Фиолетовые цветы на крови

Жизнь в клане Лань для Мэй Ли превратилась в одно сплошное испытание на прочность. Каждое утро начиналось с медитации на рассвете, которую она ненавидела всеми фибрами своей души. Сидеть неподвижно, пытаясь «очистить ум от скверны», в то время как единственное, о чём она могла думать, — это о том, как бы стащить сладкие пирожки с кухни, было для неё формой изощрённой пытки.

Её главным мучителем стал старейшина Лань Циань, преподававший «Историю добродетели и основы нравственности». Его занятия были настолько скучными, что Мэй Ли была уверена: даже демоны, которых они изучали, засыпали бы от его монотонного голоса. Она изобретала всё новые способы развлечь себя: запускала бумажных журавликов, которые пикировали на лысину старейшины, шептала едкие комментарии соседям по циновке, а однажды умудрилась незаметно подложить ему под сиденье колючий репейник.

Её неизменным спасителем оказывался Лань Цзюнь. Казалось, у него был дар появляться именно в тот момент, когда старейшина уже готов был изгнать её из клана или приговорить к месяцу чистки отхожих мест. Ледяной господин возникал на пороге с бесстрастным лицом и находил какое-нибудь невероятное оправдание её поведению.

«Её неуёмная энергия — признак мощного, необузданного ци, которое требует направления, а не подавления», — заявлял он как-то раз, когда Мэй Ли устроила небольшой пожар на уроке по управлению стихиями, пытаясь поджечь скучный учебник.

«Её вопросы, хоть и некорректно сформулированные, указывают на нестандартный ум, стремящийся постичь суть вещей», — отрезал он в другой день, после того как Мэй Ли спросила старейшину, не слишком ли ему тяжело таскать на лице такую длинную и несчастную бороду.

Он не просто покрывал её. Он стал её тенью. Лань Цзюнь присутствовал на всех её занятиях, наблюдая за ней с невозмутимым видом, но она чувствовала на себе его взгляд — тяжёлый, пристальный, изучающий. Иногда он сам проводил с ней индивидуальные тренировки. Точнее, это были попытки тренировок.

«Сконцентрируй ци в ладони», — командовал он, стоя перед ней на тренировочной площадке.

Мэй Ли корчила гримасу, сжимая и разжимая пальцы. «Оно не хочет концентрироваться. Оно говорит, что сегодня выходной».

«Ци не разговаривает», — его голос был ровен, но в уголках губ была едва заметная судорога.

«Моё — разговаривает. И оно ещё и матерится. Вы не хотите это слышать», — парировала она, и наконец из её ладони вырвался жалкий клочок дыма, пахнувший гарью и чем-то сладковатым.

Лань Цзюнь вздыхал. Это был странный, непривычный для него звук. Звук легчайшего раздражения, смешанного с чем-то ещё. «Ты делаешь это нарочно».

«Может быть, — она улыбнулась во всю ширину рта. — А может, мне просто нужен правильный стимул».

Он смотрел на её улыбку, на её красные глаза, сияющие озорством, и его собственный, железный контроль давал трещину. Однажды, когда она в очередной раз «случайно» упала, отрабатывая боевую стойку, и он поймал её, их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Он чувствовал её быстрое дыхание на своих губах, видел, как расширились её зрачки. Она чувствовала мерцающую в нём борьбу, напряжение каждой мышцы его тела, которое говорило громче любых слов.

Он резко отпустил её, будто обжёгшись. «Небрежность ведёт к поражению», — пробормотал он, отводя взгляд.

«А что ведёт к победе?» — дыхнула она ему в след, но он уже уходил, его спина была неестественно прямой.

Её единственным утешением стал Лань Шэн. Старший брат, казалось, был полной противоположностью Цзюня. Он сам нашёл её как-то раз, когда она, сидя на крыше своего крыла, швыряла камушки в проходящих внизу учеников.

«Неспортивно, — раздался снизу его спокойный, тёплый голос. — Они как бараны, бегущие по ущелью. Им и так нелегко».

Мэй Ли свесила голову вниз, её чёрные волосы свисали, как шторка. «А что им делать? Скучно же».

Лань Шэн улыбнулся. Его улыбка была лёгкой и естественной, в отличие от напряжённой маски его брата. «Спускайся. Я как раз собирался заварить новый сорт чая. Говорят, он пахнет дождём и персиками».

С тех пор чаепития в его покоях стали их ритуалом. В отличие от строгих, почти пустых комнат Цзюня, апартаменты Лань Шэна были уютными: повсюду лежали стопки книг и свитков, стояли склянки с засушенными травами, а из открытого окна доносился шум ветра в соснах.
Он никогда не заставлял её говорить, не учил правилам. Он просто наливал чай, и они молча сидели, слушая, как закипает вода в котле. Иногда он рассказывал забавные истории из детства о своём брате — как Цзюнь в пять лет пытался медитировать с таким серьёзным видом, что заснул и упал в пруд с карпами.
Мэй Ли смеялась, и это был настоящий, беззаботный смех, который она уже забыла. С Лань Шэном она могла быть просто собой — тихой, уставшей, не обязанной никого дразнить или защищаться.

«Он беспокоится о тебе, — сказал как-то раз Лань Шэн, доливая ей чашу. — Цзюнь. Он просто не умеет этого показывать».

«Он беспокоится о своём эксперименте, — мрачно ответила Мэй Ли, смотря на кружащиеся в чае листочки. — Боится, что я взорву его идеальный мир».

Лань Шэн мягко улыбнулся. «Ты уже это сделала. И, поверь, ему это нравится куда больше, чем он готов признаться».

Однажды вечером, возвращаясь от Лань Шэна, Мэй Ли заблудилась в бесконечных переходах поместья и вышла в маленький внутренний садик, который не видела раньше. И там, в лунном свете, стоял Лань Цзюнь.
Он был без верхней одежды, лишь в тонком белом исподнем, и он… тренировался. Его движения были не просто отточенными — они были смертельно красивыми. Меч в его руке пел, разрезая воздух, его тело изгибалось с грацией водяного дракона. Это была не просто техника. Это была плоть и кровь, превращённые в чистое искусство. Он дышал ровно, его лицо было сосредоточено, на лбу блестели капельки пота.

Мэй Ли затаилась в тени, заворожённая. Она видела его силу в бою, но это было иное. Это было сокровенное. Его частное, ничем не приукрашенное мастерство.

Он закончил комплекс движений и замер, опустив клинок. Его грудь вздымалась. И тогда он поднял голову и посмотрел прямо на её укрытие. Он знал, что она там.

«Выслеживаешь?» — спросил он, и в его голосе не было гнева. Была лишь лёгкая усталость и что-то ещё… вызов?
Мэй Ли вышла из тени, чувствуя, как сердце бешено колотится. «Учусь у лучшего», — сказала она, пытаясь вернуть себе привычную дерзость, но её голос дрогнул.
Он не ответил. Он просто смотрел на неё — на её растрёпанные волосы, на её широко раскрытые в лунном свете красные глаза, на её губы. Он сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Они стояли так близко, как в тот раз на тренировке.
Он медленно, почти нерешительно, протянул руку. Она замерла, ожидая, что он коснётся её лица. Но его пальцы прошли мимо щеки и вытащили из её волос маленький, засохший листок чая, застрявший там, вероятно, в покоях его брата.
Он поднёс листок к глазам, потом посмотрел на неё. «Ты была у Шэна».

Это было не упрёком. Это было констатацией факта, но в его глазах промелькнула тень… ревности? Или просто досады, что её время досталось не только ему?

«Он заваривает лучший чай», — выдохнула она, не в силах отвести взгляд.

«Я знаю», — тихо сказал он. Его пальцы разжались, и листок упал на землю. Он всё ещё смотрел на неё. Воздух между ними сгустился, стал тяжёлым и сладким, как мёд. Она видела, как сжаты его челюсти, как напряжены мышцы на шее. Он боролся с собой. И она понимала, что больше всего на свете ей хочется, чтобы он проиграл эту борьбу.

Но вместо этого он отступил на шаг. Маска снова опустилась на его лицо.

«Иди отдыхай. Завтра рано вставать».

И он повернулся, оставив её одну в лунном саду с бешено стучащим сердцем и щемящим чувством недосказанности в груди.

Уроки продолжались. И чем больше времени она проводила с ним, тем яснее становилось: самые важные уроки происходили не в залах для медитаций. Они происходили в молчаливых взглядах, в случайных прикосновениях, в тихом трепете, что пробегал по коже, когда их пальцы почти соприкасались, передавая чашу с чаем.
И Мэй Ли начала понимать, что её самое опасное приключение началось не в ночном поле, а здесь, в стенах этого ледяного клана, где её учил не только искусству войны, но и чему-то гораздо более рискованному — искусству быть желанной.