Глава 3. Бремя, благословленное Ею
«Святость и вера – залог на благостную жизнь и доблестную службу.»
Церковная заповедь
«Да благословит тебя Пресвятая Линнея служить ей верой и правдой...»
Низкий голос епископа разносится по всему зданию гулким эхом, становится все глубже и ниже, пока он продолжает говорить наставления. Мальчик робко стоит напротив, внимая его словам, но все же зоркие глазки не сосредоточены на собеседнике: взгляд блуждает по помещению, разглядывая все что ни попадя. Вековые стены молчат, лишь повторяя сказанное, вторя речам, пропитанным благоговением, верой и сущей надеждой — тем, на что уповает каждый, кто посещал этот костёл хотя бы единожды. Свет просачивается сквозь резные окна: разноцветные стеклышки отражают его, отбрасывая на кафельный пол многокрасочные и пестрые блики, из которых создавался прекрасный, даже единотворный* витраж. В воздухе витает аромат ирисов и фиалок — Седрик слышал эти нотки не единожды и по-настоящему любил вдыхать этот дурманящий, чудный запах. Ладан играет с благоуханием цветов, переплетаясь в одну композицию, будто бы вместе с органом они создавали собственную мелодию, играясь не только со слухом посетителей, но и с обонянием.
«...хранить наши летописи и память о былом в целостности и сохранности...»
Вновь продолжает говорить мужчина, а мальчик вторит вслед за стенами костёла его слова, повторяя их у себя в голове. Он и не думал, что когда-нибудь будет служить на благо Церкви и приносить не только ей пользу, но и своей семье. Грудь медленно вздымается и опускается, чувствуя доносящиеся до него новые нотки в цветочной композиции. Лаванда. Непонятное дуновение, возникшее внутри церковного здания, доносит до Седрика запах. Приятный, терпкий, сладковатый... Успокаивающий, не тревожащий сознание, наоборот — убаюкивающий, усыпляющий, томный. Теперь-то было понятно, почему юнец так быстро успокоился — все благодаря ее чарам. Дурманящим. Умиротворяющим. Расслабляющим.
«Пусть Она благословляет тебя на каждое благое дело и не допускает инакомыслия в твоих деяниях...»
Сейчас в мужском голосе слышны более спокойные, мягкие и вкрадчивые интонации, пришедшие на место надменным, монотонным речам, выученным когда-то давным-давно. Быть может, и на него так влияет запах всех этих растений, запах которых заполонил не только пространство костёла, но и существо посетителей священного здания? Они будто бы обволокли все их тело крепкими нитями, окружили разум и чувства, тянув прямо к небу, навстречу Единой...
«Клянешься ли ты праведно служить на благо Церкви и Ей, беспрекословно верить в ильфа и любить Единую также, как Она — тебя?»
Лишь одно слово сейчас разделяет Седрика и дальнейшую службу здесь. Лишь оно поможет повести его по пути, исконно истинному и верному. Поможет преодолеть все трудности и невзгоды, уже произошедшие в столь детское время его жизни. Руки дрожат, ноги подкашиваются, голова начинает кружиться от дурмана цветов, но все же губы размыкаются и тонкий детский голосок произносит:
— Клянусь.
***
Вновь раздался звон церковных колоколов. Разомкнув глаза, он обнаружил себя лежащим на своем рабочем столе. Огляделся по сторонам. Неужели снова заснул прямо за работой?..
Вокруг лишь привычная глазу комната, к которой юнец успел привыкнуть за столькие годы своей службы в церковном архиве. Продрав глаза и поправив подол растянутой рубашки, Седрик вышел из комнаты, поспешив вновь приняться за работу. Воскресное утро порадовало юношу ясной погодой, которая, на удивление, все еще не испортилась. На часах было уже семь утра — привычное для него время пробуждения, — и он таил надежду, чтобы тучи вновь не заполонили голубое небо, полностью укутав дневное светило угрюмыми, серыми облаками.
Время начинать рабочий день. Конечно, обязанностей и задач уйма — главное, верить в то, что он быстро расправится с ними и преодолеет их, сильно не утратив силы. Работать в церковном архиве Седрику более чем нравилось, здесь можно было найти все, что душе угодно. Обо всем можно узнать — лишь нужно иметь сведения, где лежат необходимые знания. И именно он распоряжался ими.
Множество фолиантов, томов различного содержания и рукописей прошли через него сквозь вереницу времени, тянущуюся уже больше шести лет. Или семи?.. А может, пяти? Седрик уже не помнил, сколько именно он находился здесь. Проходя вдоль массивных, стремящихся ввысь до высокого потолка, стеллажей, он ненароком цеплялся взглядом за всякую стоящую на полке книгу, идя мимо.
Все книги здесь — кладезь уникальных, непохожих друг на друга историй. Несущие за собой память, воспоминания и былые обычаи тех времен. Архивариус был горд возлагать на себя долг беречь эти старинные рукописи, а следовательно — память о прошлых временах. Он относился к своим обязанностям очень ответственно, и при этом любил его всем сердцем, всей душой.
Поначалу он лишь помогал старенькому архивариусу, который к тому времени, когда Седрик подрос и начал становиться юношей, совсем перестал выполнять порученное. А вскоре и вовсе почил, отправившись во Флодем, прямиком к самой Линнее. Каждый раз, вспоминая его, прежний мальчик надеялся, что там ему намного лучше, чем здесь: ведь он прожил жизнь, посвятив полностью себя своему истинному долгу, той дороге, которая уж точно приведет в лучший, достойный мир.
Казалось бы, прошло всего несколько лет работы здесь, а уже кажется, что он здесь пробыл уже несколько десятков. Все те же стеллажи, все столь привычное и знакомое, ничто не бросается в глаза, нет ничего нового, неизведанного и необыкновенного. Да и дни такие же: пробуждение, работа, прогулки по столице, вечерние молитвы и сон. Иногда проходили службы, но посещение Седрика не требовалось как таковое, однако он всегда выказывал желание побыть на церковных службах, посвящая этому собственное оставшееся свободное время.
Работа церковного архивариуса заключалась в том, что следовало принимать, регистрировать и оформлять поступившие документы, контролировать их в сохранности и доступности и, конечно, вести учет — без бюрократии, разумеется, не обошлось. Поначалу было, безусловно, трудно: нечасто ребенка принимают на такую должность, но другой свободной не имелось. Даже будучи всего-то помощником пожилого архивариуса, Седрик желал произвести хорошее впечатление не только на него, но и на остальных церковников, чтобы они убедились в правильности принятого решения по поводу него.
В итоге, так и случилось: после смерти архивиста, никого не искали на его замену, сразу же решили, что именно Седрик займет эту должность. Даже к своему удивлению, за несколько лет помощи старичку он приноровился к высокой стремянке, больше не боялся высоты так сильно, как было вначале; научился правильно распределять документы и раскладывать их так, чтобы безо всяких трудностей достать необходимый. Работа выполнялась на славу.
И сейчас это переросло в рутину, которая, можно сказать, его устраивала. Он не хотел ничего, у него было все необходимое сейчас: никаких золотых гор, ни повышения, никаких прочих грез ему не было нужно. Как и мечт — у него их попросту не было.
Спустя несколько часов, проведенных в архиве, Седрик захотел прогуляться — он, к собственному удивлению, расправился с делами быстрее, чем прежде, так что он мог себе позволить освободиться раньше. Все же, у него был тот же маршрут, что и прежде.
Выбравшись наружу, он мигом столкнулся с влажным воздухом — оказалось, что за то время, пока Седрик был занят работой, успел пройти нехилый дождь, который в итоге обратился ливнем. Сейчас же влажный воздух боролся с сильными порывами ветра, отчего ощущался еще свежее и приятнее. Вздохнув полной грудью, церковник отправился по улочкам Сент-Эйлитса, своим излюбленным и знакомым.
Неподалеку прозвучали гулкие удары колоколов. Седрик взметнул голову ввысь, приглядываясь: на большом циферблате, располагавшегося на главной городской часовой башне, стрелки часов находились на четырех часах дня. Солнце потихоньку опускалось по небесному горизонту, а напротив нее на небе еле-еле проглядывалось луна, готовясь принять свою работу, которую она выполняла изо дня в день, а точнее — из ночи в ночь. Ненароком Седрик иногда сравнивал себя с ними: изо всех сил стараясь угодить всем, он выполнял все поручения как следует, прямо как светила, освещающие дороги и дневным, и ночным путникам. Вот только у него не было напарника, которого можно было бы попросить помочь.
Церквушка, в архиве которой на данный момент работал Седрик, находилась в одном из тихих районов столицы, поэтому шаги юнца раздавались гулким эхом по всему округу. Ранее он работал в других церковных зданиях, например капелле, которая сейчас была закрыта на ремонтные работы. Но, видимо, церковная деятельность в ней прервана на долгие, долгие годы, если не навсегда. Они длились уже несколько лет, примерно столько же, сколько Седрик работает в церкви, перебравшись из той капеллы. Перед глазами вновь промелькнули фрески, искусно нарисованные на стенах внутри нее. Он не ведал, находятся ли они все еще там, или стерты безвозмездно. Но все же, воспоминания иногда ценнее того, что мы видим глазами. Однако хотелось бы сохранить увиденное не только в памяти, но и наяву — чтобы оно всегда согревало душу при каждом взгляде. И те фрески безусловно заставляли ненароком таять сердце архивариуса.
Где-то послышался резвый и громкий лепет двух пьяниц за углом дома: Седрик тут же тяжело вздохнул и почувствовал, как его брови мгновенно опустились вниз и стали тяжелыми, но все же не уловить еле внятный разговор не представлялось возможным:
— Н-ну, наконец-то... здесь опять спо-спокойно... порядок в Флодрен... вернулся-у! — один из мужчин захохотал, захлебнувшись на полуслове, а второй громко икнул. — Инкв... Инкви-з-з-иция тепе... теперь этим И-Иным как ра-аньше... как следует надерё...
И тут архивариус решил дальше не подслушивать, а просто закрыл ладонями уши и отправился по совсем иной тропинке.
И в самом деле: уличные выпивохи обсуждали насущный вопрос. С недавних пор Инквизиция вернулась во Флодрен. Дэринг Второй, сын Ирнеста Первого, который как раз-таки и издал указ о создании этой церковной организации, вновь приказал возобновить ее деятельность. Ранее, жена Ирнеста, Елена Первая, после смерти короля, приостановила ее и народ негодовал, бушевал и бунтовал: было множество протестов, собраний людей у Крофордского замка. Народ требовал и желал свергнуть королеву. Кто же станет слушать чужестранку, прибывшую из королевства, с которой Флодрен воевал многие годы? Ничто не остановило инквизиторов, которые из-за нее ушли в долгую отставку. Даже при ней они продолжали выискивать Иных, чтобы истребить их и оставить свою страну в покое, избавить от этих гнусных созданий. Вскоре и она, после двенадцати лет правления королевством, умерла и на трон вознесся ее сын, Дэринг. Но умерла так неожиданно... Не было ни предпосылок, ни хвори, совершенно ничего. Это одновременно озадачивало и пугало.
Седрик относился к Инквизиции скорее положительно. Взрослея бок-о-бок с церковниками и слушая их слова, он ненароком перенимал их мнение на себя.
Резко раздался разъяренный голос женщины неподалеку:
— Сколько раз я вам говорила — не бегайте тут, болваны?! Идите себе дальше играть, но под моими окнами не надо галдеть!
Седрик тут же пошел навстречу к воплям и, добравшись до места происшествия, наблюдал за ситуацией издалека: женщина выставила руки в бока и нависла над маленьким мальчиком, который виновато опустил голову, теребя подол своей курточки. Она же не унималась:
— Да что ж вы за напасть такая! Совсем ушей нет, что ли?!
Рядом с худым мальчиком, стояли еще два ребенка: девочка и упитанный мальчишка, изрядно поправляющий свои круглые очки. Он водил ногой по асфальту, издавая характерный скрежет и шорох.
В памяти Седрика мигом всплыло то, о чем он старался позабыть. Но вспоминал вновь и вновь. Он прикоснулся к своим волосам, схватив переднюю прядь, блестящей на солнце. Седые локоны блестели на его свету, вновь напомнив о былом. О его прошлом. О риске смерти в столь юный возраст.
Даже если бы он родился с этой седой прядью, это все равно не стало бы для него обыденностью.
Но так не случилось.
Случилось намного хуже, чем можно представить.
Именно этот случай заставил Седрика уверовать в то, что все Иные — жестокие, бесчеловечные существа, в которых нет ни капли сострадания и сочувствия к Обычным, тем, которые живут на совесть, веря в благостность Единой. С другой стороны, если бы не это, Седрик вряд ли бы сейчас находился здесь, под кровом Церкви и епископа, который приютил его и дал работу в архиве.
Всякий раз, когда в голове проматывалась лента воспоминаний, он убеждался, что сила слова — что ни на есть самая мощная и могущественная из всех возможных. Именно она повлияла на его будущую жизнь. Ни удар кулаком, ни даже вера во что бы то ни было не имеет такой мощи, а именно слово. После этого Седрик никогда не разбрасывался речами, какими бы они ни были. Ведь та, которую в ребячестве повидал он, поступила иначе. Жестоко, не думая ни о чем, а тем более — о мальчике, который просто резвился и случайно наткнулся на прохожую, ударившись о нее, та его бранила всеми возможными словами и в итоге прокляла. Даже сейчас Седрик задрожал, будто бы переживал это вновь. Глаза расширились, брови поджались, а губы сжались в тонкую линию.
После — все как в тумане. Лишь слышны всхлипы матери и ее мольбы о помощи, доносящиеся до мальчика, стоящего неподалеку от нее и церковника, который нередко поглядывал на его седую прядь. Как такое может быть — у такого дитя и поседели волосы? Тогда Седрик пробыл в постели несколько недель из-за тяжелой лихорадки, которая настигла его чуть ли не тотчас после насланных проклятий женщины. Позднее, по поручению кардинала, до которого донеслось это ужасное известие, эту женщину каким-то чудом нашли и оказалось, что она была Иной. В тот же день с ней втайне расправились.
Архивариус, кое-как освободившись из потока воспоминаний о былом, двинулся к детям и возмущенной женщине.
— Мисс, что-то стряслось? — как бы невзначай спросил он.
— Спрашиваете еще? Так конечно! Поглядите-ка на них! — ее взгляд тут же упал на церковную одежду, которую Седрик по привычке надел перед выходом. — Эти трое не дают покоя мне, голова раскалывается! Талдычу-талдычу — все без толку...
— Ну что вы так сердитесь на них, они же не нарочно, — Седрик мягко улыбнулся как только посмотрел на детишек, они же, в свою очередь, живо закивали, поджав губы и сложив брови домиком. — Это же, всё-таки, дети. Не серчайте на них, видите, какие они хорошие? Вы же прекрасно знаете, как говорится в Священном Писании: «Следует быть терпимее друг к другу и прощать друг друга великодушно, не задерживая в себе такой тяготящий груз, как обида.»
Заповедь ровным потоком лилась из уст Седрика — то, что он выучил в первую очередь. Он совершенно не хотел, чтобы у них была пусть и не такая участь, как у Седрика, но и не было такой обиды на людей.
Церковник присел на один уровень с детьми, все еще улыбаясь им.
— Поиграйте в другом месте, хорошо? У центральной площади много места, да и к тому же, быть может, встретите еще каких-нибудь друзей... И не обижайтесь на мисс, договорились?
Опыта в разговоре с детьми у Седрика было предостаточно: живя в многодетной семье, ему приходилось искать компромиссы с младшими братьями и сестрами, из-за чего у него выработалось нерушимое и крепкое терпение.
— Хорошо! — воскликнула девочка, заулыбавшись. — Спасибо вам, сэр!
Затем она повернулась к своим остальным двум друзьям и резво прокричала, уже готовая бежать сломя голову.
— А теперь догоните меня!
И дети устремились прочь по улице.
Седрик улыбнулся и, попрощавшись с женщиной, которая также поблагодарила его, пошел дальше по улицам города. Ему было в радость то, что люди благодарны ему за что бы то ни было.
Ведь его мать была очень благодарна церковникам, единственным, кто помог в той ситуации. А сам мальчик видел в тех, кто оказал подмогу непосредственно ему, людей, которым он хочет помогать.
И тогда он выказал желание служить на благо Церкви.
Все те же слова, благословения и молитвы. И короткий, но такой судьбоносный ответ: «Клянусь.»
И вот он здесь, выбравшийся туда, где находится сейчас. Имеющий то, о чем никогда даже не думал: любимая работа, смысл существования и вера. Беспрекословная вера, которая всегда будет вести его по верному пути.
Ведь он — благословленный Ею. Она благословила его на все поступки, совершенные за всю сознательную жизнь. Она проводит его по линии жизни, которая будет лучшей для него. Она, пройдя весь жизненный путь вместе с ним, столь извилистому и тяжкому, в конце наконец-таки приведет его к себе.
И если в самом деле так произойдет, то жизнь прожита не зря.
* Единотворный — в рамках вселенной «Апокрифа о Безымянном» синоним к слову «божественный». Так как во Флодрене не существует понятие Бога как такового — только Единая (Линнея), существует прилагательное, производное от иносказательного имени Линнеи — Единой.