Луна

***

(01:00)

Ночь по комнате тянется и тянется. И вот краса, горбится в окне. Плавит лбом стекло окошечное.

Случится ли сегодня что-то или нет?

И вдруг...

Спрыгнул с мозга очередной гормон в голове решётчатой, после поднялся напряжённый нерв и в левом виске. И вот – мысль! Сначала мысль прошлась едва-едва по извилинам, потом, взволнованная, забегала, чёткая, по артериям прямиком к сердцу. Теперь она мечется внутри груди отчаянной чечёткой. У сердца и лёгких горячее набухает и через ребра наружу стучится. Скачут мысли бешено, и уже у них всех подкашиваются ноги.

Она так усердно укрывалась от всех, настаивалась, точно бочка вина в тёмном погребе, а в люди ночью выйти не пробовала. Может, там зерно наития прорастет среди таких же неспящих бездельников.

***

...Решила прокатиться в центр города. Делать макияж не стала – точно зеркал в сегодняшнюю ночь бояться стала. Лишь голубо-сизые с переходом в светлый блонд на кончиках волосы утюжком наказала в лёгкие мягкие кудри превратиться. Переодеваться не стала, в прежней одежде осталась – так и взглядов прохожих на себе ловить не будет, да и теплее просто, нежели в том оранжевом облегающем фигуру платье по ночи блуждать. Лишь свою дутую курточку сменила на тёмно-синее удлиненное пальто. Думала, мол, заодно бы весь мусор от доставок еды с собой захватить, пока снова на улицу выходить будет. Да, не сложилось. Нельзя же мусор на ночь глядя из жилища выносить – примета плохая.

Сама для себя подметила, что так уже почти три недели от всего накопившегося пластика, пропитанного остатками от уже давно съеденной еды, избавиться не может в силу самых разных обстоятельств. Ну а что поделать? Видел Бог – хотела себя к чистоте и порядку в квартире приучать – пока не выходит, момент подходящий не пришёл.

***

(1:20)

Водитель такси подъехал прямиком к подъезду, во внутренний ухоженный дворик солидной многоэтажки.

Из отполированного чёрного мерседеса вышла тройка китайцев: два молодых парня и девушка. Идут, на своём шушукаются, по-азиатски театрально хохочут.

Милана перепроверила номер машины: «030». Да, мой мерс.

Медленно подошла и с резкостью, ойкнув, уселась назад убедила саму себя выработать строгую привычку садиться только туда. Верила, что при аварии на этом месте выжить шансов будет больше, поэтому и ездила всегда исключительно на заднем сиденье, пристегнувшись, ровно усевшись за водительским креслом.

Салон кожаный, , в ширь в меру просторный. Достаточно уютно. Хотя после китайцев в воздухе продолжала витать еле уловимая вонь остро-сладких перцев, противных кислых приправ.

Кажись, развеялось. Ругаться не стала – за скорость подачи машины можно на «привет» от этих китайцев закрыть глаза. Теперь запахло мягкими цитрусовыми с нотками древесности духами водителя.

Таксист, к большому удивлению, оказался русским. Неприветливый, серьезный, лет тридцати трёх, но наружностью опрятный. С выразительной морщинкой на переносице и прищуренными тёмными глазами. Массивная челюсть с лёгкой щетиной, а на голове его лежали зализанные к затылку жидкие чёрные волосы. Сначала ехали молча: всё любовалась Милана с глубочайшим восторгом городским Золотым мостом. Вроде, проездом здесь не первый раз, должны просторы быть обыденными. Однако величественная конструкция, возвышающаяся над морем, несмотря на всю привычность, ощущалась сегодня как-то иначе, точно дереализация из-за плывучего, мерцающего за стеклом разноцветными огоньками города В., бурлящего под необычным тёмно-розовым ночным небом.

— Давно таксуете? — неожиданно для себя первой заговорила Милана.

— Года три. Заработная плата держит. Но такая, как вы, может вывести меня из этого тёмного царства... — широко улыбнулся белоснежной улыбкой водитель в зеркале.

— И как вам наши дороги? — пропустила мимо ушей его слова Милана, продолжив равнодушно задавать рядовые вопросы, уместные в такси.

Просто в тишине ехать не желала.

— А что с них взять... К пробкам, в какой-то момент хочешь – не хочешь, а начнёшь привыкать. Они как жизнь сиди за рулём, жди своей очереди, тянись за остальными на повороте и дальше по течению, следуй медленно, но верно по заранее проложенному маршруту, который тебе подготовила судьба. Хотя иногда приходится и объезжать, чего уж греха таить...

— Поэтому по ночам предпочитаете работать, комфортнее движение становится?

— По ночам тоже хватает своего. Предпочитаю всё-таки днём. При свете солнца люди сразу понятнее становятся, проще с ними взаимодействовать. Вот вы, девушка, если не секрет, чем сейчас занимаетесь? Наверняка в клуб или караоке собрались – по восхитительной укладке волос и вашим чувственным глазам сразу заметно. И хорошо, что краситься не стали – натурель снова входит в моду! А то ходят сейчас все девушки словно под копирку. Стадо какое-то, и без всякой изюминки. Но ваша натурель особенная, что аж глаз не оторвать! Да и к тому же, не человека же убивать ангельская красотка такая, как вы, в полнолуние на бизнес-классе едет! — он громко засмеялся и тут же смутился от собственного, лающего смеха, который, как-то странно не гармонировал со всем его выглаженным видом. Сконфузившийся водитель откашлялся и затих, напрягая шею и широкие плечи.

— Да если бы, — неумело попыталась отшутиться Милана, — Да, в клубе с подружками встречаемся. — Кротко улыбнувшись, слукавила она.

Так и доехали до места назначения: в неловкой, пульсирующей тишине, витающей между холодной молодой дамой и усталым водителем, который, судя по взволнованным расширившимся зрачкам, украдкой мелькавшим в зеркале заднего вида, влюбился в Милану – с первого взгляда, как прыщавый подросток.

Нелепо и искренне.

Но в этой истории нет места для новой любви. Всё это слишком банально... Поэтому, сойдёмся на том, мой дорогой читатель, что про любовь не следует много читать в нагло бестактных, похожих друг на друга, любовных писанинах.

Любовь нужно испытывать самому!

***

(1:20 – 1:50)

Вдоль всей главной дороги в центре города всё битком припарковано машинами. Даже когда выходила из такси, дверь легонько и медленно открывала, чтобы ненароком не задеть рядом стоящую BMW. До того здесь люди были одержимы пробками, что всё равно продолжали сдавать на права, гнать машины из-за границы и частью этих пробок становиться.

Центральная улица города В. была сегодня настолько красивой и чистой, что Милана поначалу даже постеснялась ступить на неё ненакрашенной. Эта улица представляла собой длинное широкое пространство с благоустроенной растительностью, высаженной вдоль всего тротуара, фонарными столбами причудливо угловатой формы и отреставрированными жилыми зданиями, построенными здесь ещё при закате царской эпохи. Невольно возникало такое ощущение, словно это главная городская артерия, где история и наследие переплетаются с современностью в ярких контрастах, где жизнь никогда не затихает и не останавливается.

Всюду сверкают, густо навешанные, яро привлекающие внимание рекламные вывески всевозможных магазинов на фасадах домов пастельных оттенков, украшенных завораживающими лепнинами и строгими карнизами. Не архитектура – а режущий взгляд симбиоз всего культурного старого и всего коммерческого нового, не улица – а хлопушка праздничная! А между тем тут и там таинственные арки темнотой внутренних дворов совращают, толкотнёй развратных женщин к кабакам и клубам народ разгорячённый созывают. И нестерпимая же звенящая пошлость с этих арок исходила, вонь из распивочных и от парочки редко мелькающих бездомных.

Были также три действующих фонтана и высоко подвешенное между зданиями бесконечное множество крошечных фонариков-гирлянд, озаряющих всё своим тёплым светом. В воздухе витала лёгкая морская солоноватость от виднеющейся неподалёку по спуску главной городской набережной.

У центрального фонтана, журчащего разноцветными струйками и рисующего ими в воздухе абстрактные фигуры, возле пары скамеек собралась небольшая толпа, человек десять – все увлечённо слушали и снимали на телефоны троих китайцев. Те, обложившись раскрытым чехлом от гитары и картонками с номерами телефонов для перевода пожертвований, исполняли авторские песни. Получалось весьма недурно и даже по-своему свежо, ибо русским языком они владели откровенно плоховато – периодически запинались в словах, проглатывали окончания. Тем не менее зрелище милое – своеобразный символ дружбы двух народов. Даже пара полицейских, проходящая мимо, не спешила разгонять музыкантов из-за позднего часа и ощутимого шума, исходящего от них, а поблизости в стороне подслушивали мотивы постсоветских добрых песенок.

Всем было весело.

***

...Пейзаж и колорит центральной улицы удивлял скорее своей неоднородностью, будто в кастрюлю борща всё подряд навалить решили, что он аж бродить принялся и градус свой повышать.

По одну сторону прохаживались влюблённые, семьи с детьми, приехавшие туристами, и просто не спящие мечтатели. А по другую – пьяницы шатающиеся. Вроде все в гармонии, никто на друг друга внимания не обращает, но интимная атмосфера чьей-то ночной прогулки губится.

Так, возле отдаленной деревянной скамейки, на постеленной затхлой куртке стоял на коленях бездомный лет пятидесяти. От него доносилось зловоние табака и резкого перегара. Худой, с обвившей будто маслом смазанной оранжевой кожей и небрежной бородой, растрепанной во все стороны. Ноги в каких-то обтёртых резиновых сапогах, штаны с вытянутыми коленями, тело было обтянуто тонкой порванной на локте курткой, а обросшая макушка прикрыта вязаной голубой шапкой. Он безнадёжно тыкал в спины ускоряющих шаг прохожих своим кофейным бумажным стаканчиком. Мокро покашливая, просил подаяния.

Если бы взгляд торопливо уходящей мимо Миланы своим взглядом не поймал, та бы и не остановилась. Прошла бы вопреки, как всегда, как многие. Она к таким гражданам без определённого места жительства испытывала лишь жалость с привкусом враждебного омерзения. Нужны деньги – работать пойди, нечего у студентов и пожилых тружеников деньги на выпивку клянчить. Нечего видом своим праздничную улицу города В. осквернять.

Долой таких!

А тут, подумала, мол, вдохновение может таиться в спонтанном милосердии. Чем чёрт не шутит, вдруг пожертвование растопит айсберг и польётся, наконец, долгожданная рифма?

К тому же, она не обеднеет от этого явно.

Милана, с таким видом, будто её заставили, вложила в стакан три выглаженные купюры по тысяче рублей. Демонстративно прижала их ко дну стакана, к прочим монетам. Укоризненно взглянула на его реакцию.

— Благодарствую, уважаемая! Пусть хранит вас Господь Бог! — с хрипом откашлялся и незамедлительно отреагировал удивлённый грязный мужичек, потягивая из-за пазухи флягу с каким-то спиртным.

Она взаимно ему улыбнулась, попыталась, как можно искреннее. Долго не задерживалась, сразу отвернулась и пока шла до уличных музыкантов, строчила по клавишам с буквами Алисе: «Я попыталась сейчас милостью помочь, но внутри у меня к таким как он не жалость, а злостное презрение сохраняется. Сама себе об этом только призналась. Они же всё равно не выплывут из болота своего, работать не хотят или не могут, а жалования честного народа пропьют до последнего гроша... Попробуй теперь ты в писаку поиграться. Напиши стих о моих штормящих мыслях».

— Хорошо, слушайте!

***

В толпе лиц без имени могу я различать,

Кто стране полезен, а кто всего-навсего тени.

На секунды тёплые чувства восхваляли меня,

Но тут же упрёки в душе зазвенели.

Бродяга уйдёт втихомолку, как закат в темноту,

Где стакан вина его опять обманул.

Хотела помочь, но пришёл лишь кнут,

Что слабый – всегда стремится отдаться омуту.

Ну, правильно естественный отбор никто не отменял.

Но только это всё не то. Не твоя это пока стихия, подруга. Херня клишированная.

Запрятала телефон в задний карман джинсов, попыталась вновь отвлечься.

Трое китайцев вполголоса на ломаном, но мелодичном русском, с присущим только азиатам акцентом, продолжали петь всё те же песенки про дружбу народов, любовь и мир во всём мире. Поэтому ранее упомянутая, неподалёку шагающая пара полицейских в фуражках не торопилась разгонять задержавшихся и оставшихся на улице последними в ночь с субботы на воскресенье музыкантов. Да и прохожие были в восторге от такого затянувшегося бесплатного перформанса, хотя многие всё же жертвовали наличкой в набитый такими же купюрами приоткрытый чехол от гитары на нужды начинающей иностранной группы.

Милана вклинилась к слушателям и принялась осматриваться. С её неназванными мыслями, возникшими буквально час назад, торопить время нельзя. Важно момент и донора подобрать для такого-то авантюрного дела...

Вдоль крылец магазинчиков и вырезанных в форму кубов живых кустов бродил со своей маленькой собачонкой грязный, явно бездомный господин. Тот же самый, которому она пожертвовала немного денег несколькими минутами ранее. И всё время он косо поглядывал на неё, а Милана взгляд его липкий и противный на себе брызгами невольно впитывала.

Откуда у него вдруг взялся щенок джек-рассел-терьера, было загадкой.

В руках этот грязный мужчина нёс, оббивая о ноги, потёртую кожаную сумку-дипломат. Эта деталь смотрелась неуместной и в то же время казалась неотъемлемой частью его колоритного образа.

Что такой, как он, мог бы хранить в подобном портфеле? Напомнить себе о молодости, когда он ходил на важные встречи? Не может смириться с нынешним положением и постоянно цепляется за деловое прошлое? А может, просто в нём что-то хранит, какие-то найденные в мусорных завалах вещи или объедки еды? Ладно, девушкам: им сумочки просто жизненно необходимы. Но бездомным? Им и рваных карманов зачастую хватает. А если там что-то потустороннее, в кейсе этом? Возможно ли, что внутри кожаного ручного тайника у бродяги подло прячутся таинственные бумаги, секреты правительства или даже всего человечества?

Вот бы написать про такое!

Весьма печально, что про заговоры и недоверие к действующей власти простые смертные уже писали и будут писать ещё не одну сотню лет. Это не то, не ново, не живо, не безопасно, уже не так оригинально.

К группке слушателей уличных музыкантов незаметно сбоку пристроилась некая девушка. В этой прохожей Милана сразу же узнала ту рыжеволосую молодую даму, которая сегодняшним вечером гадала ей на события предстоящей ночи. Эта дама была всё в том же сером утягивающем платье до самых ступней и накинутой чёрной укороченной шубке, моделью точно, как у Миланы, словно в одном бутике покупали. Однако телом казалась более фактурной, поэтому и пышная шубка нараспашку смотрелась на ней совсем иначе, бёдра широкие подчёркивая и большую грудь вперед выставляя. Она была немного выше Луновой, да и в целом всего женского и бабьего больше в ней подмечалось – этакая самка плодовитая с тем же огненно-рыжим каре до плеч. И взгляд у неё казался более плавным и дотошно бдительным, точно как у того владельца ресторана во фраке за стеклянной стойкой у сцены.

— Милочка, вот это встреча, сами звёзды велели! Только что поняла, что ты так на мою сестру похожа. Чуть не опозналась! — воскликнула улыбчиво та.

— Видимо знак свыше, — не отрываясь от лицезрения представления, скромно ответила смущённая Милана.

Прежде рыжеволосая, чьё имя Лунова так и не удосужилась до сей поры спросить, оказалась на местном Арбате с фонтанами без своих подруг. Казалось, что она вовсе никуда не уезжала и с того винного ресторана вышла буквально недавно.

Может, следит за мной? Подругу во мне увидела?

— Вот тебе, кстати, ножик! — оттянула Рыжеволосая Милану от общей группки слушателей и вручила незамедлительно той солидную вытянутую деревянную коробочку сливового оттенка.

Внутри сей шкатулочки на бархатной подкладке действительно лежал премиального вида нож.

— Это что?

— Ты всем так понравилась своим импровизационным дебютом! По секрету скажу, тебя даже сам хозяин заведения заприметил, — она кокетливо хихикнула, — Он мне дальним родственником приходится, а я по его взгляду всё сказать сразу могу. Чуть что, тут же правду говорит через карты мои, — интригующе, прямо подчёркивая, что это и её заслуга тоже, заявила Рыжеволосая.

— Я, конечно, польщена. Но ножик-то откуда? — Заулыбалась растерянная от смятения Милана, ибо, очевидно, очень приятно было сейчас слышать, что её заметили. Самолюбие тешилось. Однако она прекрасно знала, что ножи дарить лучше не стоит – дарение колюще-режущих предметов ссору спровоцировать может, суеверие такое есть. Да, предрассудок, но всё ведь не просто так в мире подмечается.

— Ну так... Поощрительный приз за участие! Настоящий, фирма, японский! Я, конечно, не разбираюсь в таких кухонных приблудах, но дядька мой сказал, в смысле, владелец ресторана, что такой тысяч сорок стоит. Вот тебе и захотел сделать памятный подарок за этакий перфоманс. А ведь и правда, твой стих это что-то с чем-то! Безумно клёво, ты прям всех гостей, и в первую очередь меня с подругами, такой мощной энергией зарядила, такое впечатление произвела, как будто не хрупкая принцесса на сцене выступает, а глыба целая! — Она заулыбалась, игриво закатывая глаза кверху.

— Ну прям засмущала... Рада это слышать. Но, а что с тем парнем...?

— Выступление которого ты оборвала и которого перед уходом засосала? — Сквозь сильный хохот перебила её Рыжеволосая.

— Да, тот самый. Он занял какое-то место? Выиграл деньги? — Растаяла окончательно Милана, которая уже отвыкла за сегодня так продолжительно улыбаться.

— Забыла совсем сказать! При подсчёте голосов разница между первым и вторым местом составила буквально один голос. И что-то мне подсказывает, что ты всё-таки не осталась равнодушной и проголосовала за того простачка. Возможно, благодаря тебе он стал победителем поэтического вечера. Удивительно же!

— Действительно, фантастика, — с некой промелькнувшей в тоне насмешкой удивилась Милана.

Тут же Лунова взялась за симпатичную деревянную шкатулочку с золотыми защёлками, выудила из неё призовой ножик и принялась рассматривать, собирая переливы бликов уличных фонариков на стали.

Строгая рукоять и мощное острое лезвие.

Она не являлась знатоком ножей, кухонных и ресторанных страстей, но точно поняла, что презент действительно не из дешёвых и точно найдёт место в её собственной кухне. Очень мило.

Отказаться не посмела – дарование приняла. Но мысль о неуместности выбранного предмета в качестве поощрительного приза хозяином ресторана вызвала у неё сложные двойственные впечатления от бестактности и вместе с тем излишней пафосности организатора.

Пока разглядывала нож, люди вокруг недобро оглядывались на неё, поэтому стало даже неловко. Сумбурно сунула его обратно в коробку и втиснула с усилиями в сумочку, всё пространство окончательно заполнив.

А в это время Рыжеволосая продолжила пялиться как-то чрезмерно открыто и даже вульгарно, будто к вопросу личного характера своего собеседника готовя.

— Точно же, с начальной мысли сбилась! Сестра моя младшая уже рожать собирается, представляешь! Хотя девчонке всего двадцатка на днях стукнула, — с изумлением зачем-то делилась подробностями та.

С какой целью она мне об этом говорит? Насмехается? Всюду детей всем подавай, а когда для себя жить? Как при такой нестабильности в стране вообще можно думать о продолжении собственного рода? Мне кажется, что детёнышей в юности и ранней молодости заводят, когда смысл собственной жизни теряют, а если быть точнее, то упускают амбиции в карьере. Ребёночка заделывают, чтобы вдохнуть свежий глоток в своей серой рутине. В этом случае – да, есть смысл рожать хоть в восемнадцать, когда в себе, как в личности, как в человеке с большой буквы не уверен, когда хочется, чтобы сложилось всё по готовой аксиоме на благо численности государства.

— Ну а мне кажется, что в современной реальности безнравственно заводить семью до тридцати. В себя вкладываться и себя воспитывать – вот праведная мысль. Если каждый приструнится, уймёт себя и научится стремиться к духовным высотам, лишь тогда стоит начинать разговоры о потомстве. Ведь такими неокрепшими максималистами, сплошными детёнышами, вываливаются из институтов, в поисках себя запутываются, места себе найти в мире не могут... А стране уже младенцев подавай! В завтрашнем дне уверенности нет, а для создания полноценной семьи стабильность нужна – а лучше, рост! — горячо восклицала Милана.

— Да брось ты! У тебя самой, ребёночек, есть? Наверняка же есть, — захлопала реденькими ресничками рыжеволосая, точно объективами фотоаппаратов, и засмеялась слащаво.

— Нету и не планирую. По крайней мере, до пор до времени. Хочу саму себя воспитывать, рано мне ещё матерью становиться.

— Чушь же! А наши родители? И в восемнадцать обзаводились семьями. Да и, к тому же, женскую природу и сексуальную энергию плохо застаивать – только хуже будет с годами.

— Во времена наших родителей требовались рабочие руки для заводов и солдаты в армию. А сегодня позволь мне самой пожить вдоволь.

Жалко тебя, Мила, жалко, конечно, — бесцеремонно ойкнула огорчённая Рыжеволосая. — Небось, и в старости захочешь одной быть? Сама понимаешь: у каждой беды одно начало – сидела женщина и скучала. Тебе нужно найти мужика! С отношениями всё же легче девичью ношу переносить – ум в порядок и тонус приводится. У меня, как раз, есть один друг на примете – классный парень, красавец прям, во! Тебе он сразу личную жизнь поправит... — вдруг, нацепив на себя роль свахи, Рыжеволосая принялась копошиться в телефоне, ища там чьи-то фотки.

— Мне не надо. Довольно меня тыкать своим клювом. Сама бы детей рожала, раз у тебя нет ни веса, ни предназначения. В наши дни нужно миру череп кроить, с прогрессом в ногу шагать, совершенствовать себя и людей вокруг. Искоренять пороки, уничтожать в себе всё аморальное. Проявлять страсть ко всему духовному, а не к телесному!

Незнакомка фыркнула, резко перестала искать фотографии своего друга, подняла широкий подбородок и гордо перешла на противоположную сторону уже заметно исхудалой группы людей, собравшихся вокруг музыкантов.

Нечего своим кривым носом лезть в чужие дела.

Коза.

***

...Милана отошла от музыкантов, короткими стремительными шагами заторопилась вперёд вниз по улице. Чуть дальше, у следующего крайнего фонтана, сидели две приодетые старушонки: одна в розовой бархатной шляпке с жёлтой ленточкой, другая в фиолетовом кандибобере. Они приятно хохотали о чём-то, и их размеренная беседа радовала глаза и слух, обволакивая своей спокойной интонацией, как рассказы бабушки в деревне перед сном о её прожитой удивительной молодости. Эти интеллигентного вида пожилые дамы держали в руках завинченные термосы с чем-то горяченьким – пар тонкими струйками из чашек на коленках в небо ночное устремлялся. Милана подслушала лишь часть разговора; контекста не знала и поначалу сути дискуссии этих женщин не поняла.

— ...Затрагивая моё мнение, смею предположить, что в нашей стране не существует прямо таких злых людей. По крайней мере, хочется в это верить, – с чувством утончённого такта расставляла слова старушка в розовой шляпке с жёлтой лентой.

— Ну а как же? Столько людей такие пакости вытворяют, а ты говоришь, что злого нет, — спокойно возразила старушка в фиолетовом кандибобере, попивая горячее из складной металлической кружечки.

— И вытворяют они это из-за отсутствия доброты. На свете нет злых – есть кем-то ранее сильно обиженные и попросту душевно слабые. Есть те, кто не сумел простить, и, став злыми, таким образом перекладывают свою боль и обиду на других. Тем легче, ибо проще таких слабых духом в толпе разглядеть. Всякий может обидеться, но не всякий способен переступить, простить и отпустить. Поэтому злость вся от обнищания человеческой души разрастается и гниёт.

А я вот, дорогая, уверена, что люди и иным способом на разряды делятся. Есть те, кто потребителями существуют, и те, кто новое для общества изобретают и продают. Одни жонглируют сознанием масс и прогрессом, а вторые служат им строительным материалом и актёрами третьего плана.

Это ты точно подмечаешь, Лидочка Семёновна. Это в наши с тобой молодые годы люди настоящими чувствами жили, а сейчас потребляют всё перед экранами своими и за разрекламированными мыслями толпы бездумно влекутся. Печалятся постоянно, обиды на ближнего своего копят, болезни себе, какие-то, выдумывают. Модными казаться хотят, шагающими вслед за всеми или, наоборот, специально отыгрывают роль «не таких, как все»! — дополнила с морщинистой улыбкой старушка в розовой шляпке с жёлтой лентой, делая маленький, согревающий глоток.

— Чёрт-те что! — удивившись, отозвалась старушка в фиолетовом кандибобере.

— И не говори, — согласилась та, что в шляпке.

— А есть же и те, кто, наоборот, в себе Наполеонов ищут. Убеждают себя, что они не такие, как все люди, что они первые в роду своём и неповторимые во всём обществе. И это уже другая сторона беды! — как бы рассуждая сама с собой, заметила та, что была в кандибобере.

— Точно-точно, Лидочка Семёновна. На деньги падки и язык русский чрезмерным матом оскверняют!

— Полно, милая. А то мы уже и впрямь как бабки старые о негативе одном талдычим. Предлагаю сменить тему нашей беседы на что-то более жизнерадостное... - негромко похохотала старушка с фиолетовым кандибобером на голове.

На этом моменте айфон Миланы вдруг завибрировал, и она окончательно упустила суть разговора двух обаятельных старушонок в тёплых пуховичках и примечательных головных уборах. В какой-то момент она вовсе зашагала назад к музыкантам.

От непривычности видеть именно этот звонящий номер в груди заухало. Ей отчаянно названивал Егор: шесть пропущенных. Но и седьмой она не приняла. Не сейчас, только не сейчас. Да, я забыла про нашу назначенную встречу. Но, возможно, я зацепилась за что-то большее, чем обыкновенное зерно нового творчества. Этакий шанс испытать себя – до какой черты я готова ради того, чтобы прочувствовать момент рождения совершенного иного искусства.

Прости, Егор. Сегодня без тебя.

***

...Милана остановилась посреди улицы, заметила, как тот же самый попрошайка вместе со своим портфелем и собачонкой вновь уселся на том же месте, где она к нему подходила. Но на сей момент по смущению его и лёгкому испугу, мелькающему в бегающем нетрезвом взгляде, стало понятно, что он ощутил на себе колющие взоры неминуемо приближающихся тех самых полицейских.

Он быстро поднялся, накинул на себя тонкую куртку, на которой сидел, и неожиданно дёрнул своего щенка за хвост. Тот заскулил и бросился прочь вперёд меж фонтанов, скамеек и клумб в одну из тёмных арок. Наигрывая огорчение, бездомный схватился за голову и ринулся вслед за сбежавшей собачонкой. Тут же и музыканты доиграли свою последнюю песню и мигом успокоились, словно для всех действующих лиц на этой улице с висящими над головами праздничными фонариками настал антракт, и всем срочно потребовалось скрыться за кулисы. Они начали собирать инструменты, благодарить оставшихся до конца людей и пересчитывать собранный гонорар.

Милана поскребла ладонью по дну сумки, прямо под подаренной шкатулочкой с ножом нащупала украденную из магазина бутылочку виски. Следом же залпом опустошила этот пузырёк.

Всем телом аж вздрогнула.

Физиономией инстинктивно поморщилась, сладостное терпкое послевкусие на языке ощущая.

Ненароком и сама подумала о том, чтобы вернуться обратно домой. Выбор ещё был, но время на раздумье поджимало, да и виски давило, кружило голову, словно живой плод ногами толкался в черепе, об извилины здравого смысла путался.

Зародыш мысли, которую даже описать пока страшно, начинает нервничать.

Вернуться нельзя. Идти дальше привычной черты.

Милана, сутулясь, юркнула за смердящим бездомным в, расписанную всякими граффити, тёмную глубину арки-сквозного прохода в черноту спящего безлюдного двора.

Опять замечталась. Стала взвешивать – стоит ли «это» того и запнулась о криво вставленный в землю кирпичик плитки. Еле устояла на месте, чтобы не упасть. Сильно ушибла ногу. Аж через носок сапога почувствовала нытьё большого пальца. Чтобы отвлечься от пульсирующей, словно грузик в костяшках резвился, боли в ступне, залезла в телефон, открыла заметки и начала печатать:

***

Ты не первый, не последний,

Павший царскими корнями!

Лучше жить чёртом дурманным,

Чем убитым быть другими...

Нет. Нет. Нет. Политику нельзя затрагивать, нельзя в барские имения лезть пыль проверять...

***

Отчего инстинкт природный

Разум люда затмевает?

Доказать всем чужим людям

Что такого не бывает?

Только кровью мы решаем:

Кто здесь прав, а кто курьер...

Курьер? Какой ещё курьер... Бесталанщина!

Снова банальщина. Вновь бессмысленная глупость.

Надо двигаться дальше...

Она попыталась представить, а вдруг она действительно совершит ЭТО наяву, решится на такое... Свернула заметки, принялась печатать запрос Алисе: чтобы та вновь попробовала за неё сама стихотворение написать. Вдруг, на второй раз что-то путное получится... Виртуальная подруга послушно выдала:

***

В тёмном переулке, где шепчет ночь,

Девушка шла, мечтая о лунном наитии.

Среди теней, где свет не даёт возможности взглянуть,

В сердце её возникло зловещее волнение.

Бродяга заблудился в собственном сне,

Не ведая, что час его пробил.

Взгляд острый, как нож, угрожал ему,

И в миг тишина на площади заскрипела, как спиливший ствол.

Она взяла в руки холодный металл,

Вдохновение требовало нового в морской долине,

Сквозь мрак и страх, поднявшись на гребень из гаммы,

Слышала, как жизнь бедняка ускользает в хрипе.

Вот так, в мгновение, порвав уличную музыку,

Она ощутила, как мир закружился в груди.

Но вдали её душа зазвучала в печали,

Вопросы остались, а тело уже визжит.

Теперь каждый шаг её – это мрак,

Вдохновение дитя, но платой была жизнь.

В тёмном переулке, где свет не проник,

Рождается искусство, но стоит ли того этот миг?

Пока читала очередную несусветную ересь искусственного интеллекта (по крайней мере она до конца внушала себе, что это опять недостойная её ересь), невольно заметила, как бездомный, наконец-то, забрёл в самую отдалённую точку внутреннего двора: туда, куда даже свет единственного фонаря не добирался и взор пустых окон домов не доходил. Меж клумб и мусорных баков встал он огорчённый, всё руками размахивал – жалостливым шёпотом подзывал собачонку, страшась потревожить спящих обитателей домов.

Важно ещё подождать, в таком деле нельзя спешить. И всё Милана пыталась унять свой мандраж. Всё робко поглаживала себя по плечу, внушая, что ей просто холодно. Хотя внутри своей телесной оболочки корёжилась, не верила своему изощрённому нутру. Списывала всё на лёгкое женское опьянение. А сама про себя понимала, что хочет попробовать. Мечтает осмелиться на подобное и хотя бы на миг узнать, что чувствуют творцы, решившиеся на убийство. Внезапно, растерянный мужичек, уже заметно отрезвевший, уставший и измученный от поисков пропавшей собаки, в конце концов заставил себя заглянуть в клубящуюся темноту из уходящих вниз ступеней в подвал одного из домов. А затем вовсе вниз стал медленно спускаться, всюду щенка подзывая.

— Иуда, Иуда, прошу вернись! Прости меня, душу грешную. Я им на глаза попадаться боюсь, сам всё понимаешь... — тихонько изрыгался бедняк хриплым голосом.

Вот он. Момент.

Будто обрубив питание к какому-либо здравому смыслу, руководствуясь только чутьём: будь что будет!

Цель и хоть малейший шанс на результат важнее средств!

С какой‑то глупейшей легкомысленностью и, вместе с тем, парадоксальной обдуманностью всех последующих необходимых действий, кавалерийским наскоком, резко и шустро, перекатившись в прыжках с пятки на носок, а затем по‑кошачьи, Лунова ринулась за грязным бродягой внутрь. И, окликнув его на середине крутого спуска по лестнице, прыснула перцовым баллончиком ему в прослезившиеся и, уж без того, глаза.

Залитый перцем, он тут же схватился руками за лицо – за раскрасневшиеся глаза. Сначала инстинктивно, хаотично ударил рукой куда‑то в сторону с размахом вслепую, но до Миланы не достал и только со всего маха вывихнул себе ладонь, ударившись об обшарпанную стену спуска в подвал.

И следом он страшно покраснел: лицо и руки цветом варёной свеклы стали. Сам он начал визжать, закрывая рот другой рукой, и, вновь опасаясь потревожить покой живущих в домах вокруг, кулак до боли себе промеж гнилых зубов всовывал.

Что происходит? Почему он так орёт? Надо ли продолжать?

...И Лунова беспощадно продолжила. Будто в убогом бомже видела себя, и стала вымещать всё накопившееся.

Ошарашенная, чуть помедлив, и специально наблюдая за медленно сползающим по сырой кирпичной кладке, хрипящим бродягой, она в тот же момент, направив остриём снизу вверх, молниеносно выудила из деревянной коробочки сливового оттенка тот самый японский кухонный нож...

Он закряхтел громче и потёк, стремясь к ледяной земле. Попытался заткнуть рукой сочащуюся красным рану на шее. Ноги подкашивались, хотя не падали сразу. От животного страха Лунова ослабевшей рукой полоснула лезвием ещё раз – уже куда‑то по груди, разрезав куртку его, но до горячего не достала.

Теперь бездомный неминуемо и окончательно попятился наземь. Хотел потянуться к выпавшему из рук скользкому, увесистому портфелю, а Лунова не позволила – пнула его по коленам. Он с грохотом упал на бетонные ступени, согнул пульсирующие ноги и пытался локтями опереться, чтобы хотя бы торс приподнять чуть кверху. В миг достал из внутреннего кармана потертый бумажник, хотя пальцы не гнулись толком. Милана махом отобрала у него кошёлёк и судорожно откинула его назад за спину, на улицу, во двор, куда, судя по пискам, внезапно вернулся сбежавший щенок. Копошась в карманах брюк одной рукой, бездомный достал маленькую деревянную иконку Христа, а другой пытался по очереди затыкать раны, пока обжигающее алое продолжало струиться.

Принялся сквозь слёзы целовать припасённое миниатюрное изображение Бога своими потрескавшимися губами. Сопротивляться своей убийце он прежде не посмел.

И тут, изо всех сил Лунова пырнула его уже прямо в центр, в ямочку меж ключиц, у шеи.

Он окончательно поплыл.

Милана опустилась рядом. Сердце клинило, мир в глазах шатался, вибрировал по краям, ударяясь где-то в висках. Нельзя было оторваться от никчёмной смерти. Было страшно от бесповоротности и опьяняюще-сладко от новых подлинных ощущений и вместе с тем жутко от них же, и от того, что столь сладкими они казались. Пыталась. Всё. Запомнить.

Все. Свои. И. Его. Ощущения.

Бездомный сипел, присвистывал, посмертно булькал. Из его шеи и огрубевших волосатых пальцев сочилась вовсе не бутафорская, а настоящая кровь, натекая под его телом большой густой лужицей и стекающей тонкими струйками по ступеням вниз... Кап... Кап... Кап...

Милану затошнило, комья в горле дышать мешали, полость пищевода наждачной шаркая. Она смотрела на него выпученными обезумившими глазами, пока белки не пересохли и не заболели. Потом грубо отняла и иконку.

Тот ещё раз вздрогнул, расслабил бессознательно плечи, откинулся со всем весом спиной назад, скатился до самого низа по ступеням и затылком с глухим звоном ударился о решетчатую металлическую дверь подвала здания.

Вот тут стало дико.

Затрясло.

Захотелось провалиться, исчезнуть...

...Милана, с мнимым спокойствием, без какого-либо выражения на лице, с поблекшим абсолютно бесчувственным взглядом, спустилась на самое дно на цыпочках за трупом, нагнулась за кожаным дипломатом, лежащим под тёплым трупом. Облокотила его о ступени, включила яркий фонарь вспышки в телефоне и положила экраном вниз чуть поодаль. Щелкнула блестящими застёжками. Клацнула центральную механическую кнопку. И... открыла.

Теперь она ещё и узнает, куда и с чем он шёл и что хранил. Однако в запачканном кляксами крови чемоданчике оказалась чёрная лощёная бархатная обшивка, на которой комком скручивалась покрытая белоснежной с золотым отливом чешуей жирная откормленная змея.

И не успела Милана оттянуть руку назад, как питон зашипел и вцепился клыками в тонкую кожу между большим и указательным пальцами её ладони.

Ощущение сна, фальшивости картины перед зрачками ещё усилилось, рот заполнился горькими, жгучими слюнями и пеной.

Милана рухнула, а змея обвила её посиневшую шею и уселась на онемевшем лице.

Пустота.

***

Благо, это оказались только мысли. Если такие мысли можно назвать благом. Представление возможных последствий умышленного убийства, ради искусственно измученного сознания неумелой тварихи, стало конечной точкой, чтобы остановиться и не позволить достичь возможного «всего» таким способом.

И, к счастью, до прокрученной в голове смерти не дошло, такого не произошло и, будем надеяться, не произойдёт. Милана со страхом сунула ножик обратно в сумку, оставаясь на месте. Поняла, что в своём бреду она всё же добежала до бездомного и успела прыснуть в него едким перцем. И только сейчас тот начал по-настоящему задыхаться – не в мыслях Миланы, а наяву. Всё бледными, обветренными губами он пытался черпать воздух, но никак не мог заглотнуть кислород.

У него астма.

— Добей его, Милана, — раздался голос Алисы из выключенного экрана телефона.

— Кого!?

— Судя по симптомам, от выпущенного содержимого из перцового баллончика, у этого господина астма. Он задыхается. Стоит избавить его от мучений и закончить начатое дело.

— Не смей такое говорить!

...Торопясь, матеря саму себя и необъяснимую, девиантную и спонтанную жестокость Алисы, Милана сорвалась с места, перебегая от тени к тени, через дворы, чтобы остаткам людей на улицах раньше времени не показаться. Спустя какое-то мгновение она вышла на открытое пространство. Уши звенели, казалось, пульс, точно отбойным молотком, перешёл из груди в пульсирующие вены во лбу. Замешкавшись на месте, она начала нервно нажимать на всплывшие цифры в айфоне – пыталась вызвать скорую, но пальцы не слушались: лишние символы возникали. Наконец, поднеся телефон к шумящей голове, послышались гудки и кряхтения по другую сторону линии.

— Слушаю. Говорите. Что произошло? — отозвался тягучий недовольный голос какой-то женщины.

— Улица Адмирала Фокина, в каком-то внутреннем дворе, в расписной арке! Мужчине плохо: у него астма, он задыхается! – с придыханием кричала в айфон Милана пока сама же не сбросила обжигающий ладонь вызов.

Ужас. Безумие. Мрак. Бред.

Я не способна на это. Ни за что. Убить тощего, трясущегося мужика: смехотворное вдохновение не стоит такого преступления.

Да и, к тому же, разве серийные убийцы и маньяки не писали уже свои книги, описывая во всех тонких подробностях кровавые приключения и безжалостные убийства? В этом деле я не буду первой – тут и смысла «начинать» нет...

А если... отнять жизнь у другого – это слишком простая идея, обыденный человеческий грех, порок?

Может, отнять жизнь у себя – вот переход главной черты всего мирского?

Чушь! Стало мерзко от собственных мыслей.

Паршивый бред истерички. Идиотка!

Да и, к тому же, после отнятия собственной жизни, как вообще я смогу создать что-нибудь? То самое – поистине особое лирическое произведение? Вообще хоть что-нибудь сделать?

Никак.

***

(02:20)

Парадную дверь в подъезд дорогущей сорокоэтажки приоткрыла осторожно, с оглядкой по сторонам. Впустила вперёд себя свет ламп с улицы. Выпустила – приветствующее тепло. Даже в камеру на экранчике домофона смотреть побоялась: лицо капюшоном кофты закрыла, сутулилась, вклиниваясь в просеку своего пальто, словно от песчаного урагана пыталась укрыться.

Всё пространство первого этажа молчало: предбанники, ресепшен, лифтовой холл, все коридоры. Лишь Алик Араратович, и эта деталь выдавала, что это точно не сон, подобно сторожевому псу, продолжал совестно выполнять свои рабочие обязанности: а именно смотрел бесконечные новости внешней политики, пролистывал что-то в телефоне, ну и на камеры строго поглядывал, когда замечал, что кто-то из темени к подъезду подходил.

На этот раз у Миланы спрашивать ничего не стал, да и та гораздо быстрее прежнего промелькнула перед ним, поэтому просто сопроводил её до поворота к лифтам своим вечно беспокойным видом.

А может он расколол мой умысел? Распознал по сетчатки глаза, что я посмела задуматься о переходе такой черты, замечталась об убийстве невинного человека? Не дай Бог. Не дай Космос. А сейчас дядя Алик издевается и строит из себя ни о чём не знающего проходимца. Он же наверняка мог отследить меня по камерам – по своим паучьим тросам слежки и контроля.

Но не стал, не захотел. Или попросту не смог дотянуться электронными глазами? А если, всё же, во дворе действительно не оказалось городских камер наблюдения?

Хорошо, что я не смогла, и хорошо, что поняла это до того, как попыталась бы.

Слава Богу – сил, ума и совести хватило, чтобы вызвать скорую помощь. А доедет ли она вообще и не наплюёт ли на бездомного в подворотне?

***

(02:40)

...Пялилась-пялилась в плитку ванной – и вдруг, краешком глаза, заметила что-то: не сбоку и не сзади, а на самом рубеже ощутимого и видимого, там, где обычно рисуют «стрелку» на правом глазу.

Как будто прозрачный силуэт или тень – но ни то, ни другое – словно развернули беззвучный, немой целлофан, в рост взрослого человека, в дверном проёме, который самопроизвольно двигался в коридоре.

Это тот нищий бродяга за мной закрепился там, во дворе – потому что я посмела покуситься на жизнь твою, потому что тебе дорогу к своему дому показала, а ты, на зло, решил проследить за мной.

Чтобы проучить?

Что-то ухнуло, как будто птица, и как только звук замолчал, неожиданно визгливо и звонко раздался крик откуда-то с гостиной.

Дёрнулось, обжигаясь, сердце, Милана инстинктивно развернулась к источнику звука.

Просто пар клубился у двери. Поднимался из ванны от горячей воды пар и ткался в силуэты выдуманных чудовищ и несуществующих приведений.

Милана осторожно отложила телефон в пустую раковину, медленно поднялась, но мокрому телу влага мешала назад в наполненную водой и пеной ванну тяжестью притягивала. Обтёрлась и просушилась полотенцем, накинула на обнажённое распаренное тело мягкий розовый халат. Вернулась босая, оставляя на холодном полу мокрые отпечатки миниатюрных ступней, обратно на диван.

Успокаивалась, окончательно приходила в себя.

Точно. Совсем скоро Голубая Луна.

— Алис, рассчитай маршрут до ближайшей смотровой вышки в городе. Проветриться хочу.

– Сделаю!