Глава 3
Чем ниже ты падешь, тем выше взлетишь. Чем дальше уйдешь от Бога, тем больше он будет желать, чтобы ты вернулся.
© Чак Паланик "Бойцовский клуб"
Я снова лежу неподвижно, таким же несуществующим взглядом уставившись в потолок. Где-то за этими бетонными стенами продолжается жизнь. А мое время застыло на этой кровати.
Все недвижимо.
Все неподвижно.
В последние дни начинаю чувствовать руки. Не без труда, конечно, но я могу поднимать их и опускать, немного сжимать пальцы. Возможно, скоро заново научусь держать предметы.
Когда я в первый раз поднес руку к лицу, чтобы узнать, что стало с моими пальцами, ожидал самого худшего. Мне казалось, что там, где раньше была ладонь с выступающими венами и длинными пальцами, окажутся обугленные пеньки, которые уже никогда и ничем не смогут мне пригодиться. Но когда рука оказалась перед лицом, я увидел ее тщательно обмотанной медицинскими бинтами. Все не так страшно. Тело восстанавливается, и скоро я смогу вернуться к нормальному состоянию, чтобы закончить миссию.
Кассандра сказала, что куски бетонных плит потолка, обвалившегося во время пожара, сломали мне два ребра, но могло быть и хуже. Я молодец: вовремя уклонился и защитил голову. Внутренние органы тоже в порядке, только кожа сильно обожжена. Хотя моя личная сиделка, девушка-сарказм, и не очень разговорчива, она убедила меня в том, что кожа на лице обожжена меньше всего.
"Не переживай, ты по-прежнему красавчик", – ее слова всплывают в памяти, и я почему-то улыбаюсь этим мыслям. Пока чувствую боль и слабость, я остаюсь человеком.
Но пока ты ощущаешь ненависть, ты слабак,– цедит сквозь зубы второй «Я» в моей голове. Меня передергивает от этого голоса.
Окидываю взглядом комнату и прислушиваюсь. Кажется, ничего. Кажется, никого. Насколько я успел выяснить, дом, в котором нахожусь, сравнительно небольшой, и, благодаря паранормальному обострению органов чувств после пожара, я могу улавливать каждый голос и каждый шаг. Ну... почти.
Сейчас здесь тихо, и это не удивительно: стрелки настенных часов показывают восемь часов утра. Иногда, конечно, Кассандра может приходить и раньше, но если она опаздывает, я ее не виню. Потому что только от прихода Кэсси зависит тот факт, сойду я с ума или нет. Боль ослепляет меня, не позволяет легким сокращаться и перерабатывать кислород, она как будто замораживает время и заставляет мое тело сжиматься в маленький сухой комок плоти. Все, что меня спасает – это таблетки. Обезболивающее. В своем роде настоящий наркотик.
К тому же, неотъемлемым атрибутом боли приходится время активного бодрствования Штамма, когда я перестаю контролировать не только свое тело, но и свой разум.
Антидот приглушает действие вируса, но не убивает его. Это как защитное поле, которое, я так думаю, Штамм сможет преодолеть. Он слишком силен, мы оба знаем это, хотя вирус пока даже не пытался перейти в контрнаступление. От этого мне еще страшнее.
***
Боль начинает сводить пальцы, и въедается в кожу. Все зудит, а я не могу пошевелиться, уговаривая свое тело успокоиться. Стискиваю зубы и всеми конечностями вжимаюсь в кровать. Все внутри пылает адом, а мозг как будто разрывается надвое.
Сквозь пелену забвения чувствую, как капельки пота скользят по лбу. Чувствую, как вены на шее и в висках вздуваются, и в них свой бешеный ритм отстукивает сердце. Чувствую, как сознание отступает, а разум атакуют воспоминания.
Я пытаюсь закричать, может, уже кричу, но ничего не слышу. В голове гудит какофония покинувших Землю душ – душ, которые я выкинул с лица планеты. Людей, которых я убил.
Я не хотел этого.
Я не убийца.
Ты трус.
Голоса смешиваются в голове, и земля расступается подо мной. Я падаю в бездну времени. Падаю в бездну памяти.
***
– Мятежники? Кто это? – я стою, уставившись в оба глаза на уже знакомого мне человека с дредами. Это он несколько дней назад продал мне взрывчатку.
– Чува-а-ак, – он снова тянет слова в своей манере обдолбанного наркоши. Имени его я вспомнить никак не могу, всегда мучился с этой проблемой, но удивляюсь тому, насколько обманчива бывает внешность. Этот с виду недалекий и падший вс эволюционных ступеней индивидуум оказался гениальным знатоком физики. Прирожденный подрывник.
– Мятежники это не секта, это наше будущее, – он кладет руку мне на плечо и разворачивает мое же туловище на девяносто градусов, указывая на расплывающиеся в вечерних лучах солнца улицы Бриджпорта. – Чува-а-ак, мир в огромной... гигантской... необъятной заднице, – он хихикает, но внезапно смех обрывается, и голос "чувака-а-а" становится железным, – ты уникален, Никки. Все, кто с нами – уникальны. За мятежниками будущее, потому что они встали на истинный путь. Будущее за вирусом.
Я мотаю головой, чувствуя на себе его пристальный взгляд.
– Да, чува-ак, либо ты с нами, либо против нас. Новая Эра не пощадит тех, кто встал на ее пути. Это естественный отбор, чува-ак, как у хренового Дарвина. Мы не принуждаем, мы убеждаем. Хранители будут гнить в аду за свою глупость. Человечество не сможет выжить, если не оставит старые предрассудки. Будущее за теми, кто выживет. Будущее за теми, кого выберет Он – будущее за Избранными.
Я по-прежнему молчу.
– Они сказали, что ты уникален. Ты был первым избранным. И ты станешь последним. Чува-ак. Будь с нами, будь за нас, и ты станешь Богом в Новом мире. Что скажешь? – парень усмехается и смотрит мне прямо в глаза.
Я не знаю что ответить. В голове абсолютная пустота.
– Что я должен сделать? – отвечаю внезапно для себя самого, неосознанно смахивая со лба капельки пота и чувствуя, как уголки губ ползут вверх, в ухмылку.
***
Темноту прерывает игла. Она врывается сквозь сознание, едва ощутимой болью жалит кожу на руке и отступает. За тягостными порывами памяти наступает блаженное освобождение. Я снова могу открыть глаза.
Но не спешу, потому что стараюсь насладиться моментом отсутствия боли.
За последние несколько лет я превратился в настоящего наркомана. Боль – мой наркотик. Боль – мое все.
Спустя несколько секунд все-таки пытаюсь разлепить веки, и меня тут же ослепляет белый потолок, в котором отражается утреннее солнце. Все вокруг играет тенями, но стоит глазу сфокусироваться, как я уже могу рассмотреть окружающие меня предметы. Поворачиваю голову и замечаю, как на меня в упор смотрит парень-азиат в военной форме.
– Алоха, камрад, – говорит он, и почему-то улыбается какой-то бестолковой улыбкой, – я уже думал, что опоздал, и нам тебя не откачать.
– Что... происходит? – от обезболивающего мой язык заплетается. Едва ли может связать пару слов.
– У Кэсси небольшие проблемы, и она попросила, чтобы я приглядел за тобой, амиго.
Мне не нравится этот парень, который постоянно улыбается и говорит странные слова, но выбора у меня нет. И внутри появляется тревога.
"Что же случилось с моей садисткой-нянечкой? Парень выглядел испуганным, когда говорил о Кассандре".
Чтобы избавиться от этих мыслей, я пытаюсь сменить тему.
– Что происходит там, снаружи?
– Снаружи? Снаружи просто... ад, – снова эта идиотская улыбка, которая меня раздражает.
– А поконкретнее?
– Идет война. Мятежники против солдат, солдаты против Хранителей и все за собственное будущее. Безнадежно.
– Где я нахожусь? – с губ срывается вопрос, от ответа на который Кассандра всячески уклонялась.
– Ты среди своих. Мы – мятежники, и ты будешь нашим главным оружием.
Только не это... пожалуйста...
Я закрываю глаза и пытаюсь разогнать мысли. Не в первый раз мне доводится услышать эту фразу. Когда я возвращаюсь в реальность и снова разлепляю веки, то опять замечаю эту улыбку китайского болванчика.
Трудно поверить в то, что скоро мы станем лучшими друзьями.