Луна

***

(03:00-03:30)

...Выйдя уже забытым пешим маршрутом и пытаясь скрыть своё лицо капюшоном перед каждой камерой, висящей на фонарных столбах, Милана выдвинулась на главную дорогу улицы, на которой жила, и, сверяясь с навигатором в телефоне, вскоре свернула в необходимый переулок. Спустя несколько минут пешеходная тропа под ногами резко перетекла в стеснённую дорожку, выложенную серой брусчаткой, у неширокой дороги с односторонним движением.

По правую руку от Миланы тянулась двухметровая пёстрая стена, протянувшаяся вдоль той части пути, которая следовала за ней следующие любознательные минуты. На кирпичном полотне разноцветными кляксами раскиданы граффити: детские наброски городского пейзажа с блестящими церквушками, весёлыми карикатурными зверятами в русских нарядах с рябиной и просто рисунки казаков с правителями всех прошлых столетий – целая тайная вечеря всех мастей и чинов. И тут же, как-то отдельно, не вписываясь в общую композицию творческой солянки, обособленно, по всей видимости нарисованная значительно позже остальных рисунков, размашистым пятном разместилась уже узнаваемая морда, на сей раз пурпурной совы с ехидным, высокомерным взглядом, большим оранжевым клювом и выразительными пышными бордово-кровавыми бровями.

Жутко как-то, что образ совы всюду за мной по пятам увязался в сегодняшнюю ночь.

Тут же, миновав несколько десятков метров в постепенно нарастающую горку, поверх одного из рисунков оказался прибит саморезами синий дорожный знак, опознавательные символы и элементы которого все донельзя уклеены неразборчивыми, перекрывающими друг друга разноцветными наклейками: от стикеров-логотипов городских спортивных команд до рекламы сомнительных телеграм-каналов.

По левую руку, за дорогой и только недавно проснувшимися после зимней спячки деревьями, здания всех цветов, размеров и форм толпились, наслаивались друг на друга в городском горизонте пыльно-розовыми и фиолетово-серыми оттенками. Ни края, ни начала – одни насаженные друг в друге сверкающие огоньками массивы.

Всё серо-фиолетовое, всё глубоко-синее, всё каштановое, окрошечные прорези оранжевые и жёлтые в глазах двоились, внутри всех силуэты тёмно-охристые мелькали. На многих зданиях неоновые вставки радуют глаз, некого карнавального торжества в городскую рутину внося.

Шарахается тут и там Милана от редких спонтанных автомобильных гудков: постоянный отдалённый рычащий гул двигателей в спине напрягает. Но идет, частенько оборачивается назад, в исток проезжающих периодически машин, и всё равно продолжает следовать маршруту.

В какой‑то момент брусчатка под ногами внезапно истощилась. Последовавшая далее асфальтированная дорожка стала едва умещать на себе место для одновременного прохода двух человек: какой‑нибудь романтической пары или увлечённых беседой товарищей. А по правую руку вместо высокой, некогда белой кирпичной стены, расписанной уличными художниками, всё вдруг преобразовалось в тощий чёрный решётчатый забор с единственной оставшейся в городе В. малиновой деревянной жилой избушкой. От прошлой русской торжественности в ней осталась атмосфера отчаянных и бедствующих староверов – по крайней мере, так показалось Милане.

Сейчас же и по левую сторону пейзаж сменился, как кадры киноплёнки. Также резко появился небольшой белый дорожный мостик, соединяющий волнообразные рельефы автомобильных трасс со строгими осанистыми мыльно‑янтарными фонарями.

Под ногами по бокам образовалась синяя с переливами в бурый зелень: пока ещё неокрепшие подрастающие кусты и пробирающаяся из уже окончательно оттаивающей земли мелкая трава.

***

Перед глазами показался коротенький пешеходный переход с одинокой безлюдной скелетообразной автобусной остановкой с наскальной живописью баллончиками краски каких-то пестрых ярких мордочек птиц с красными клювами и лохматыми зазубренными бровями.

Опять. Совы.

Может, это флешмоб какой-то или новый растущий уличный художник объявился, оставляющий повсюду свои нестандартные опознавательные знаки?

Неподалёку, в метрах тридцати трёх, стоит высокий рекламный билборд. На этом баннере, на насыщенно бирюзовом полотне, красовалась белая надпись жирным шрифтом «РАДИО ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОЧЕТ ВЕРИТЬ» и номер нужной частоты.

Вот как оно бывает: чуть что – сразу храмы строить и радио освещать.

В какой‑то момент дорожка под сапогами Миланы вновь сузилась. Ныне казалось, что двум незнакомцам здесь едва хватило бы места, чтобы пройти, не задев друг друга плечами. Тропа кривилась, проваливалась ямками городского рельефа, появлялись каменные морщины и асфальтные шрамы, но дорога всё ещё шла в том же направлении, упорно продвигаясь вперёд в переставляющиеся декорации человеческих сооружений.

Милана открыла карту в айфоне, сверила своё местоположение – показывало верно: ей наверх. За парой тусклых фонарных столбов, разбросанных автомобильных шин и покрышек, показался исток деревянных покосившихся ступеней – шаткая самодельная лестница из-за угла выглядывала.

Подойдя ближе, стрелка навигатора на экране поощрительно встрепенулась, а Алиса прошептала: «Вы двигаетесь в правильном направлении!».

Тесная лестница, в продолжительность всего крутого подъема, высокая влажная трава и какие-то недостроенные халупы, вкопанные вдоль всего заросшего высокой травой склона. И оконца в этих домишках горят – и там, в шалашах, жизнь своя идёт.

Пару раз, чуть ногу не подвернула на нескольких гнилых дощечках во время подъёма – рваные раны в ступенях сочились земельной темнотой.

Однако всё же прошла эту часть пути быстро. Снова переспросив у Алисы о маршруте, Милана двинулась дальше. В настоящий момент шумный поток машин сменился тишиной незаконченной стройки очередной многоэтажки, рабочие которой уже давно спали, досыпали свои заслуженные часы отдыха и уже там, во снах, готовятся выйти на утреннюю смену. Создавалось такое впечатление, что в городе В. стройка идёт всё время – строят всё, строят все, везде и всегда что‑то новое. Для любой постройки найдётся клочок незаполненной земли меж крутыми, запутанными кочками.

Рельеф смотровой сопки принялся спиралью вверх закручиваться прямиком к ночному небу. В подошвы кроссовок врезались скалистые обломки камней, мелкой россыпью путались под ногами и крошкой вниз скатывались. Тут и там земля, словно оттаявшие зыбучие пески, намеревалась уползти. Сухая почва скользила под ногами, корни кустов повсюду трещали, а молодые листья кротко шелестели на сквозящем ветерке.

Где‑то вдалеке, внизу, жалобно загавкала собака, а затем так же внезапно замолкла – не тот ли это щенок бездомного продолжает скорбеть в том внутреннем дворе?

А между тем и асфальтированная пешеходная дорога, и высокая лестница из выложенных шатких досок уже давно куда-то испарились, будто никогда и не попадались ей на пути. В данную минуту под ногами образовалась тончайшая каменистая тропа. Тут уже и для одного странника становилось тесно: коряги деревьев лезли в лицо, пытались глаза выколоть, растительность банными вениками по груди билась. Милана, словно волевая испанка-конкистадор, пробиралась меж листьев и лиан в диких джунглях Амазонки. А сама про себя думала: не дай Бог лицом в паутину окунуться или жирного паука под одеждой телом почувствовать... Или самое страшное – мясистую змею повстречать.

Вот и поздний вечер в ночную жуть ушел уже давным-давно. А ночка хмурая, апрельская, но вместе с этим торжественная, предвкушающая новое перерождение от скорого небесного чуда.

Высоченная сопка, обрызганная громом городского прибоя, теперь казалась еще более величественной. Наконец, поднявшись до конца, Милана тяжко выдохнула, сгорбившись, взялась за живот и за коленки. Пыталась отдышаться.

На самой высокой точке, на пригорке, на белом каменном постаменте с выточенными ступеньками, величаво стоял металлический крест бронзового оттенка в четыре человеческих роста.

Она замерла, попыталась отдышаться. Ступни заныли усталостью, взялась за бок, затем переложила руку на противоположный.

Почему об этом месте я не знала раньше?

— Вы добрались до пункта назначения. Спасибо, что пользуетесь нашими картами. Поделитесь, пожалуйста, Вашими впечатлениями, оставив отзыв на... — затараторил голос в телефоне.

Милана, как всегда, бесцеремонно прервала Алису, не позволив ей договорить. Задёрнув шторку пункта управления в айфоне, она клацнула по иконке режима «не беспокоить» – рот телефону полностью заклеить захотела.

Подошла к кресту поближе, но подняться к нему на подиум пока не решалась. Предпочла для начала с некой строгостью осмотреться по сторонам.

Казавшиеся когда‑то бесконечными светлячки многоквартирных домов прежде равномерно заполнили и обогнули округу, но тут же, в видимом, хоть и очень далёком горизонте, резко иссякли и оборвались. Вдали город В. упирался уже в другие сопки и переходил в тёмное, беспокойное море, где‑то у самого неба. Зрачки с бешеной скоростью бегали по всем очертаниям парков, улиц, храмов, музеев, торговых центров, детских школ и садов.

Взгляд суетливо пытался обвести силуэтом каждый крутой бугорок земли, который без малейшего стеснения умудрялся вобрать в себя, чуть ли не в плотную стоящие, серые советские панельки, сохранившуюся царскую архитектуру и современные неоновые высотки, а поверх всё это многообразие церквушками и соборами приправлял.

Устремляющиеся к звёздам строительные краны были понатыканы повсюду, ещё сильнее застраивая обозримые просторы хаотичными зданиями. Каждый объект в этом городе друг друга нагло теснил, соперничал, эгоистично внимание завоевать желая, и между тем, наоборот, на контрастах подчеркивал не только себя, но и всё по соседству. Пересохшие зрачки желали устремиться, увидеть и распознать все места, в которых сама Милана когда-то была, работала, училась, гуляла, любила, смотрела снизу на верх на всё ребенком, некогда маленькой девочкой.

А сейчас она наверху.

Это всё её, родное. Вроде бы огромное и вечно расширяющееся, будто миниатюрная проекция целой Вселенной. А вроде, такое простое и конечное. И в эту секунду она впервые увидела каждое начало и конец своего города, который сейчас, кажется, вполне может поместится на несколько десятков её женских ладоней.

А там, прямо там, в ночном, никогда не спящем городе, текла умиротворённо-бушующая жизнь. Здесь никогда не затухали все окна, не выкипали бурлящие пробки машин и горящие светомузыкой ночные клубы и бары. В каждом переулке, в каждом здании, на каждой парковке и качели, в горящем окошке везде существовали свои проблемы, свои романтические истории, свои взлёты и падения, свои трагедии и победы, своё всё, своя жизнь, пути, цели и мечты каждого. Жизнь разная, особенная и вместе с тем, такая же обыкновенная, как у всех, какой была у кого-то когда-то и какой продолжится в будущем далеко ни одним повтором. Лишь декорации сменятся, а зерно людское так во всём этом и будет прорастать.

Историю творят не генералы в мундирах, не президенты, не масоны, ни тайное правительство (будь то или нет), а простые рядовые люди.

Они. Она, Тот. Мы.

Я.

Небесное полотно явилось заревом, словно громадная линза, заполонившая уличный простор, наложила тревожный и вместе с этим манящий гипнозом пыльно-розовый фильтр в фоторедакторе. Этот фильтр, пускай заметно успевший почернеть, сохранялся и до сих пор, и в третьем, и в четвёртом часу ночи.

Небо буквально пропиталось тёмными румяными кляксами, переходящие то в откровенную красноту с переливом во мрак, то, наоборот, нежнело, то ударялось в пурпурную загадочность. Непостоянство красок, неоднородность цветов, мешающихся на общем полотне, затягивала взор любого смотрящего.

Вопреки всему, на протяжении всех долгих минут ожидания, на вершине сопки почти не было холодно. Однако всё же слегка ветрено. Густые колючие серые остатки нескольких облаков, жирно размазанные маслом на чёрно-фиолетовом полотнище, поспешно развеивались, исчезали, заполняя собой тонкую прослойку бесконечного ночного горизонта. Спустя мгновение исчез и румянец: от розового неба не осталось почти ничего, словно краски небесного мастера истекли.

Милана скинула своё пальто на три ступеньки постамента креста, нерешительно уселась и, по привычке из сна о храме, натянула капюшон, согревающий теперь не только осознаваемое одиночество, но и голову, разум, поэтичную неумелую душу.

Кляксы облаков окончательно рассеялись, отдавшись черноте бесконечного и непроглядного космоса над всем привычным и людским.

Милана нетерпеливо заглянула в Айфон: 03:36 (а полнолуние в 03:37).

И тут показались первые поистине яркие проблески синего свечения...

Вдруг незаметные глазу пиксели на экране сменились новым числом: 3:37.

Все остатки и клочья облаков рассеялись окончательно, небо замерло в готовности. Ночной город, горожане, туристы... Казалось, в это мгновение каждый устремил свой взгляд именно наверх, в голубое око, лицами своими обескураженными.

Округой овладело немое торжество.

Дождалась, успела.

Будто отполированное, сияющее серебряное дно таза воспарило над землёй, лазурью освещая ночной мрак. Округа вновь заполнилась бархатным розовым, ярким голубым и сочно-синим свечением, словно город стал пластилиновой диорамой, а Голубая Луна явилась мощным настольным прожектором, вспышкой фотоаппарата гигантского фотографа, который прямо сейчас выстраивает городские декорации, двигает нужное и убирает всё ненужное, настраивает экспозицию и стремится подготовить итоговый снимок своего творения.

Краешком глаз, на стыке стрелок и ресниц, Милана заметила восходящих группками людей, выходящих из кустов и деревьев – все счастливые, все нарядные: в платьях, шубах и рубахах, разгоряченные и пунцовые ночным розовым сумраком и бирюзовым сиянием небесного диска-знамени.

Люди принялся радушно хохотать, девушки кокетливо и задорно визжали; все плясали и неожиданно громко пели: старики и дети, мужчины и девушки. Вдруг начали подниматься по склону среди зарослей, по невиданной дороге, машины – джипы, донельзя набитые подносами со стопками блинов и сдобных караваев, выглядывающими из окон автомобилей тазиками красной и чёрной икры и копчёной солёной рыбой, бутылками компота и бочками вина.

Детки в карнавальных костюмах, от принцесс в бальных платьях до образов зарубежных супергероев и магических животных, кружили весёлые хороводы. Все кричали, смеялись, а взрослые панибратски целовались.

Смотрели на Голубую Луну и просто радовались, простым человеческим счастьем, что все родные и близкие рядом, здоровы и живы. Казалось, они верили, что сам Бог явился в образе этого космического спутника Земли и прямо сейчас поощрительно лицезреет с небес на свой народ, раз и навсегда разрешив их проблемы, муки и беды.

Это могло быть таковым. Попыталось бы сойти за правду, где-нибудь в простенькой фантастической легенде.

Но такого не случилось.

Милана сильно зажмурила глаза, что аж больно становилось, и резко распахнула... И ничего. Лишь разноцветные полупрозрачные пятнышки, будто конфетти во взгляде, маячили от чрезмерного сжатия век.

Ни пира на весь мир, ни кипящих жизнью, добром и любовью людей со своими смеющимися детьми. Ничего не произошло с приходом полной Голубой Луны.

Медленно потянулась к кнопке включения Айфона, на экране блокировки «03:40».

Стало заметно прохладнее. Значительно. С места, откуда видно весь город, легко улавливается всё то, чем живут люди, что скрывают, куда торопятся и кого так любят по ночам.

Где-то поблизости высокотехнологичный многоэтажный дом-стильный муравейник жужжал жизнью своих беспокойных обитателей. Во дворах слышалась сирена торопящейся на вызов скорой помощи.

К бездомному, к тому пьянице из клуба?

Или к наркоману?

А ещё дальше, в рассосавшихся потоках машин, на Золотом мосте, гудели возбуждённые остатки суетливых мотоциклистов. И ничего от полнолуния не поменялось. Люди живут, жили и всегда будут жить.

Обёртка изменчива, а процессы бытия, мечты, желания, страхи для «маленьких людей» нетленны, несмотря ни на какие обстоятельства в мире. Неважно – ядерные удары, эпидемия, нашествие неземной цивилизации или сегодняшняя Голубая Луна – в каждом из этих явлений, в самых страшных их проявлениях люди всё равно бессознательно продолжили бы мечтать о возвышенной любви, размышлять о дружбе, преданности и семье, приобщаться к религиям и стремиться к познанию вселенских вопросов мироздания. Такая природа человеческая – смысл вокруг всему предавать и другим его трактовать нравоучениями, когда сами в нём временами сомневаются. Однако иногда его нет – смысла этого. Попросту. Потому что. Нету.

И с этим ничего не поделаешь.

Вскользь поняла одну важную вещь – ей простого человеческого счастья до сумасшествия не хватает: чтоб прямо сейчас на этой сопке она оказалась вместе с любимым человеком, вместе с Егором. Чтоб всё-таки со всеми бесчисленными родственниками и знакомыми провели по всем традициям не только пышную и красивую, но и бессмысленную и беспощадную русскую свадьбу, а не просто тихо повенчались и расписались в бумагах, как они это сделали. Чтоб детки вскоре родились, чтоб в благополучии и заботе воспитывала и мужа с горячим ужином с работы ждала. И бог с тем, что счастье это рядовое и в некоем смысле примитивное, но и подобным далеко не каждый обладает и тайно об этом горюет, мечтая.

Милана поднялась, встала в полный рост подле высоченного бронзового креста. Заставила себя, наконец, выпрямиться, лопатки друг к другу потянула, что аж позвонки прохрустели. Полной грудью вдохнула и выпустила из лёгких в наэлектризованную атмосферу один протяжный исступлённый крик, который разлетелся эхом по всей округе. Казалось, что слышно его везде, в каждом дворе, закоулке, подземном переходе – крик уставшей девушки, которая, как оказалось, всё это время терзала саму же себя без прихоти чего-то свыше.

Просто, потому что. Себя отчего-то мучить, а после жалеть хотелось.

***

Тем же путём, чуть не сорвавшись с каменных уступов, вышла обратно на стройку. Оттуда на тропу, затем на тротуар пошире. В каком-то спасительном опустошении шла домой, мыслей не было, то самое, особое стихотворение, всё так же, по-прежнему не приходило на ум, однако и шаг был спокойнее, когда мыслей спонтанных о поисках способов достижения вдохновения нет. И на том спасибо. Ведь может поэтическая среда не для меня, а возможно я ещё слишком юна...

Решила до поры до времени отложить этот вопрос о неисчерпаемых поисках себя в творческой нише и вернуться в обычную материальную жизнь. С такой установкой и дошла до дома. Ещё раз улыбчиво поприветствовала Алика Араратовича на ресепшене: тот горшки цветов поливал, что-то припевая в полтона на своём. После привычный лифт и вот она в квартирке родной.

***

(4:20)

Мила на носочках, с непривычной лёгкостью пробежала до ванной комнаты. Ещё не включая свет, она, слегка потупившись, взялась за ручку, приоткрыла дверь и проскользнула внутрь.

В потёмках просторной душевой, меж ванной, шкафчиков, среди кучи грязного белья, сломанной стиральной машины, миллионов самых разных мыльных средств, порошков, сотен бальзамов, дорогих шампуней и всего-всего остального, Милана в безмолвии встала напротив бездонного широкого чёрного зеркала над раковиной.

Сердце от чего-то стремительно забилось. Она кротко отшатнулась назад и решительно ударила ладонью по переключателю света. Яркими лучами ударило в инстинктивно тут же зажмуренные веки. В глазах задвоилось, потекли слёзы.

Она продолжала выглядеть прекрасно. Так же, как и десять лет назад, как и прежде. Да, ныне черты лица её стали строже, волосы со взглядом огрубели, мешки под глазами стали привычным дополнением внешности, но и осанка подтянулась, красивая некогда маленькая грудь стала заметно больше, бёдра обрели привлекательные плавные изгибы. Бледная и гладкая кожа, вдруг ударилась в краску, расцвела, порозовела. Показались лёгкие женственные очертания мягких скул и, словно, выточенная из античной мраморной статуи, угловатая линия челюсти. Лицо начало казаться идеальным, симметричным и ангельски утончённым.

Милана повернула кран, умылась холодной водой, из ящиков и шкафчиков подоставала тушь, разные помады, подводки, блёстки и всё-всё многообразие её некогда школьных и студенческих девичьих увлечений. С детским озорством обложившись косметикой и начала творить.

Она настолько увлеклась процессом, что не ощутила счёт времени. Тот миг преобразования наступил так быстро... Пухлые губки непроизвольно, через некую горечь, но так искренне, так ярко улыбнулись собственному отражению, что хотелось начать всё сначала, продолжить... жить процессом, который подвластен исключительно ей самой.

Жизнь не кончается ни в двадцать семь, ни в тридцать пять, ни в сорок пять, ни даже в семьдесят. Когда есть мы – нет конца, а при наступлении конца уже нет нас.

В глазные яблоки вновь ударили слёзы, но Мила тут же попыталась унять их, чтобы, не дай Бог, не смазались ажурные стрелки и не потекла тушь с её ресничек, напоминающих в данный момент выразительные паучьи лапки. Изнутри что-то пробилось, что-то сдвинулось, унялось и разрослось. Ныне она уже не могла страдать в порочном круге и ждать знака и спасения извне, ей больше не хотелось мучить себя сожалениями о содеянном за сегодня, а просить прощение. Не хотелось думать о стихах, а хотелось просто чувствовать момент и быть благодарной всему, что ей уже досталось в жизни. И в большинстве случаев это всего лишь огромная удача, удача и благополучие, которые достались далеко не каждому. А она здорова, её родители и, как оказалось, даже её бывший муж живы. Она не голодает и не вязнет в нищете, ни в чём себе не отказывает, она свободна, она красива.

Она обязана быть счастлива.

И она, действительно, счастлива. Даже без лирики, без общественного признания.

Закончив свою спонтанную фотосессию, примеряя различные платья и даже обнажённой в гостиной, она выключила звук телевизора (он почему-то стал её докучать, нежели разбавлять томную тишину) и подошла, надев на себя то самое оранжевое обтягивающее платье с вырезом до бедра и роскошным декольте, в котором и была с самого начала, снова к большому зеркалу над раковиной в ванной.

Пересмотрела все сделанные снимки. Далеко не каждая фотография удачная, но выбрать есть из чего. Задумалась о том, что если взглянуть сухо, то в её собственной симпатичности тоже ничего поразительного нет – столько ещё народа с такими же относительно симметричными лицами по миру водится. Да и к тому же родиться красивой – всего-навсего везение. Так же, как и некрасивой.

Заглянула вновь в повеселевший взгляд своего отражения в зеркале, удостоверилась, что ни единой реснички от туши не склеилось. Следом молниеносно заторопилась на кухню за ножницами и вернулась обратно на исходную в ванную.

И немедленно, как ни в чем не бывало, рубанула ножницами полдлины своих волос. Всё, что ранее доставало до лопаток, обрезанными блондинистыми прядями на дне раковины оказалось. А всё остальное нетронутое преобразовалось в каре неоднородного и сложного синего оттенка. Захотелось крайней перемены за сегодняшнюю ночь – некая показательная символика, что впредь она будет жить иначе, перестав оправдываться случайностями и зависеть от обстоятельств.

Однако она затрепетала, думая о том, что волосы выкидывать просто так нельзя – их нужно сжигать. Собрала их в целлофановый пакет, завязала потуже и наказала себе завтра перед мусорным контейнером на улице зажигалкой спалить – всё же так будет спокойнее, и дело совсем не в слабоволии перед суевериями, уверяла она себя.

Снова открыла кран, чтобы дно от остатков волос ещё раз водой обмыть, как вдруг что-то резкое прокричало откуда-то из гостиной, так что палетка с тенями перевернулась и упала в раковину.

Рефлекторно, вооружившись подаренным Рыжеволосой солидным ножом, плавно, на носочках, последовала к очередному источнику недоброго шума...

А может, это всё у меня в голове?

(4:40)