Первенцы

                                                                                     От лица Стефани

    Вчерашний вечер прошел для меня весьма туманно. Я помнила лишь обрывки. Помню, как мистер Форк принес конверт. Как я читаю письмо. А потом когда рядом появились мама и... папа. Вокруг царила эйфория. Они так мирно общались, словно отец никогда не уходил. При упоминании того дня меня каждый раз начинает тянуть к папе, но в то же время меня накрывает ненависть и злоба. Святая Мария, кто бы знал, как мне надоела эта неопределенность. Душа вместе с сердцем ноют и хотят все простить и забыть, однако разум твердит одно и тоже раз за разом «он предал, он никогда не любил». Раны стали шрамами, каждый раз напоминающими о событии.

            Я накрыла руками лицо, громко выдыхая, а после натянула по шею одеяло.

           Говорят после ухода дорогого человека нужно прожить три этапа: 1. апатию и депрессию; 2. Гнев и ненависть; 3. Прощение и успокоение. Но такое ощущение, что я остановилась между вторым и третьим и никак не могу пройти дальше. Словно застряла.

          По левую сторону кровати с тумбочки донёсся звон будильника, который вырвал меня из лап моих же мыслей. Я открыла глаза и тут же посмотрела на парящий потолок голубого цвета. На нем были нарисованы перистые и кучевые облака различным размеров. Если долго смотреть на них, то может казаться, что они начинают плыть по небу. Для разнообразия приклеила неоновые звезды, которые ночью светятся, по всему потолку и верхушкам стен.

             Каждое утро, глядя на личный кусочек неба, представляю, как улетаю в свой уникальный волшебный мир, где становлюсь, кем захочу. Например, вчера я была королевой вечнозеленых лесов и полей. Жителями этих земель являлись пухлые человечки-грибочки, я их назвала Грибовиками. Примитивно? Возможно. Так же были живые деревья, имеющие руки и шествующие на собственных корнях по земле . Они тоже приобрели название— Древни. Помимо них обитали и другие существа, но их настолько много, что у меня попусту не хватит времени и сил, чтобы каждого представить и описать. Может, когда-нибудь я напишу об этом книгу и сдам в издательство. Но скорее всего мне не хватит смелости даже принести туда рукопись. По крайней мере, буду записывать свои фантазии в тетрадь, а там посмотрим.

             И вновь меня вырывает из моих мыслей повторный звон будильника. Наконец, отключаю его и принимаю положение сидя в постели, пытаясь вспомнить вчерашний вечер и объединить пазлы в картину. Однако как и в прошлый раз я ничего не могла сложить воедино. Но что-то щелкает у меня в голове и появляется небольшой отрывок, где матушка смотрит на меня и... через считанные секунды появляются она и отец. И тут меня осенило. Мама использовала на мне свою способность.

            Как ошпаренная подрываюсь с кровати и бегу в спальню матушки, однако в ней ее не оказалось.

— тогда наверняка она в саду,— пронеслось у меня в голове, и я без промедления покинула дом, обошла его и заметила в палисаднике женскую фигуру с пышными формами посреди огромных кустарников пиона. Большие бутоны розовых, кремовых, сиреневых цветов почти полностью покрывали кусты, завораживая своей красотой.

            Матушка расхаживала между ними с лейкой, поливая их и иногда вдыхая сладкий аромат:

— какие же вы у меня всё-таки красивые не то, что у Йен, дохляки какие-то,— вполголоса приговаривала она, держа в ладони увесистый раскрывшийся пион кремового цвета.

— доброе утро, мама!

            Я прогулочным шагом проходила в саду, попутно рассматривая клумбы. Матушка очень любила цветы, поэтому практически каждую свободную минуту уделяла саду. В нем чего только не было. Здесь росли и нарциссы, и гладиолусы, и фиалки, и лилии, и другие растения, причем у мамы были они всех цветов! У местных лавочников, торгующих цветами, она была завсегдатаем, потому что все, чего у нее не было, тут же скупала. По крайней мере, так происходило, пока не закончилась территория на улице. Тогда у мамы приостыл пыл, но ненадолго, тогда она начала засаживать комнатные растения в бывшей спальной комнате, где спали вместе с отцом.

        Обернувшись в мою сторону, матушка помахала лейкой.

— и тебе доброе, Стефаня. Ну как тебе?— спросила она и раскинула руки, указывая на многочисленные кустарники пионов вокруг нее.

— мам, ну что я могу тебе сказать? Красивые. Вкусно пахнут. Ты ведь знаешь, я не могу описывать цветы, как ты,— я провела рукой по закрытому бутону и немного помедлила перед тем, как продолжить.— скажи, зачем ты это сделала.

— о чем ты?

— ты ведь сама прекрасно знаешь, мам. Зачем ты наложила свою иллюзию на меня?

            Мама мимолетно посмотрела на меня и медленно поставила лейку под столик, стоящий недалеко от нас в беседке.

— я не могла видеть, твои слезы. Я просто... решила тебе помочь. Хотела, чтобы твоя боль утихла, но я даже не догадывалась о твоем желании. Стефаня, скажи, ты до сих пор мечтаешь о воссоединении с отцом?— она села на скамью и облокотилась локтями о стол, одной рукой приглашая сесть. Я уселась напротив и виновато прикусила нижнюю губу, сведя брови на переносице.— ты можешь мне сказать, что угодно.

— я не знаю, каждый раз во мне борются два чувства: любовь и ненависть. Мне хочется бросить все. Забыть. Простить! Но в то же время не могу. Сразу же накрывает гнев и неописуемая обида... я никак не могу уложить в голове тот факт, что у меня складываются два противоречивых чувства одновременно. Да и я столько лет старалась не вспоминать, но воспоминания сами всплывают. Может, я психически не здорова? Мама, я окончательно запуталась,— я закрыла ладонями лицо, боясь взглянуть на матушку, однако на своих руках почувствовала нежное прикосновение, которое заставило посмотреть.

            Мама с горькой улыбкой смотрела на меня, беря мою руку в обе ладони.

— девочка моя любимая, я понимаю тебя, как никто-либо другой. Я сама борюсь с этим состоянием ровно столько, сколько и ты, но пойми меня, пожалуйста, правильно. У него к нам была условная любовь. Пока ты была такой, какой он хотел тебя видеть, пока ты делала то, что хотел, он любил. Но стоило, мягко говоря, огорчить, то его так называемая любовь сходила на нет. Этот человек сам решил уйти из семьи, не думая о твоих и моих чувствах. Ему было как тогда, так и сейчас все равно на тебя. Его не заботит твоя жизнь. Я знаю, что это больно признавать, но ты должна это принять. 

        Неотрывно слушая матушку, я не могла проронить и слова. Я понимала все, что она говорила, однако изменить отношение к человеку по щелчку пальцев невозможно. Глубоко в душе я ощутила неприятное болезненное ощущение, от которого хотелось согнуться в три погибели и выть волком. В области глаз стало тепло, а после невольно потекли горячие слезы, которые неприятно щипали кожу лица. Первая слеза скатилась рядом уголком губ, и я не сдержалась и языком слизнула ее. Вкусно. Солененькая. Мама поглаживала подушечками пальцев мою руку, как бы успокаивая, видя мое действие расхохоталась. На моем лице появилась легкая ухмылка. Настроение слегка поднялось, но опустошенность никуда не делась.

— Стефаня, ну ты, конечно, даешь! Пойдем домой, нам нужно подготовиться к встрече с твоим никудышным директором,— пояснила она и с веселой улыбкой протянула мне руку, перед этим выйдя из-за стола. На мамином лице после улыбки появились мимические морщинки в областях глаз и рта, при этом никак не портя ее красоту. Без долгих раздумий я приняла ладонь и последовала за мамой, вновь погружаясь в собственные мысли. На глаза попался синий пион внушительных размеров, чем привлёк внимание.

— а бывают ли пионы сразу всех цветов? Радужные, например. Мама была бы так рада, увидев такие цветы у себя в саду,— тут же представила мамины удивление и радость, и по неизвестным причинам левая рука дрогнула, словно по ней прошел разряд тока, но я не придала этому значения. Такое частенько бывает.

     Когда мы вернулись в дом, мама отправилась в свою комнату, а меня отправила готовиться к встрече с мистером Гаррискарром. До моей спальни путь, я бы сказала, не близкий, потому что особняк был четырехэтажным и комната располагалась в восточном крыле, то есть в самой дальней точке. 

      Слегка ускоренным шагом я направилась вдоль широкого темного коридора. Окна здесь отсутствовали, потому единственными источниками освещения оказались торшеры и настенные люстры, от которых исходил тусклый свет. Под последними стояли небольшие столики, на которых находились через одну вазы, то узкие, вытянутые, то пузатые, низкие. В первых были композиции из ветвей, трав, сухоцветов. Во вторых же пышные букеты гипсофилов. На левой стене коридора висели многочисленные портреты с персонами, принадлежащими к роду Уинтерс, а на правой были видны следы когда-то висевших портретов, но уже предков Онсо. После ухода отца, матушка в истерике приказала служанкам снять их и запереть в его бывшем кабинете, где до сих пор находятся все вещи, связанные с ним. Первые несколько лет я пыталась проникнуть в ту комнату, но мама всячески отгоняла от нее, и, в конце концов, выбросила ключ в водохранилище «Зеленого острова». Так она сказала, а как было на самом деле, неизвестно. Вскоре я забросила попытки и уже наоборот старалась забыть все, что с ним связано. Я была шустрой, но воспоминания оказались быстрее.

         Дойдя до развилки, передо мной оказался семейный портрет от потолка до пола. Винтажная фигурная рама была сделана из красного дерева и являлась фамильной ценностью рода Уинтерс, которая передавалась от родителя к ребенку. На полотне, с темным фоном, запечатлена, на тот момент, семья Онсо. Мужчина с выцарапанным, благодаря маме, лицом, в классическом костюме, с твердой уверенностью сидел на диване-кушетке Рекамье. На его коленях сидела полугодовая Я в зеленом платье, а рядом с нами полулежа, расположилась с легкой улыбкой мама, на тот момент худая, как тростинка. Ее наряд значительно отличался от официального. Платье, в котором она запечатлена, было простым, хлопковым. На белой ткани юбки находились замысловатые узоры, а вместе с ними бабочки всевозможных оттенков синего. Каштановые волнистые волосы были собраны в слегка небрежный широкий пучок, а короткие непослушные пряди расположились по обе стороны лица. Мама словно невесомо приобняла правой рукой плечо отца, а второй держала меня за ладонь. Позади них висели два портрета с родоначальниками двух семей. Со стороны папы позади была запечатлена женщина средних лет в красном платье с широким вырезом на груди, черной шляпкой в сеточку и книгой в руках, и каким-то сонным, а может печальным взглядом. Художник двояко показал эмоцию дамы, а проверить ее подлинные эмоции у меня нет возможности. А вот с маминой стороны восседал на белом коне молодой парень с блондинистыми кудрями до плеч, и с нежной улыбкой смотрел вдаль. В его руках лежал венок полевых цветов, а наряд состоял из простой рубахи голубого цвета, повязанного на поясе кожаного ремня и черных штанов. Позади парня расплывчато виднелись золотые поля.

       От картины веяло семейной идиллией, которая оказалась кратковременной. Я докоснулась до полотна и провела по нему подушечками пальцев. 

       Все бы отдала, чтобы провести в полноценной семье хотя бы один денек.

       Испустив глубокий вздох, свернула направо по коридору, где вскоре увидела Венди Кеман— нашу горничную. Пожилая женщина низенького роста в своем привычном наряде, состоящем из серых брюк и красной рубашки, меняла воду в вазе с гипсофилой. Ее седая длинная копна волос была заплетена в колосок, из которой выбивались короткие, непослушные прядки. Мама говорила, что старушка прислуживала верой и правдой Уинтерсам, а ее саму знала еще с пеленок. 

— доброе утро, миссис Кеман!— поздоровалась с ней и взяла букет свежих гипсофилов.— как всегда свежие! Вам не кажется, что Вы рано встали? На часах только восемь утра, а Вы уже на ногах. 

        Женщина вздрогнула от неожиданности, и надела очки, висевшие на шее благодаря веревочке, а после взглянула на меня.

— Стефаня, Боже, ну ты и напугала меня! Ты в следующий раз хоть обозначь свое присутствие, я ведь, старая, глуха на оба уха, и не слышу твои шаги. Повтори-ка еще раз, я не расслышала,— с какой-то виной в голосе попросила старушка, то отодвигая, то придвигая к переносице очочки.

— я говорю: доброе утро, миссис Кеман! Вы очень рано встали, лучше идите подышите свежим воздухом, прогуляйтесь по саду!— повторила с более высоким тоном, а после вернула цветы в вазу.— Вы наш член семьи, и Вы больше не работаете у нас! 

— Стефаничка, я прекрасно знаю, но ничего не могу с собой поделать. Я ведь столько лет проработала у двух поколений Уинтерс. Твою маму знала с тех пор, как она родилась. И, если по секрету, это ведь я первая узнала о ее способности. 

     На моем лице появилось неподдельное удивление. Дедушка говорил, что это он первый увидел дар матушки, когда та играла с собакой во дворе. Тогда она проявила желание животного в виде покойной бабушки, чешущей псу животик. На тот момент иллюзия была слабой, потому все являлось прозрачным и почти неосязаемым.  

— миссис Кеман, можно у вас спросить? Могу ли я Вас называть... бабушкой? Вы всегда были рядом со мной, всегда поддерживали, дарили заботу. 

— ты с ума сошла такое спрашивать? Столько лет прошло, и я же все это время ждала, когда ты меня так начнешь звать. У меня родных детей-то нет, а внуков подавно! А тут твоя мама заменила мне дочь, а ты внучку. Я ведь полюбила тебя и ты стала мне родным человеком,— она с некой осторожностью раскинула руки и я без промедления окунулась в ее объятия.

— бабушка... я так тебя люблю!— уткнулась лицом в ее рубашку на плече, пропитанную одеколоном с нотками мелиссы и бергамота.

— а как я тебя люблю, ты просто не представляешь, Стефаня! И ты мне еще расскажи, почему Элис вспылила вчера? Разбросала вещи, кричала на всю комнату насчет твоего отца. Что-то случилось? Ты только скажи, я мигом помогу, чем смогу!

—папа? Что-то я не припомню такого. Вчера мне мистер Форк принес письмо из Академии об отчислении, но об отце ни слова.

— к-как это тебя отчислили? Ты ведь была в десятке лучших учеников,— бабушка ошарашенно взглянула на меня, взяв за плечи.

— без понятия, у мистера Гаррискарра появились очень веские причины,—с ноткой сарказма пояснила и закатила глаза, отведя голову в сторону с наклоном вниз и скрестив руки на груди.

— а знаешь, что, Стефаня? Я думаю, что здесь замешан твой отец. Ведь не просто так Элис о нем вспоминала!

— возможно ты права, бабушка. Мне идти надо в Академию вместе с мамой, а ты забудь об уборке! У нас есть люди, у которых входит это в обязанности. А ты иди в сад, подыши свежим воздухом, цветочки понюхай...

— я еще молодая женщина, мне всего 64 года по паспорту, а так мне всегда 18 лет! А ты меня уже склоняешь к старухам! Я в рассвете сил, только жизнь начинается! О как!— со смехом высказала бабуля, гордо подняв голову.

— хорошо-хорошо! Ну, я пойду, рада была увидеть тебя!— с улыбкой на лице и легким багрянцем на щеках, я прикоснулась губами к ее морщинистой щеке и скрылась за поворотом.

    Наконец я дошла до своей комнаты, в которую не медля вошла. Комната была не сказать бы, что простой, но она была просторной. Самую широкую стену я обклеила многочисленными черно-белыми страницами манги, вторую различными плакатами с любимыми актерами и персонажами. Возле стены со страницами стоял увесистый комод шоколадного цвета, рядом с которым находилось овальное зеркало на весь рост. Напротив была двухместная кровать с зеленым комплектом постельного белья, по бокам стояли прикроватные тумбочки. Так же имелась дверь, ведущая на балкон, однако я практически не заходила туда. Нет надобности, поэтому так валяется мой личный хлам, до которого я никого не допускаю. Рядом с дверью стояли письменный стол с двумя стопками учебников и широкий книжный шкаф, полностью забитый книгами.

     Я подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Серо-голубые глаза с природными стрелками. Так называла вытянутые потемневшие участки возле уголков глаз, смахивающие на стрелки, которые делают модницы. Нос с опущенным кончиком, с которым были свои счеты. Невысокое тело с широкими ляшками, но худыми руками и выраженными ключицами. 

       Наконец я открыла комод и принялась выбирать парадный наряд.