VI глава
Кабинет тонул в полумраке, нарушаемом лишь холодным светом настольной лампы. Воздух был густым, тяжелым, пропитанным запахом дорогого коньяка, кожи и чего-то гнетущего, нездорового. Ким Чхольсу сидел в своем массивном кресле, а Дженни стояла рядом, прижатая бедром к краю его рабочего стола.
Он застыл. Его тело окаменело в самой неестественной позе. Рука, еще секунду назад с такой похотливой силой мнущая ее плоть, замерла, превратившись в безжизненную глыбу на ее бедре. Пальцы на ее талии ослабли хватку, но не убрались. Рот, готовый к поцелую, так и остался полуоткрытым, застыв в сантиметре от ее губ. Дыхание, ранее тяжелое и возбужденное, замерло. И только глаза... его широко распахнутые глаза медленно, с невероятным усилием оторвались от ее шеи и уставились на нее.
А Дженни... На ее лице расцвела улыбка. Но это была не улыбка. Это была оскалившаяся маска безумия, обнажающая зубы в торжестве долгой мести. Она медленно, словно наслаждаясь каждым мгновением, отклонила голову назад, вырвав свою шею из его онемевшей лапы, и наконец-то встретилась с ним взглядом. Ее глаза, обычно притворно-ясные, теперь пылали ледяным, бездонным пламенем ненависти.
— Что такое, папочка? — прошипела она, и ее тихий голос прозвучал громче любого крика в звенящей тишине кабинета. — Испугался? Потому что твоя маленькая девочка, оказывается, все помнит? Как так вышло, а? Нестыковочка... Как же так, что восьмилетняя девочка запечатлела в памяти каждый миг того вечера?
Ее собственная рука резко взметнулась, и тонкие, но стальные пальцы впились в его щеки, сжимая лицо с такой силой, что суставы ее пальцев побелели.
— Я помню все, Чхольсу. Каждый звук. Каждый хрип. Каплю на паркете, — ее голос сорвался на низкий, хриплый шепот, полный лютой злобы. — Помню, как ты убил ее. Прямо тут, на этом самом столе, перед этим... использовав, как последнюю шлюху!
Она воспользовалась его абсолютным параличом, его ошеломлением. Ее руки соскользнули с его лица на шею и впились в горло, перекрывая дыхание.
— Помню, как ты душил ее... Как эти самые руки, которые только что лапали меня, сжимали ее горло, не жалея ни на секунду! — ее ногти впивались в его кожу, и он начал сипеть, глаза еще больше округлились от нехватки воздуха и ужаса. — И все за что? За то, что она... — Дженни дико усмехнулась сквозь боль, сквозь подступающие слезы ярости. — За то, что она посмела узнать про твою жалкую, ничтожную измену! Так ведь, папочка? Верно я все помню?
Она душила его, а он, ослабевший от шока и ужаса, почти не сопротивлялся, его руки беспомощно задрожали. Но длилось это лишь мгновение. Сквозь пелену паники в его глазах вспыхнула ярость выживания. Его рука, все та же, что только что сжимала ее бедро, резко взметнулась и впилась ей в бок, сдавив с такой силой, что у нее перехватило дух. И Дженни поняла. Поняла, что ярость вернула ему силы. Поняла, что ее хрупкости не хватит.
Едва эта мысль пронзила ее сознание, Ким Чхольсу одним мощным, резким движением толкнул ее от себя. Дженни, потеряв равновесие, отлетела назад и с размаху ударилась поясницей о острый край стола. Звонко зазвенели стеклянные безделушки, упала тяжелая пепельница. Следующее мгновение она уже лежала на полу, зажавшаяся в комок от пронизывающей, жгучей боли в спине и голове, пытаясь судорожно вдохнуть воздух, который был выбит из ее легких.
Господин Ким стоял над ней, тяжело опираясь руками о стол. Его могучее тело сотрясалось от хриплых, прерывистых всхлипов. Он не дышал, а ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Крупные капли пота стекали с его лба, смешиваясь со слюной, которая тонкой нитью свисала с его перекошенного рта. Его глаза, налитые кровью, были пусты и безумны, в них не осталось и следа от того властного, холодного аристократа, каким он был всего несколько минут назад. Руки его мелко и часто дрожали, сжимаясь и разжимаясь в кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
С глухим рыком, больше похожим на звук, издаваемый раненым медведем, он ринулся на нее. Дженни даже не успела встать, как его тяжелое тело обрушилось на нее, придавив к холодному паркету всем своим весом. Воздух с силой вырвался из ее легких, и она крикнула — коротко, отчаянно, от ужаса перед этой слепой, нечеловеческой силой.
— Отстань! Прекрати! Нет! Не надо! — ее голос сорвался в истеричный визг.
Она начала бить его по спине, по плечам, по голове — слабые, беспомощные удары, которые лишь раскаляли его ярость. Ее ногти царапали дорогую ткань его рубашки, но не могли причинить ему никакой боли. Он уже не слышал ее. Он был полностью во власти слепого инстинкта — уничтожить, подчинить, осквернить.
Его руки, сильные и грубые, впились в тонкую ткань ее ночнушки. Раздался резкий, неприличный звук рвущейся материи. Он не раздевал ее — он сдирал с нее одежду, срывал ее, как обертку с ненавистного подарка. Его окровавленные губы, приникали к ее шее, не целуя, а кусая и слюнявя, метя ее, как свою собственность. От него пахло потом, коньяком и чем-то диким, звериным. Он полностью потерял человеческий облик.
Дженни рыдала, вырывалась, пыталась оттолкнуть его, но ее силы таяли с каждой секундой. Ее сопротивление лишь распаляло его. И тогда, в самый пик отчаяния, ее пальцы нащупали то, что она припасла на крайний случай. Холодный, твердый металл, спрятанный в специальном карманчике на внутренней стороне бедра, туго перетянутом тонким кожаным ремешком. Пистолет. Ее последняя надежда.
Превозмогая боль, она потянулась к оружию, пытаясь расстегнуть кобуру. Но он уловил это движение. Его рука, словно клешня, с молниеносной реакцией вцепилась в ее запястье и с такой силой рванула его вверх, что Дженни вскрикнула от новой, пронзающей боли. Он прижал ее руку к полу, обездвижив.
И в этот миг она все поняла. Все. Ее взгляд встретился с его безумным, ничего не видящим оскалом. Она увидела, как его свободная рука потянулась к пряжке своего собственного ремня, с силой дернула ее, и металл зловеще звякнул. Он начал растягивать ремень, освобождая его из шлевок.
Это был конец. Тот самый, финальный, бесповоротный. Никакого спасения. Никакой надежды. Из ее глаз, широко распахнутых от ужаса, медленно, предательски, скатилась одна-единственная слеза. Она потекла по виску и исчезла в волосах.
И тогда, собрав последние крохи воздуха в легких, вся ее душа, вся ее воля к жизни вырвалась наружу в одном единственном, оглушительном, разрывающем глотку крике:
— На помощь! Помогите!
По ту сторону массивной дубовой стены, в глубокой тени холодного коридора, прислонившись спиной к шершавой поверхности, стоял Джонхан. Глаза, обычно такие живые и насмешливые, сейчас были пусты и безразличны, словно покрыты тонкой ледяной коркой. В его длинных, тонких пальцах покоились старинные карманные часы в серебряном корпусе. Он не смотрел на них, а лишь медленно, почти машинально, водил большим пальцем по изящной гравировке на крышке, ощущая холод металла и тихий, ровный ход механизма внутри.
Его слух, обостренный годами вынужденной бдительности, улавливал приглушенные звуки из-за двери: сдавленные рыки, отчаянные всхлипы, грубый шепот и резкий, неприличный звук рвущейся ткани. Он морщился, но не двигался с места. Его задача была не входить. Он уже сделал то что должен.
Тихий, но пронзительный крик Дженни, вырвавшийся словно из самой глубины ее существа, заставил его резко поднять голову. Взгляд упал на циферблат часов. Стрелки показывали без пятнадцати два. Ким Вону, старший сын, обычно покидал особняк между часом и двумя ночи, отправляясь в свои темные, никому не известные дела. Его отсутствие было частью плана. Но сейчас время приближалось к двум, а это означало лишь одно — он скоро должен вернутся.
— Что-то она медлит... — прошептал Джонхан, и его голос прозвучал хрипло и непривычно громко в гробовой тишине коридора. — Неужели не взяла его с собой? Не может быть...
Он с силой щелкнул крышкой часов, пряча их в карман, словно этот звук мог заглушить то, что происходило за дверью. Но следующий крик Дженни пробил даже глухую дубовую дверь, словно шилом.
— Помогите! Прошу, хоть кто-нибудь! Вону! Джошуа!
Имя, отчаянно выкрикнутое ею, заставило его сжаться внутри. Он зажмурился, резко, до боли, прижал ладони к ушам, пытаясь заглушить этот звук. Его пальцы впились в виски, но ее голос, полный чистого, неразбавленного ужаса, продолжал звучать у него в голове.
— Когда же это закончится? — прошипел он сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как по его спине пробегают мурашки. — Почему ты все еще не стреляешь?
Он знал о пистолете. Он видел его тогда, в тот день, когда ее застал с Вону. Он заметил его как только вошел в ее комнату, как из-под смятого постельного белья выглядывал стальной приклад. Она судорожно пыталась прикрыть его краем платья.
И теперь этот вопрос гвоздем сидел у него в мозгу: почему? Почему она позволяет этому обезумевшему животному делать с ней такое? Почему не прекращает это одним движением пальца? Она сильная. Он знает, что она сильная. Ее дух не сломили годы унижений. Что же держит ее руку сейчас?
Джонхан, зажав ладонями уши, пытался заглушить невыносимые звуки из-за стены. В его голове стоял гул, смешанный с отголосками ее криков, которые, казалось, въелись в самое сознание.
И сквозь этот гул, сквозь плотную завесу собственного отчаяния, он уловил другой звук. Приглушенный, но отчетливый. Скрип. Тихий, старый скрип намертво смазанной петли, доносящийся не из парадной части дома, а со стороны заднего хода, из темноты кладовых и служебных помещений. Кто-то только что вошел через черный вход.
Сердце Джонхана на мгновение замерло. Он прислушался, ослабив хватку на ушах. В тишине коридора, нарушаемой лишь приглушенным кошмаром из кабинета, послышались шаги. Не уверенные, тяжелые шаги хозяина дома, а быстрые, легкие, почти крадущиеся. И потом — резкий, подавленный вскрик Дженни, пробившийся сквозь дверь с новой силой.
Шаги замерли. Наступила тишина, натянутая, как струна, на пять томительных, вечных секунд. Пять секунд, за которые мозг должен был оценить обстановку, понять, принять решение.
И затем тишину взорвал грохот. Это не был крик. Это был звук тела, рванувшегося с места с такой яростью и скоростью, что оно, казалось, не побежало, а рухнуло вперед, снося все на своем пути. Послышался глухой удар плечом о что-то деревянное — возможно, о стул в прихожей или об дверного проема.
— Ну... наконец-то, — прошептал Джонхан, и в этих двух словах была вся горечь его собственной трусости, томительное ожидание и слабая, дрожащая надежда на то, что этот кошмар сейчас кто-то остановит.
Он все еще боялся пошевелиться, боялся сделать шаг. Но теперь он слушал уже не крики Дженни, а яростные, сокрушительные шаги ее возможного спасителя, несущиеся по коридору.
Все происходящее для Дженни уплыло в туманную, болезненную дымку. Физическая боль, острая и унизительная, смешалась с леденящим душу отвращением. Господин Ким, полностью отдавшись животному инстинкту, тяжело навалился на нее всем телом, его грубая ладонь с силой зажимала ей рот, глуша любые попытки крика. Его движения бедер были беспорядочными, резкими, лишенными всякого смысла, кроме желания унизить, сломать, присвоить.
Дженни перестала сопротивляться. Ее тело обмякло, глаза закатились под веки, но сознание, к ее ужасу, оставалось ясным и острым, как лезвие. Сквозь щель между ресницами она видела резные узоры на потолке, пыль на люстре. Горячие, соленые слезы бесконечным потоком текли из ее глаз, растекаясь по вискам и впитываясь в волосы. Ее взгляд, мутный от боли, был устремлен в сторону двери. Не было надежды. Была лишь тупая констатация факта: вот он, финал.
Дверь в кабинет с грохотом, от которого содрогнулись стены, буквально вылетела с петель, не выдержав удара плечом. На пороге, окутанный клубами собственного тяжелого, яростного дыхания, стоял Вону. Он был похож на демона, сошедшего с цепи. Его глаза, дикие и расширенные, за секунду выхватили из полумрака картину ада: отец, скрючившийся над его любимой, ее бледное, залитое слезами лицо, ее обнаженное, беззащитное тело на холодном паркете.
Что-то внутри Вону щелкнуло. Не сломалось — сломанным оно было уже давно. Щелкнуло, как снимают с предохранина. В его взгляде не осталось ни капли человеческого, лишь чистая, первобытная ярость.
Он молниеносно ринулся вперед, и его мощная рука вцепилась в воротник пиджака отца. С нечеловеческой силой он оторвал его от Дженни и швырнул, как тряпичную куклу, в сторону книжных шкафов. Тот тяжело рухнул, захлебываясь и пытаясь понять, что происходит.
Но Вону уже не было до вопросов. Он набросился на него. Это не было избиением — это было ритуальное уничтожение. Его кулаки, обтянутые кожей перчаток, со свистом обрушивались на тело мужчины с методичной, пугающей жестокостью. Первый удар пришелся в лицо — послышался тошнотворный хруст ломающегося хряща. Второй — в солнечное сплетение, заставив Чхольсу выдохнуть весь воздух с булькающим стоном.
— Как ты посмел?! — наконец вырвался из его груди хриплый, нечеловеческий рев. — Урод! Тварь!
Каждое слово сопровождалось новым ударом. Третий. Четвертый. Пятый. Лицо Господина Кима превратилось в кровавое месиво, но это не останавливало Вону. Он бил его снова и снова, в живот, в грудь, в лицо, выкрикивая одно и то же, сметая всю ярость, всю боль, всю ненависть, копившуюся годами.
— Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Дженни, сгорбившись, сидела на полу, прикрываясь руками. Ее тело сотрясала мелкая дрожь, слезы текли сами по себе. И она смотрела. Смотрела на это зрелище, и внутри нее, сквозь боль, унижение и страх, пробивалось странное, извращенное, сладкое чувство. Это было блаженство. Глубокое, всепоглощающее удовлетворение. Она бы смотрела на это вечность — как ее мучитель, ее личный дьявол, сам превращается в окровавленный, хрипящий комок плоти. В этом была справедливость. В этом был катарсис.
Вдруг на ее плечи, на ее обнаженную, покрытую мурашками кожу, упало что-то тяжелое и теплое. Чья-то рука накинула на нее пиджак, грубо, но старательно укрывая ее от посторонних взглядов, от холодного воздуха и от происходящего кошмара.
Она медленно, как во сне, подняла голову. Слезы все еще текли по ее лицу беззвучными ручьями, смешиваясь с кровью на губе. И она увидела Джошуа. Своего младшего брата.
И в этот миг, сквозь туман боли, унижения и наркотического блаженства от мести, в сознании Дженни мелькнула странная, оторванная от реальности мысль. Она уставилась на темную ткань пиджака на своих плечах, ощущая его остаточное тепло.
Зачем? — пронеслось в ее разбитой голове. Зачем он это сделал?
Она не почувствовала благодарности. Не почувствовала родственной близости. Ее израненная душа, для которой любое прикосновение мужчины было либо болью, либо угрозой, либо инструментом для достижения цели, не могла распознать простой человеческий порыв. Ее мир был черно-белым: либо тебя используют, либо ты используешь других. Либо ты жертва, либо охотник.
И этот простой, не требующий ответа жест — накинуть пиджак — ее исковерканное восприятие тут же начало ломать и анализировать, пытаясь вписать в знакомую, уродливую схему.
Он мне помог. Значит, ему что-то от меня нужно, — прошептал ей на ухо ее внутренний, израненный голос. Голос восьмилетней девочки, которая так и не поняла, что такое любовь. Мужчины не помогают просто так. Никогда.
Картина была апокалиптической. Господин Ким, некогда могущественный и безупречный, теперь был всего лишь окровавленным, хрипящим существом, пытающимся выжить. Он лежал на спине, его дорогая рубашка была порвана и пропитан алым. Из разбитого носа и рта сочилась кровь, пузырясь с каждым прерывистым, хриплым выдохом.
Вону стоял над ним на коленях, его спина была напряжена, как тетива лука. Его лицо, обычно холодное и насмешливое, теперь было искажено такой первобытной яростью, что стало почти неузнаваемым. Сквозь слипшиеся от пота пряди черных волос горели два угля — его глаза, в которых не осталось ничего человеческого.
— Этой рукой ты ее трогал, а?! — его голос был низким, хриплым, больше похожим на рычание раненого зверя. Он с силой вцепился в правую руку отца, выкручивая ее. — Отвечай!
Послышался резкий, тошнотворно-хрустящий звук, похожий на ломающуюся сухую ветку. Кость не выдержала. Господин Ким издал нечеловеческий, оглушительный вопль, в котором смешались невыносимая физическая боль и абсолютный, животный ужас. Этот звук, казалось, мог разбить стекла.
— Сука, не ори! — взревел Вону, и его рука, словно сама по себе, потянулась к небольшой декоративной подушке, валявшейся в кресле. Она была шелковой, с вышивкой — абсурдный предмет в этой бойне.
Его движения были быстрыми и точными, как у мясника. Он придавил коленом грудь отца, лишая его и без того слабого дыхания, и с силой прижал подушку к его лицу.
Началась тихая, ужасающая борьба. Господин Ким забился в последней, отчаянной агонии. Его уцелевшая рука беспомощно царапала руку Вону, его ноги судорожно бились о паркет, отбивая странный, приглушенный ритм. Но Вону был сильнее, моложе, его ярость давала ему нечеловеческую мощь. Он всей тяжестью своего тела давил на подушку, глуша хрипы и бульканье, доносящиеся из-под нее.
Дженни, сидевшая на полу, смотрела на это, не отрываясь. Она наблюдала, как жизнь покидает того, кто отнял у нее все, и чувствовала лишь сладкое, всепоглощающее торжество. Это была месть, слаще которой она не могла представить.
Джонхан же, наблюдавший со стороны, чувствовал, как его тошнит. Он сглотнул комок горькой слюны, его руки тряслись.
Вону, не отрывая взгляда от затихающего тела под собой, шипел сквозь стиснутые зубы, вкладывая в каждое слово всю свою ненависть:
— Умри... Умри, тварь... Умри уже...
Борьба постепенно ослабевала. Судорожные удары ног стали реже, слабее. Рука, царапающая его, обвисла и безжизненно упала на пол. Наконец, последний, едва слышный спазм прошел по телу Господина Кима, и оно полностью обмякло, стало тяжелым и неподвижным.
Вону продержал подушку еще несколько секунд, словно не веря, что это конец. Потом его собственное тело содрогнулось от глубокого, прерывистого вздоха. Он отшвырнул подушку в сторону. Шелк был пропитан слюной и кровью.
Наступила мертвая, оглушительная тишина, нарушаемая лишь его тяжелым дыханием. Господин Ким был мертв. Вону убил его. Своими руками.
Парень, весь в крови и поту, медленно поднялся. Его дыхание еще было тяжелым, грудь вздымалась. Его идеально уложенная когда-то челка промокла и беспорядочными прядями спадала на лоб, почти скрывая взгляд. Он сделал несколько шагов и опустился на колени перед Дженни, на паркет, липкий от крови и виски. Пол был холодным, но он, казалось, не чувствовал ничего.
Его рука, испачканная алым, дрогнула и медленно, почти с благоговением, коснулась ее щеки. Пальцы, только что сломавшие кости и душившие жизнь, теперь были невероятно нежны. Он осторожно повернул ее лицо к себе, осматривая ссадины, синяки, следы пальцев на ее шее. Его взгляд выхватывал каждую деталь, каждую черточку ее травмы, и ярость в его глазах сменялась чем-то другим — болью, виной, безумной нежностью.
— Ты в порядке? — его голос был хриплым шепотом, едва слышным в гробовой тишине кабинета. — Может, в больницу сходим, а? Дженни... ответь мне, пожалуйста.
Но ее сознание, отравленное адреналином и травмой, уплывало. Ее взгляд, стеклянный и отсутствующий, скользнул мимо него, уставясь в точку где-то за его спиной. На небольшой столик у кресла. Как она могла не заметить его раньше? На серебряном подносе стоял пустой стакан, а рядом валялась блестящая, смятая обертка от таблетки. Картина, говорящая о том, что происходящее было не спонтанной яростью, а чем-то... подготовленным.
— А? — ее собственный голос прозвучал чужим, тихим и хриплым, сорванным криком. Она медленно перевела на него взгляд, и в ее глазах наконец появилось осознание. — Как я могу быть в порядке, Вону? Ты издеваешься?
Его лицо исказилось от боли, словно от пощечины.
— Прости... прости, я... — он попытался притянуть ее к себе, но она резко, с внезапной силой, скинула его окровавленные руки с себя.
— Что будем делать с его телом? — спросила она тихо, без эмоций, ее голос был холоден и практичен, как будто она спрашивала о выносе мусора.
Вону на мгновение замер, затем его взгляд последовал за ее взглядом, упав на бездыханную груду плоти, что когда-то была их отцом. Глубокий, тяжелый вздох вырвался из его груди. Он поднялся, его движения вновь обрели привычную, хищную грацию. Он схватил края своей окровавленной толстовки и одним резким движением стянул ее через голову, оставаясь в простой черной майке, обтягивающей накачанное, влажное от пота тело. Мускулы играли под кожей, когда он вытер ладони и предплечья о ткань, а затем швырнул ее прямо на труп, словно тряпку для уборки. Кровь проступила сквозь темную ткань, сливаясь с уже существующими пятнами.
— Я позабочусь об этом, — сказал он, поправив мокрые пряди волос назад, и его голос вновь обрел стальную холодность, привычную властность. — Тебе не о чем волноваться.
Джонхан, наблюдавший из дверного проема, почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод. Они говорили об этом так буднично, так непринужденно, словно обсуждали планы на вечер, а не утилизацию тела только что убитого ими человека. Эта обыденность была страшнее любой истерики.
Его размышления прервал голос Вону, резкий и командный, адресованный младшему брату:
— А ты, Джошуа, — Вону даже не повернулся к нему, его взгляд был прикован к Дженни. — Распусти всю оставшуюся прислугу в доме. Скажи им взять отгул на неделю. Придумай что-нибудь... скажи, что проводится дезинфекция от плесени. Убедись, что в доме никого не осталось. Быстро, за дело.
Дженни, не глядя на уходящего брата, машинально поправила на плечах чужой пиджак, ощущая его чужеродное тепло. Ее пальцы сжали ткань. И лишь когда шаги Джошуа затихли в коридоре, она медленно, очень медленно, повернула голову и бросила взгляд через плечо на его удаляющуюся спину. В ее глазах, еще недавно полных безумия и боли, теперь читалась сложная, невысказанная дума.
*****
Джонхан двигался по длинному, погруженному в предрассветную тишину коридору как сомнамбула. Его шаги были бесшумными, а слух, обостренный до предела, ловил малейший звук.
Приказ Вону был выполнен с пугающей легкостью. Распустить прислугу оказалось проще, чем он мог предположить. Ночной персонал, немногочисленный и привыкший к странностям хозяев, безропотно собрал свои вещи, услышав благовидный предлог о внезапной дезинфекции от плесени. Они кивали, избегая смотреть ему в глаза, и быстро растворялись в темноте служебного входа.
«Интересно, они слышали? — лихорадочно размышлял Джонхан, протирая влажные от нервного пота ладони о брюки. — Слышали ли ее крики? Или годами выточенный инстинкт самосохранения велел им сделать вид, что они глухие?»
Он подошел к своей комнате, запертой на ключ — он всегда запирал ее, уходя, старая привычка, рожденная необходимостью скрывать свои маленькие тайны. Он вставил ключ в замочную скважину, повернул его.
Щелчок замка прозвучал оглушительно громко в тишине. Он толкнул дверь и застыл на пороге, как вкопанный. Дыхание перехватило, а сердце на мгновение замерло, а затем заколотилось с бешеной силой, яростно стуча в висках.
В его скромной, почти аскетичной комнате, у его собственной кровати, стояла Ким Дженни. Но как она тут оказалась?
Она успела переодеться. На ней было простое, но безупречно сидящее на ней черное платье, оттенявшее бледность ее кожи и делающее еще ярче синяки на ее шее. Ее волосы были влажными и собраны в небрежный пучок. Она выглядела хрупкой и одновременно невероятно опасной, как отравленный клинок.
И в ее руках был его рюкзак. Тот самый, потертый, неприметный, который он всегда прятал на дне шкафа. А в ее тонких, изящных пальцах, которые он всего час назад видел сжатыми в беспомощные кулаки, поблескивал на свете солнце изящный золотой браслет с крупным сапфиром. Тот самый браслет. Ее браслет. Тот, что он стащил у нее в тот день, надеясь незаметно сбыть его в городе.
Она даже не взглянула на него, все еще осматривая украшение, которое сверкало в первых лучах утреннего солнца, пробивавшихся сквозь шторы. Ее голос прозвучал задумчиво, почти мечтательно.
— Так вот где они были... Я искала этот браслет по всему дому. Надо же.
Затем она обернулась к нему. И на ее лице расцвела та самая ослепительная, сладкая улыбка, которую она оттачивала годами для светских раутов. Словно час назад в кабинете не было ни криков, ни крови, ни смерти.
— Зачем ты их у меня украл, Джошуа-я? — она нарочно растянула ласковый суффикс. — Или... как там тебя на самом деле зовут?
Округленные от шока глаза Джонхана внезапно сузились. Вся та поддельная, подобострастная дрожь разом ушла из его тела, осанка выпрямилась. Он тихо усмехнулся, привычным жестом поправил спадающую на лоб челку и уверенно вошел в комнату, притворив дверь за собой.
— Ну надо же, — его голос изменился, став глубже и увереннее, без намека на прежнюю робость. — Быстро меня раскрыли, однако.
Дженни, не сдерживаясь, рассмеялась — легкий, серебристый смех, который прозвучал жутковато в данной ситуации.
— Я тебя раскусила еще в нашей первой встрече, милый мой, — она игриво указала пальцем на свою шею, где виднелись свежие засосы. — В тот момент, когда ты так трогательно обнял меня на пороге, помнишь? У моего настоящего брата Джошуа прямо тут, — она провела пальцем по месту под скулой, — есть маленькая родинка. А у тебя... ее не было. К тому же, — она прищурилась, — у бедняги жуткая аллергия на сигарету. А ты в тот день как ни в чем не бывало сидел и вдыхал эту его. Героически, я бы сказала.
Джонхан, уже подойдя к ней вплотную, спокойно взял у нее из рук рюкзак и начал закрывать молнию, пряча украденные вещи.
— Ну надо же, — повторил он без особых эмоций. — Так почему же сразу не сказала всем? Не подала сигнал милому папочке?
Дженни сделала вид, что задумалась, и грациозно пожала плечами, наблюдая за его действиями.
— Скучно было бы. Игра потеряла бы весь свой шарм.
— Ясно, — коротко бросил он, защелкивая последнюю застежку. — Надеюсь, ты не против, если я все-таки возьму это с собой? Тем более, что... — он кивком головы указал в сторону кабинета, — вашего отца уже нет в живых. Честно говоря, не думал, что кто-то заметит такую мелкую кражу.
Дженни ничего не ответила на это. Вместо этого она плавно опустилась в кресло у его письменного стола, изящно закинув ногу на ногу. Черное платье обтянуло ее бедра.
— Зачем тебе все это, а? — спросила она с искренним, казалось бы, любопытством. — Хочешь продать их и что? Сбежать? Купить себе новую жизнь? — она покачала головой, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. — Это ничего не изменит. Гораздо проще и выгоднее было бы остаться здесь. В качестве Ким Джошуа. Со мной и Вону. — она сказала это воодушевленно, снова вертя в пальцах браслет, который так и не отдала. — Мы могли бы быть... семьей. Как тебе эта идея?
Джонхан пропустил мимо ушей ее слова и ее улыбку. Он склонился над ней, оперев руки на подлокотники кресла, и их лица оказались в сантиметрах друг от друга.
— А вы меня не грохнете так же, как господина Ким-а? — спросил он прямо, его голос был низким и опасным шепотом. — Не задушите подушкой в припадке ярости?
Дженни не отводила взгляда, все так же улыбаясь, но в ее глазах заплясали чертики.
— Это же ты подсыпал что-то ему в воду, так ведь? — прошептала она в ответ, почти касаясь его губ своими. — Я видела, как ты подходил к горничной сегодня вчера вечером.
Джонхан хоть и внутренне удивился, что она это заметила, но не подал вида. Лишь едва заметно дрогнул уголок его рта.
— Так если ты знала, то почему же пошла к нему? — спросил он, изучая каждую черточку ее лица. — Знала, что он будет не в себе, и все равно пошла на провокацию?
Она отвела взгляд, делая вид, что рассматривает узор на его рубашке.
— Было интересно, — призналась она с легкой, безумной искренностью. — Посмотреть, придешь ли ты меня спасать... или нет.
— Странная ты, однако, — выдавил он, разгибаясь и отходя от кресла.
— Но ты же все же пришел, — бросила она ему вдогонку, и в ее голосе прозвучала странная нота — не благодарности, а скорее удовлетворения от того, что ее расчет оказался верен. — В конце концов.
Джонхан тяжело вздохнул, словно сбрасывая с себя не только роль, но и всю тяжесть прошедшей ночи. Его пальцы потянулись к пуговицам дорогой, но теперь испачканной рубашки, которую ему выдали в этом доме. Он расстегнул ее одним резким движением и сбросил с плеч, открыв худощавое, но жилистое тело. На его бледной коже, словно карта чужих бед, проступали старые шрамы и свежие синяки — немые свидетели жизни, о которой Дженни могла только догадываться. Она не смогла отвести взгляд, ее глаза скользнули по этим отметинам, и в них мелькнуло мимолетное любопытство, смешанное с чем-то похожим на признание.
Он, не обращая внимания на ее взгляд, подошел к шкафу, вытащил оттуда простую, поношенную футболку — ту самую, в которой он и пришел сюда когда-то. Натянул ее на себя, и образ изнеженного Джошуа окончательно растворился, уступив место кому-то другому, более грубому и реальному.
— Почему ты соврала мне? — его голос прозвучал глухо, пока он поправлял воротник.
Дженни, вырванная из созерцания его шрамов, медленно подняла на него глаза.
— О чем именно? — спросила она, играя с браслетом в своих пальцах.
Он повернулся к ней, и его взгляд был тяжелым и прямым.
— О том, что твоя мать умерла при родах. Как выяснилось позже, ее убил твой отец. Господин Ким. Так почему же ты солгала?
Дженни хмыкнула и откинулась на спинку кресла, принимая позу небрежной легкости, но ее пальцы сжали браслет так, что костяшки побелели.
— Чтобы ты наконец начал действовать? Хм... — она сделала вид, что задумалась. — Думаю, да. Разве не логично? Я не хотела марать свои руки, все просто. — она пожала плечами. — А ты так просто пошел на это. Даже где-то достал те лекарства, что даже похвально. Ты даже особо и не испугался его трупа.
Джонхан, надевая свое старое, потертое пальто, тихо прошептал, словно самому себе, и его взгляд на мгновение уплыл в сторону, стал пустым и невидящим:
— Я видел много мертвецов, к счастью или к сожалению...
Он резко покачал головой, сгоняя наваждение, и вернулся в реальность. Его голос вновь стал твердым и громким.
— И труп твоего брата, кстати, тоже.
Он подошел к рюкзаку, порылся в нем и вытащил оттуда дорогую серебряную сигаретницу, украденную тогда, в трущобах. Ловко щелкнул зажигалкой, поднес огонь к кончику сигареты и сделал глубокую, долгую затяжку. Дым клубился вокруг него, скрывая выражение его лица.
Дженни застыла. Ее поза расслабленности мгновенно испарилась. Она сидела неподвижно, и слова его эхом отдавались в ее ушах. И труп твоего брата. На ее лице промелькнула тень чего-то настоящего, неподдельного — быстрая, как вспышка, вспышка памяти. И затем она снова улыбнулась, но улыбка эта была натянутой, кривой.
— Бедный мой Шуа, — прошептала она, глядя в пустоту. — Наверное, его красивое личико так испортилось в той грязной реке.
Джонхан, сделавший очередную затяжку, замер. Он медленно, очень медленно отвел сигарету ото рта. Дым струйкой вырвался из его легких. И затем он улыбнулся — широко, почти до ушей, но в его глазах не было ни капли веселья.
— А я ведь не говорил, что нашел его тело в реке, — произнес он тихо, растягивая слова.
Улыбка на лице Дженни сползла, как маска. Ее губы разомкнулись, глаза нервно заморгали, пытаясь сфокусироваться, осознать провал. Она попыталась что-то сказать, но издала лишь короткий, сдавленный звук.
И только сейчас Джонхан увидел это — по-настоящему, впервые с момента их знакомства. Не наигранный ужас, не театральную панику, а чистый, животный, леденящий страх в ее широко распахнутых глазах.
— Теперь все сходится, — произнес Джонхан медленно, делая шаг в ее сторону. Его голос был тихим, почти ласковым, но в нем звенела стальная уверенность. Он приближался к креслу, как хищник, уверенный в своей добыче. — Джошуа же не внебрачный сын твоей матери. Он — внебрачный сын твоего отца. Так ведь?
Дженни не ответила. Она лишь тяжело дышала, ее грудь вздымалась под черным платьем. В ее глазах метались искры паники и непонимания. Как? Как он мог узнать?
— И поэтому, — продолжал он, и на его губах играла та же самая торжествующая, язвительная улыбка, что была у нее минуту назад, — у бедного мальчика было куда больше шансов стать наследником империи Ким, нежели у Вону. Законный сын, пусть и от местной давалки... это серьезная заявка. Особенно для такого традиционного человека, как ваш папочка.
Он сделал еще один шаг, сокращая дистанцию. Теперь он парил над ней, а дым от его сигареты окутывал ее лицо едким облаком.
— Поэтому вы с «братом» и решили его убить. Так ведь? — он наклонился чуть ниже, и его шепот стал звенящим и четким. — И сделать вид, что невинный мальчик просто пропал без вести. Сбежал из дому. И так же вы теперь хотите избавиться от тела Господина Кима. Аккуратно прибрать за собой. Поправь меня, если я в чем-то не прав, Ким Дженни.
Он уже стоял достаточно близко, чтобы ощущать исходящее от нее дрожащее тепло. Он сделал последнюю, глубокую затяжку, держа сигарету двумя пальцами, и его улыбка стала еще шире. Это была улыбка игрока, который только что поставил все на кон и выиграл.
Вид этой улыбки, его торжествующего лица, его голоса, полного непоколебимой уверенности, ой как не понравился Дженни. Ее страх внезапно кристаллизовался во что-то острое, ядовитое и знакомое — в чистую, беспримесную злобу.
Она резко, почти грубо усмехнулась, и ее губы исказила гримаса ненависти.
— Ох, как же ты самодоволен, — прошипела она.
И затем ее рука молниеносно рванулась под полы черного платья. Сквозь тонкую ткань угадывался контур жесткого ремня на ее бедре. Ловким, отработанным движением она выхватила оттуда тот самый компактный пистолет. Металл холодно блеснул в утреннем свете.
Она вскочила на ноги, отступая на шаг, чтобы увеличить дистанцию, и уверенно направила ствол прямо в грудь Джонхана. Рука ее не дрожала.
*****
Участок был погружен в предрассветную дремоту, нарушаемую лишь мерным гулением компьютеров и перешептываниями дежурных. Но в углу кабинета оперативников царила своя, напряженная атмосфера.
— Я тебе говорю, тут пахнет большим делом! — Соен стукнула ладонью по столу, заваленному бумагами по делу о пропаже Ким Джошуа. — И ключ ко всему — завещание! Оно должно быть! Старик Ким не был бы собой, если бы не контролировал все даже после смерти.
Минсу, ее напарник, скептически хмыкнул, потирая переносицу. Усталость затуманивала его взгляд.
— Откуда ты можешь это знать, Соен? Это голые предположения! И, извини меня, как ты собираешься его достать, это завещание? Прийти в особняк и вежливо попросить? «Добрый вечер, мы из полиции, не покажете ли вы завещание главы клана?»
— Не надо сарказма, Минсу! — вспылила Соен. — У нас слишком много вопросов и ноль ответов! Пропажа сына, странное поведение приемного сына, эти слухи о давних скандалах... Ну все, я иду к шефу.
Она резко поднялась с места и направилась к двери, но Минсу был проворнее. Он перехватил ее у самого выхода, заблокировав дорогу своим более массивным телом.
— Ну уж нет, — его голос стал тише, но тверже. — Мне эта работа еще нужна, поняла? Извини, но я должен обеспечивать семью. Лезть без доказательств к таким людям, как Ким — верный способ лишиться погон и всего остального.
— Речь идет о справедливости, Минсу! — попыталась она оттолкнуть его, но он был сильнее и непоколебимей. — Возможно, там происходит что-то ужасное прямо сейчас!
— Твоя «справедливость» меня не прокормит! — прошипел он в ответ.
И в этот самый момент оглушительно зазвонил стационарный телефон на столе. Резкий, пронзительный звонок в предрассветной тишине прозвучал как сигнал тревоги. Они оба застыли, прервав свой спор, и уставились на аппарат, как будто видели его впервые.
Соен, выдержав паузу, тяжело вздохнула, отступила от Минсу и подошла к столу. Она взяла трубку, стараясь, чтобы голос звучал профессионально и спокойно.
— Дежурная часть, лейтенант Ко Соен, слушаю вас.
На той стороне провода царила тишина, прерываемая лишь прерывистым, тяжелым дыханием. Потом раздался голос — низкий, прокуренный, искаженный паникой или усилением, одно слово, одно лишь название, произнесенное на выдохе.
— ...
Раздались короткие гудки. Связь прервалась.
Соен замерла с трубкой у уха, пытаясь осознать.
— Что?... Алло? Алло?! — она тряхнула трубку, хотя это не имело смысла.
Она бросила взгляд на Минсу, который смотрел на нее с немым вопросом.
— В чем дело? — спросил он, нахмурившись.
Но Соен уже не слушала. Она швырнула трубку на рычаги и резко развернулась к залу, ее голос, окрепший и властный, разрезал утреннюю дремоту участка:
— Всем встать! Тревога! Экипажи, на выход! Заводите машины! Координаты — особняк семьи Ким! Немедленно!
В участке поднялась мгновенная суета. Стулья заскрипели, кто-то схватился за бронежилеты, послышались вопросы. Минсу подбежал к ней, схватив за локоть.
— Соен, черт возьми, в чем дело?! Что ты несешь?
Она обернулась к нему, ее лицо было бледным, а глаза горели решимостью. Она приблизилась к нему вплотную и прошептала так тихо, что услышал только он, но эти слова прозвучали громче любого крика:
— В доме Ким произошло убийство.
Не дав ему опомниться, она уже бежала к выходу, на ходу накидывая куртку. Минсу, на секунду опешив, с выдохом ругательства ринулся следом.