Глава 7. Кровь на часах.
Полночь. Трещины на разбитом зеркале пульсировали слабым, зловещим светом, будто в них билось чёрное сердце самого Сада. Воздух в лавке гудел от напряжения, смешиваясь с хаотичным тиканьем уцелевших часов.
Эмили прижала к груди синий лепесток. Он отзывался теплым свечением на ее страх, отбрасывая на стены призрачно-красивые узоры, удивительно похожие на переплетенные ветви Лунного Сада. Этот крошечный кусочек жизни в мире смерти был ее единственной надеждой.
За окном – не просто хруст ветки. Послышался глухой стон, словно земля сама скорбела.
Она знала. Сердце сжалось, но не от страха – от предчувствия беды.
Он стоял на пороге, залитый лунным светом и чем-то другим – темной, вязкой субстанцией, покрывавшей полы его пальто, как кровь или смола. Его дыхание было прерывистым.
— Ты видел Адриана, — выдохнула Эмили. Вопросов не оставалось. Горечь и вина подступили к горлу. Это она втянула его в свой кошмар.
Лукас лишь кивнул, тяжело опираясь о косяк. Когда он поднял руки, чтобы смахнуть прядь волос со лба, Эмили увидела запекшуюся кровь и свежие, глубокие царапины, будто он раздирал ими каменную кладку или... корни деревьев.
— Я пытался... — голос его был хриплым, надорванным. — ...вытащить его. Но сад не отпускает тех, кто уже наполовину его. Тень... она крепко держит то, что считает своей добычей.
Эмили подняла дрожащую руку, открыв ладонь с сияющим лепестком:
— Почему он светится? Почему он живой?
Лукас замер. Его глаза, обычно ледяные, расширились от неподдельного потрясения и... страха?
— Это... невозможно, — прошептал он. — Ты не должна была его сохранить. Он... он не для этого мира. Он часть Сада.
Он нерешительно протянул руку. Когда его окровавленный палец едва не коснулся лепестка, тот вспыхнул ослепительно-синим светом, осветив на мгновение его запястья. Под темной мазней четко проступили темно-багровые следы – словно от впившихся в плоть цепей или корней.
София ждала их в самом сердце библиотеки – в Запретном Зале, где древнейшие фолианты были прикованы массивными цепями к дубовым полкам, будто их знание могло вырваться на свободу. Воздух здесь пах пылью, железом и страхом.
— Её звали Алисой, — голос Софии был безжизненным, как страницы, которые она осторожно разворачивала. Перед ними лежал свиток, обугленный по краям, будто вытащенный из огня. На пожелтевшем пергаменте была изображена хрупкая девушка с невероятно знакомыми, печальными серыми глазами – глазами Лукаса. И из ее груди, прямо из сердца, прорастало молодое, но уже мрачное дерево, корни которого опутывали ее тело.
— Сад не просто исполнил ее желание спасти брата... он съел ее душу, — продолжила София, ее пальцы дрожали, касаясь рисунка. — Но что-то в ней... капля отчаяния, капля любви... сопротивлялась полному уничтожению. Так родилась Тень – не призрак, не дух. Осколок ее уничтоженного "я", пропитанный ядом Сада.
Лукас стоял неподвижно, статуей. Но стеклянный флакон, висевший у него на шее на тонком шнурке, медленно наполнялся густой, маслянистой черной жидкостью. Он пульсировал, как живой.
Эмили смотрела то на флакон, то на рисунок Алисы, и понимание обожгло ее, как молния:
— Это не твои воспоминания. Ты... носишь ее боль.
Лукас закрыл глаза, кивнув почти незаметно. Его голос был тихим, полным невыносимой тяжести:
— Чтобы она не забыла себя полностью. Чтобы Тень не стала совсем чужой. Это... единственная нить.
Дорога обратно в лавку пролегла в гнетущей тишине. Мысли Эмили метались между ужасом происхождения Тени и образом Адриана, пойманного в ловушку Сада. Лукас шел рядом, его шаги были тяжелыми, а взгляд – устремленным в какую-то внутреннюю бездну.
Они уже почти подошли к "Чертову зеркалу", когда грянул удар. Не просто бой – оглушительный, синхронный грохот, будто все часы в городе, во всех домах, взорвались разом.
Три часа ночи.
Сердце Эмили упало. Она бросилась вперед, опередив Лукаса.
На пороге лавки, неестественно скрюченный, лежал Адриан. Его лицо было мертвенно-бледным, губы посиневшими. Глаза широко открыты, но взгляд пуст и бездонен. В его руке, сжатой в последнем усилии, был зажат синий цветок. Но не живой символ надежды – тот самый засохший бутон, подаренный Лукасом в первую ночь, теперь казавшийся просто куском мертвой материи.
— Адриан... — имя сорвалось с губ Эмили шепотом, полным неверия и надвигающейся волны отчаяния.
Лукас резко оттащил ее назад, встал перед ней щитом. Его движение было резким, полным предчувствия.
Тень Адриана на стене зашевелилась. Не просто дрогнула – она оторвалась от пола и стен, сгустившись в вертикальную, зыбкую колонну мрака рядом с его телом.
Из этой черноты прозвучал голос. Не скрежещущий множественный, как раньше, а чистый, женский и бесконечно печальный – тот самый, что шептал "Тише" из зеркала. Голос тети Марго.
— Он мой, — прошептал голос, и в нем слышалась не злоба, а... усталое обладание. — Его боль... его страх... Его время. Оно закончилось.
Тень-колонна рванулась не к Эмили, а к Лукасу – стремительно, как копье тьмы.
В тот же миг все уцелевшие часы в лавке – на стенах, на полках, в витринах – взорвались одновременно. Грохот был оглушительным. Сотни осколков стекла, шестеренок и стрелок взметнулись в воздух, как смертоносный дождь.