2 глава.
Maravelle Mancini
Я смотрела прямо на него. В его глазах читались сомнения — он смотрел на меня, потом на мою мать. И это было вполне ожидаемо.
Я даже не хочу представлять, что будет, когда Данте узнает правду. О том, что именно моя мать приказала поджечь его склад. Эта женщина безумна — и опасна. Но рассказывать ему? Нет. Даже не подумаю.
Мне ещё пригодится её помощь.
Если я сдам её — я останусь без поддержки. А сейчас она мне жизненно необходима.
Я хочу быть узнаваемой. В каждой стране. На каждом экране. В каждом журнале.
И кто, как не Клаудия Манчини, может это обеспечить?
Конечно, я хотела бы добиться всего сама.Но моя фамилия уже открывает передо мной сотни дверей. Не воспользоваться этим — значит быть глупой. А я, уж точно, не глупая.
Он протянул мне руку. Я сделала то же самое.
— Данте Сантарелли, — произнёс он, коснувшись губами моей руки. Его голос был низким, хрипловатым. А улыбка — больше походила на хищный оскал. Белоснежные зубы, выверенная сдержанность в каждом движении.
Отрицать его привлекательность было бы смешно. Он — мужчина с мощными плечами, внушительной фигурой. Выше меня, сильнее опаснее.
— Миравель. Очень приятно, — бросила я холодно.
Вскоре я отошла от матери и оказалась в другой части зала. Стояла среди людей, поддерживала вежливые беседы, отвечала на чьи-то дежурные комплименты. Мужчины смотрели на меня слишком настойчиво. Некоторые буквально раздевали взглядом. Это было мерзко, но я привыкла. Такая реакция — почти норма в моём мире.
Я держала бокал шампанского и стояла у дальней стены, одна.
На мне было множество взглядов, но только один прожигал насквозь.
Я чуть повернула голову и заметила его у дальнего столика. Данте. Он стоял рядом с мужчиной, которого я успела отметить раньше — его консильере. Данте смотрел прямо на меня, медленно скользя взглядом по моему телу.
Когда наши глаза встретились, он вдруг улыбнулся.
Улыбка больше походила на оскал.
Я сглотнула и быстро отвернулась, возвращая себе самообладание.
Этот взгляд будто пронзил меня и остался внутри.
Мне захотелось исчезнуть. Исчезнуть из зала, из вечернего света, из этого города.
Я поставила бокал на ближайший столик и поспешила к балкончику в глубине зала.
На улице было прохладно. Свежий ветер обнял меня, поднимая волосы и холодя кожу. Я подошла ближе к перилам и посмотрела на вечерний Рим, раскинувшийся под звёздами.
Лондон никогда не мог сравниться с Римом по красоте.
Хотя Лондон — мой дом, всё же Рим имел что-то иное...
Что-то живое.
Ветер усилился.
А вместе с ним — воспоминания.
О матери.
Она никогда меня не любила. Никогда не обнимала. Не защищала.
Каждый день в детстве был для меня испытанием.
Словно я родилась для того, чтобы быть ей обузой. Или разочарованием.
Мои мысли резко оборвались.
На мои плечи вдруг лёг пиджак. Я вздрогнула и резко обернулась.
Передо мной стоял Данте.
Лицо спокойное. Каменное. В нём не читалось ни эмоций, ни интереса — но именно это выражение говорило больше всего. Он был опасен своей сдержанностью.
— Замёрзнешь, — сказал он спокойно. — В таком платье лучше не выходить на улицу.
Я взглянула на него, слегка вскинув бровь.
— Забавно, — холодно отозвалась я. — Сколько мужчин за вечер смотрели на меня — ни один не предложил пиджак. Видимо, вы редкий экземпляр.
Он чуть улыбнулся уголком губ. Эта полуулыбка снова напоминала оскал — хищный, осторожный, уверенный в себе. Он не ответил сразу. Просто смотрел на меня.
Долго. Неотрывно.
Я отвернулась и посмотрела вперёд, туда, где город раскинулся под ночным небом. Он не спешил уходить. Стоял рядом, и я чувствовала его взгляд.
Слишком пристальный. Слишком изучающий.
Будто он пытался понять, кто я. Или кем могу стать.
— Не люблю, когда на меня так смотрят, — произнесла я чуть тише, не глядя на него.
— Тогда не выходи в свет, Миравель, — спокойно отозвался он. — Красота — как оружие. Если не умеешь ею пользоваться, рано или поздно попадёшь под выстрел.
Я повернулась к нему.
— Вы говорите, будто знаете меня.
— Нет, — коротко ответил он, и его голос стал ниже. — Но мне любопытно узнать.
И снова этот взгляд. Словно он видел не внешность, не платье, не фамилию — а что-то глубже. Словно уже начал собирать мой портрет по кусочкам.
— Приятного вечера, синьор Сантарелли, — сухо сказала я, вернув ему пиджак. — Я умею согревать себя сама.
Я развернулась и направилась к выходу с балкона, чувствуя его взгляд на своей спине до последнего шага.
По приезде домой я сразу приняла душ. Вода немного помогла смыть с меня глупую дрожь, но внутри всё равно оставалось что-то липкое, как будто я пыталась отмыться от прошлого.
Я легла в постель, укутавшись с головой. Хотелось забыться хотя бы на несколько часов.
Но сон был безжалостен.
— Ты плохо себя вела, Миравель, — голос матери звучал спокойно. Слишком спокойно.
Я стояла на коленях, дрожа от страха. Передо мной — она. Такая же холодная, равнодушная, жестокая, как и всегда.
— Ты ведь знаешь, что будет за непослушание? — сказала она, подходя ближе.
— Мамочка, прошу... я больше так не буду. Пожалуйста... Мне больно... Я не хочу, чтобы они трогали меня... Я сделаю всё, что ты скажешь, только... не надо... — я плакала, едва дыша, цепляясь за призрачную надежду, что она услышит.
— Миравель, — её голос стал резким. — Наказание — это правило.
Дверь открылась. В комнату вошли мужчины. Те самые. Их тени упали на пол передо мной. Я отползла назад, пока не вжалась в холодную стену. Лица у них были безжалостные... и довольные.
И тогда я закричала.
Резко подскочила в кровати. Всё тело в поту. Я тяжело дышала, хватая воздух рваными глотками. Сердце бешено колотилось.
Только сон. Только сон. Но слишком реальный. Слишком живой.
Я обхватила колени руками, спрятала лицо и долго сидела в темноте. Одна.