IMMORTAL

Эрвину снился долгий и затягивающий сон. Очень тёмный и явственный. Ощущениями, не образами. Ступни чувствовали сырость травы, мелкие камни и ветки. Дождь, больше похожий на пар, оседал на непокрытой одеждой коже, видимости практически никакой. Все зелено вокруг. Эрвин словно находился в лесу.

— Эрвин? Эрвин, ты здесь?

Этот голос. Глухой, разносящийся эхом по необозримому пространству. Принадлежит мужчине, но звучит в нём что-то юношески наивное. Грустное. Этому человеку очень плохо и одиноко.

— Кто здесь?

Эрвин оборачивается и видит кирпичные стены. Они белеют из зелёного морока. А ещё выше встают черепичные крыши.

— Эрвин?

Впереди темнеет силуэт. Невысокий, составленный из прямых линий. Ветер трогает как лезвием отсечённые пряди цвета воронова крыла. Глаз не видно, и Эрвин не чувствует взгляда: человек потупил его, смотрит в землю. Безучастно и безнадёжно.

— Леви?

Силуэт темнеет и вдруг проясняется, становясь почти прозрачным. И снова темнеет. Словно душа его мечется в горе и радости.

— Я сплю. И вижу тебя. Впервые за несколько месяцев.

— И я сплю.

Бесцветные губы Леви трогает улыбка. Горькая. Она режет травой по открытой коже и пропадает.

— Это уж точно, — соглашается он.

Эрвин тревожится: что-то не в порядке. Сон чересчур отчётливый. И Леви. Пусть он всё ещё в мороке сна, несмотря на то, что разделяет их пара шагов, он словно... жив. И говорит с Эрвином из другого места, через расстояние и пространство. Утром мужчина сам не сможет объяснить эти предчувствия и ощущения. И ещё долго не сможет. Эрвин не переставал горевать ни дня. Почему именно сейчас Леви кажется ему живым?

— Это твой загробный мир? — силуэт озирается по сторонам, как и Эрвин несколько минут назад.

Или часов? Время здесь тоже течёт по-иному. Загробный мир? Быть может, только это не Эрвин туда угодил.

— О чём ты, Леви? Я жив. Это ты погиб под Шиганшиной.

Силуэт потемнел. И больше не прояснился. Эрвин подошел ближе и протянул руку в трясину здешнего тумана, но не ощутил ничего кроме воздуха. И понял, что больше не видит человека. И пришёл в телесно ощущаемое отчаяние. Он же только что был здесь!

— Леви? Леви?!

Эрвин проснулся охваченный жаром. Одежда вымокла насквозь, хоть выжимай. В первые секунды мужчина подумал, что у него разыгралась лихорадка: в подземелье сыро и сквозняки. Рано или поздно он бы тут запросто простыл, и это неудивительно. Но как только сердце перестало колотиться и лёгкие наполнились кислородом, духота стала отступать. Сперва от лица, а потом и от конечностей.

— Чёрт тебя дери, Эрвин, — недовольно раздалось у самого уха.

Тело снова бросило в жар. На сей раз от явственного ощущения присутствия — когда бок колет мурашками от близости второго живого человека. Кем бы он ни был. Но Эрвин знал этот голос. Слишком хорошо. И его точно не забудет никогда.

— Ну вот, напялил твою рубашку — и теперь у меня галлюцинации, — продолжил человек, а Эрвин краем глаза уловил движение.

Как если бы кто-то, спящий рядом с ним, пошевелил ногами под одеялом.

— Невозможно, — Эрвин громко и чётко произнёс это — вслух, так, чтобы эхо отозвалось за решёткой. — Должно быть...

— Ветер? — подсказал голос.

Эрвин резко повернул голову. Уж лучше увидеть воочию и прямо, что происходит! Не зажмурился и даже не моргнул: если он видит галлюцинацию, то едва ли она рассеется немедленно. Но рядом не оказалось ничего. Никого. Ровное, тоненькое одеяло. Только Эрвин в камере. И ветер.

И разочарование.

Он был таким настоящим. Живым. Он двигался! И говорил с ним. Но это невозможно.

Напялил твою рубашку... Успокоив сердце и выровняв дыхание, убедившись, что тело остывает и расслабляется, Эрвин вспомнил, как когда-то надел на Леви свою рубашку. А потом у рядового и позже — капитана, это уже вошло в привычку...

...долгое время стальной капитан избегал ночёвок в их общей с Эрвином комнате. Щемящее чувство за грудиной, горько-сладкое и убийственно тёплое неотвратимо тянуло его туда, к согревающим лампам, в этот созданный ими обоими уют, к его вещам, их вещам... Но даже переступить порог было невыносимо. Невозможно.

Этим вечером лил стеклянный дождь. Звенел и хлестал по открытой коже с силой, способной, казалось, нанести кровавые порезы. Леви шёл сквозь лишающую слуха стену не разбирая пути — по наитию. Он много лет ходил туда одной и той же дорогой. И как бы ни было больно — сегодня он не сможет спать один.

Казалось бы — время должно лечить. Но оно только бередило. И задавало вопросы. Как? Какой в этом был смысл? Почему его останки были практически не опознаваемы? Почему Леви до сих пор не верит, что Эрвин мёртв?

А он не верит. Но ни с кем не делится своими мыслями. Все сочтут его скорбящим и медленно трогающимся умом с горя. Может, оно и так. Но Леви будто не хоронил своего командора. Иногда ему кажется, что Эрвин идёт рядом с ним — слишком высокий, чтобы просто повернуть голову и встретится взглядом. Плечистый, сильный. Он мог поднять Леви за талию одной рукой.

В стене холодной воды, струящейся по лицу, щёки нагреваются. И уши горят. Этого не остудит ничто. Ни время, ни дождь.

Свет внутри, естественно, не горит. И Леви не торопится его зажигать. Разувается у порога, там же снимает мокрую куртку и вешает отлаженным жестом так, чтобы подсохла и не помялась. Шлёпает в спальню босиком, ступни чувствуют пылинки. Разумеется, тут никто не прибирается.

Постель застелена безупречно: такой они оставили её перед отбытием к Шиганшине. На краю стола лежат черепки той самой чашки, что выронил Леви. Собрать собрал, а выбросить как-то забыл. А может, просто не успел — тогда его волновало другое.

Он закрыл дверь, да и кому придёт в голову идти в пустующий дом покойного лидера Разведки? Но Леви запирает и дверь в спальню изнутри. Комната погружается в шумящую дождём темноту. А Леви так же, по наитию, следуя какой-то древней телесной памяти, идёт к шкафу с одеждой.

И достаёт оттуда рубашку. Однажды Эрвин надел такую же на Леви, чтобы они стали ещё привычнее и ближе друг к другу. И не так давно отдал вместе со всеми остальными вещами, когда хотел расстаться... Леви всё ещё не повесил её в шкаф, как собирался.

Сейчас уже неважно. Все они теперь его. И все пока хранят их близость с Эрвином. Тогда, в самом начале, ещё рядовой Леви оставался полудиким и шёл на сближение с волчьей осторожностью...

Леви помнил красноватый ореол пульсирующего сияния вокруг них двоих: свечи на столе догорали, излучая не свет — темноту. Не такая густая и чуть прозрачнее ночи, она позволяла видеть на расстоянии вытянутой руки, различать выступающие и лакированные части мебели у стен. Сами же стены и пол безнадёжно сливались.

Рядовой, как и всегда, стоял спиной к своему капитану, далеко не впервые в его доме и в процессе проявления телесной любви. Но привычным к подобному ещё не был и едва ли будет.

Белоснежная рубашка расстёгнута, большие руки крупного мужчины уже знакомо чертят узоры по груди и животу, заставляя одновременно желать и избегать интимных ласк, потому что тело отзывается в исступлении, снова и снова вынуждая терять беспристрастное лицо, являющееся для всех прочих единственным и неизменным.

Леви беспокоился и вертелся в объятии, не то вырываясь, не то ласкаясь прибившимся к теплу зверьком. Кожа взмокла от томления и нарастающего возбуждения, распахнутая рубашка душила. Но что-то всё ещё не позволяло избавиться от неё, чувствовать его кожей до конца, без малейшей преграды.

В ту ночь Эрвин всё же подцепил её за края, осторожно и не прося разрешения. Леви не остановил. Паника не забилась внутри, полное обнажение выше пояса произошло незаметно. Помня об отношении Леви к чистоте, Эрвин не стал бросать её как попало, свернул и уложил на край стола, чтобы тот мог видеть: всё в порядке. Не на полу. И можно дотянуться до неё, надеть обратно в любой момент! Если вдруг станет не по себе.

Холодно. Леви повёл плечами, прикрыл глаза и прислушался к себе. Это приемлемо? Он может продолжить?

— Подожди-ка... — мягко раздалось над ухом, и тепло позади вдруг пропало.

Послышался удаляющийся скрип половиц, затем — дверцы шкафа у постели. Не желая выглядеть растерянным, Леви замер как вкопанный и просто ждал того, что будет дальше. Эрвин не единожды просил довериться ему и ещё ни разу бывший преступник об этом не пожалел. Всё будет в порядке.

— Вот. Постепенно ты привыкнешь ко мне окончательно.

На плечи легла прохладная с полки ткань, но сейчас же впитала жар и влагу обнажённой кожи. Леви снова повёл плечами и вытянул руки, но лишь затем, чтобы позволить одеть себя. В рубашку огромного размера. Рубашку Эрвина. Даже незастёгнутая на груди, она прикрыла все открытые участки его тела.

Непроизвольно Леви вдохнул свежий аромат мыла и тонкий, призрачный, едва уловимый — Эрвина. Она пахла им, несмотря на стирку, видимо, именно эту рубашку капитан носит уже давно. Кожа к коже. Почти.

Скоро Леви сможет и это.

— Эрвин... — он не подумал.

Снова. В такие моменты Леви просто делает, как и в бою. Тело само, по наитию развернулось, ладони, тонущие в необъятных рукавах, двинулись вверх по рукам мужчины, ресницы сомкнулись в красноватую свечную темноту.

И сильный порыв оторвал рядового от пола. Острые колени с кошачьей ловкостью сжали бёдра Эрвина. Руки обвили шею, и собственный вдох стал продолжением его страстного выдоха. Вот так просто, лицом к лицу, Леви бесстыдно целует своего командира, позволяя держать себя на руках.

Мужчина сделал несколько шагов, и Леви упал спиной на постель. Не возражая и не протестуя. Рубашка распахнулась на груди, но всё ещё оберегала плечи. Леви не запомнил, как развёл колени, а Эрвин оказался сверху. Потому что это уже был инстинкт. Ему не помешали ни смущение, ни холодок. Да в тот момент Леви даже не видел — только чувствовал.

Отдался.

А Эрвин, как уже и всегда, повёл его дальше. В мокрый плен бесконечного поцелуя, крадущего сознание, и вошёл в него плавно и глубоко, пока тело хрупкого мужчины было разогрето как воск. Саднящая боль на входе даже не заставила вздрогнуть, горячая плоть шевельнулась и окрепла внутри, сладостно давя на нежные мышечные стенки, и Леви прекратил двигаться. Даже дышать. Сгруппировался всем телом, но не из-за дискомфорта. В их второй контакт, в кабинете Эрвина, случилось нечто потрясающее. Он был в нём так же глубоко. И если сейчас не сдвигаться, не допускать внутреннего напряжения и не думать ни о чем лишнем, то Леви будет так хорошо, что он закричит. Теперь уже без опасности быть услышанным кем-то кроме своего мужчины.

Эрвин, не иначе, научился читать язык его тела. Или просто настолько было сильно чутьё. Не разрывая поцелуй, он двигался. Медленно. Вытаскивая член почти до конца, чтобы снова прижаться бёдрами к раскрытым ягодицам подчинённого до упора. Леви понял, что протяжно и низко стонет в поцелуй, запрокинув голову. Эрвин так широк плечах, за него можно просто держаться и чувствовать.

Пока пульсация и давление плоти внутри не растворится в вязкую и заполняющую теплоту.

Тогда Леви уснул прямо в его рубашке. Свернулся калачиком и забылся — не захотел расставаться с ней. И вскоре эта вещь стала негласно принадлежать именно ему — не Эрвину.

А утром они почти проспали построение. Ну как сказать — в понимании любого другого кадета и даже человека при звании такое называется «впритык». Для Леви это, естественно, означало «проспал». Вместо привычных трёх часов получилось шесть. И, нехотя разлепив глаза, рядовой понял, что построение через полчаса! Казалось бы — ты солдат. Подпрыгивай и одевайся за сорок секунд, пятернёй приглаживай волосы — и готово. Если бы всё было так просто...

— Я был уверен, что ты аккуратно положил свои вещи... — Эрвин задумчиво осматривал кучу одежды на полу и стульях.

Рубашка Леви, которую он собственноручно и аккуратно снял, покоилась на краю стола. А вот брюки и куртка что одного, что другого были какие где.

— Я тоже... — протянул Леви, внутренне радуясь лишь тому, что его вещи на стуле.

Мятые. Как из задницы, прости Мария и Роза... И бежать к себе за сменой одежды, а уж тем более переодеваться, времени нет.

Да и Леви вообще не хотел никуда ни бежать, ни идти, ни ползти. Он хотел остаться здесь. С мятой формой и своим здоровенным капитаном. Как давно рост Эрвина стал восхищать его, а не бесить?

— Ты выходи первым и иди на построение, — серьёзно сказал здоровенный капитан у самой двери, прислушиваясь: а нет ли кого поблизости. Словно они преступники. — Если я разок опоздаю, небо не рухнет.

— Понял.

Снаружи никого. Леви быстро вышел и завернул за угол. Вот тут можно уже идти как ни в чем не бывало.

Наспех расчёсанные волосы лежали небрежно, справа прядь всё время выбивалась из чёлки, пересекая лоб. И мятая одежда чувствовалась каждой складкой на теле. Которое вдобавок всё ещё было тёплым и томительно дрожало изнутри. Леви словно находился на грани возбуждения, а мятая одежда даже не мешала — дразнила больше. И щёки начинали гореть.

«Лишь бы для всех остальных не горели!»

Ханджи косилась на него всё построение, демонстрируя «рот до ушей». Чёрт с ней, догадалась, в этом Леви уже не сомневался. А что до остальных... Может и паранойя, но рядовой то и дело ловил на себе взгляды. Стоило посмотреть в ответ — глаза отводили.

Да и сам Эрвин был не на высоте: глаза сонные, голова тяжёлая, так и клонится к плечу.

Он, в отличие от Леви, так мало спать после физических нагрузок не привык.

Проснулся Леви от стука в дверь.

«Да нет... исключено. Дождь, наверное, колотит по крыльцу». Но звук повторился. Негромко. В дверь точно стучат, кто-то знает, что он именно тут. Ещё несколько месяцев назад Леви бы или проигнорировал стук, или отправил пинком визитёра до выучки субординации и своей роли в армии. А стучал точно или кадет, или кто-то младше по званию. Судя по звуку — девчонка.

Но почему-то капитан, бормоча под нос отборную ругань, поднялся с постели и быстро оделся, вспоминая, что снял обувь в прихожей. Стук повторился снова, когда он уже обувался и щёлкал замком.

Но прежде чем ругань изверглась на потревожившего его покой человека, Леви сам застыл на пороге от изумления.

В утренней мгле от невидимой капели, пропитавшей воздух, ёжилась Микаса. Как всегда, куталась в шарф. Но что-то с ней не так — она будто больна. Непривычно распахнутые глаза в чёрных кругах, скулы заострены, губы белые, как и кожа.

— Микаса? — сипло спросонья заговорил Леви, неловко откашлялся в кулак, а она за это время не моргнула. Ни разу. — Что тебе нужно?

— Капитан... — отозвалась она шёпотом, огромные глаза бегло метнулись влево-вправо, она словно опасалась быть услышанной, хотя в такую рань тут никого. Микаса боялась. И отчаивалась — Леви видел. Но теперь она словно на грани... сумасшествия? Слишком часто в последнее время кто-то да находит себя чокнутым, — ...я считаю, что в Шиганшине вы видели тоже, что и я — поняла по вашим глазам. Это не прекращается. Я не сумасшедшая. Скажите, вы тоже это знаете?

Спину тронула ледяная рука. «Не может быть. Микаса, какой бы проницательной она ни была, просто не может думать то же что и я. Не может!»

— Что я знаю?

Губы девчонки снова разжались. И шёпот грянул словно гром.

— Что командора Смита не было на крыше.