Глава 6. Ложное время.
Полдень. Лавка «Чертово зеркало».
Эмили перебирала старые часы на полке — карманные, каминные, наручные — все они тикали, но...
Каждый показывал разное время.
Настенные — 03:17.
Карманные — 11:42.
Золотые часики тёти — 23:55.
Стекло последних было покрыто инеем, хотя на улице стояла жара.
Эмили замерла, прикоснувшись пальцем к ледяному стеклу часов тети. Холод пронзил кожу, заставив вздрогнуть. Как это возможно? В голове метались мысли о Саде, Лукасе, стертой памяти Адриана. Она машинально переставляла часы, пытаясь найти хоть одну пару, показывающую верное время – полдень. Бесполезно. Хаос временных потоков в лавке был осязаем.
— Ты заметила, — прозвучал голос за спиной. Спокойный, знакомый, но с каким-то... металлическим оттенком.
Эмили резко обернулась.
Адриан стоял в дверях, залитый полуденным солнцем. Но что-то было не так. Страшно не так. Его тень падала не к ногам, а высоко на стену, будто источник света находился где-то снизу, или будто он висел в воздухе, лишь касаясь пола носками ботинок.
— Что я заметила? — спросила Эмили, стараясь держать голос ровным, но сердце колотилось где-то в горле.
Он вошел, его улыбка растянулась неестественно широко, обнажая слишком много зубов.
— Что время здесь лжёт, — произнес он, и в интонации слышалась нечеловеческая уверенность. — Как и всё остальное в этом месте. Как и я.
В его руке был тот самый засохший цветок – синий, неестественный, оставленный Лукасом в ту первую ночь. Адриан перевернул его между пальцами – и на глазах Эмили сморщенные бутоны ожили, распустились, наполнившись густым, кроваво-красным цветом, капающим мрачной жизнью.
— «Любовь — это просто забытое обещание», — прошептал он голосом, который был почти Адриановым, но с чужим шипящим подтоном.
Эмили похолодела сильнее, чем от ледяных часов. Эти слова. Они были выведены дрожащей рукой на последней странице тётиного дневника. Тайна, которую она никому не показывала.
— Откуда ты знаешь эту фразу? — Эмили сделала шаг назад, задевая полку. Раздался резкий звон нескольких упавших карманных часов.
И в тот же миг все часы в лавке – все до единого – дружно замолчали. Тишина стала оглушительной.
"Адриан" наклонил голову под странным углом, словно изучая ее реакцию.
— Она всегда знала, что ты вернёшься, — сказал он, и теперь в голосе не было и тени Адриана, только холодная, древняя уверенность.
— Кто? — выдохнула Эмили, чувствуя, как сжимается пространство лавки.
— Та, что плачет в зеркале. Та, что ждет в Саду. — Он протянул к ней цветок. Но едва легкое дуновение ветра из открытой двери коснулось лепестков, они мгновенно почернели и осыпались в горстку мелкой, зловещей пыли.
— Ты спросишь его, да? — голос "Адриана" вдруг изменился, стал наложенным, грубым и скрежещущим одновременно, будто говорили двое: один знакомый, другой – нечто чужеродное. — О первой жертве. О той, чье отчаяние стало семенем, а плоть – почвой для Сада.
Инстинкт самосохранения сработал быстрее мысли. Эмили рванулась к прилавку, схватив со стола длинный, тонкий нож для вскрытия писем. Лезвие дрожало в ее руке.
— Ты не Адриан! — выкрикнула она, направляя острие на него.
Существо в облике художника лишь усмехнулось той же широкой, безрадостной улыбкой.
— Нет, — согласилось оно. — Но он... он уже почти и не он. Скоро и следа не останется.
Его глаза... они побелели полностью, стали как мутное, заиндевевшее стекло тётиных часов. Ни зрачков, ни радужки – только мертвенная белизна.
— Ты следующая, Эмили. И зеркало твоей тети уже готово принять тебя.
Существо повернулось и вышло, растворившись в ослепительном полуденном свете, будто его и не было. Эмили опустила нож, дрожь прокатилась по всему телу. Лавка снова наполнилась тиканьем часов – хаотичным, лживым. Она стояла, опираясь о прилавок, пытаясь перевести дыхание.
Ее взгляд упал на пол, где лежала горстка черной пыли от цветка. И среди нее... один маленький синий лепесток, неестественно яркий, уцелевший. Будто последний крик увядающей жизни.
Эмили наклонилась, подобрала его. Лепесток был холодным и странно упругим. Она сунула его в карман платья.
Звон!
Резкий, оглушительный звук заставил ее вскрикнуть. Она рванулась на месте.
Зеркало – большое, старинное, висевшее за прилавком – звонко треснуло. Паутина трещин рассекла отражение комнаты на десятки фрагментов.
И в этих осколках... отражалось не ее лицо. В каждом кусочке стекла, как в калейдоскопе ужаса, мелькало лицо Лукаса! Но не то холодное, отстраненное лицо Хранителя. Оно было искажено настоящим, первобытным ужасом, глаза расширены от паники.
Его губы в осколках зеркала отчаянно шевелились, пытаясь донести что-то. Эмили замерла, вглядываясь, ловя беззвучные слова:
«Не верь часам... Не верь теням... И...»
Последнее слово застыло на его губах. И тут из всех трещин, из глубины самого зеркала, хлынул густой, живой черный дым. Он заполнил осколки, поглощая отражение Лукаса, его предупреждение, оставляя лишь зияющую черноту в разбитой раме.