18:23
Утро после конкурса было наполнено странным диссонансом. С одной стороны – всеобщая эйфория от победы. Телефон разрывался от поздравлений, сообщения в чате студии светились от радости. Это было то, к чему мы шли, чем жили месяцами. Но с другой стороны – тяжесть в груди, оставленная ледяным взглядом Краула. Букет, подаренный им, все еще стоял на прикроватной тумбочке, и его изысканная красота теперь казалась колкой насмешкой. Он был осязаемым напоминанием о той хрупкой надежде, что вспыхнула вчера, и которая сегодня разбилась вдребезги.
Я постаралась заглушить эту боль. У меня была студия, девочки, победа. Это было реально. Это было важно. Я надела форму, заварила крепкий, почти черный кофе и усилием воли настроилась на продуктивный день. Стелла уже писала о записи новых учеников и запросах на пробные занятия. Победа принесла нам не только кубок, но и волну новых возможностей, которые нельзя было упустить.
В студии царила атмосфера чистого, незамутненного счастья. Девочки светились от гордости, многие родители принесли цветы и даже торты в честь победы. Я чувствовала себя искренне счастливой за них, за нашу общую работу, за каждую каплю пота, что была пролита в этом зале. Но где-то глубоко внутри, под всей этой радостью, сидела ноющая, жгучая боль.
Ларез был в студии с самого утра. Он выглядел немного уставшим, но его глаза горели ярче обычного. — Тиша! Поздравляю еще раз! Ты просто невероятна. Это был твой настоящий триумф, — он обнял меня крепко, искренне. Его объятие было долгим и каким-то очень... уверенным.
Я улыбнулась ему, стараясь выглядеть такой же сияющей, как и он. — Это наш общий триумф, Ларез. Без тебя мы бы не справились. Ты был великолепен.
Он лишь отмахнулся, но по его глазам было видно, что комплимент ему приятен. — Да ладно, я просто добавил немного своего безумия. Но вот твоя энергия, твоя вера в девчонок... это главное. Ты построила что-то невероятное, Тиша.
Мы провели весь день, обсуждая новые планы, распределяя нагрузки, общаясь с родителями. Наш профессиональный диалог стал легким, непринужденным, но при этом чувствовалось, что между нами что-то изменилось. Мы стали доверять друг другу. Ларез был внимателен, он постоянно ловил мой взгляд, и я чувствовала его поддержку, его почти осязаемое присутствие рядом. Он не задавал лишних вопросов о моем вчерашнем настроении, но его безмолвная готовность быть опорой была очень успокаивающей.
Днем, когда поток учеников и родителей наконец-то иссяк, и в студии стало тише, я почувствовала, как наваливается усталость. Не физическая, а какая-то глубокая, душевная. Я подошла к окну, глядя на мерцающие огни вечернего города. Рука сама потянулась к телефону. Краул.
Я набрала его номер. Долго слушала гудки. Никто не ответил. Я отправила короткое сообщение:
«Привет. Все хорошо? Ты вчера был какой-то холодный. Я переживаю».
Ответа не последовало. Ничего.
Чувство обиды и недоумения только усилилось. И что теперь? Он передумал, или я ему просто не нужна. Или это его "исчезание", о котором говорила Шэйла? Но почему так демонстративно? С букетом, с обещаниями, а потом этот ледяной взгляд и полное игнорирование.
В этот момент телефон завибрировал, но это был не Краул. Это было сообщение из новостного канала, на который я была подписана из-за интереса к местным событиям. Заголовок привлек мое внимание: «Известный московский музыкант-продюсер Фларов К.С. попал в ДТП. Состояние стабильное, но серьезное».
Мое сердце сжалось. Фларов К.С. Инициалы совпадали. Музыкант-продюсер? Я знала, что Краул мечтал о своей студии звукозаписи, но чтобы он был известным музыкантом-продюсером? И ДТП? Вчера, когда он был так холоден.
Я прочитала новость еще раз. В ней говорилось, что авария произошла поздно вечером, незадолго до полуночи, после какой-то встречи, связанной с его музыкальным проектом. Он был доставлен в больницу. Его машина, насколько я помнила, была черным шевроле. А если это он, то его холодность могла быть шоком, болью, чем угодно, но не просто отстраненностью. И это объясняло, почему он не подошел. И почему не отвечает.
— Тиша, ты чего там зависла? — голос Лареза вывел меня из оцепенения. Он подошел, поставил две кружки с чаем на стол. — Устала?
Я резко спрятала телефон. Внутри меня бушевал ураган. — Да, немного. День был сумасшедший.
Ларез подошел ближе, его проницательный взгляд словно пытался прочитать мои мысли. Он заметил напряжение на моем лице. — Ты какая-то... не такая, как утром. Слишком задумчивая. Что-то не так? Я же видел, как ты смотрела вчера вечером, когда он ушел. И сегодня ты какая-то потерянная. Если что-то не так, ты можешь мне сказать. Я не буду лезть с советами, если не хочешь. Просто могу выслушать.
В его голосе не было ни любопытства, ни осуждения. Только искренняя забота. Или мне так казалось? Новость о Крауле пульсировала в висках, но я не могла ее озвучить. Зачем? Что это изменит? И почему именно Ларезу?
Я глубоко вдохнула. — Просто бывают такие люди, Ларез, — начала я тихо. — Которые сначала приходят, а потом уходят. Без объяснений. И ты остаешься с кучей вопросов.
Ларез кивнул, его взгляд стал более острым, почти хищным. — Знаю таких. Они думают, что это круто – быть загадочными и недоступными. А на самом деле просто трусы. Боятся ответственности. За свои слова, за свои обещания. Особенно те, кто красиво рассыпается в комплиментах и дарит красивые букеты, а потом исчезает, оставляя тебя в непонятках. Настоящий мужчина так не поступает. Он не присылает букет, а потом исчезает. Он остается. Он объясняется. Он не боится быть настоящим.
В его словах была какая-то жесткая, но очень здравая логика. Логика, которая не позволяла мне больше прятаться за романтическими иллюзиями. Ларез был прямолинейным, но он был настоящим. И его слова, хоть и резали по живому, были утешительными. Он не пытался приукрасить ситуацию, он просто назвал вещи своими именами. Но почему он так уверенно говорил, что Краул исчез, если есть новость о ДТП? Он ведь не мог этого знать? Или мог? В душе шевельнулось неприятное подозрение.
— Спасибо, Ларез, — я посмотрела ему в глаза, и впервые за этот день почувствовала себя чуть легче. Его слова успокаивали, но странное чувство тревоги не отпускало.
Он улыбнулся. Его улыбка была теплой, нежной. — Всегда пожалуйста, Тиша. Не вешай нос. Ты победительница, ты построила свою мечту. А такие вот "исчезающие" экземпляры... они просто не стоят твоих слез.
Мы еще немного посидели в тишине, допивая чай. Я чувствовала, как внутри меня что-то меняется. Разочарование в Крауле было огромным, но рядом с Ларезом, с его поддержкой и прямолинейностью, это разочарование казалось менее болезненным. Но почему Ларез так уверенно говорит о "трусах", которые "исчезают"? Он что-то знает? Или просто хочет, чтобы я так думала?
Когда я собиралась уходить, Ларез сказал: — Слушай, а что, если мы отметим победу как следует? Не в кафе, а... ну, может, поужинаем где-нибудь спокойно? Только ты и я. Отметим нашу победу. И наше сближение.
Я посмотрела на него. Улыбнулась, но внутри все еще боролись противоречивые чувства. С одной стороны – он был здесь, рядом, поддерживал. С другой – эта новость о Крауле, и странная настойчивость Лареза.
— С удовольствием, Ларез. Завтра.
Он кивнул, его глаза загорелись. Я вышла из студии, чувствуя себя странно облегченной, но в то же время крайне озадаченной. Боль от холодности Краула никуда не делась полностью, но она уже не была такой острой. Теперь в моем мире появился кто-то другой, кто-то, кто был рядом, кто поддерживал, кто не боялся быть настоящим. Или тот, кто умело создавал такое впечатление.