В стране Человечности [ЗАКОНЧЕН]

Алоис точно не помнил, когда это началось. Это - в смысле, обращение с ним, как с настоящим принцем. Или принцессой - чистокровной и хрупкой, изящной и слабой. Каждое утро, когда щебетали пролетающие за окном птицы, а теплый солнечный свет гулял по душной комнате Транси, к нему обычно заходили разные слуги. Вчера это были тройняшки, сегодня Клод, а завтра, судя по всему, Ханна. И заходили они не так, как обычно: не с целью разбудить господина и подготовить его к началу дня, а с целью проверить Алоиса на наличие, по его предположению, каких-то болячек. Слуги тщательно осматривали тело неподвижного недоуменного Транси, смахивая или сдувая с него возможные пылинки, бережно массируя белоснежные стопы или шею. После проведения осмотра, слуги откланивались и уходили, и через некоторое время приходил доктор Брыльска - всегда улыбчивый и веселый. Подготовка Алоиса к последующему дню теперь возлежала на плечах Нуара, что для работы своей переехал в поместье своего пациента.

Алоис, раздасованный непонятному поведению окружающих, очень радовался приходящему Нуару. Пока он выбирал одежду для Транси, то неизменно напевал одну и ту же шанти - жанр песен, зародившийся в кругах моряков - про нелегкий труд китобоев, держащих путь по волнам берегов Новой Зеландии. Алоис же игриво продолжал мелодию, если Брыльска запнется или остановится на какой-то важной строчке. Словно ходячая газета, пританцовывая, Нуар сообщал Алоис о последних громких событиях Великобритании. Так и сообщал: "Громкое событие! Во Великобритании сегодняшним днем ничего не произошло", и Транси хохотал. Нынче даже глупейшие шутки могут вывести его на неудержимый смех, как то бывало и с доктором. Далее, Брыльска переодевал Алоиса, оставляя на задачу ему лишь одно: надеть обувь, ведь та может соприкоснуться с его тонкими щиколотками. И к этому Нуар относился исключительно уважительно и понимающе, будто преданный дворецкий какой-то капризной и чрезвычайно не тактильной хрупкой принцессы.

- Чего бы сегодня вы хотели надеть, Ваше Сиятельство? - спрашивает доктор, перебирая обширный гардероб Алоиса.

Транси потягивается, вглядываясь в окно. Он хочет встать с кровати и открыть окно, впустить летнюю утреннюю прохладу в пропитанную болезнью комнату, но что-то мешает Джиму это сделать. Но он на этом внимания не заостряет, улыбнувшись бледными губами Нуару, что вновь начал: "Однажды по морям ходил корабль, имя ему было Котелок с Чаем, задували ветра, его нос опускался, наддайте, мои задиры, наддайте!" От этой шанти веет северным морем, на котором Джим, быть может, еще успеет побывать. Алоис с мечтательным интересом подпирает голову тонкой рукой, задумчиво хмурясь.

- Сегодня надо одеться во что-нибудь красивое, - говорит он, - ну, скорее, приличное. Сегодня у меня индивидуальная встреча с графом Фантомхайвом.

Нуар, выбрав кремовую рубашку с золотыми запонками и бордовый жилет, вдруг более не поет, напряженно остановившись у гардероба. Алоис захотел продолжить мелодию про китобоев, но доктор его перебивает кротким смешком:

- В смысле, индивидуальная? Имеете в виду, что будете только вы и Его Сиятельство Фантомхайв?

- Вас не подводит слух, мистер Брыльска. В три часа я должен быть на назначенном месте, а приехать еще раньше. Ну так, - кидает Алоис напоследок, - для безопасности.

- И вы надеетесь доехать до того места самостоятельно? - оборачивается Нуар к Алоису. На лице доктора появляется услужливая лыба, которую обычно показывают умалишенным или глупым, когда хотят с ними о чем-то договориться. Алоис не умалишенный и совсем не глупый. Он возмущенно хмурится, вопросительно глядя Брыльске в глаза. - Быть может, подвезти вас?

- Я не нуждаюсь в этом, мистер Брыльска. В конце концов, я кто, по вашему? Инвалид?

Между ними пролетает какая-то обжигающая взоры искра, полная напряжения и какого-то скрытого холодного отчаяния. Она прокалывает их сердца, кончики пальцев и мурашками расходится по телу. Алоис, уставший от навязчивости доктора и непонятного поведения слуг, брезгливо фыркает. Ему ужасно не нравится собственное нынешнее положение какой-то амебы, младенца, бессильной бабки или перевернувшейся черепахи - всего, что не способно функционировать самостоятельно! Даже при смерти, при страшной лейкемии, пораженная недугом кровь Алоиса бурлит живым пламенем, и он жаждет прогулок, сумасшедших приключений, авантюризма, даже если на все это уже физиологически не способен. Алоиса раздражает унизительное отношение к нему, препятствующее любым потугам умирающего ребенка побыть самостоятельным еще немного, ведь это так для него важно в эти злополучные минуты! И его столь предательски оскорбляют, надевая чепчик, всунув соску в рот и посадив в люльку для младенцев только потому, что он неизлечимо болен. Но не инвалид же!

Видя, насколько сильно надулся его пациент, Нуар хватает первые попавшиеся пиджак и брюки, подбегая к Алоису. Бросив одежду на кровать, доктор хватает пациента, закружив его в озорстве, подобным вальсу. Ночная белоснежная рубашка Транси, будто платье очаровывающей царской особы Небесного или Облачного царства, вздымалось на ветру. Алоис испуганно ахнул, сильно ударив доктора по широкой, но элегантной своей массивностью груди, и Брыльска еле слышно поперхнулся, однако вскоре смог вымолвить уверенным голосом:

- Ну какой же вы инвалид, Ваше Сиятельство? Вы - принц, и на сей раз я стану вашим телохранителем, чтобы защитить от всяких бандитов!

Алоису неожиданно становится приятно. Подобное внимание, конечно, льстит, но и Транси не лыком шит, смело ответив:

- Будто бы принцы не могут за себя постоять!

Нуар молчит, с теплом в взгляде смотря на задиристого Транси, высоко поднявшего нос. Алоис замечает этот странный взгляд, смущается, хочет слезть самостоятельно, но Брыльска ему этого не позволяет. Доктор сажает возмутившегося Алоиса на кровать, затем берет в руки рубашку. Начинается неловкий процесс переодевания, на который Нуар, вообще-то, права не имеет, но кому какая разница, как именно двадцатилетний недавно помолвленный мужчина будет расстилаться пред умирающим мальчиком.

- А вы сильный, - замечает Алоис.

- Нет, - хмыкает Брыльска, - я совсем не сильный. Это вы легкий.

- Нынче трудно принимать это за комплимент.

- А не желаете ли сбежать? - Нуар становится на одно колено перед Алоисом. Свет падает на лицо доктора, из-за чего Транси может любоваться блещущими солнцем усами первого, сколько захочет. И это было очаровательно, как и неожиданное предложение Нуара. - Совсем ненадолго, на время завтрака. Хотите в сад, взглянуть на летние цветы, столь прекрасно распустившиеся лишь для вашего лика?

- Какой вы учтивый! - удивленно лыбится Транси, позволяя Брыльске накинуть на слабое тело рубашку. - Кто вас к нежностям приучил? Ваша любимая Эвелин, которая в скорейшем времени и вовсе станет миссис Брыльской? И на ваше предложение я согласен, - ярко хихикает Джим, обнажая зубы, - уж слишком оно потрясающее.

Но Алоис не ожидал, что ему не позволят идти самостоятельно. Переодев пациента, Нуар взвалил его себе на плечи, понеся к коридору, и поначалу Транси от этого весело и забавно. Но вскоре Брыльска и Алоис выходят в коридор, и взору подростка открывается совсем новенькая чистая инвалидная коляска, стоящая у входа в его спальню. Джим с искренним недопонимаем глядит на коляску, нервно усмехаясь:

- К-кому это в моем доме ноги отрезали? 

Нуар молча усаживает напряженного Алоиса, облившегося холодным потом. Джим оборачивается к доктору, что повез пациента к выходу из поместью. Судорожно бегая глазами, будто пытаясь за что-то зацепиться, Джим хочет что-то спросить у Нуара, но отчего-то не может. В горле неожиданно пересыхает, а тело бросило в жар. Становится страшно. Размеренное покачивание едущей коляски вносит жути в вздымающуюся грудь Транси.

- Ох, не волнуйтесь, - терпеливо ухмыляется Брыльска, - причина, по которой вы в коляске - это...

- Это потому, что нечего царским особам втаптывать свои ноги в пыльную дорожку? - восклицает Алоис, облегченно раскрыв глаза. - Так ведь? Боже, как приятно! Еще никогда меня столь щедро одаривали комплиментами, как в этот день!

Нуар, немного погодя, кивает, и Транси игнорирует щемящее сердце. Остальное время они проводят молча, с явным обессиливающим надрывом, который они старательно игнорировали. Уже в саду, где пылало утреннее солнце, одаривая своим приветствием свежие цветы, Алоис неожиданно оживился. Гравийный асфальт был блестящ, будто бы на него пролили масло, но то была всего лишь вина воды из шланга, коим недавно поливали цветы. Что же касается цветов, что так часто встречались в текст - они безбожно благоухали! Словно у них брызгались душистыми духами, одеколонами или парфюмами престарелые знатные дамы, не знающие меры. Алоису нравилась создавшаяся идиллия. Ему казалось, что такая погода непременно должна пахнуть сливочными пирожными и горячим черным чаем. 

- Мистер Брыльска, пожалуйста, остановите коляску, - умилительно улыбается Алоис саду, - я хочу вон к тем цветам. Турецкая гвоздика, кажется?

Но Брыльска продолжает везти коляску, да и совсем не в том направлении, на которое ему указал Транси. Сначала он ничего не понимает, затем ощутимо возмущается:

- Мистер Брыльска, это уже несмешно! Остановите эту чертову коляску и позвольте мне пройти к цветам!

Брыльска, внимая указаниям пациента, остановил, но резко и грубо, из-за чего Джим чуть ли не свалился. Нуар тяжело вздохнул:

- Ваше Сиятельство, мне искренне осточертело подыгрывать вашему глупому, недогадливому уму эту целую неделю лишь из-за желания мисс Анафелоуз уберечь вас от шока! Ну поймите же вы наконец! - Нуар становится напротив недоуменного Алоиса, загораживая солнечный свет. Теперь вместо солнца пред Транси фиолетовая тень, исходящая от доктора. Нуар вкладывает безвольные руки Джима в свои, строго и пытливо заглядывая в его испуганные глаза. - Вы инвалид! Ваши ноги отказали уже неделю назад, а до вас все никак не дойдет... 

Алоис прячет взгляд, промычав что-то невнятное. Неуверенно хмурясь, Транси отбирает свои дрожащие руки, отвернувшись от доктора. Джим долгое время беззвучно открывал рот, будто бы умирающая рыба, но затем смог промолвить дрожащим голосом:

- Зачем вы мне врете?

- Я не вру.

- Врете! Безбожно лжете! - восклицает Алоис, пряча лицо в руках. - Я встану и пойду! Встану, вот увидите!

Но Алоис никуда не пойдет. И даже не встает, продолжая сидеть на кресле. Он и почувствовать свои ноги толком не может, к чему же эти громкие беспочвенные обещания? Теперь Транси осознает горькую правду, почему же ныне его стали столь гнусно и навязчиво опекать. Транси всего-то болеет, а теперь и вовсе не может ходить? Что же делать теперь Алоису, что медленно приближался к состояния физиологического недомогания, когда ясен разум, но тело кажется чужим и омерзительным лишь из-за того, что оно попросту не способно существовать и далее? Когда пищеварительный тракт и мочеполовая система ослаблены, иммунитет не может более носить маску героя и защитника, подвергаясь нападкам даже лишь от легкого сквознячка? Когда анемия властвует над организмом, а руки дрожат своим бессилием, и изо рта уже выходит даже не еда, не желчь, а кровь? Но при этом человек жив умом и разумом. Он с ужасом наблюдает за увяданием своего тело и ему хочется воскликнуть: "Это не мое! Это чужого умирающего, но не мое!", ведь голова хочет все еще пожить, подобно здоровому человеку, но вопреки этому обязуется лежать на грязной постели целыми днями и... Все. Кажется, будто бы отныне этот человек - и вовсе не человек, а лишь живой мертвец. И только блеск в глазах выдают в нем существование разума.

Алоис хочет танцевать. Он очень любит танцевать. Хоть вальс, хоть давнюю джигу ушедшей мисс Пикок... И что же теперь? Ни танцев, ни прогулок. И лишь жалобно щебечут над налитой свинцом головой, воспринимая скорее за неживую куклу - фарфоровую и дорогую, которой обязательно нужна забота, ведь защитить себя от пыли она сама не способна. Транси невольно сжимается в три погибели, когда понимает, что люди уже давно его похоронили. Приходят и посматривают на него, как будто приглядывают за упокоенным, за его тихой могилкой. Посмотрите на него, на Алоиса - он еще жив и он хочет жить! Его тело, быть может, угасает, но живо, как и его разум! Взгляните, он живой! Он еще способен радоваться, плакать или ворчать! Мертвы всего лишь ноги... А Алоис хотел бы танцевать.

- Ваше Сиятельство, - серьезно выдыхает Брыльска, - ну вот не плачьте только...

Джиму наплевать на слова доктора, потому, закрывая рот одной рукой, а другой - глаза, захлебывается в грусти и, даже не пытаясь сдержаться, проливает слезы на свои немощные колени. Алоис беззвучно хнычет, глубоко шмыгнув и вытирая слезы. Но через несколько секунд, вновь рвется в тихий плач. 

- Вы совершенно не задумываетесь, что испытывают ваши пациенты! - хрипло проговаривает Алоис. - Вы, не задумываясь ни о чем, просто пришли к вашей Эвелин, поплакали ей в плечо и потащили в чертов ЗАГС, даже не подумав, а каково ей было все эти годы?! А теперь называете меня инвалидом, скрываете от меня эту страшную новость, - Джим прячет лицо в руках, когда к нему сочувственно наклоняется Нуар, присев на корточки, - лишь намекая о ней! - злясь, Транси не сдерживается и бьет понурого Брыльску по крепким плечам, надрывно крича: - Вы ужасный, мерзкий доктор! Противный идиот, дурак! Уйдите отсюда!

Доктор перехватывает слабую руку Алоиса, поглаживая ее тончайшее, но совсем некрасивое, а болезненное запястье. Затем перехватывает вторую руку, уложив ее на колени кипящего от ненависти Транси. А к чему была его ненависть? Да и ответ на этот вопрос вовсе не нужен. Алоис заслуживает того, чтобы злиться, быть может, даже беспочвенно, но честно выражая свои эмоции и чувства. Лизнув пересохшие губы, Нуар спокойно говорит:

- Я плохой доктор, это так. Глупый. Ужасный, мерзкий. Противный идиот, дурак. Но я не хотел вас как-то задеть, извините меня. И я не уйду, - качает головой Брыльска, глядя Транси в заплаканные глаза. - Я не уйду от вас никогда. Я знаю о вашем нестабильном состоянии. Но мне на это наплевать! Я все равно не покину вас, пока не добьюсь вашей ремиссии! И вы увидите, вы снова начнете ходить! Хоть кикбоксингом займетесь! - Нуар праведно хмурится. - И мы с вами станцуем. Мы будем танцевать на моей свадьбе, пока не упадем замертво. Вот увидите, Ваше Сиятельство - мой принц!

Слегка успокоившись и оставив на бледном лице лишь засохшие слезы, Алоис неуверенно оглядывает такого теплого в этот момент Нуара. Транси, решая не отвечать на слова доктора, но запомнив их, презренно и скептично фыркает:

- Я не хочу, чтобы обо мне заботились, как о парализованном старичке, что справляет нужду в пеленки...

- Ну так, - улыбается доктор, заинтересованно наклонив голову вбок, - вы же хотели заботы и ласки...

- Да, но... - возмущенно восклицает Алоис. - Не такой! Вы все со мной обращаетесь, будто с младенцем! Помните, что я все еще привлекательный и амбициозный молодой человек!

На лице Нуара застывает задумчивая многозначительная улыбка, но вскоре он весело хихикает в ладонь, и, кажется, в этот момент Транси понимает, почему Эвелин беспрекословно влюбилась в этого сумасшедшего доктора. После недолгой паузы, Брыльска засучивает рукав и смотрит на время на позолоченных наручных часах. О нет, Алоис, поспеши! До трех часов дня осталось совсем немного, а ты ведь не хочешь прийти на встречу к столь важной шишке с зареванным красным, как алый цветок, лицом, при этом опоздав?

***

Улица необычайно людна. Запахи вымотанных на жаре людей, пыльных карет, грязных лошадей и разнообразных товаров неприятно лезут в сморщенный нос Сиэлю, норовясь довести его до чиха. 

- Черт бы побрал этот Лондон, - ворчит он, и дворецкий его смеется, впоследствии соглашаясь. 

Июльское солнце измучивало усталых граждан Лондона, подгоняя их своими озорными лучами в тени, в ближайшие лавки или магазины, в мрачные, но прохладные переулки. Дорожная пыль и пыльца из парка неподалеку заставляло прохожих то чихать в красивые белоснежные платочки, то кашлять в элегантный локоть. Впервые в Лондоне случался столь жаркий день, полный своим погодным и уличным безобразием. Остановившись у ателье Хопкинс, Сиэль тяжело вздохнул, остановив рукой Себастьяна, что шел за ним. Да, плохая погода - это еще полбеды... Можно и стерпеть. Тут есть мученик, подвергшийся еще большему издевательству сегодняшнего дня: Сиэль проведет мучительные полтора часа вместе с Транси наедине, вот в чем загвоздка!

- Дальше я сам, - говорит Сиэль. - Когда мы с Транси поговорим, я тебя позову, и мы поедем домой. А сейчас свободен. Ну! - Фантомхайв бесстрашно вздыхает полной грудью, находя в себе небывалые крупинки мужества. - Пожелай мне удачи!

- Я болею за вас, господин! - хлопает в ладоши Михаэлис. - Вы ужасно смел в своих поступках!

- Это так, - вторит Нина, выйдя из своего ателье, заметив знакомые лица. - Уж не знаю, что здесь происходит, но мне жуть как интересно узнать!

Сиэль решительно выдыхает и горделиво бьет себя по груди. Когда Себастьян откланивается пред госпожой Хопкинс и уходит, Фантомхайв пробирается по стене к крайнему углу ателье. Граф ненароком глядит на усмехающуюся Нину, намекает, чтобы она ушла, но завидев явный отказ в ее заинтересованном взгляде, хмурится и достает карманные часы. Вот уже как ровно три часа дня... Сиэль оглядывается по сторонам, ища знакомую фигуру в пестрой одежде. Не заметив ничего подобного, Сиэль строго хмыкает:

- Неужто посмеет опоздать?

- Было бы невежливо, - досадливо отвечает Нина, огорченно надув губы. - А кто опаздывает-то?

Сиэль опирается плечом о стену. Совсем рядом с ним - некий узенький закоулок, который расположен между ателье и другим зданием. И, ясное дело, что в преподобный жаркий день этот темный прохладный закоулок являлся бы настоящим спасением для каких-нибудь молодых прихожих. Но был один нюанс, что в этом закоулке было чрезвычайно сыро и грязно, и в нем, если бы не было острой нужды, никто толком и не задумал бы прятаться, из соображений банальной гигиены до брезгливости, что уже относилось к самому Сиэлю. Фантомхайв, смахивая со лба капли пота, тяжело выдыхает, расстегнув пару пуговиц своего жакета небесной синевы, напоминающей сумерки. 

- Сиэль, - вдруг слышится слабый голос из закоулка, - выйди ко мне, пожалуйста.

В этом вялом голосе Фантомхайв тут же признает Алоиса. Сиэль настораживается, подбираясь поближе к краю. Предчувствуя неладное, Сиэль мнительно отвечает:

- Меня этим не проймешь! Давай без шуток. Выйдем навстречу друг другу.

- Я не могу, - тут же слышится упрямый ответ. - Мне это затруднительно. Выйди ко мне ты.

Злясь, но повинуясь тихому указанию Транси, Сиэль резко заворачивает в закоулок. В итоге и вовсе не понимает, куда делся Алоис. Где же этот ярчайший мальчуган с грубо-надменной улыбкой? Ведь пред Фантомхайвом только странный безликий человек, подобный трупу, обглоданному стервятниками. Облысевший и с глубокими впалыми глазами, с видными темными скулами на худом зеленом лице. Алоис уже покорно сидел на инвалидной коляске, и на хрупких плечах его был накинут неприглядный пиджак, теперь напоминающий внешность своего носителя. Транси выглядел столь ужасно и омерзительно, что Сиэль, ошалев, невольно отступил на пару шагов. Быть может, это Транси так шутит, подсунув вместо себя случайного щуплого старикашку? Но даже зная всю вредность Алоиса, Сиэль мог поклясться себе, что тот бы никогда не пошел на столь гнусную шутку... И Фантомхайву было наплевать на внешний вид Алоиса, но наглейший интерес, что же с ним случилось, пробрался в самое сердце, подобно паразиту. Оправившись от потрясения, Сиэль несмело подошел к бывшему блондину. Глядеть в его болезненные глаза казалось и вовсе невозможным...

- Сиэль, тебя придется меня катать по всему Лондону, - ехидно улыбается Алоис. - А сижу я на инвалидной коляске просто так. Мне всего-то лень ходить, вот и притворяюсь больным.

- Транси, - сквозь зубы раздраженно цедит Сиэль, возмущенно хмурясь, - да что с тобой такое?! Что это за вид?! Когда ты успел столь сильно заболеть?! Знаешь, а ведь, - брюнет переводит взгляд на ноги Алоиса. Когда-то пошлые, вульгарные, заставляющие трепетать сердце от смущения и негодования, сейчас слабые, вызывающие жалость, безвольно висящие, как груди какой-нибудь старой проститутки, - ты имел полное право отказаться от встречи!

- Перспектива мозолить тебе глаза своим видом казалась куда интересней, - беззаботно отвечает Алоис, раскрепощенно разваливаясь на коляске. Будто бы и не он тут всего-то минут тридцать назад рыдал навзрыд, безудержно колотя по своим ногам, пытаясь вразумить их и заставить ходить. Будто бы и не он тут до сих пор напряжен и готов взорваться в любой момент, как самодельная бомба не лучшего качества начинающего подрывника, только недавно вступившего в ряды террористов. - Ну, что? - говорит Транси, заметив заинтересованное лицо Сиэля. Он вздрагивает. - Можешь расспрашивать меня обо всем. Да-да, обо всем! Даже о самых аморальных вещах! В каких местах, кроме головы, у меня еще выпали волосы, чем меня обычно рвет, после химиотерапии, а есть ли у меня, во время курса интенсивного лечения, периодическая эрекция? И все это лишь из-за того, что у меня лейкемия!

- Лейкемия... Это же рак крови, - прячет взгляд Сиэль. Он понуро поник головой, оперевшись о стену. - Я... И не знал, что все настолько серьезно. Если бы ты сообщил мне об этом чуть раньше, я бы не стал гнать тебя в Лондон в этот злополучный жаркий день лишь из-за срочной нужды поговорить про Элизабет...

- Что произошло, - равнодушно жмет плечами Алоис, - тому и должно было случиться. Я люблю жару... Мне, конечно, плохо, но когда еще почувствуешь на себе все прелести лета, кроме как не в жаркую погоду? - Транси легко улыбается. предаваясь воспоминаниям. - Такими днями, мой брат любил, когда я со всей дури бросал его в реку, что была недалеко от нашего старого дома. Сейчас я, конечно, совсем не способен на забрасывания детей на дальние расстояния во всякие реки.

Сиэль в серьезном замешательстве. Транси будто бы подменили. Он стал более открытым, равнодушным и свободным в своем странном поведении. В нем остались задор, озорство и его сумбурное веселье, немного грубости, вредности, нахальства, но то теперь казалось столь приятными качествами души, что Фантомхайв удивлялся и не желал и вовсе сдвигаться со своего места в тени, продолжая потерянно стоять с опущенной задумчивой головой. Так получилось, что он, будучи обескураженным такой заметной переменой в поведении давнего неприятеля, совсем забыл, ради чего выехал из своего загородного ухоженного поместья в пыльный, грязный Лондона. 

- Разве у тебя был брат? - потерянно спрашивает Сиэль, припоминая всеми известную драматичную биографию Транси.

- Ну-ну, не углубляйся тут в мою семейную родословную! - ворчит Джим. - Мы здесь, чтобы поговорить о Лиззи. Я по ней, правда, скучаю... - тяжело вздыхает он. 

- Та-а-ак... - отвлеченно протянул Сиэль. - Мне и правда придется возить тебя по улицам в этой тележке? 

- Если хочешь провести ближайшие полчаса в этом закоулке, то можем и постоять. Но, сам понимаешь, выбора у тебя нет...

Фантомхайв раздасованно чихнул и, приложив огромное количество усилий, таки смог направить коляску к выходу на улицу. Алоис открыл лицо свету, пока он струился по всем окрестностям, злорадно играя с людьми. Бедные люди, не имеющие возможности одеться во что-нибудь более легкое, в силу своего статуса, а также эпохи, в которой они живут... Зато Транси, сверкая своей лысой головой, мог творить, что угодно. И теперь за это его совсем не пожурят, как это было раньше, наоборот: разумные граждане станут жалеть и лелеять, чопорные и фанатичные же пройдут мимо, стараясь проигнорировать. И хоть Алоису это отношение было во многом неприятно, он смог найти и плюсы явной власти, невозмутимо творя действительно странные, для того времени, вещи. До ключиц расстегивал рубашку, важно заправляя воротник, тем самым оголяя зеленую шею. Вязал пиджак на пояс. И в этих незамысловатых действиях Сиэль наконец-то смог узнать прежнего, уже давнего, ушедшего Алоиса. Фантомхайву стало легче оценивать ситуацию. 

Проходя мимо ателье Хопкинс, Алоис невольно стал объектом наблюдения дорогой Нины, смутившейся его состоянием. Транси весело помахал ей рукой, а Хопкинс, шокировано прикрывая рот рукой, не могла вымолвить и слова при страшном виде некогда впечатляющего, цепляющего юноши, одевавшегося исключительно экстравагантно. Но теперь носящий то, что легче всего носить. И от этой потери живого ощущения стиля Нине стало ужасно печально. Алоис был ей незаменим... А болезнь, захватившая его молодое тело, предала портниху, ранее связанную с Алоисом крепкими узами. Скрепя сердце, Нина вышла из ателье. Ее поразило твердое решение сшить посмертный костюм угасающему постоянному клиенту, четко зная лишь одно: вообще-то, костюм ему не пригодится. 

- Когда ты заболел раком? - разгребая гущу тишины, спрашивает Сиэль.

- Намного раньше, чем рак, собственно, диагностировали. Но так-то болею полгода...

- Вот как... Неделю назад я и заметил, что выглядишь ты странно. В особенности того, что у тебя не было ни одной ресницы, а брови казались нарисованными. Полагаю, так было и на самом деле? - Сиэля пробило на невежливый, нетактичный смешок. Он тут же стыдливо прокашлялся. 

- Я... Скрывал свою болезнь. - скучающе отвечает Алоис. - Если бы я, ничем не прикрывая свою тощую болезненную задницу, шагал по округам, разглагольствовая о том, чтобы у меня рак, мои ближайшие "родственники" бы тут же всполошились, пытаясь обогнать друг в друге в гонке "кто ласковее всего обойдется с Транси", ведь тому он отдаст честную половину своих имений, - Транси горделиво взмахивает рукой, мимолетно прикрывая себя от солнца, хитро улыбаясь, - но ничего они не дождутся! Ведь я уже завещал наследство людям, что и вовсе кровью со мной не связаны. 

- И не надеешься не умереть и преодолеть болезнь, как погляжу? - с некой мрачной находчивостью заинтересованно клонит голову вбок Сиэль, продолжая везти коляску по непредназначенному для этого пыльному асфальты. Прохожие испуганно их сторонились, а Фантомхайв чувствовал себя более чем важной персоной, но каким-то прокаженным или больным чумой.

- Сиэль, - вздыхает Алоис, сложив руки на колени и опустив голову, - мое утро больше не начинается с запаха горячего чая и шороха газет. Утро начинается рано, с того, что меня тошнит. Извергаю кровь, ничего не понимая, находясь в состоянии забывчивости... Иногда мне и вовсе кажется, что мне одиннадцать и я на уроке рисования проливаю красную акварель. Всего-то. И я засыпаю, даже не пытаясь подняться с кровати и выпить обезболивающее... Ведь боюсь, что больше никогда не почувствую эту утреннюю боль. Не хочу, чтобы она прекращалась. Она есть, значит я жив. А что будет, если я умру? - Алоис пожимает плечами. Сиэль не понимает, что в голосе Алоиса. Страх, грусть? Но вскоре осознает, что это не более чем равнодушие. Покорное, лишенное беспокойства. - В комнате у меня два таза для тошноты. К тому времени, как наступает подъем по еженедельному расписанию, эти два таза почти полностью заполнены чем-то ярко-желтым, белым, смешанным с красным... Бледно-розовый, кажется. Который так любит Лиззи.

- Транси, не нужны мне такие подробности... - фыркает, щурясь, Сиэль, замедлив движение.

- Я каждый день езжу на химиотерапию. На протяжении более трех часов, я лежу на этой чертовой кушетке с иголкой в вене и гляжу на всю эту химическую дрянь, что вводят в мой организм. И сколько бы я не мылся, сколько бы меня не тошнило, сколько бы не ходил в туалет, я чувствую, как наполнен этими препаратами до краев, как они бурлят и струятся по венам при каждом моем движении, как норовят выплеснуться. А я хочу очиститься от них, хочу прекратить химиотерапию, разорвать отношения со своим инфантильным доктором, сбежать, сбежать, сбежать! В Италию, Грецию, Россию - туда, где будет красиво. Где на меня посмотрят как на равного, - Сиэль становится несчастным свидетелем, как Алоис болезненно сжимает руку в кулак, - а не как больного. Да, я инвалид! Да, я больной! Но... Отчего-то, кажется мне им быть унизительно...

- Мы встретились, чтобы поговорить о другом.

- Но я хочу ответить на твой вопрос! - восклицает Алоис, отчаянно хватаясь за свою рубашку. - Сиэль, я всего-то хочу жить столько, сколько заслужил! Сколько дал мне лейкоз, когда мы начали играть с ним в тот день, в ту самую ночь! И смотря зеркало, я чувствую что-то странное. Мне кажется, я... Начинаю понимать себя. Ощущать себя. Любить себя. И хочу, чтобы любовь эта продолжалась столько, сколько заслужила быть. Выздоровлю ли я...? Не думаю, что это столь важно. Я счастлив быть и больным, но любимым себе и чувствующим радость и тепло хотя бы раз в неделю, - Транси вздыхает, потирая мокрые от холодного пота ладони. - Но я не умру от лейкемии. Не умру, не надеясь на смерть.

Сиэль прячет взгляд, остановив коляску. Алоис понимает Фантомхайва, не поворачиваясь к нему, давая немного одиночества для размышлений. Сиэль тоже человек. И ему тоже нужна отдышка, после обилия информации от болеющего. Транси жалеет Сиэля по многим причинам, ясным лишь им двоим - тем, кто держит демона в качестве собственной игрушки, когда на деле все совсем наоборот.

- Алоис, - слышится тихий голос остывшего нечеткими сомнениями и страхами Сиэля, - каково это, умирать?

Алоис молчит. После чего, вырвав из сердца самый честный ответ, оставшийся от наивного, безгрешного, дурацкого детства, отвечает:

- Понятия не имею.

Фантомхайв оказывается недовольным столь искренним ответом гордого собой Транси. Сиэль выразил свое прискорбное недовольство, звучно топнув маленькой, кажется, даже мышиной ножкой. Когда же Алоис беззаботно махнул рукой, Сиэль и вовсе озверел. Рыча, словно огромный волк, он толкает ногой коляску Транси, и он на огромных скоростях почти влетает в ближайший фонарный столб, но виновник сие торжества оказывается и спасителем Алоиса, вовремя остановив коляску. Алоис был так бледен, будто бы на него вылили огромную ведро белой краски. На потеху мстительного Фантомхайва, Транси всего за несколько секунд превратился в гейшу и точно бы поседел, если бы были для этого некоторые средства, о которых в кругу больных онкологией говорят восхищенным шепотом - волосы. Ладно уж, это всего лишь плохая попытка иронизировать над страшным.

Джиму было совсем не до иронии.

- Т-так, - дрожащим голосом говорит он, вцепившись в подлокотники коляски, - почему бы нашему диалогу медленно не перетечь к Элизабет?

- Полностью с этим солидарен, - услужливо отвечает Сиэля, возвратив коляску в прежнее движение. - Я еще давно задавался вопросом, в каких ты с ней отношениях? Все началось зимой. Как-то сбежав ко мне в гости, Элизабет болтала о тебе целый свой визит, не замолкая, что меня очень раздражало! Но в последние дни все резко переменилось: она замкнулась, реже стала разговаривать со своей семьей, как и со мной. В начале недели, она внезапно захотела встретиться со мной сегодняшним днем, но я отказал ей, ибо была уже назначена встреча с тобой. А до этого Элизабет, по словам ее личной горничной, стала более капризной и непослушной, что ей несвойственно. Все, как и я, пытались разузнать причину... И она позволила узнать. Причина в тебе, Алоис, - вдруг нарочито медленно продолжает Сиэль: - Она узнала, чем ты заболел. 

- Неужто... Она отреагировала именно так? - удивленно раскрыл глаза Алоис, забеспокоившись. Одна мысль о том, какие тягостные мысли витали в ее преданной голове, заставляла шокировано нервничать. Последняя подруга, последний такой теплый цветок, который Транси, отягощенному бренностью людских грехов и бесконечной темноты, что, впрочем, вскоре стала прекрасна, совершенно неожиданно удалось оторвать в самый нужный тогда момент непонятной жизни. 

- Я был в изумлении, если честно... Так сильно горевать из-за знакомого, которых у нее в жизни и так столько..! Но, видимо, ты ей дорог, - строго фыркает Сиэль, уж наверняка закатив глаза. - Ты ей друг, и как бы мне не хотелось этого признавать... Как бы жеманно это не звучало, но, думаю, в это время помочь ей сможешь только ты. У меня такое чувство, - выражается пышным поэтическим несвойственным ему языком Сиэль, горделиво, но совсем не раскрепощенно возвышая свой тощий нос с умилительным малозаметным покраснением на нем, как бы нечто вроде розового, как мелкой свинки, загара, - что она затерялась в чьих-то увядающих льдах.

Алоис неразборчиво мычит, прикрывая безресничные тончайшие, словно яблочно-зеленые листья березы, веки. Он задумчиво потирает шею, мимолетно пытаясь прикрыть от, однако, наблюдательного Сиэля красные пятна на ней. Но вскоре раскрывает их, как бы позволяя называть себя и коровой, и пудингом, и божьей коровкой, и зеброй - любым детским ругательством, ведь пятна эти, по мнению Алоиса, действительно в некотором вроде его украшают, разбавляют своей алостью бледное истощенное тело.

- Я подумаю над этим, - кивает Транси. Сверкнув глазами, он вдруг хихикает: - Сиэль, гляди, там же, кажется, парк впереди?!

- Всего-то городской сад.

- Сиэ-э-эль, вези меня в нее! Каждый день из дома я в больницу, а из больницы - домой! Я так хочу развлечься, погулять по парку с кем-нибудь под руку, обсуждая Шопенгауэра или Шиллера! Нюхать запах городских цветов, здороваться взглядами с другими отдыхающими людьми, а затем, в самый нежный закат, прогулку окончить нежным поцелуем и поехать в уютнейший домой! - Алоис восторженно поворачивается к смущенному и недоуменному Сиэлю. - Ну, круто же? 

- Понятия не имею! - фыркает он. - Никогда бы не подумал, что такому, как ты, может понравиться философия Артура Шопенгауэра. Он такой больной дядька, - шепчет заговорчески Сиэль, наклоняясь к восторженному Алоису. - А еще, неужели тебе по вкусу Шиллер? Тебе нравится моральная философия? Тебе-то? Удивлен. 

- Ну что ты, - беззаботно махает костлявой рукой Алоис, - я упомянул их в разговоре лишь для того, чтобы блеснуть умом. Но моральная философия, как никак - то, на чем формировалось и сейчас держится общество... Как она может не нравится, если она такая простая и легкая?

- Философия... Легкая... - напряженно вздыхает Сиэль. - Ты Канта, наверняка, как сказку Шарля Перо читал? 

Алоис смеется. Былая напряженность в воздухе вдруг с тяжелым бухом падает навзничь, и дышится теперь на удивление прекрасно и беззаботно. Общее настроение - если и не повышается - явно становится более раскрепощенным и готовым к неожиданным переменам, становится свободнее. Фантомхайв послушно везет ликующего Алоиса в сад, блещущий своим благовонием, спасающим бедных горожан Лондона от жары и запаха засыхающих сточных канав. Транси не мог перестать улыбаться солнцу, что в саду казалось маленьким глянцевым шариком, из-за которого искрилась и переливалась уличная пыль, щекочущая носы прохожим людям. Вдруг, Транси цепляется липучим взглядом за газон, заторможенно прося Сиэля остановиться.

- Поможешь снять мне мою обувь? - так мягко и безвинно улыбается Джим, что Сиэлю приходится идти наперекор правилам приличия и собственным принципам, несильно наклоняясь и освобождая отекшие стопы Транси от тяжелых носок и лакированных туфлей с голубыми, колыхающимися от передвижения, небольшими бантиками. 

- Ну и что ты задумал? - с притворной скукой спрашивает Фантомхайв, ставя туфли у газона. 

Алоис жадно смотрит на свежую траву под покровительством высокого летнего неба. Он смотрит на ее яблочно-зеленый оттенок, становящийся фиолетовым на тени и чуть ли не золотисто-охристым на солнце. Он смотрит, как важно она старается колыхаться на несильном ветру, но у нее, к превеликому несчастью, ничего не получается, из-за чего она разочарованно поникает все ниже и ниже. Газон широко расчищен, и над ним нависали старые деревья, а вдалеке росли наипышнейшие цветы, у которых бегали дети в забавных матросках, норовясь унести этот душистый цветочный запах в свои дома. Алоис пристально смотрит на все это и с безумием желает это почувствовать, ощутить. Зарыться с головой в этот прекрасный сад, прекрасность которого раскрывается иногда лишь из-за того, что он как раз таки "городской", как будто бы дикий, в отличие от собственного, одомашненного сада.

По просьбе Алоиса, Сиэль неохотно подвозит его к газону. Транси медленно, до ужаса старательно (даже прескверно высунув яркий кончик языка, из-за чего Сиэль непонятливо поднимает брови) сползает с коляски. Еще пару сантиметров, еще совсем немного! И заветное желание Алоиса исполняется: большим пальцем левой ноги, Транси удается коснуться газона. Затем, через несколько секунд, безвольные стопы газон встречает с распростертыми объятиями, обволакивая их в свою летнюю свежесть. И, потеряв равновесие, Джим радостно плюхается. Он не может почувствовать свои мертвые ноги, но благодаря им чувствует летнюю траву, что будто бы приходилось мягкой периной. Транси удивлен, что его увядающие стопы, ранее растленные и прошедшие много унизительной тяжести, еще способны чувствовать прекрасное... Как, к примеру, этот чудесный газон, открывший свою прелесть столь жарким днем.

- Как некультурно! - восклицает Сиэль. - По газону нельзя ходить!

- Я и не хожу, - беззаботно говорит Алоис, подставляя мраморное лицо настырным лучам света, -  а ползаю.

- Что же с тобой поделаешь... - устало вздыхает Фантомхайв, хотя сам, будучи совсем не глупцом, прекрасно видит, как счастлив Алоис купаться в солнечной оргии, душистой траве, полной всяких отвратительных букашек, а также в собственном очищенном сознании, заслуживающем подобного непослушного, дерзкого, но красивого отдыха. Алоис смеется, запрокидывает голову, хлопает в ладоши, после чего судорожно проводя руками по траве, шурша ею, постоянно стискивая в кулачках и бесконечно поглаживая, будто неверя, что наконец выбрался куда-то из своей надоедливой комнаты, из своего пропахнувшего болезнью поместья или тошнотворной больницы, где спиртом будто бы питаются, выпивая на обеденных перерывах.

- Сиэль, - начинает Алоис, сполна выразив свой восторг и ныне пытаясь отдышаться, - подойди поближе. Выполни волю больного, ну же, - и когда Фантомхайв подходит и наклоняется к Алоису, он продолжает: - Я знаю, что ни я, ни ты не знаем Лиззи. Мы видим в ней лишь то, что позволила увидеть она. А это... - вздыхает Транси. - Ты и сам знаешь. Это очаровательная, прелестная, такая теплая и любвеобильная сила, граничащая с грациозностью, сталью или элегантностью. Мы знаем, что эти слова принадлежит ей. Но принадлежит ли она этим словам? Сиэль, ты никогда не узнаешь ни ее, ни почему и как она смогла меня спасти, и почему она дорога мне, как и я ей... - Транси опускает взор на свои колени, что в ином бы случае могли бы дрожать от волнения. - А мне узнать все это уже слишком поздно. 

- Поздно? - вслушиваясь в тихие слова Транси, хмуро переспрашивает Сиэль. - Кто-то говорил, что и не планирует умирать от лейкемии?

- Иногда вовсе не смерть может все закончить. Мне поздно уже все, что касается моей первой и единственной подруги. Я упустил возможность узнать ее, будучи занятым своей тошнотой, химиотерапией, своими анализами и тем, что пытался все это от Лиззи скрыть, будто бы это мои грехи! А она, тем временем, была занята любовью к недостижимому, увядая от нее каждым днем и возрождаясь редкими случаями. Лиззи и сейчас душит эта любовь, но взаимна ли она - неизвестно. Известно лишь то, что Элизабет сейчас ослеплена и на грани сломленности, но так продолжает любить, - Алоис прикрывает глаза, хмурясь, - что меня вводит в страшное отчаяние.

- Я... Ни слова не понимаю, - судорожно качает головой Сиэль, нагнувшись к кротко затихающему Джиму еще ближе, - кого она так любит? Разве она способна на эту глупость, тобой сейчас высказанную?

- Сиэль, неужели ты и вправду не понимаешь, в чьих льдах затерялась Элизабет? - и когда Сиэль затихает, ожидая услышать продолжение, когда Транси придвинулся к нему, тогда случается то, что Фантомхайв совершенно не успел понять: с небывалой силой боксера, которой у него вообще-то, по состоянию здоровья, быть не должно, Алоис толкает брюнета на газон, грубо и небрежно наваливаясь на него. Джим злобно глядит в растерянный и даже несколько испуганный взгляд Сиэля, подобный морю, зиме, глубокой ночи - все, что таит в себе холодно-голубые оттенки. Глаза Сиэля столь глубоки и холодны... Так в чьих же льдах затерялась Мидфорд? - В твоих, чертов подонок! В твоих! - сипло кричит Алоис, переполняясь настоящей яростью. - Какой же ты недоумок, настоящий идиот! Кретин! Приходишь именно ко мне, чтобы поговорить о своей брошенной женушке, хотя сам имел возможность встретиться с ней в этот же день и поговорить с ней и ее проблемах тет-а-тет! Но притворствуешь, сукин сын, убегаешь от этого, предаешь Лиззи, хотя видишь, как ей грустно!

И со странной, непонятно откуда взявшейся силой Алоис колотит Сиэля по хрупким плечам, а тот, растерянно и трепетно, дрожащими руками пытается оттолкнуть от себя бившегося в красном чувственном гневе Транси. Странные слезы падают на бледные щеки Фантомхайва, когда Джим продолжает восклицать:

- Я убью тебя! Убью, когда умру! Когда стану призраком, буду мстить тебе за всю боль ей принесенную! Я буду измучивать тебя, а когда ты умрешь - потащу за собой в ад и буду измываться, переламывать все твои хрупчайшие косточки, которые Лиззи, недостойная тебя, будет несомненно оплакивать! Ты чертов козел, только попробуй сделать ей плохо, и я...! - задыхается Алоис, потеряв прежнюю свою силу. Теперь он промахивается, пытаясь попасть в Сиэля, а глаза закрывает болезненная пелена. Алоису мучительно от того, что он не в силах воспроизвести ту злость, обиду за свою теплую и яркую, красивую на солнце и сильную со шпагой в руках Элизабет. - И я...! Я...! 

Когда на щеки Сиэля капают уже не слезы, а капли некрасивой крови из носа, Алоис припадает вбок, без сил заваливаясь на дрожащую спину. Прохожие с явно неположительной гаммой эмоций свыше взирают на подростков, пытающихся отдышаться. Транси мычит, зарывшись в свои трясущиеся руки, пропахнувшие травой и парфюмом Сиэлю, затем размазывает струящуюся кровь по всему лицу, безудержно качая головой, то и дело закусывая тонкую губу. Сиэль поворачивается к Алоису, что повернулся и к Фантомхайву, видя гримасу Транси: заплаканную, припухшую, окровавленную, измученную... Будто бы лейкоз решил проявить себя именно через лицо несчастного Транси, именно через эту устрашающую, вызывающую омерзительную жалость гримасу. Эта гримаса - лицо человека, что дословно, через крик, выражает Алоис:

- Я умираю прямо сейчас, Сиэль!