Конвейер ненависти. Эллен Смит

Ночь после того, как я разослал друзьям новость о запрете йоги в тюрьмах, я почти не спал. Смех давно улетучился, оставив после себя едкий, тревожный осадок. Абсурд, доведенный до государственного уровня, перестает быть смешным. Он становится симптомом. И я чувствовал, что этот симптом указывал на болезнь, куда более серьезную, чем казалось на первый взгляд.

Утром, я приготовил себе ароматный кофе и сел за компьютер. Мерцающий курсор в поисковой строке стал моим отправным пунктом в кроличью нору. «Александр Дворкин».

Первые часы поиска не давали ничего, кроме официально прилизанной картинки. Бородатый интеллектуал, профессор, историк-медиевист, исследователь сектантства, глава организации основанной по благословению патриарха, вице-президент еще более солидной европейской федерации FECRIS.

Его публичный образ, как отмечали еще в начале 2000-х его критики, был отточен до мелочей: «православный псевдоинтеллигент с растрепывающейся по мере выступления благородной шевелюрой». Он мастерски смешивал наукообразную лексику, непонятную для большинства слушателей, с примитивными, но бьющими точно в цель стереотипами. Он апеллировал не к разуму, а к самым глубинным страхам аудитории: «наши дети», «враги», «сатанисты», «чужаки», «промывка мозгов».

Его интервью были наполнены грозными предостережениями об опасностях, таящихся в медитациях, тренингах личностного роста, восточных практиках. Он представал эдаким санитаром общественного сознания, защитником заблудших душ от «деструктивных культов».

Все это был фасад. Крепкий, хорошо выстроенный фасад, за которым, я был уверен, скрывалось что-то еще. Я начал копать глубже, пробираясь сквозь тонны пропагандистских материалов и хвалебных статей на православных ресурсах. Я искал трещину. И я ее нашел.

Это было старое интервью на одном из православных порталов. В нем Дворкин, видимо, в порыве откровенности, рассказывал о заре своей карьеры «сектоведа».

Он говорил о своем возвращении в Россию из американской эмиграции в самом конце 1991 года. Я живо представил себе эту картину: страна на руинах, идеология повержена, и в умах людей царит невообразимый хаос. Духовный вакуум, оставленный рухнувшей коммунистической доктриной, как черная дыра, жадно впитывал все, что попадало в его поле: от проповедей улыбчивых заезжих миссионеров до эзотерических практик, от древних восточных учений до откровенного шарлатанства. Это была дикая, плодородная почва для любого, кто мог предложить хоть какую-то определенность, простые ответы и, что еще важнее, указать на ясного, понятного врага.

Именно в этом интервью, среди рассказов о возвращении на родину, работе на «Радио Свобода» и первых шагах в церковной жизни, прозвучала фраза, которая заставила меня задуматься. Она была сказана с обезоруживающей простотой, почти вскользь, как незначительная деталь биографии. Но для меня она стала той самой торчащей ниткой в идеально, казалось бы, сшитом костюме главного борца за чистоту.

На вопрос журналиста о том, как он, церковный историк по образованию, начал заниматься сектами, Дворкин ответил:

«Отец Глеб [Каледа] почти сразу предложил мне заняться сектами. Я ответил, что я историк Церкви, а секты — это антиисторическое понятие и к церковной истории они не имеют никакого отношения. "Да и не знаю я ничего о сектах!" — говорю. "Нет, знаете! — возразил отец Глеб. — Секты идут с Запада, значит, в отличие от нас, вы там хотя бы что-то о них слышали. Кроме того, вы владеете иностранными языками. А академическое образование поможет вам получать информацию, правильно ее обрабатывать и грамотно представлять"».

Я перечитал эти строки несколько раз, вслушиваясь в их подспудный смысл. Постепенно стало приходить осознание. Человек, построивший всю свою карьеру, свою репутацию, свою публичную идентичность на борьбе с «сектами», называющийся в России «главным сектоведом», сам, открытым текстом, признается, что на старте не знал о предмете ровным счетом ничего.

Его «признанная экспертность» даже на то время была очевидно сомнительной: без знаний, без глубокого понимания сложнейших социальных и религиозных процессов, — зато человек с западным бэкграундом, да ещё и «владеет языками». Очевидно, что для несведущих сам факт «приехал с Запада», «оттуда», принимался за признак компетентности.

Это интервью подрывало основание тщательно выстроенного образа ученого-исследователя. Передо мной было публичное признание в полной некомпетентности на момент начала деятельности. И это признание, сделанное самим Дворкиным, стало той искрой, что зажгла настоящий пожар в моем расследовании. За эту нитку нестерпимо захотелось потянуть, чтобы распустить весь клубок. Если основатель современного российского антикультизма не был экспертом, то откуда взялись его идеи? Откуда эта специфическая, агрессивная терминология? Чью методичку он перевел на русский язык? Кто его научил?

Главным его изобретением, его оружием массового поражения стал термин «тоталитарная секта». Он не придумал его с нуля, но именно он ввел его в широкий оборот в России, придал ему статус почти юридического понятия и превратил в рычаг давления. В своих трудах он давал ему определение, которое на первый взгляд казалось логичным: «авторитарная организация, главным смыслом существования которой являются власть и деньги, для получения которых секта прикрывается псевдорелигиозными, псевдокультуроведческими и другими псевдоцелями».

Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно: это не научное определение, а универсальный ярлык, резиновая дубинка, которой можно было огреть кого угодно. Под него можно было подвести любую структуру, любую организацию. Этот термин стал его главным инструментом. Он не требовал доказательств, он апеллировал к эмоциям. Слово «секта», обладавшее резко негативной коннотацией, усиленное зловещим эпитетом «тоталитарная», работало безотказно. Оно мгновенно создавало образ врага, с которым не нужно вести диалог — его нужно уничтожать.

Дворкин был одержим своей миссией до фанатизма. Интернет-архивы хранили множество историй об этом. История с кришнаитом в московском метро, которого Дворкин обвинил в нападении, а тот, в свою очередь, обвинял профессора в том, что он вырвал и разорвал священную книгу. Шокирующий рассказ видеооператора-кришнаита, которого, по его словам, Дворкин до крови укусил во время съемки в коридоре суда. Бесчисленные случаи прямой лжи и подтасовок, которые Дворкин использовал для унижения оппонента.

Эти эпизоды, подробно описанные в те годы, рисовали портрет человека, который не гнушался никакими методами. В одной из ранних критических статей я встретил фразу, которая показалась мне невероятно точной: деятельность Дворкина — это не исследование, а «психологическая война». Но даже у самого умелого солдата психологической войны должен быть первоисточник. Учебник. Методичка. Я должен был ее найти. Я был уверен, что ключ где-то там, в этих ностальгических воспоминаниях.