IMMORTAL

Леви стал сниться Эрвину всё чаще и чаще. И сон начинался одинаково: командор шёл по пустынной Шиганшине либо в мелкий дождь, либо в тумане и впотьмах. Ни звука вокруг: ни птиц, ни шороха, даже ветра словно не было в этом мрачном осколке другого измерения.

Потом появлялся Леви. Такой же полуматериальной тенью с узнаваемыми, но безнадёжно ускользающими чертами. И в последние дни он будто стал обретать плотность. А голос его — звучать уже не из прошлого.

Из настоящего.

Как наяву.

— Эрвин, где ты находишься? Просто скажи. Это сон, чего ты боишься?

— Сойти с ума.

Тот самый ящик. На котором сидел Эрвин перед своей «смертью», а Леви — напротив, преклонив колено. Теперь каждый его сон такой. Они снова и снова и там, Эрвин — на ящике, Леви — напротив. Только разговоры их не бредовые и не фантастические.

— Ты не сумасшедший, — Леви не поднимает головы. Верхнюю часть его лица всё ещё скрывает тень, но теперь Эрвин может видеть, как он шевелит губами, произнося слова. — И ты жив. Микаса тоже это видела — что на крыше в Шиганшине тебя не было.

— На крыше?

— Ты же не в курсе...

Недолго Эрвин думал, что всё вокруг только обретает ясность. Посмотрев сны с Леви порядка месяца, он заметил тревогу. Всё вокруг стало его настораживать. А казалось бы, настораживать его должны сны! Но он не торопился делиться ими с отцом. Тем более, что в Марлии Эрвин по-прежнему пленник.

— Это я и твоя мать. В день свадьбы.

Тем не менее, они становились всё ближе. Отец перестал говорить с ним через решётку, отпирал камеру и снова запирал снаружи, просунув руку сквозь прутья. Эрвин наглядеться не мог на него, но всё же испытывал двойственные чувства, понимая притом головой что здесь есть свои порядки. И им подчиняются все: родственники, члены семьи. Все. И если пока Эрвин не может выйти, значит, надо набраться терпения.

Фотоальбом, так назывались переплетённые листы, куда в Марлии принято вставлять снимки, сделанные специальным приспособлением, походили на книгу. Только изначально страницы в ней пусты. И чем дольше живёт человек, чем больше он встречает праздников и переживает событий, тем больше в этой книге появляется запечатлённых, бесценных моментов. Как же жаль, что у самого Эрвина такой никогда не было.

Со снимка на него смотрели молодые мужчина и женщина. Он так похож на Эрвина в двадцать лет! Только волосы темнее. И уже есть очки. Вот женщина была светловолосой и светлоглазой, с улыбчивым лицом и мягкими чертами, в простом белом платье. Эрвин как-то понял, что тогда у них было совсем немного денег.

И всё же они любили друг друга.

— Мама, — он бережно коснулся пальцами её лица, словно боясь, что краска сотрётся со снимка, как с карандашного рисунка. Но кожа скользила по глянцевой поверхности. — Она правда умерла в родах?

— Увы, — пожилой мужчина покачал головой. — Медицина Элдии развита очень слабо. Бедняжка Марта... Она носила тебя легко. Но вот в родах что-то пошло не так...

— Отец, я должен спросить, — нахмурился Эрвин. В горле давил ком, а предвкушение ответа вызывало то панику, то какой-то ненормальный и кощунственный... восторг? — В Марлии есть элдийское гетто, где живут те, кто не остался на острове, вы не допускаете смешивания крови, чтобы не распространять ген... а я и ты? Мы же не элдийцы, так? Я всегда был чужим на острове?

— Я надеялся, что ты просто догадаешься и не спросишь. Глупо, правда?

Эрвин догадался. Ещё до того, как отец рассказал про Либерио, политику несмешения крови с элдийцами и ген, позволяющий единственной среди всех прочих расе превращаться в Титанов. Просто понял это. И многое другое.

Он всегда был чужим. Везде. Несмотря на то, что имел друзей, уважение и внимание к себе. Ещё он чувствовал себя одиноко, чувствовал несправедливость, на которую словно было плевать всем, кроме него. Белой вороной. Не от мира сего.

И ведь так и есть! Он не элдиец. И память крови не обмануть. Выходит, всё это время он был не на своей стороне? Не с теми людьми?

А вот на этой мысли сердце протестовало. Не укладывались отношения с самыми близкими в ладную картину его марлийского происхождения.

Пусть и так, но он дружил и любил искренне! И будь Леви и Ханжи живы сейчас — ни за что бы не причинил им вреда!

Но теперь его новообретённая жизнь — это пустая книга для фотоснимков. Он прожил половину. И ещё полжизни у него осталось, чтобы заново собрать себя. Из прошлого, настоящего и того, что он ещё не узнал.

Но сны продолжались. И Эрвин по-прежнему молчал о них. Ничего более не говорило о сумасшествии.

— Леви, допустим, ты видел на крыше то, что видел, хорошо, — они снова на том же месте. На сей раз Шиганшина тонет в молочном тумане, но Эрвин видит черноволосого капитана как спросонья: пятна глаз, на лбу темнеет хмурая морщинка, черты всё чётче, но лицо всё ещё похоже на слегка размытый рисунок. — И ты полагаешь, это сделал Титан Прародитель? Но Эрен не из королевской семьи.

— Нет, — Леви кивает, но продолжает свою мысль. — Микаса думает, что это произошло когда, я собрал новый отряд. Тогда Эрен много времени проводил с Хисторией и... был обижен мной. Он может получить доступ к Координате, если коснётся члена королевской семьи. Хистория была рядом с ним, скорее всего — поддерживала. Микаса сказала, что она была единственной, кто не осуждал его тогда. Эрен мог обнять её, подать руку, что угодно. И что творилось в тот момент у него в голове, только ему самому и известно.

— Вы говорили с Хисторией? — Эрвин задал вопрос совершенно естественно и вдруг похолодел.

Именно. Похолодел во сне. И наяву, как выяснится позже. Неужели он допускает, что сейчас может происходить что-то реальное? Что он беседует с живым Леви о настоящем положении вещей где-то там? В Стенах?

— Нет. Микаса считает, что этого делать не следует. И я согласен. Пусть она занимается своим делом, а мы — своим.

— И какое же у вас дело?

Леви медленно поднимает голову и смотрит на него чернотой глазниц.

— Вернуть тебя на остров.

Пробуждения словно и не было: сон продолжился в камере. Эрвин обнаружил себя там ещё затемно, окошко под потолком почти сливалось с каменными стенами. И в душе поселился даже не страх. Скорее, глубокое и парализующее потрясение сродни тому, что мужчина испытал, впервые очнувшись здесь.

Через неделю его должны выпустить из камеры. Он узнал, что никогда не убивал своего отца! И с каждым днём его, как назло, стоит только солнцу сесть, всё тянет и тянет в покрытое ледяным туманом болото прошлого, Шиганшину, что едва не стала его могилой.

Но Леви... Не так давно Эрвин отчаянно боялся забыть его. Единственного, кого он может назвать любовью. Выстраданной, прошедшей и выдержавшей всё. Нет, он не забывает Леви. С каждым днём черноволосый стальной капитан, обманчиво хрупкий в своей юношеской угловатости и, вместе с тем, жестокой и молниеносной грации бойца, всё чётче и чётче проявляется во снах, а порой и наяву. Краем зрения Эрвин видит знакомые жесты, слышит голос. И верит, что Леви может вот-вот шагнуть из стены, каким-то образом появиться и воплотиться прямо здесь. Почему эти ощущения такие явственные?

Если подумать и порассуждать... Если вспомнить их разговоры во снах, которые, скорее всего, являются проекцией мыслей и тревог самого Эрвина... то всё сказанное Леви теоретически возможно. Но зачем тогда отец сказал, что все погибли?

Как ни крути, а отец Эрвина принадлежит формально вражескому государству. И сам Эрвин теперь в неясном статусе. Может, высшее руководство Марлии дало такие инструкции? Однажды мистер Смит уже поплатился за откровенность. Надо думать, отец не хочет повторять прошлых ошибок. Эрвин аккуратно всё выяснит.

Только одно он не может объяснить.

Даже если Леви жив, что происходит сейчас между ними? Они оба не владеют Титанами, Координатами и чем-либо ещё, выходящим за рамки человеческих возможностей. Тогда почему они видят одни и те же сны?

— Не говори так.

— Эрвин...

— Не говори так о моём отце!

Ещё через месяц снов на двоих они с Леви поссорились. С официально погибшим Леви. Поссорились. Во сне!

А всё из-за того, что Леви назвал мистера Смита лже-отцом. Эрвин и раньше пытался сразу же закрыться и пресечь на корню то, что ему неприятно слышать. Что возмущает или неприемлемо для него. Но на сей раз первым порывом было встать и уйти. В этот проклятый ползучий туман.

— Эрвин, — Леви, как и всегда коленопреклонённый, вытянул руки и положил их на его колени.

И там, где он касался, теплело! Щекотливо, с нарастающей тяжестью, материально теплело, словно его касался живой человек. И отзвук в сердце не дал пошевелиться. Оттого слова Леви ранили только сильнее.

— Прости. Я не должен был так о нём говорить, — Леви всё смотрел на него чёрными пятнами глазниц, снизу вверх. И вдруг в этой призрачной черноте засеребрился огонёк. Как искорка. И стал разрастаться, разъедать черноту. Пока наконец на мужчину не взглянули серо-голубые глаза. Светлые, как отражение солнца в стальном клинке. — Просто присмотрись к этому человеку, понаблюдай за ним. Ты увидишь: это не твой отец. Кто-то очень похожий. Но это не он.