Глава 10
Я прихожу в себя на незнакомой койке. Белое пятно потолка, окно, закрытое жалюзи — больничная палата? С руками что-то не так. Пытаюсь поднять правую, но могу только застонать от боли.
От запястий до середины плеча их покрывают бинты.
Было бы неплохо, если бы кто-то сидел рядом и объяснил, что со мной произошло. Но в палате никого нет. Стул у кровати пустует. Я пытаюсь понять свои ощущения и пока могу описать их одной фразой: больно-больно-больно. Устав терпеть это, я снова проваливаюсь в сон.
Когда я второй раз открываю глаза, рядом кто-то наконец-то есть. Проблема в том, что это Ди. Она сидит на стуле у постели и сосредоточенно вяжет агрессивно фиолетовый шарф. Я пытаюсь позвать её, но могу издать какой-то звук только с третьего раза.
— Ну как? — спрашивает она, не прекращая быстрые движения спиц. — Пришла в себя?
— Что случилось? — я пытаюсь сразу перейти к делу, но мысли неловко сталкиваются в голове. — Что... я здесь делаю?
— Ну я думала, ты мне расскажешь, — отвечает она. — Мы все этого ждём вообще-то.
Пытаюсь приподняться на подушках, но это слишком больно. Остаётся лежать и смотреть на неё снизу вверх.
— Да скажи уже! Что произошло?! — срываюсь я. И жалею об этом, ведь напряжение тут же отдаётся болью в руках.
Движение спиц почему-то останавливается.
— Ну вообще-то это ты вскрыла себе вены, — говорит Ди. — Но, может, у тебя есть другая версия?
Мне дают множество таблеток: обезболивающие, антибиотики... Семейство, кажется, установило в палате дежурство — все постоянно приходят и спрашивают, зачем я пыталась убить себя, а я отрицаю это, как могу.
— Это из-за Руслана? — постоянно спрашивает Родя. — Чем ты думала? Мы уже потеряли его, а тут ты!
— Нет, это не из-за Руслана! — я осекаюсь, вспоминая странную встречу с братом.
Была ли это реальность, сон, галлюцинация от кровопотери? Хочу поделиться этими мыслями с Родей, но в голове мысли всё ещё путаются, поэтому всё, что я могу, — снова уснуть.
— Прости, пожалуйста! — мама, увидев меня с капельницей и в бинтах сразу начинает рыдать. — Ничего страшного, ну его, этот университет, мне не стоило так на тебя давить.
— Мама, я не стала бы вскрывать вены из-за этого!
Она не слушает, потому что снова начинает плакать.
Римма кормит меня с ложечки — с забинтованными руками есть сложно — и повторяет:
— Ты тупая... Идиотка... Как ты могла, как?! — капли супа срываются на одеяло.
— Я сейчас подавлюсь, — с трудом успеваю вставить я.
Фил передаёт мне сочувственные письма и книги о том, что самоубийство — не выход. Я не могу их читать, листать страницы слишком больно. Он же пытается подыскать для меня психолога и предлагает десяток «отличных профессионалов».
И только Альбин рассказывает что-то полезное.
— Я видел ванную... Ну, где ты, — он осекается. — Там было реально море крови. Вода стала красной.
— Я этого не делала.
— Тебя нашли в ванной со вскрытыми венами, лезвием в руках и кучей снотворного в крови. Сложно отрицать...
— Но я этого не делала! — срываюсь на крик, пытаюсь взмахнуть рукой и плачу за это болью. — Меня пытались убить!
— Тогда им почти удалось, — в его голосе всё ещё ни капли доверия.
От Альбина я уже знаю, что меня нашла Римма. Она заехала домой за забытыми документами, решила обновить макияж и увидела меня, почти мёртвую, в ванной.
— Какой непрофессиональный киллер, — бросает Альбин.
Это шутка, я знаю. Но ещё я знаю, что кто-то убил Руслана. Пытался расправиться со мной, почти получилось даже. Столкнул с лестницы Альбина. И Ди, которая чуть не умерла, съев орехи. Какие смерти оказались бы случайностями, а в каких виноват Призрак?
— Ну я пойду, — говорит Альбин.
И я хватаю его за руку. Это больно. Очень. Но я всё равно сжимаю пальцы и шепчу.
— Мне нужно, чтобы ты присмотрел за Ди.
— Я... В смысле, зачем?
— Пока не знаю. Но сделай это. Для меня. Пожалуйста! И сам будь осторожен, не ходи по темноте, держись подальше от орехов и лестниц!
Альбин, наверное, думает, что из-за потери крови у меня поехала крыша. Но не решается спорить, только испуганно кивает.
В один из одинаковых больничных дней ко мне приходит неожиданная посетительница. Это медиумша, с маленьким букетом оранжевых бархатцев в руках. Единственное яркое пятно в скучной, белой палате.
— Привет! Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она.
И в этот раз я отвечаю абсолютно честно:
— Как полная дура.
Она возвращается с банкой, полной воды, ставит цветы на тумбочку, рядом с письмами Фила. Я до сих пор не могу вспомнить, как её зовут. Как-то неловко. Но медиумша явно чувствует себя в своей тарелке. Она опускается на стул, скрещивает ноги, поправляет волосы — темные корни отросли ещё сильнее — и рассказывает:
— Я почувствовала что-то в тот день. Связанное с тобой. Честно, я испугалась, что ты умерла, но потом ощущение пропало.
— А как ты узнала, что я здесь?
— Даша сказала. Мы же вместе работаем, — она кивает на мои забинтованные руки. — Это не ты сделала?
Мне так надоело это доказывать, поэтому просто качаю головой, готовясь к долгому спору. Но слышу вопрос:
— Ладно. Тогда, кто?
Я могу выдохнуть. Не надо больше спорить или что-то доказывать. Но эта мысль давит на меня: кто-то ведь сделал это со мной, правда? Кто-то из домашних, больше некому.
Когда медиумша уходит, я лежу в кровати, смотрю в потолок и думаю. Нужно найти виновника. Как можно быстрее, пока очередная попытка убийства не стала удачной.
***
Мне нельзя выходить из больницы, но кто запретит перемещаться внутри? Тем более я могу сказать, что иду к маме, и меня сразу же выпустят меня из отделения.
Медсестра уже ушла, мама одна сидит над картами. Теперь она всё время смотрит на меня испуганно. Даже не на меня, а на бинты. А ещё она, кажется, готова согласиться со всем, что я скажу. Поэтому я занимаю стол медсестры и спрашиваю:
— Можно проверить почту?
Она так быстро кивает, будто я сказала: «Ты дашь мне проверить почту или я снова вскрою вены». Дёргаю мышкой, компьютер выходит из спящего режима. Конечно, никакая почта меня не интересует. Вместо неё я залезаю в программу с информацией о пациентах, к счастью, медсестра просто свернула окно, ничего не закрыв.
Прости меня, мама. Прости!
Я так люблю тебя. Несмотря на снотворное и нашу ссору. Все наши ссоры.
Но я должна знать, что ты не хотела меня убить.
Рука отзывается болью, когда я передвигаю мышку. Мама отрывается от очередной карты:
— Может тебе помочь?
— Нет! Я справлюсь.
Она опускает голову, но я всё ещё чувствую этот напряжённый взгляд.
Быстро нахожу тот самый день. У мамы было двенадцать пациентов. Я могла бы усомниться, но тут прикреплены анализы, какие-то назначения, комментарии. Она весь день просидела в своём кабинете, работая. И точно не исчезала, чтобы усыпить меня, затащить в ванную, и...
У меня вырывается смешок. Правую руку сводит болью, сильнее обычного. Мама снова смотрит на меня.
— Хочешь, купим чего-нибудь вкусного в столовой?
Столовая только для врачей, все тут в белых халатах, и я, в своих спортивных штанах и с бинтами, чувствую себя неловко. Мы садимся в углу, мама приносит мне стакан сладкого компота — его можно пить через трубочку, не напрягая руки. Она всё ещё смотрит на меня, будто ожидая чего-то жуткого. И, знаете, второй раз это намного легче. Говорить откровенно.
— Я поступлю в другое место.
— Тебе не обязательно думать об этом сейчас, милая.
— Нет, — я не знаю, это заряд глюкозы или радость от того, что мама ни в чём не виновата. — Я в норме! Я хочу учиться! Могу поступить на бюджет в другой университет. Только не на врача. Например, на прикладную химию. Мне же всегда нравилась химия.
Мама слушает, приоткрыв рот, пальцы сжаты в кулаки. Глядя ей в глаза, я наконец-то говорю:
— Я не хочу быть врачом. Никогда не хотела. Но, знаешь, это семейная профессия, призвание, все поступали в мед, и я с ними.
Мама кивает. Пальцы разжимаются, она протягивает руку и мягко касается моих бинтов.
— Пожалуйста, если будет ещё что-то, просто скажи мне.
— Я... — нет, не могу обещать всё и сразу. — Я постараюсь. А ты?
— А я?
Образ множества полупустых баночек со снотворным появляется перед глазами. Не знаю, как выразить это волнение, но мама говорит.
— И я постараюсь.
Руки, кажется, начинают болеть меньше.
***
Через несколько ничем не примечательных дней мне меняют бинты. Врач долго осматривает мои руки — на которые я сама сейчас стараюсь не смотреть. А потом, пока медсестра накладывает новые повязки, оставляет на тумбочке у кровати карандаш и блокнот.
— Со швами всё в порядке. Нужно начать работать над мелкой моторикой — говорит он. — Очень медленно и очень аккуратно. Если будет сильно больно, не продолжай через силу.
Оставшись в одиночестве, я медленно переворачиваю первую страницу блокнота. Болит, но не так сильно, как я думала.
Некоторые задачи решаются методом исключения. Если я узнаю, кто не мог убить меня и Руслана, останется один человек. Призрак. Это звучит как план. И медленно, следя за вспышками боли в руках, я пишу.
Римма.
Филипп.
Родион.
Список совсем короткий и, подумав, я всё же добавляю Дашу и Альбина. Ди могла сама подсыпать себе орехи; Альбин — имитировать падение с лестницы. Если подумать, он упал со второго этажа и почти не пострадал... Я хочу начать расследование прямо сейчас, но только после двух недель в больнице меня отпускают домой.
Дом неуловимо изменился. Такое чувство, будто что-то ускользает от глаз. Вроде бы всё как обычно, но картинка не цельная. Как паззл, в котором не хватает нескольких деталей. Но за праздничным обедом — семейство решило отметить моё возвращение — я понимаю, что не так.
Гирлянды в гостиной, которые так и не сняли с дня рождения Роди, исчезли. На кухне опустела подставка для ножей. К моему возвращению купили торт, Римма нарезает его, передаёт нож Родиону, и больше я его не вижу.
Это продолжается и в ванной. Я открываю ящики и вижу пустоту. Не то, чтобы она была мне нужна, но где бритва? Где куча стеклянных флаконов с сыворотками и бальзамами Риммы? Остались пластиковые баночки и безобидные тюбики. Выскальзываю в коридор и бесшумно спускаюсь по лестнице. Открываю ящики на кухне, один за другим. Где штопор и консервный нож? Даже бытовая химия, и та пропала!
— Они боялись, что ты выпьешь средство для чистки труб или вроде того.
Альбин стоит за спиной. Я сажусь прямо на пол опустевшей, тоскливой кухни.
— Я не собираюсь ничего пить. Это так глупо.
— Конечно, глупо. Если бы ты хотела, то разбила бы зеркало или окно и вскрыла вены осколком. Или придумала что-то ещё. Ты в любом случае сделала бы это.
— Да?
— Я смог сделать вторую попытку даже в психушке, когда не удалась первая. Потому что хотел, — он садится рядом и протягивает мне правую руку.
Шрамы Альбина белые, почти незаметные. Когда-нибудь мои тоже станут такими.
— А теперь не хочешь?
— Нет. Много лет как не хочу. Знаешь, мне помог психолог, так что...
— Но я не хотела себя убивать!
— Надеюсь, — Альбин пожимает плечами. — Слушай, пошли выпьем чаю, посидим в гостиной, все увидят, как ты восстанавливаешься или типа того.
Мне остаётся улыбнуться и сдаться.
— Почему бы и нет?
Всё семейство собирается на чай, даже Фил вылезает из своей комнаты. Я сижу в любимом кресле, слушаю рассказы Ди о её странных и придирчивых клиентках, жалобы Роди и Альбина на сессию. Улыбаюсь маме, которая постоянно косится на меня. Но ни на минуту, ни на секунду я не могу забыть.
Один из этих людей пытался меня убить.
Меня боятся оставлять одну. Когда на следующее утро семейство покидает дом, Фил из своей комнаты перебирается за стол на кухне. Он закрывает жалюзи и теперь внутри царит полумрак. А ещё постоянно косится на меня: на то, как я медленно ем йогурт, ещё медленнее делаю себе чай.
— Я бы убралась немного, — говорю я.
— Лучше отдохни. Рукам нужен покой. Попробуй почитать.
Уборка — это предлог. Я хочу снова осмотреть комнаты, поискать доказательства. Что угодно, связанное с убийством, моим или Руслана. К счастью, Фил уже уткнулся в ноутбук. Если они хотели за мной последить, могли оставить кого-то не так погружённого в работу.
В вязаных носках я мягко ступаю по коридору, обходя скрипучие места на полу. Начну с подвала. Интересно, что ещё Ди прячет в своей пряже или склянках? Но дверь не открывается. Я дёргаю ручку, пока не начинает болеть рука. Это неправильно: мы никогда не закрываем двери. Зачем? От кого?
Пока Фил гремит клавиатурой, я проскальзываю наверх. Толкаю двери одну за другой. Открыта моя комната и наша с Риммой ванная. Люк на чердак тоже опущен и заперт. Фил не обращает внимания на то, как я прохожу по кухне и дёргаю ящик с ключами. Раны снова отзываются болью и эта боль бессмысленна, потому что ящик — пуст.
Остаток дня я провожу, следуя совету Фила: читаю. Хорошо хоть библиотека в коридоре, а то бы и её закрыли. Римма возвращается первой и готовит ужин — с кухни доносятся запах жареной курицы. Я откладываю Набокова и думаю, как же достать ключи.
Не могу же я быть запертой в своём доме.
Я ловлю Родю после ужина — он стоит у крыльца и курит, думая, что никто не видит. И чуть не роняет сигарету, когда я мягко приближаюсь и спрашиваю.
— О чём задумался?
— О, боже! — он нервно дёргает плечом. — Никогда больше не подкрадывайся сзади! Никогда!
— Я подумаю, — вечер сегодня холодный, и я пытаюсь обхватить себя за плечи, но мешают бинты. — Слушай, я хотела тебя попросить.
— О чём, сестрёнка?
— Ты знаешь, где спрятаны ключи от всего?
Родион делает долгую затяжку.
— Зачем они тебе?
Я отвечаю честно, как могу:
— Не хочу чувствовать себя запертой. Это мой дом... В смысле, наш. И я хожу, куда хочу.
На этом моменте брат должен прослезиться, достать связку ключей из кармана и обнять меня. Но он качает головой:
— Нет.
— Почему?
— Потому что это опасно. Что если сейчас я дам тебе ключи, а ты возьмёшь нож и воткнёшь его себе в живот? Я буду всю жизнь виноватым, я сам умру!
— Я ничего не буду делать!
— Я не могу верить тебе сейчас, — пепел падает на ступени. — Прости. Просто не могу и всё.
— Но... тогда я расскажу всем про свадьбу.
Я сразу жалею, что сказала это. Я готова извиниться, очень хочу извиниться, но Родион закатывает глаза и бросает окурок в мусорку.
— Делай, что хочешь. Хуже уже не будет.
Он уходит в дом, оставляя меня на крыльце, наедине с кучей проблем. Нельзя же попросить маму дать мне ключи, она слишком волнуется. А ещё Родиона, Фила и других. И не потому, что они волнуются тоже. Потому что кто-то из них напал на меня тогда. Теперь есть только один человек, которому я могу довериться.
Дождавшись, пока все уснут, я поднимаюсь на лестничную площадку, сжимая в руках книгу.
— Братец?
Тишина в ответ. Я раскрываю книжку на случайной странице и, с трудом выговаривая незнакомые слова, читаю:
— Il n'est pire ennemi que ses proches.
Или: «Нет хуже врага, чем твои близкие».
Руслан появляется из темноты. И в этот раз обнять его я не могу.
— Ты знаешь, где они спрятали ключи? — спрашиваю я.
Брат мотает головой. Можно было бы пожать плечами и пойти в библиотеку, читать книжки, пока родные не решат, что я не опасна. Но я не собираюсь сидеть и ждать нового покушения с каким-нибудь романом в руках.
— Найди их, — шепчу я. — Выследи, разыщи их тайник, как угодно. Мне нужна твоя помощь!
И — он кивает. Хоть кто-то в этом доме не возражает мне, не боится меня... И не хочет меня убить.
Брат исчез, а я осталась одна на тёмной лестнице. На первый взгляд рядом никого нет, но злодеи умеют подкрадываться незаметно. Я тороплюсь в свою комнату и в этот раз запираю дверь перед тем, как уснуть.
Если в больнице я могла выспаться в прекрасной одноместной палате — дом не даёт мне покоя. Шумные сборы домашних на работу и учёбу будят непривычно рано. Когда спускаюсь — дверь захлопывается за спинами семейства. Посуда чистая, но неважно, теперь это не моя забота. Время заниматься не хозяйством, а убийцей, притаившемся в доме.
Включив чайник, я нахожу на столе записку: «Не забудь, у тебя перевязка сегодня, в 4 часа!» Аккуратный почерк мамы — спасибо ей за напоминание! Дождавшись, пока чайник перестанет шуметь, я набираю номер, который оставила медиумша. Она отвечает сразу же, будто ждала моего звонка:
— Добрый день!
— Привет!.. — когда-нибудь я вспомню её имя. — Мне нужна твоя помощь.
— О, я знала, что ты позвонишь!
Это ответ настоящего экстрасенса. Мы обмениваемся любезностями. Она спрашивает, как руки, я — как её работа. И наконец перехожу к главному.
— Ты же вместе с Ди работаешь, да?
— Не совсем, — я не успеваю расстроиться, как она добавляет. — Я администратор, а не маникюристка.
Наконец-то всё складывается в мою пользу!
— Прекрасно! Мне нужно узнать, не уходила ли она с работы несколько недель назад.
— В тот день, когда...
— Да!
Она несколько секунд думает.
— Это была не моя смена. Но я обязательно выясню и перезвоню тебе.
— Нет! — вырывается у меня. — Не надо!
Один невовремя прозвучавший телефонный звонок уже слишком много рассказал маме. Семейству необязательно знать, что я делаю. Особенно убийце.
— Я сама тебе позвоню, ладно?
— Конечно. Удачи! И будь осторожна.
Положив трубку, я завтракаю. Делаю упражнения для рук, пока их не начинает сводить от боли. Дёргаю двери комнат в надежде, что хоть одну оставили открытой. Безнадёжно. Поэтому остаток времени до перевязки я провожу за чтением Набокова и обедом с Филом. Он, кстати, ухитряется почти не смотреть на бинты, и за это я очень благодарна.
Мне не хочется, чтобы и другие люди пялились на мои раны. Хорошо, что на улице снова холодно, и я могу накинуть толстовку с длинными рукавами. В больнице ждут длинные очереди. Перевязочная рядом с кабинетом флюорографии, у которого, кажется, собрались все пациенты из десятка ближайших районов. С трудом нахожу удобный угол неподалёку от двери, и жду.
Когда из перевязочной кричат мою фамилию, я готова умереть от скуки и духоты. Внутри, кстати, пахнет не лучше — спиртом и ещё чем-то непонятным, медицинским. Как хорошо, что мне больше не нужно думать о такой работе. И как Альбину и Родиону это нравится, интересно?
Доктор натягивает стерильные перчатки, берёт пугающе большие ножницы и разрезает бинты. Под ними давно нет крови, только стянутые швами, замазанные зелёнкой шрамы. Две тёмные продольные линии на коже.
Кто бы ни сотворил со мной такое, они знали, что делать. Чудо, что я вообще осталась жива.
Доктор обрабатывает раны тампоном, смоченным в чём-то холодном и пахучем. Накладывает новые бинты, а я смотрю на раны, но не фокусирую взгляд. Все мысли сосредоточены на загадке.
Кто мог сделать такое со мной?
Не могу перестать думать об этом в автобусе домой, за тихим, пересоленным ужином, приготовленным Ди. Семейство перемещается в гостиную для вечернего чая, я продолжаю разрабатывать руки: сижу на диване и медленно пишу в блокноте. Конспектирую новости. Прогноз погоды. Когда никто не смотрит в мою сторону, открываю первую страничку.
Осталось пять имён.
Я веду пальцем по списку и останавливаюсь на сестре. Сама Римма, позёвывая, смотрит в экран. Не могу представить, как она тащит меня в ванную, делает своё грязное дело, вкладывает мне в пальцы лезвие бритвы. А потом сама же звонит в скорую. Но и остальных членов семейства сложно вообразить в роли убийцы.