Глава 27. Сделка дьявола
ВЕСЬ ОСТАВШИЙСЯ ВЕЧЕР Сперанский провел в воспоминаниях.
Старик сидел в кресле глядя на окно напротив; «багровые, алые листья деревьев словно кровь или пламя, на них кружась падают снежинки. Танец этих снежинок был лёгких и даже резвым. Белый снег и алые листья как на зло были напоминаем о предательстве Снежи.»
Даже природа, казалось, играла с его чувствами: белый снег, как символ чистоты и новой жизни, падал на остатки осени, горькой, тлеющей... как её предательство. Или его?
Он не мог забыть.
Любил ли он её? Чёрт, да! Безумно. Искренне. Молча. Но это была любовь, которую он считал своей — единственно правильной. Он верил, что она будет принадлежать только ему. А она... Она оказалась не девственницей. Хотя знала, как много это для него значит.
Изменила? Или просто не сказала? Что было хуже — ложь или её молчание?
Он стиснул челюсть. Пальцы сжались на подлокотнике кресла. Он не плакал. Не он. Никогда.
Владимир Сергеевич вспоминал, как в последний день она всё же позвала его. Просила поговорить. Может, объяснить? Проститься? Он не пришёл. Назло. Из гордости. А теперь — из этого зла проросли корни.
Иногда он думал: если бы он простил…
Может, сын вырос бы другим?
Может, Дима не смотрел бы на отца с такой холодной ненавистью?
Может, не бросал бы колких фраз, будто ножей?
Иногда он жалел, что послал её на аборт. Иногда — что не забрал мальчика себе. А чаще — жалел, что не смог простить. Но… бросить Оксану? Дочерей? Ради женщины, которую он сам однажды назвал уличной?
Это злило его.
Как же злило.
Он считал, что поступил правильно. Он строил семью. Карьеру. Ставил цели, добивался. Но что-то внутри разъедало. Непрощённое. Неотпущенное.
Он пытался наладить отношения с Димой. Не раз. Но всякий раз, как смотрел на сына — видел её. Вспоминал, как Снежана водила мужиков домой, как унижала его в мыслях, в памяти. И злость брала верх. Он не сдерживался. Срывался.
А Дима… он не понимал.
И не обязан был понимать.
Потому что каждый удар — не лечил старую рану, а забивал новую.
Оксана сначала жалела мальчика. Но потом... Когда узнала, что из-за него у Владимира были проблемы, что он не стал депутатом, что сын снова ввязался в драки — испугалась.
«А вдруг он, как отец в молодости — бандит?»
О прошлом мужа она узнала только после свадьбы. Но осталась.
Потому что любила. Потому что верила, что Володя — сильный. Настоящий. Мужчина.
Да, он бывал груб. Резок. Иногда — вспыльчив. Но никогда не поднимал руку на жену. Никогда не унижал.
И всё же сегодня, глядя на окно и алые листья, он чувствовал себя непрощённым.
Он — статный, уверенный. Сильный. Враги? Все давно мертвы. Он их пережил. Победил. Но в сердце — одна слабость, одна незажившая боль:
А вдруг всё вернётся?
То, что он сделал Снежке.
То, как бросил её, беременную.
То, как дал сыну страдать.
А сам? Сам жил.
Он слышал в памяти голос — хриплый, злой, смертельно раненый:
— Чтобы всё тебе вернулось. Чтобы дочь твоя также страдала. Чтобы понял мои мучения. Гни с этим проклятьем. Когда твоей дочери разобьют сердце — поймёшь меня. Только будет уже поздно...
Тогда он не придал значения. А теперь… когда на горизонте появилась угроза его Эмме, его крошечной дочке, ещё даже не подростку…
Слишком больно.
И он сидел. Смотрел на падающие снежинки.
«Лучше бы я расплатился сам. Лучше бы мне, чем моим детям».
Эти слова точно засели в сердце, тогда Владимир Сергеевич не придавал этим словам значения, но сейчас когда его Эмму. Его маленькую дочечку которой даже тринадцати нет хотят помучить, то ему самому умереть хочется. Все это давило на грудь, слишком... Лучше бы он расплатился, а не дочери , так думал Старик. Но увы...ещё никто не знает. Остаётся обезопасить, Оксану и дочерей. А так же Диму с Полиной.
Полина. Он поначалу не хотел в это верить, но с каждым днём видел: она похожа на Снежану. Даже глаза — те же. Синие, глубоко-присиние. Только у Снежи один был карий.
Такой же упрямый взгляд. Такая же мягкость под внешней строгостью. И такой же характер, добрый и чистый.
Для него Снежана была как реальная снежинка, такая же; светлая и чистая, нежная... Но увы эта Снежинка растаяла от его горячих рук и гнева.
Больше всего Старик хотел забыть её или вернуться в прошлое. Но увы... Вернуться в прошлое нельзя. Но в его памяти навсегда отпечатались её глаза, которые он будет помнить вечно. Ведь он их лишился слишком рано. Он боялся, что история повторяется. Но, может… теперь он сделает иначе?
***
Золотые листья шуршали под ногами, ветер слегка трепал кроны деревьев, и в воздухе пахло дымом и корицей. Полина с трудом ступала по аллее, обхватив округлившийся живот двумя руками, а Дима шагал рядом, готовый в любую секунду подхватить её под локоть.
— Осторожно, принцесса на арбе, — ухмыльнулся он, придерживая ветку, чтобы она не задела её лицо.
— Барсик, веди себя достойно, — фыркнула она, поднимая подбородок с видом учительницы.
— Барсик? — Дима остановился и удивлённо посмотрел на неё. — Рысенок, опять...? Я не кот.
— Ну прости, Барсик — звучит уютно. Ты же у нас опасный домашний гопник, но теперь ручной, — хихикнула она, поглаживая живот. — Помнишь, в школе все тебя боялись? А я — нет.
— Ты делала вид, что не боишься, — хмыкнул он, бросая в неё жёлтым листом. — У тебя голос дрожал, когда ты меня «случайно» попросила проводить до остановки.
— Это была стратегическая хитрость, — с достоинством заявила Полина. — Я тогда ещё не знала, что под кожаной курткой и напускной угрозой ты был... милейшей булочкой.
— Булочкой?! — он изобразил возмущение. — Я был кошмаром района, между прочим.
— Угу. Особенно когда кормил голубей на переменке и защищал младшеклассников от восьмиклассников, — ласково усмехнулась Полина, опираясь на его плечо. — Тогда я и поняла, что ты не гопник. Ты — золотой.
— Да, просто сильно запылённый, — буркнул он, но склонился, поцеловал её висок. — А ты была мелкой занозой. Слишком умная. Слишком громкая. Слишком красивая.
— Слишком? — её глаза засверкали.
— До чёртиков. Особенно твои глаза. Эти синие, вечно упрямые. Смотрят — и сразу ясно: спорить бесполезно.
— Потому что я всегда права, — важно кивнула она и остановилась, положив руки на живот. — Кстати, твоя дочь сейчас начала пинаться. Она, видимо, тоже хочет сказать, что я права.
— Ага, и добавить: «Папа, перестань спорить с мамой. Мы обе сильнее».
— Вот именно, — засмеялась Полина и чуть наклонилась вперёд, чтобы отдышаться. — Придётся тебе сдаться, Барсик.
— У меня уже нет шансов, — он провёл ладонью по её спине. — Между тобой и малышкой я навсегда проиграл. И, честно, рад этому.
Они остановились у деревянной скамейки. Дима помог ей присесть, сел рядом, и она прижалась к нему, глядя, как медленно опадают листья.
— Знаешь, — тихо сказала она, — иногда я думаю, как странно всё сложилось. Если бы ты тогда не сел рядом в автобусе, если бы я не притворилась твоей девушкой… Мы бы не сидели здесь, с пузом на седьмом месяце и любовью, от которой дыхание сбивается.
— А я думаю, — сказал он, — что ты была моей с первого взгляда. Просто я об этом узнал позже, чем должен был.
Полина закрыла глаза, прижавшись к его плечу.
— И всё-таки… Барсик звучит мило.
— Полина Михайловна, — протянул он с притворным укором. — Ты хочешь, чтобы наша дочь родилась с чувством юмора или с комплексами?
— С чувством юмора, конечно, — засмеялась она, — и с фамилией Барсикова, но в душе Туманова.
Полина и Дима уже шли по аллее, когда раздался громкий, сочный хрусть. Она обернулась.
У скамейки, в паре десятков метров позади, сидели двое: один в спортивной куртке и чёрной шапке, второй — лысый, с плечами, как у бойца ММА, и глазами как у ястреба. Один держал шаверму, второй — кофе в термостакане.
— Ну что, Барсик и его Заноза вышли на тропу романтики, — буркнул Слава, делая очередной укус.
— Не Барсик, а Барсик Владимирович, — поправил его Гриша, не отрывая взгляда от пары. — И уважай будущую мать. Это дочка шефа.
— Да уважаю я, уважаю. Просто… романтика, октябрь, листья, любовь… а мы как два подбитых голубя в кустах с шавухами. Не жизнь, а мелодрама, — усмехнулся Слава и подмигнул прохожей бабушке, от чего та ускорила шаг.
Гриша хмыкнул, но не улыбнулся. Он вообще редко улыбался. Только когда Виктор Крет рассказывал что-то о детях.
— Слушай, — тихо сказал Слава, подёргивая его за рукав. — Там у фонтана… подозрительный тип.
Гриша уже смотрел туда.
— Я вижу. В пальто. Не ест. Не пьёт. Стоит как вкопанный.
— Военный? — уточнил Слава.
— Или привык быть тенью, — коротко ответил Гриша. — Взял на прицел Полину минуту назад. Не двигается, но следит. Глаз работает.
— Скажем Диме?
— Уже сказал, — кивнул он, держа на ухе крошечный наушник.
Слава бросил последний кусок шавермы в урну.
— Ненавижу, когда приходится работать с полным желудком. Всё кажется, будто не ты за кем-то следишь, а за тобой печень.
— Угомонись, — буркнул Гриша, — и держи левый сектор. Если полезет — ломаем.
Тем временем, Полина остановилась у витрины книжного. Приложила ладонь к животу.
— Она толкнулась! Сильнее, чем обычно.
— Она чувствует, что рядом шавуха и две накаченные няньки, — усмехнулся Дима, смотря в отражение витрины.
— Что?
— Наши ребята сзади. Слава и Гриша. Один хрустит, второй сканирует всё вокруг, как терминатор.
— Я уже начинаю привыкать к ним, — тихо сказала Полина. — Они, правда, как тени. Только вот с шавермой...
— Лучше с шавермой, чем с пистолетом на виду, — ответил Дима. — Я им доверяю. И если Крет доверяет Грише, значит он чист.
Полина перевела взгляд с витрины на отражение мужчины у фонтана.
— А вот этот… кто?
— Пока не знаю. Но узнаем.
— Я не хочу жить в страхе, — прошептала она.
Дима взял её за подбородок, развернул к себе.
— И не будешь. У тебя есть я, Слава, Гриша, Крет, Виктор, Дилара, Лёха… и ещё кое-кто сверху. Господин Туманов, как ты его называешь или твой папа, он тоже держит всё под контролем. А ещё Лорд и Обед, ну и Пельмень.
Полина улыбнулась, хоть и слабо.
— Если наша дочь будет такой же вредной, как я, тебе не жить спокойно.
— Я буду называть её «моя личная шаверма» в честь сегодняшнего дня, — серьёзно сказал он.
— Ты идиот.
— Но твой.
Они засмеялись, и даже издалека, с расстояния нескольких метров, Слава пробормотал:
— Глянь, ну Барсик-то влюблён.
Гриша скользнул взглядом по прохожим и спокойно, но твёрдо сказал:
— Только попробуй это при шефе сказать или при Владимире Сергеевиче.
Слава сделал вид, что закашлялся, и притих.
Слава вытер руки салфеткой и встал.
— Всё, я пошёл. А то сейчас как прыгнет на них с ножом из кармана — а у меня, сам понимаешь, шавуха в животе, не допрыгну.
— Иди, герой, — буркнул Гриша и поднялся следом.
Они пошли к мужчине у фонтана — тот стоял всё так же, неподвижно, будто вкопанный. Увидев двух здоровяков, быстро переглянулся с витриной и внезапно начал теребить пальто, будто ища, куда бы спрятаться.
— Мужик, спокойно, — сказал Слава, поднимая ладони, — не паникуй. Доки есть?
— Э-э… да, но… — заикаясь, начал тот. — Я… я просто ждал… девушку… свидание…
Гриша скрестил руки на груди. Вид у него был, как у вышибалы из фильмов, которого даже терминаторы обходят стороной.
— На кого смотришь, когда ждёшь девушку? — хмуро спросил он.
— Я… ну… не специально… она просто похожа на ту, которую я… на аватарке… ой… — мужчина совсем растерялся. — Только у неё был розовый шарф, а у вашей — синий…
— Ты серьёзно? — прищурился Слава. — Ты стоял и сверлил взглядом беременную девушку потому, что у неё шарф похож?
— Я думал, это она! — пискнул мужик. — А потом увидел вас и подумал, что вы — её братья! Или… мужья… я не понял… а потом вы встали, и я чуть не..... Эм...В прочем это уже не важно. Простите, я вообще в психушке работаю, я не опасен!
Слава сжал губы, чтобы не расхохотаться. Гриша всё ещё молчал, но в его глазах читалась внутренняя борьба — между «сломать» и «отпустить».
— Имя, фамилия? — сухо спросил он.
— Тимур Соколик. Психотерапевт. Вот, у меня даже бейджик есть! — он лихорадочно достал из кармана карточку, на которой действительно было написано: «Тимур Соколик, психотерапевт, клиника “Возвращение гармонии”».
Слава, не выдержав, фыркнул.
— Ну и Соколик, блин… чуть не наложил перьев.
Тимур закивал:
— Это правда. Я реально подумал, что вы из мафии. Особенно вы, — он ткнул в Гришу. — Вы как будто из фильмов. "Ты смотрел на дочь босса", и потом — бац, и всё. Я вообще просто ждал Катю!
— А Катя знает, что ты выглядишь, как маньяк в пальто? — прищурился Слава.
— Ну, я… работаю над собой.
— Работай лучше над выражением лица, — буркнул Гриша, — и перестань пялиться на чужих жён. В том числе дочек шефа.
— Принято! Принято! — закивал Соколик. — Благодарю! И извините!
Он сделал неловкий поклон, резко развернулся и почти бегом удалился, дважды чуть не споткнувшись о бордюр.
Слава обернулся к Грише:
— Ну, гений. Просто гений. "Работаю в психушке" — звучит как пароль для выхода из жизни.
Гриша наконец-то хмыкнул.
— Но дочку шефа больше никто не тронет.
— С такой охраной, её даже ветер будет бояться дуть слишком сильно, — усмехнулся Слава.
Они развернулись и пошли обратно — наблюдать из тени, как Полина и Дима корчат друг другу глазки у следующей витрины.
— Эй, — сказал Слава, — если она родит девочку, её нужно назвать Катя. В честь фальшивого свидания.
— Если назовут в честь шавухи, мне будет приятнее, — сухо отрезал Гриша.
Телефон завибрировал.
Гриша моментально перестал жевать шавуху, встал с лавки и, не глядя на экран, уже знал — Крет.
Он сделал шаг в сторону, прижал телефон к уху и ответил сухо:
— Слушаю, шеф.
Голос Крета был хриплый, сдержанный, почти холодный:
— Где вы?
— В парке. Рядом. Всё спокойно. Следим, охраняем.
— Отчёт короткий. Что с девочкой?
— Беременна. Всё стабильно. Мальчик внутри вроде спокойный, не пинается, — пошутил Гриша, но понял, что Крет шуток не любит.
— Серьёзно, Григорий. Там девочка. Что-нибудь подозрительное?
— Нет. Сопровождаем, никто посторонний не приближался.
— Уверен?
— На сто процентов.
— Полина в хорошем настроении. Беременность проходит ровно. Погода ясная, угроз нет.
Слова он говорил чётко, спокойно. Но именно в этот момент сзади Слава вдруг дико поперхнулся и начал громко, надрывно кашлять, хватаясь за грудь.
Гриша не обернулся, даже бровью не повёл.
— Хаак-хак-кха!
Гриша, не отпуская телефон, шагнул назад, молча хлопнул Славу по спине. Тот едва не завыл от неожиданности.
— Кто это был? — насторожился Крет. — Всё в порядке?
— Это кто там умирает? — сурово спросил Крет.
— Это… подчинённый, не ребёнок, Слава. Всё нормально, не умирает, просто забыл, как есть. Я сейчас…
Слава согнулся, кашляя, лицо покраснело.
— Мамочка… я больше не буду! — простонал он.
Слава продолжал кашлять, теперь с надрывом, бормоча:
— Боже, я вижу свет…
Гриша, всё ещё с телефоном у уха, сильнее шлёпнул его по спине. Шлёпок вышел настолько внезапным, что Слава подался вперёд и случайно опрокинул Гришин кофе — прямо ему на брюки.
Гриша сжал челюсть. Глубоко вдохнул. И с прежним спокойствием сказал:
— Простите, шеф… кажется, я потерял кофе.
— У тебя там что, роды? — нахмурился Виктор.
— Нет, босс. Просто кофе. Просто шавуха. Просто обычная жизнь.
Крет помолчал.
— Держи меня в курсе. Если что — сразу звонок.
— Принято.
Связь прервалась. Гриша молча убрал телефон и только тогда, глядя на свои мокрые штаны, процедил:
— Я вас, Слава, в прямом смысле не перевариваю.
— Ну извините! Я взял новую шавуху, думал, там зелень, а там перец, как граната!
К ним подошли Полина и Дима. Полина сочувственно улыбнулась, увидев, в каком виде Гриша.
— У вас, кажется, штаны приняли роды от кофе, — пошутила она, протягивая салфетку.
Гриша посмотрел на неё с лёгким смешанным выражением: и уважение, и смущение.
— Спасибо… дочка шефа, — сдержанно кивнул он.
Полина рассмеялась.
— Это прозвучало почти как "дочка крестного отца". Только с шавермой.
Дима обнял её за плечи:
— Ага. Только у нас тут не мафия, а... кулинарный триллер.
Слава в этот момент откашлялся и обречённо посмотрел на шавуху.
— Мне теперь страшно это есть. Вдруг Гриша снова на меня грохнется?
— Не переживай, — буркнул тот, промокая штаны. — Если грохнусь, то с правой.
***
Узкий переулок возле старой автомойки. Ветер гонял клочки мусора, небо было тяжёлым — будто что-то должно было случиться.
Саколик шёл быстро, озираясь, пока не подошёл к припаркованной машине. У капота стоял мужчина в тёмной куртке, с сигаретой и холодным взглядом — брюнет с жёсткими скулами. Это был Костя.
— Ну, что там? — буркнул Костя, не глядя на подошедшего.
— Не те, — пробормотал Саколик. — Я думал, что за ней идут свои. А это, похоже, вообще охрана… один качок, другой шаверму душит, но оба — без приколов. Я чуть не кончился с испуга.
Костя хмыкнул, кинул бычок под ноги и раздавил.
— Смешной ты. А дело серьёзное.
Он достал из внутреннего кармана свернутую купюру, протянул неохотно.
— На проезд. И только потому, что ты всё-таки не слился. Но — наш босс сказал: дальше без денег. Ему эта история начинает казаться тухлой.
Саколик напрягся:
— А как же договор? Мы же хотели достать документы… фотографии…
Костя усмехнулся.
— Хотели. А теперь "он не хочет ворошить прошлое". Его слова. Типа, если Барсов и Крет опять полезут в ответку, он не вытащит нас. Ни из тюрьмы, ни из морга. Ни себя тоже.
— И что теперь?
Костя на мгновение замолчал, затем сказал тихо, почти шёпотом:
— Надо идти к настоящему источнику. К отцу. К Андрею.
Саколик замер.
— К тому психу, что проклятиями швыряется и из тюрьмы людям жизнь портит?
— Да. Он может дать информацию. Может, и денег подкинет, если снова поверит, что с Полиной можно работать. Или хотя бы мстить.
Саколик поёжился:
— А ты уверен, что он поможет?
Костя взглянул на него пристально:
— Он потерял всё. Семью, ребёнка, жену. Если мы правильно подадим информацию — мол, дочь опять ближе к Виктору, сын его не слушается, Полина гуляет с отпрыском Сперанского и вообще общается с его жёнушкой… А она замуж собралась под сорок. Он точно сорвётся. А сорвётся — значит, мы получим и финансирование, и зелёный свет.
Саколик нервно почесал шею.
— Ну не знаю…
— Зато я знаю.
Он помешан на контроле. На "восстановлении справедливости". Пошли. У нас остался один козырь. Надо сыграть им до конца.
Они быстро сели в машину. Мотор завёлся, и старая иномарка скрылась за углом, оставив после себя лишь едкий дым и напряжение, витавшее в воздухе.
Костя копался в бардачке старой "Шкоды", когда Саколик вернулся и хлопнул дверью.
— И чего мы теперь? К отцу, значит? — буркнул Саколик, но явно уже остыл.
Костя хмыкнул, достал потёртую визитницу и бросил её Саколику на колени.
— Есть ещё вариант. Перед тем как лезть к этому психу, можно разогреться. Вот тебе фотка.
— Кто это? — прищурился Саколик.
Костя улыбнулся криво, не отрывая взгляда от лобового стекла:
— Саша. Сестра нашего бывшего босса. Знакомая?
Саколик чуть не поперхнулся от смеха:
— Опа. Да это ж та, что когда-то на тебе зависала! Ты ей даже леденец дал, когда мы у клуба застряли, помнишь? Думал, слипнется.
— Ага, та самая. — Костя подал новую сигарету, щёлкнул зажигалкой. — Сейчас она вроде как паинька. В универе учится. Братика слушается. Но одинокой быть не любит. Так что можешь действовать.
Саколик ехидно приподнял бровь:
— Думаешь, купится?
Костя пожал плечами:
— Повезёт — она сама тебе на карту начнёт кидать, лишь бы погулял с ней, показал, что не одна. А если не повезёт… — он замолчал и внимательно взглянул на Саколика, — значит, сделаем всё по-старому. Фото, чуть больше обнажёнки, немного фотошопа — и у нас компромат.
Саколик скалится:
— Ты — дьявол, Костя. Предлагаешь мне деедать за тобой.
— Нет. Просто устал быть бедным, — сказал тот спокойно.
Они переглянулись. В машине воцарилась тишина. Лишь радио на заднем фоне шептало что-то о "страсти и предательстве".
Костя добавил, почти лениво:
— Главное, чтобы выглядело натурально. Не тупи. Не пугай. И не торопи. Наша задача — влюбить, обмануть, развести или шантажировать. В любой последовательности.
Саколик кивнул, убирая фото в карман.
— Понял. Значит, будет как в старые добрые.
Костя усмехнулся, и на его лице впервые за долгое время мелькнула улыбка — не злая, не ироничная, а скорее усталая. Как у человека, который прекрасно знает, что делает плохие вещи… но считает, что выбора больше нет.