VII глава
Тот вечер был холодным и влажным. Они стояли на старом, заброшенном мосту на окраине города, где не было ни души, ни машин. Только свист ветра в расшатанных перилах да далекий гул города. Ржавые фермы моста уходили вниз, в темную, маслянистую воду, казавшуюся бездонной.
Четырнадцатилетний Джошуа, миловидный мальчик с большими, испуганными глазами цвета лесной омут, оперся на холодный металл поручней и с трепетом заглянул вниз. Его пальцы судорожно сжали ржавчину. Ему было страшно. Он был в своей школьной форме — белая рубашка, темно-красный пиджак и брюки, которые казались ему сейчас нелепо парадными для этого места.
Рядом, облокотившись на перила с показной небрежностью, стоял Вону. На нем была такая же форма, но сидела она на нем иначе — как мундир на солдате. Его лицо было каменным, лишь глаза, холодные и оценивающие, внимательно следили за младшим братом. Машину они оставили в кустах неподалеку. Вону одолжил ее у отца под предлогом тренировки за городом.
А между ними, как разъяренная фурия, металась пятнадцатилетняя Дженни. Ее длинные темные волосы взметались на ветру, словно живые. На ее лице играла нервная, нетерпеливая улыбка, а глаза горели лихорадочным блеском.
— Ну? — ее голос прозвучал резко, нарушая звенящую тишину. Она подошла к Джошуа вплотную. — Что думаешь? Справишься?
Джошуа вздрогнул и оторвал взгляд от пугающей воды. Он повернулся к ней, его лицо было бледным.
— Я... я не знаю, Джен, — он запутавшимся, срывающимся на фальцет голосом, почесал затылок. — Это все... так внезапно. Так быстро. Я не понимаю, зачем все это...
— Да сколько можно тебе повторять?! — взорвалась она, ее терпение лопнуло. Ветер рвал ее слова, но они врезались в Джошуа с силой удара. — Тебе всего лишь нужно сделать вид, что ушел из дома! Исчез! Сбежал! Чтоб тебя искали и не нашли! Неужели это так сложно понять, глупец!
Ее ярость испугала его еще больше. Он съежился.
— Н-но... зачем? — прошептал он, искренне не понимая. — Зачем мне это? Я сделал что-то не так?
Дженни закатила глаза с таким драматизмом, будто играла в плохой пьесе. Она сделала шаг вперед, ее лицо исказила гримаса нетерпения.
— Да чтобы отец, наконец, переписал все наследство на Вону, черт возьми! — выкрикнула она, не в силах более сдерживаться.
Воздух на мосту застыл. Даже ветер, казалось, притих на мгновение. Слова повисли между ними, ядовитые и неоспоримые.
Джошуа замер. Его большой, испуганные глаза медленно, с невероятным трудом, стали осмысленными. Щелчок понимания был почти физически слышен.
— Что? — выдавил он. — Но... но наследство и так должно перейти Вону-хёну... Я же... я всего лишь...
Он не договорил. «Всего лишь приемный сын»
Дженни поняла, что совершила ошибку, сказав слишком много. Ну конечно, он не в курсе что внебрачный сын Господина Кима. Ее глаза метнулись к Вону, но тот стоял недвижимо, лишь его взгляд стал еще тяжелее и холоднее. Она резко, почти с яростью, откинула с лица непослушную челку.
Джошуа качнулся назад, отстраняясь от нее.
— Вы... вы хотите, чтобы я исчез навсегда? Чтобы Вону получил все? — в его голосе прозвучал леденящий душу ужас. Он начал задыхаться, слезы выступили на глазах. — А что... что будем потом со мной?...
Терпение Дженни лопнуло. Ярость, смешанная со страхом, что он все понял и теперь может все испортить, переполнила ее. Ее рука молниеносно рванулась под складки школьной юбки, к тонкому кожаному ремешку на бедре. Ловким движением она выхватила оттуда маленький, но смертоносный пистолет — тот самый, что когда-то подарила ей мама «для защиты».
Металл блеснул в тусклом свете уличного фонаря. Она направила дуло прямо в Джошуа. Парень вскрикнул, прижался спиной к холодным перилам, его тело затряслось в немом ужасе. Слезы потекли по его щекам.
— Дженни, нет... пожалуйста...
И снова тот же пистолет. Тот самый.
Но теперь он был направлен не на испуганного мальчика на мосту, а на него — на Джонхана. Здесь, в этой скромной комнате, в настоящем, пахнущем кровью и сигаретным дымом.
Призрачное воспоминание рассеялось, как дым. Дженни стояла перед ним, ее рука с зажатым оружием была непреклонна. Ее глаза, еще секунду назад полные страха от его разоблачения, теперь пылали знакомой ему яростью — той самой, с того моста.
Джонхан смотрел на черное дуло, на ее бледные, сжатые в белой линии губы, на дрожь в руке, которую она пыталась скрыть. Он видел не просто девушку с пистолетом. Он видел — непрерывную нить жестокости, что тянулась из прошлого в настоящее, и на другом ее конце был испуганный мальчик, которому так и не суждено было повзрослеть.
— Ты... — она прошипела сквозь стиснутые зубы, ее глаза сузились до двух щелочек, полных ненависти. — Ты знаешь слишком много, парень. Слишком много. Я прошла через такое, что тебе даже не приснилось в самых жутких кошмарах! И я не позволю тебе испортить всё в самый последний момент!
Джонхан замер. Его уверенность, его торжествующая улыбка — всё испарилось в один миг. Его лицо исказила искренняя, животная паника. Он медленно, очень медленно поднял руки вверх, в универсальном жесте капитуляции.
— Не... не убивай меня, — его голос сорвался на дрожащий, искренний шепот. В нем слышалась настоящая мольба. — Прошу... Отпусти меня. Я уйду. Прямо сейчас. Как будто меня и не было. Я исчезну туда, откуда пришел, и ты с Вону больше никогда не увидите и не услышите обо мне. Клянусь.
Дженни фыркнула, но пистолет в ее руке чуть дрогнул. Гнев все еще пылал в ней, но его слова посеяли крошечное семя сомнения.
— Так зачем ты всё это делал, чёрт возьми?! — выкрикнула она, ее голос сорвался на высокой ноте, выдав накопившееся напряжение. — Думаешь, я поверю, что тебе нужно было всего лишь немного денег и это жалкое барахло?! И что ты просто возьмешь и уйдешь, никому ничего не рассказав? Ты что, правда считаешь меня полной дурой?!
Джонхан сделал шаг назад, прижимаясь к шкафу. Он выглядел по-настоящему сломленным и испуганным.
— Мне нужны деньги не для себя, — его голос дрожал, слезы выступили на глазах. Он играл на пределе своих возможностей, и это было ужасно правдоподобно. — Поверь мне... Моя... моя младшая сестра, Арин... Она больна. Очень больна. Ей нужна срочная операция... ампутация... иначе она... — он сглотнул ком в горле, — иначе она погибнет. Я всё делал для нее. Только для нее.
Дженни громко, язвительно усмехнулась. Звук был резким и невеселым.
— Ха! И ты правда думаешь, что я куплюсь на эту дешевую жалостливую историю? После всего, что ты натворил, ты пытаешься выставить себя ангелом во плоти? Не выйдет. Ты уже показал своё настоящее лицо, сволочь. – сказала она следом зарядив пистолет со злостью.
— Пожалуйста, поверь мне, — он умоляюще быстро проговорил. — Она осталась совсем одна там, в трущобах... Я ей нужен. Если я не вернусь с деньгами, она умрет там. Совсем одна...
И вот тогда он произнес это слово.
Трущобы.
Слово, как ключ, повернулось в скрипучем замке ее памяти. Глаза Дженни дернулись, зрачки расширились. Ярость на мгновение отступила, смытая внезапно нахлынувшим воспоминанием. Она снова была маленькой девочкой, лет шести.
Они ехали в машине с отцом. Дорога через трущобы была короче, а отец всегда ценил эффективность. Они направлялись в приют — выбрать мальчика. Сына, которого нужно было легализовать, привести в порядок и представить обществом как «усыновленного», чтобы замять скандал. Маленькая Дженни прижалась лбом к холодному стеклу машины, равнодушно глядя на мир за окном — мир грязи, нищеты и отчаяния. Для нее это был просто пейзаж, неприятный и чужой.
И вдруг она увидела его.
На груде битого кирпича, у старой, проржавевшей бочки, сидел мальчик. Он был худой до прозрачности, в рваной, грязной одежонке. Длинные, спутанные волосы падали ему на лицо. Он был болен — это было видно по лихорадочному блеску его глаз и неестественной красноте на щеках. Он сидел, обхватив колени, и смотрел в никуда, совершенно беззащитный и никчемный.
И в тот миг в маленькой головке Дженни что-то щелкнуло. Она уже давно усвоила главный закон этого мира: статус и сила решают всё. Её собственный статус в семье был невысок — всего лишь дочь, в будущем — разменная монета в политической игре отца. Но здесь, сейчас, в этом мире грязи, она была принцессой за стеклом. А он — никем. Ниже плинтуса. Ему не было в этом мире места.
Ей нужен был кто-то, кто будет ниже её. Кто-то, кто будет принадлежать ей. Кто-то, кто будет её вечным должником.
— Папа, останови машину, — её голосок прозвучал не по-детски повелительно.
Машина плавно затормозила. Отец с удивлением посмотрел на неё. Она вышла из машины, её красивое платьице и начищенные туфельки казались инопланетными на этом фоне. Она подошла к куче мусора и указала пальцем на того мальчика.
— Папа, я хочу его. — Она сказала это так, словно выбирала новую куклу в самом дорогом магазине. — Усынови его.
Вону — худой, полумертвый, больной мальчик — даже не понимал, что происходит. Он лишь испуганно смотрел на эту прекрасную, холодную девочку из другого мира. Он не сопротивлялся, когда его подняли, отмыли, одели в новую одежду и привезли в особняк. С того самого момента он был всегда рядом с ней. Её тень. Её собственность. Словно раб, обязанный ей самой жизнью.
Воспоминание отступило так же внезапно, как и нахлынуло. Дженни снова стояла в комнате, с пистолетом в руке, глядя на Джонхана. Но что-то в ее взгляде изменилось. Пистолет в ее руке опустился на несколько сантиметров.
Заметив ее мгновенную прострацию, эту щель в ее броне из ярости, Джонхан действовал молниеносно. Маска отчаяния испарилась с его лица, сменившись холодной, хищной концентрацией. Он рванулся вперед.
Дженни вскрикнула от неожиданности, не успев даже понять, как он оказался рядом. В следующий миг его мощная рука обвила ее шею сзади, сдавив горло. Его вторая рука впилась в ее запястье — он пытался вырвать пистолет.
— Отдай! — его рык прозвучал прямо у ее уха.
Адреналин ударил в голову. Дженни, извиваясь, вытянула руку с оружием вперед, подальше от него, и ее палец судорожно сжался на спусковом крючке.
Выстрел!
Оглушительный грохот разорвал тишину комнаты. Пуля впилась в потолок, осыпая их штукатурной пылью. Звон в ушах оглушил ее.
— Сука! — выругался Джонхан, ослабев хватку на секунду.
Этого было достаточно. Дженни, ведомая слепым инстинктом выживания, рванулась вперед, таща его за собой. Они свалились на стол. Она с силой ударила его назад локтем, и он, потеряв равновесие, рухнул на пол. Не думая, почти не целясь, она навела на него пистолет и спустила курок снова.
Выстрел! Выстрел!
Две пули впились в пол, в то место, где он только что лежал. Джонхан успел откатиться в сторону. Комната наполнилась едким запахом пороха. Дженни, тяжело дыша, стояла посреди хаоса, ее грудь вздымалась, в висках стучало. Она почти ничего не слышала из-за звона в ушах, ее мир сузился до мушки на конце пистолета. Она была готова стрелять снова.
И сквозь этот оглушительный гул, сквозь пелену адреналина и паники, до нее донесся чей-то голос. Кричащий ее имя. Мужской. Искаженный паникой.
Мозг, перегруженный страхом и яростью, зафиксировал лишь угрозу. Она обернулась на источник звука, ее движения были резкими, незаконченными. В проеме двери, затянутом сизым дымом, мелькнула чья-то фигура. Инстинкт взял верх над разумом.
Она зажмурилась, отшатнувшись от призрачной опасности, и ее палец снова судорожно сжал спуск.
Выстрел. Выстрел.
Тишина.
Грохот прекратился. Звон в ушах начал отступать, сменившись нарастающим, леденящим душу осознанием того, что она выстрелила. Снова.
Дженни медленно открыла глаза, ожидая увидеть тело Джонхана или, на худой конец, пустую дверь.
Дым медленно рассеивался.
И она увидела его.
Не Джонхана.
А Вону.
Он стоял на пороге, застыв в неестественной позе. Его рука была протянута к ней, но не в обвинении, а в жесте, полном отчаяния и ужаса — ужаса не за себя, а за нее. Его глаза, широко распахнутые, смотрели на нее не с гневом, а с немым, неподдельным изумлением и... все той же преданностью, которая теперь казалась такой жуткой и нелепой.
Он качнулся на месте, сделал неуверенный шаг вперед, словно все еще пытаясь дойти до нее, и прижал руки к животу, а затем к груди. Из-под его пальцев, медленно, почти неспешно, стала проступать алая, кровавая роза на белоснежной ткани его рубашки. Вторая такая же роза распускалась чуть выше.
На секунду Дженни застыла, парализованная ужасом. Но потом инстинкт, дикий и необъяснимый, заставил ее рвануться вперед. Она увидела, как он пытается сделать к ней шаг — последний, отчаянный шаг — и как его ноги подкашиваются.
Вону рухнул прямо у ее ног.
— Нет! Нет, нет, нет! — ее голос сорвался на визгливый шепот. Она опустилась на колени в лужу его крови, которая быстро растекалась по паркету, впитываясь в подол ее черного платья. Она схватила его за плечи, пытаясь приподнять, повернуть, увидеть, оценить урон. Ее руки, испачканные алым, дрожали.
— Черт....Черт возьми...Что делать? Что же делать? — она бормотала, бессмысленно прижимая ладонь к его груди, к тому месту, где алая роза на рубашке расплывалась все шире и шире. Теплая, липкая кровь сочилась сквозь ее пальцы, ее было невозможно остановить. — Вону? Вону! Держись! Слышишь меня? Держись! Пожалуйста!
Слезы текли по ее лицу ручьями, смешиваясь с пылью и пороховой копотью. Она плакала, чувствуя его боль каждой клеткой своего тела, как если бы пули вошли в нее саму.
Джонхан стоял неподвижно, прислонившись к косяку шкафа, и наблюдал. В его глазах не было ни торжества, ни жалости. Лишь холодное понимание. Дьявол, которого она взрастила самим своим существованием, решил добить себя сам. Такой исход был самым логичным завершением этой кровавой сказки.
Вону закашлялся, и из его рта снова хлынула кровь. Но его глаза были ясны. Он с трудом поднял руку — руку, которая только что пыталась защитить ее, — и дрожащими пальцами коснулся ее волос. Он медленно, с невероятной нежностью, провел по ее щеке, смазывая кровью ее слезы, словно пытаясь запомнить на ощупь каждую черточку, каждую линию ее лица. Он всегда смотрел на нее так — с обожанием, граничащим с безумием.
Дженни рыдала, прижимая его руку к своей щеке.
— Прости... прошу, прости меня... — всхлипывала она, ее слова были прерывистыми и бессвязными. — Я... я такая глупая... такая ...
Вону слабо улыбнулся. Улыбка была кривой, окровавленной, но бесконечно печальной и любящей.
— Я... не зол... — прохрипел он, и каждый звук давался ему мучительным усилием. — Даже... рад... что умираю... от твоей руки... Только вот... — его взгляд помутнел на мгновение, — жалко... что не смог... все же... взять тебя в жены...
Эти слова добили ее окончательно. Дженни разрыдалась с новой силой, понимая, что в этом жестоком, безумном мире, среди всей этой грязи и предательства, был один-единственный человек, который любил ее. Такую, какая она есть. Со всеми ее демонами, ее манипуляциями, ее ненавистью. Он принимал все. И он продолжал быть рядом, даже когда она толкала его в пропасть. Она никогда не была по-настоящему одна, пока был он.
Пока он был рядом.
За ее спиной Джонхан тем временем набрал номер на домашнем телефоне. Его голос был ровным и безэмоциональным.
— У дома Ким произошло убийство, — произнес он в трубку и бросил ее, не дожидаясь вопросов.
Вону снова закашлялся, и его тело содрогнулось в ее руках. Его рука, державшая ее лицо, дрогнула, ослабла и безжизненно упала на пол. Его грудь перестала вздыматься. Последний, тихий выдох вырвался из его легких, унося с собой все — боль, преданность, ту безумную, всепоглощающую любовь, которую она так и не сумела по-настоящему оценить и вернуть.
Он затих.
Дженни сидела над ним, беззвучно раскачиваясь, ее плечи тряслись от беззвучных рыданий. Она понимала. Она не смогла дать ему и доли того, чего он заслуживал. Никакой любви, кроме той, что была отравлена ядом ее собственных травм.
Скрип половицы заставил ее поднять голову. Джонхан накинул свой рюкзак на плечо и направился к выходу.
— Это все из-за тебя... — ее голос прозвучал хрипло, сорванным шепотом, полным ненависти. Она смотрела на него заплаканными, горящими глазами. — Ты... настоящий монстр...
Джонхан остановился у самого выхода. Он устало вздохнул и медленно повернулся к ней. Его лицо было невозмутимым.
— Я? Я монстр? — он тихо рассмеялся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Скажи мне, Дженни. Когда ты убила Джошуа, считала ли ты себя монстром тоже?
Она застыла, словно ее окатили ледяной водой. Впервые за долгие годы кто-то произнес это вслух. Не намеком, не полушепотом, а прямо.
— Уверен, что нет, — продолжил он, его голос был мягким, но каждое слово впивалось в нее, как нож. — Уверен, ты считала это необходимостью. Жертвой во имя великой мести своему отцу. Но скажи мне... был ли виноват в твоих страданиях тот мальчик? Тот наивный, испуганный мальчик, который доверял тебе?
Дженни не могла вымолвить ни слова. Ее взгляд был пустым.
— Он умер, — сказал Джонхан с ледяной четкостью. — Совсем один. В той грязной, холодной реке. И последнее, что он думал, наверное, было о том, что это он сам во всем виноват. Что он чем-то провинился перед своей прекрасной, жестокой сестрой.
Он посмотрел на нее в последний раз, и в его взгляде не было ни ненависти, ни злорадства. Лишь холодное, беспристрастное отвращение.
— Так кто же из нас монстр, Дженни Ким?
С этими словами он развернулся и вышел за дверь, оставив ее одну. Один на один с трупом человека, который любил ее больше жизни, с призраком брата, которого она убила, и с оглушительной, всепоглощающей тишиной, в которой эхом отзывался его последний вопрос.
Грохот сорванной двери, тяжёлые, быстрые шаги и резкие команды взрезали могильную тишину особняка Ким.
— Полиция! Обыскать всё! Вторая группа — наверх, на второй этаж! Ничего не трогать! — гремел голос начальника оперативной группы.
Вслед за штурмовиками, пригнувшись, в холл ворвались Соен и Минсу. Они замерли на мгновение, ослепленные контрастом между внешним величием особняка и ледяной, давящей пустотой, что царила внутри. Было тихо. Слишком тихо. Тише, чем в склепе. Воздух был тяжёлым и спёртым, с едва уловимым, но неотвратимым сладковатым запахом крови и пороха.
Их взгляды метнулись по коридорам, выхватывая детали беспорядка — сдвинутый с места стул, разбитую вазу. Инстинктивно двинувшись на звук голосов коллег, они вышли к открытой двери в комнату Джошуа.
И увидели её.
Картина, открывшаяся им, заставила Соен замереть на пороге, а Минсу сдавленно выругаться.
Молодая девушка в чёрном платье, испачканном в каких-то тёмных пятнах, сидела на коленях на полу. Она не плакала, не металась. Она была абсолютно неподвижна, словно изваяние скорби. Её пустой, остекленевший взгляд был прикован к тому, что лежало перед ней. К телу молодого человека в окровавленной белой рубашке. Даже в неподвижности, даже в смерти Соен с первого взгляда узнала черты детей Господина Ким. Вону и Дженни.
— Чёрт возьми... — прошептала Соен. Она ожидала всего чего угодно, но только не этого. Не того, что сестра могла убить своего брата.
Дженни даже не вздрогнула, когда к ней осторожно приблизились. Она позволила надеть на свои тонкие запястья холодные стальные наручники, не оказав ни малейшего сопротивления. Её заплаканные, опустошённые глаза медленно скользнули по лицам полицейских, но, казалось, не видели их. Она смотрела куда-то внутрь себя, на тот ад, что разыгрался здесь и в её душе.
Рядом суетились криминалисты. Вспышки фотокамер на мгновение освещали мрачную сцену, отбрасывая резкие тени. Пол был испещрён пронумерованными маркерами, отмечающими каждую улику: гильзы, капли крови, следы борьбы. Всё было опоясано жёлтой лентой с чёрными буквами — «Не переступать».
Тело Вону аккуратно, с отстранённым профессионализмом, переложили на носилки и накрыли тёмным непромокаемым материалом. Молния застегнулась с тихим, зловещим шелестом, скрывая его лицо от мира навсегда.
Соен отвернулась, сглотнув ком в горле. Они опоздали.
— Ищем младшего брата, Джошуа, — тихо сказала она Минсу. — Обыщите все.
Не прошло и двадцати минут, как Минсу вернулся с ребятами. Он дышал тяжело, словно бежал по лестницам, и его лицо было бледным.
— Мы... обыскали всё, — выдохнул он, опираясь о косяк двери. — Даже чердак и подвал. Парня нигде нет. Ни живого, ни...
Он не договорил, но смысл был ясен.
— В спальне господина Ким... — Минсу сглотнул, — там тоже кровь. Много. И следы борьбы. А ещё...
Соен, почувствовав ледяную тяжесть в животе, шагнула к нему.
— Что ещё, Минсу?
— Сейф... — он провёл рукой по лицу. — Он вскрыт. Взломан профессионально. Деньги, ценности... всё чисто. Кажется, остался один документ.
Сердце Соен заколотилось чаще. Она почти боялась спросить.
— Какой документ?
— Завещание, — тихо ответил Минсу.
Соен не поверила своим ушам. Её теории, её догадки, которые все считали паранойей, вдруг обрели жуткую, буквальную плоть.
— Что тут, чёрт возьми, произошло? — прошептала она, больше себе, чем ему.
Она почти побежала вслед за Минсу в кабинет главы семьи. Картина там была ещё более мрачной: опрокинутое кресло, разбросанные бумаги, и на полу, на дорогом персидском ковре, — большое, уже почерневшее пятно крови. И открытый, пустой сейф.
Минсу молча протянул ей единственный оставшийся в нём документ в плотной синей папке.
Соен дрожащими пальцами открыла его. Её взгляд сразу же упал на ключевые строки, отпечатанные чёрным по белому.
«...все мои активы, доли в бизнесе и право управления империей Ким переходят моему единственному кровному сыну, Ким Джошуа...»
Соен замерла. Её теория оказалась верной. Старик признал незаконнорожденного сына и сделал его главным наследником, отрезав старших детей.
Она пробежала глазами дальше, и у неё перехватило дыхание.
«...в случае безвременной кончины моего сына, Ким Джошуа, до достижения им совершеннолетия или признания его смерти по суду, всё вышеуказанное наследство переходит его матери, госпоже Юн Минджу...»
Юн Минджу. Простая женщина, чьё единственной ошибкой, видимо, была связь с могущественным человеком. Имя, которое ничего не говорило Соен, но сейчас звучало как приговор.
Соен опустила папку с завещанием, её пальцы побелели от силы сжатия. Теперь всё вставало на свои места. Дженни и Вону узнали о завещании. Узнали, что их отец предпочёл им сына от проститутки. И они убрали его. А затем, видимо, в ходе ссоры, вспыхнувшей на почве общего преступления, сестра застрелила брата. А Джошуа... Джошуа исчез. И его, скорее всего, уже нет в живых. Тогда кем приходится им тот самый парень, который пришел на его место?
Она обвела взглядом кабинет, этот храм власти и денег, превращённый в скотобойню. Ей стало физически плохо от осознания той бездны алчности и жестокости, что разверзлась в этих стенах.
*****
Путь домой был долгим и мучительным. Каждый шаг отдавался в висках глухой болью, каждый вздох обжигал легкие. Роскошные кварталы с их ослепительными витринами и ухоженными клумбами постепенно сменялись серыми, обшарпанными улицами, а затем и вовсе уступили место лабиринту трущоб. Воздух стал густым и тяжелым, пропитанным запахом гниющего мусора, дешевого алкоголя и отчаяния.
Джонхан еле стоял на ногах. На его плече безвольно болтался рюкзак, набитый пачками денег — больше, чем он видел за всю свою жизнь. Но его глаза были пусты. Деньги ничего не весили по сравнению с тяжестью того, что он совершил. Каждый банкнот был пропитан кровью, каждую монету он мысленно менял на кусочек своей души.
Он подошел к уродливому бетонному корпусу, который когда-то, давным-давно, назывался «Жилой комплекс "Рассвет"». Рассвета здесь не видели десятилетиями. Лифт не работал. Пришлось спускаться пешком по темным, загаженным лестничным пролетам, где в воздухе висела едкая смесь запахов плесени и мочи. Контраст был убийственным. Всего несколько часов назад он был облачён в дорогой костюм, а теперь снова вдыхал трущобный смрад. Его жизнь была маятником между двумя мирами, и он всегда, всегда возвращался в этот.
Одинокая, предательская слеза скатилась по его щеке, оставив грязный след. Он смахнул ее с раздражением, но на смену ей тут же накатила новая. Почему? Почему именно он? Почему он должен был родиться здесь, в этом аду, и бороться за каждый день, в то время как такие, как Ким, рождались в шелке и решали, кому достанется их империя? Почему его сестренка... Его Арин...
Он остановился у знакомой, покосившейся двери. Это был его дом. Потому что здесь его ждали. Единственный человек, ради которого он был готов на всё.
Джонхан толкнул дверь, и та с скрипом открылась. Запах тления и пыли ударил в нос, знакомый и горький. Он переступил порог и, не имея больше сил, бросил рюкзак на пол. Пачки денег с мягким стуком рассыпались у его ног. Зрелище должно было быть триумфальным. Но оно было жалким.
— Арин, — его голос прозвучал хрипло и срывающе. — Братик пришел.
Он сделал шаг вглубь комнаты, слабо улыбаясь через силу. Улыбка была уставшей, болезненной.
— Ты, наверное, заждалась меня, да? — он говорил, пробираясь через хлам. — Прости меня... твой братик был слегка занят...
Он подошёл к застеленной старой, серой простынёй кровати в углу комнаты.
— Мне пришлось... убить нескольких людей, — он горько усмехнулся, и слёзы текли по его лицу сами собой, смешиваясь с грязью и потом. — Но я смог найти денег. Много денег. Твой братик крутой, правда? Правда ведь?
Его ноги подкосились, и он рухнул на колени рядом с кроватью. Его взгляд упал на тумбочку. Тарелка с едой, которую он оставил... сколько дней назад? Она была нетронутой. Еда покрылась плесенью и скрючилась, привлекая рой мух, которые лениво кружили над ней. Стакан с водой был мутным, на дне плавали мелкие мошки.
Лёд тронулся в его душе. Что-то ужасное, спящее глубоко внутри, начало медленно и неумолимо просыпаться.
— Арин? — его голос дрогнул. — Почему ты молчишь? Ты обиделась на меня?
Он потянулся к фигуре, лежащей на кровати, накрытой с головой тем же серым, пыльным одеялом.
— Арин-а? — он уже почти кричал, его пальцы впились в ткань. — Поговори со мной...
Он дёрнул одеяло. Ткань, истлевшая от времени, легко поддалась и порвалась. Из-под неё поднялось облачко пыли, и Джонхану в лицо ударил запах тления и сухости, который уже не мог игнорироваться.
Перед ним лежал не его сестра.
Лежал ее скелет. Небольшой, хрупкий, детский. Костяшки пальцев были сплетены на груди. Череп был повёрнут в его сторону, пустые глазницы смотрели в никуда. Всё было покрыто толстым слоем пыли и паутины, которая колыхалась от его дыхания.
Мир остановился. Звуки трущоб за окном замолкли. В ушах зазвенела абсолютная, оглушительная тишина.
— Я же... принёс денег, сестрёнка... — он прошептал, его разум отчаянно пытался сопротивляться, строить мосты через пропасть, которую уже нельзя было игнорировать. — Мы наконец-то можем жить как нормальные люди... Можем вылечить твою ногу... Арин? Прошу, поговори со мной... скажи хоть что-нибудь...
Но его голос сорвался на надрывный, безумный шепот. Слёзы текли ручьями, он не мог их остановить. Его мозг, его психика, которая все эти годы защищала его страшной, жестокой ложью, наконец-то сдалась. Занавес упал.
Она умерла. Умерла давно. Ещё три года назад. В тринадцать лет. От голода, от болезни, от безнадзорности — он не знал точно. Он был тогда ещё ребёнком сам. И его детский, травмированный мозг просто... отказался принимать это. Он продолжал говорить с ней, оставлять ей еду, обещать спасти. Ведь только мысль о ней, только эта безумная, спасительная ложь давала ему силы просыпаться каждое утро и бороться. Он верил, что лжёт во благо. Что всё, что он делает, даже самое ужасное, — ради неё.
Но её не было. Не было все эти три года.
— Нет... — его сдавленный стон разорвал тишину. — Нет, нет, нет... нет...
Он в ужасе потянулся к скелету, к тонкой, хрупкой косточке, что когда-то была рукой его сестры. Он хотел обнять её, прижать к себе, но его пальцы лишь слабо сжали холодную кость.
И она — обломилась. С тихим, сухим, кошмарным щелчком.
Джонхан замер, глядя на обломок кости в своей руке. Потом его тело содрогнулось в немом крике. Он зарыдал, дико, безутешно, прижимая к груди эту жалкую реликвию. Его рыдания разносились по пустой, мёртвой комнате — тяжёлые, надрывные, полные такой боли и вины, что стены, казалось, плакали вместе с ним.
Стимул жить исчез. Оправдание всем его поступкам рассыпалось в прах. Он остался наедине с собой. С монстром, которым стал ради призрака.
Он стоял на том самом мосту. Тот же ветер свистел в ушах, те же тёмные воды реки несли куда-то свои мутные воды. Здесь, на берегу он когда-то нашёл тело Ким Джошуа и решил сыграть в опасную игру, примерив его жизнь. Стояло ли оно того? Теперь его собственная жизнь не стоила ровным счётом ничего.
В одной руке — той самой, с культёй вместо безымянного пальца, — он сжимал тот самый обломок, холодную кость сестры, и шероховатость кости казалась странно знакомой под прикосновением изуродованной ладони. В другой — золотое кольцо с сапфиром. То самое, что он украл у трупа Джошуа. Оно блестело в лучах заходящего солнца, такого жестоко красивого, такого равнодушного к его горю.
Глаза Джонхана были красными от слёз, но новых уже не было — только жгучая сухость и пустота. Чёлка спадала ему на глаза, и он не стал её отбрасывать. Пусть скроет хоть ненадолго этот мир, который он больше не хотел видеть. Он сглотнул ком, застрявший в горле, и почувствовал, как ветер бьёт ему в лицо — резкий, пронизывающий, словно пытаясь сдуть с него всю грязь, боль и ложь.
Он закрыл глаза и улыбнулся — невесёлой, разбитой улыбкой, в которой не было ни радости, ни надежды. Только принятие. Он медленно раскинул руки, как будто готовясь к объятиям, к долгожданному покою. Ветер свистел в его ушах, напевая последнюю колыбельную.
Потом он медленно открыл глаза. Взгляд его был чистым и ясным, каким не был много лет.
— Арин-а... — прошептал он так тихо, что слова едва ли долетели до его собственных ушей. — Братик идёт к тебе.
И шагнул вперёд.
Его падение было беззвучным. Тёмные, безразличные воды приняли его, не выразив ни протеста, ни сочувствия. Золото и кость, которые он так и не выпустил из руки, ушли на дно вместе с ним — последние символы мира, который он пытался обмануть, и который в итоге сломал его.
Ложь, которую мы говорим во благо, рано или поздно становится клеткой. И ключ от неё всегда оказывается на дне той самой реки, в которую мы боимся заглянуть.