльцу.

Ключа у нее с собой, конечно, не было, но мама забыла запереть дверь — бывало такое, Сондра привыкла. Сейчас только на руку. Бежать, бежать прочь! Она скинула обувь, бросилась через темный коридор, чудом не задевая антиквариат, и прижалась к двери комнаты. Секунду дала себе, чтобы вдохнуть запах дерева, повернула ручку и втиснулась в щель. Мама, ругаясь под нос, застучала каблуками сапожек у входа. Сондра захлопнула за собой, пальцы нашли в скважине ключ, его никогда не вынимали. Повернули, повернули еще, дверь отчего-то не хотела запираться, и Сондра повернула ключ раз пятнадцать, прежде чем раздался-таки заветный щелчок.

А после рухнула на пыльную кровать и разрыдалась.

Проснулась (как оказалось, она успела заснуть) Сондра уже к вечеру. И то от духоты. Даже если мама и стучалась, то она не слышала. Хотя, вряд ли бы стучалась. Не состояние дочери после тяжелого разговора ей проверять, в самом же деле.

На душе было пусто. Сколько раз они это проходили, сколько раз Сондра проигрывала в сухую — или в мокрую, если посмотреть на подушку. Можно было привыкнуть, но мама умудрялась находить новые ножи, которые вонзала в сердце и проворачивала, как ключ в замке. Сондра наяву чувствовала, как липнет к коже влажная рубашка (на самом деле, ей просто не стоило засыпать в куртке).

Голову немного вело. Сондра расстегнулась и села на кровати, глубоко вдыхая спертый воздух. Дом был старым, но топился хорошо. Правда, вентиляция никудышная. Отчим успел отсыпать денег на реставрацию системы отопления и водопровода, но и только. Сондра все равно была ему благодарна. Она ему вообще за многое была благодарна — как минимум за то, что господин Керш умер раньше, чем начал учить ее жизни.

Впрочем, может, будь он жив, Сондру хоть кто-то бы защитил от матери. А так — один на один.

От духоты дурные мысли только сильнее давили на голову. Сондра, покачиваясь, встала. Прошла по комнате, мимо детских картинок на стенах, пыльного мольберта, этюдника (не одного из тех четырнадцати), стеллажей с книгами: половина учебники и медицинские атласы, половина фэнтези и ужастики категории Б; по ковру со старым пятном виноградного сока и скрипучим половицам. Подошла к окну и распахнула. В комнату ворвался морозный воздух и схлынувшим приливом забрал духоту.

Сондра раздвинула створки пошире, высунулась в зимнюю чащу и вдохнула. Лес касался кожи закатом, медово-красным, тягучим, обжигающим в контрасте с голубыми колючками снежных переливов. Сондра вдохнула краски природы, прижалась к ним губами, поймала кончиками пальцев, провела взглядом по веткам, тонким и длинным, как ручки кистей. Как красиво!..

Как Сондра может быть частью такого прекрасного мира?

— Неужели мое место действительно здесь? — выдохнула она с облачком серого пара.

Пар рассеялся — не слился с облаками, не опустился на снег, он просто исчез. Сондра вздохнула, и даже пара не вырвалось.

Ей хотелось поговорить. Сондре тяжело давалось хранить чувства внутри: ее стезя открывать замки, а не вешать их, в конце концов. Когда рядом была сестренка, Сондра рассказывала все ей. Лекси понимала. Но Лекси не могла быть рядом всегда, да и Сондра с годами все больше боялась ей открываться. У нее внутри столько дерьма! Лекси не должна его касаться. А поговорить хотелось. Почему Сондра, такая гадкая, отвратительная воровка Сондра все еще существует в этом чудесном, правда чудесном мире?

Может, если спросить мир напрямую, он ответит?

— Раз я здесь, значит, это зачем-то нужно? Ведь так? — она взглянула прямо на солнце, прямо в его слепящий усталый глаз. — Тогда ответь: почему мне так плохо? Почему я так... не подхожу?

Солнце продолжало греть зимний лес, сугробы и стволы, касалось щек Сондры мимоходом — и молчало. Да и что оно могло ответить? Оно за день видит так много, что до боли одного человека ему нет и дела.

— У всего же есть смысл, — Сондра опустила глаза к лесу, к влажным основаниям осин. По правде, она не была уверена, что это осины, но никто ее не поправлял. — У каждого дерева в лесу, у каждой веточки и у всего леса в целом — у всего есть смысл. Если дерево выросло, значит, на нем кто-то живет, или под ним прячутся от жары и дождя, или оно скрывает что-то от чужих глаз...

Сондра смотрела на лес и ждала ответа — он должен знать, он знает ее с самого детства. Она столько лет гуляла по его тропинкам, лазила по его стволам, гоняла его птиц и засыпала под густыми кронами. И лес принимал ее. Неужели Сондра уже тогда была плохой? Неправильной? Или она сама себя испортила?

Лес отвечал шелестом ветра в голых ветвях и глухим стуком от падения навалившегося снега. Сондра, к сожалению, его не понимала. А может, лес нарочно говорил неясно. Обиделся, что за столько лет знакомства Сондра так и не узнала, из каких деревьев он состоит. Взгляд пристыженно опустился и померк от сияния льдинок.

— Можно мне хотя бы крохотный намек? — Сондра взяла в руку горстку снега с подоконника и сжала в исколотых морозом пальцах. — Можно ли мне исправиться? Нужно ли мне исправиться?.. Или такое ужасное зло уже только уничтожить. Или спрятать, если уж не выйдет. Неужели я настолько отвратительна, что мне совсем не найдется уголочка во всем мире?..

Снег растаял под ее горячей кожей и выскользнул чистыми каплями. Сондра уставилась на красные влажные пятна и хлюпнула носом — вот и все, что осталось. Та же вода, что пропитала подушку. И стало чуточку легче. Пусть мир и не ответил — все равно стало легче.

Сондра смотрела на пейзаж за окном долго, пока не начало першить горло. К сожалению или счастью, пейзаж был живой, и его нельзя было, как картину, созерцать вечность: закатилось солнце, успокоились птицы на ветвях леса, синие тени слились со снегом и потеряли четкость. Сондра кашлянула. Холодает. Она в последний раз вдохнула воздух — голубой и звенящий, как акварель, — и потянула на себя створки.

И вздрогнула. Потемневшее в ночи стекло отражало силуэт прямо за ее спиной.

Мужской силуэт.

— Ты что, сейчас с солнцем разговаривала? — раздался уже знакомый смешок.